Текст книги "Гребень Клеопатры"

Автор книги: Мария Эрнестам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцать пятая

Голуэй-роуд. Главная улица. Рыночная площадь. Бич-роуд. Клифден. Коннемара. Последний раз она была здесь летом, когда за столиками уличных кафе сидели туристы. Теперь же холод, словно шубой, окутал улицы и дома. Мари бродила по знакомым улочкам, отмечая, что разноцветные фасады домов поблекли в скудном свете зимнего солнца, едва пробивавшегося сквозь тучи. Она разглядывала традиционные ирландские свитеры и кельтские украшения в витринах и думала о том, как мало изменилось после ее отъезда. Все так же приезжали, покупали сувениры и уезжали туристы, на смену им, как морской прилив, прибывали новые, и все повторялось сначала. В окне паба «Мьюларки» была вывешена афиша, анонсирующая выступления местных музыкантов. Дэвида Коннолли среди них не было.

Мари перенесла расставание со Швецией безболезненно. Похороны Фредерика стали завершающим аккордом. Это было просто ужасно; Мари не представляла, как бы вынесла все, не будь рядом Анны, всегда готовой ее поддержать. Кроме них, на похоронах присутствовали лишь несколько сельчан и группка артистов из «Фата-морганы». В другой ситуации Мари позабавило бы такое пестрое общество, но не на похоронах друга. Слишком резкий контраст представляли две стороны жизни и смерти Фредерика.

Михаэль Пфайль был предельно вежлив и деликатен, но его присутствие постоянно напоминало Мари о заказе, полученном «Гребнем Клеопатры», и о мире иллюзий, каким стал для Фредерика клуб Михаэля. Присутствие его дочери Стеллы в инвалидном кресле еще больше усиливало ощущение трагизма происходящего. Это была женщина редкой красоты, крайне замкнутая и немногословная. Мари так и не поняла, почему она приехала, – возможно, отец нуждался в ее поддержке. Была ли она знакома с Фредериком? Мари не хотелось спрашивать. Они лишь поздоровались и обменялись парой фраз. Стелла Пфайль явно была не из тех, кто тратит время на бессмысленные разговоры.

Мать Фредерика играла и пела. Ее голос обладал обширным диапазоном, и публика, как дрессированные обезьяны, аплодировала ей. Мари от этого стало еще горше, и она испугалась, что не выдержит поминок. Еще много лет она будет оплакивать Фредерика…

После возвращения в Стокгольм они с Анной несколько дней провели в кафе. Анна завершила все формальности по подготовке дома к продаже, причем в какой-то момент потеряла терпение и сказала покупателям: «Если вы не выкинете эти уродливые подушки, я сделаю это сама». Наконец они расплатились. Мари проконсультировала несколько подростков по поводу выбора будущей профессии. Она собиралась изложить им свои соображения по поводу конъюнктуры рынка труда и актуальных на данный момент профессий, но передумала и сказала только: «Делайте то, что вы хотите делать, и никогда не давайте повода говорить вам, что вы ни на что не способны». Они посмотрели на нее с удивлением и облегчением. Закончилась консультация в кафе с лимонными маффинами, и подростки повеселели. Одна девушка сказала, что ей нравится крестик Мари.

Цвет горя становился все насыщеннее. Оно пульсировало в крови, вытесняя все другие чувства, поэтому, когда Эльса вошла в кафе и сказала, что им надо поговорить, Мари не почувствовала ничего, даже страха. Эльса сообщила, что беседовала с врачами. Они подтвердили, что причина смерти ее мужа – инфаркт. Вскрытие не проводилось. Ее вызвали только для того, чтобы спросить, почему муж злоупотреблял алкоголем и таблетками. Не хотел ли он таким образом ускорить свою смерть. Потом поинтересовались, не нужна ли ей помощь психолога или нарколога после всего, что случилось. Эльса посмотрела им прямо в глаза и твердо заявила, что это ее муж был алкоголиком, а не она, и ей никакая помощь не нужна.

Потом она сообщила, что Мартин Данелиус тоже беседовал с врачами больницы, в которой лежала его жена. Они высказали подозрение, что кто-то трогал аппарат искусственного дыхания, но у них нет доказательств. Они знали об отношении Мартина к болезни жены и поэтому спросили, не хочет ли он им что-нибудь «рассказать». Мартин ответил отрицательно, но намекнул, что причиной смерти Анны могла быть небрежность обслуживающего персонала. Врачи тут же бросились защищать честь мундира и больше его не расспрашивали.

Эльса ушла. Мари и Анна не решались поднять друг на друга глаза. Потом Анна сказала, что теперь оба дела отправят в архив. Никого не интересует, хотел ли Ханс Карлстен спиться и умеют ли медсестры обращаться с аппаратурой. Мари выслушала Анну молча. Ей очень хотелось верить, что обе смерти были естественными. Но невольно вспомнились слова одного врача, с которым разговаривала Анна, о том, сколько убийств остаются нераскрытыми.

С квартирой она рассталась без сожаления. Куда труднее было расстаться с Анной. Объятия. Обещания звонить друг другу. Дела. Надо закончить. Одиночество. «Передавай привет Грегу». Никакого «Привет Дэвиду» в ответ. Само собой разумеется. Откуда Анне знать… Равнодушное «вот как» родственников, когда она позвонила, чтобы попрощаться. Отъезд в Ирландию был для нее освобождением. Побродив два дня по улочкам Клифдена, она почувствовала, что сможет выжить. Большего она не заслуживала. Слишком велика ее вина перед Фредериком. «Прости меня, Фредерик».

Раздобыть нужную информацию оказалось просто. Скульптор родом из этих мест и его работы упоминались в нескольких туристических брошюрах, а в Клифдене она наткнулась на лавки, где торговали его мелкими поделками. Мари смотрела на них и с думала о том, каким способом он получил признание черни. Ей стало противно.

Дэвид добился того, о чем мечтал, – славы. Но какой ценой?

Прошел еще один день. Мари долго откладывала это, но в конце концов решилась. Нельзя все время бродить по улицам, рано или поздно ее узнают. Почему бы и не сегодня? Такой же день, как любой другой. Солнце светит. Рэнвиль-Пойнт. Сегодня там должно быть красиво.

Она шла вдоль Скай-роуд с тяжелой сумкой на плече и бормотала себе под нос фразы из путеводителя. Острые скалы. Пенящиеся волны. Бесконечное море. Лодки на горизонте. Летом холмы покроются зеленой травой с лиловыми и желтыми пятнами цветов. Туристы с рюкзаками наводнят дороги. Они будут то и дело останавливаться, чтобы полюбоваться природой. Машины заполнят смотровые площадки, велосипеды – обочины дорог. Скоро она дойдет до того места, где они мечтали построить дом. Клочок земли с остатками старинной постройки на холме, с которого открывается великолепный вид на море.

Дом оказался больше, чем она думала. В староирландском стиле. Там было даже два строения. Жилой дом и мастерская. Сложенные из серого камня, оба здания гармонично вписывались в окружающий пейзаж, стоящие перед домом автомобили говорили о материальном благосостоянии владельца. Ничто не происходит случайно. То, что должно произойти, произойдет. Мари подошла к дому и позвонила в дверь. Она ничего не чувствовала. Все ее чувства уже давно умерли. В Рэнвиль-Пойнт. В доме Эльсы Карлстен. В морге перед телом Фредерика.

Когда дверь открылась и Мари увидела его перед собой, она поняла, что не совсем права. Не все чувства умерли. Она что-то ощутила. Не волнение, не любовь, не страх, а какое-то странное удовлетворение. Огромным усилием воли ей удалось подавить издевательский смех. У него был такой удивленный вид. Как это предсказуемо. И как нелепо он выглядит – в черных брюках, черном свитере и пиджаке. Как и следовало ожидать, он располнел и, судя по всему, продолжал пить. Черты лица не изменилось, но оно отекло и покраснело, как это бывает у алкоголиков. Рыжие волосы коротко подстрижены и прилизаны, в глазах появился какой-то новый, незнакомый блеск. А может, ей это только показалось. Должно же хоть что-то измениться в человеке, продавшем душу дьяволу.

Несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга. Мари улыбнулась. Удивление на его лице сменилось недоверием и страхом. Страхом. Ее улыбка стала еще шире…

– Мари…

Знакомый голос. А может, заставить его спеть ей кельтскую молитву в качестве прощального подарка?

– Рада, что ты меня не забыл, Дэвид. Прошло немало лет.

Он улыбнулся. Не очень искренне.

– Тебя трудно не узнать. Ты ничуть не изменилась. Только перекрасила волосы.

– Я всегда была рыжеволосой, и тебе это отлично известно. Ты сразу разглядел у меня рыжие пряди. Я просто перестала краситься в блондинку. Обстоятельства вынудили меня признать: природа дает и берет, когда ей захочется.

Дэвид прислонился к дверной раме, и Мари подумала: если внешне он и изменился, то сердцевина осталась прежней. Она словно читала его мысли: «Что это означает? Как я могу это использовать?» Она окинула взглядом руины.

– Здесь все также красиво. Помнишь, как мы мечтали построить здесь наш новый дом. Ты ни чем не забыл. Два дома. Один для жизни, другой – для творчества…

– Мари… не знаю, что я…

– Может, пригласишь меня войти? Как положено при встрече со старым добрым другом, которого ты не видел много лет.

Не говоря ни слова, он посторонился и впустил ее в дом. Мари прошла внутрь, не снимая ботинок, с сумкой на плече. Всю комнату занимали полотна Дэвида и его скульптуры, и она подумала, как резко контрастируют эти модернистские творения с гармоничным и безмятежным видом, открывающимся из окна.

– Хочешь чаю? – неуверенно спросил Дэвид.

– С удовольствием. И кусочек пирога. Если ты по-прежнему готовишь сам. Вижу, в деньгах у тебя недостатка нет.

Он усмехнулся. Воспринял это как комплимент.

– Да, ты права, я нечасто теперь готовлю.

Мари прошла за Дэвидом в современно оборудованную кухню. Смотрела, как он ставит чайник и заваривает чай. Разглядывала руки, которые когда-то прикасались к ее телу. Кровь запульсировала у нее в висках, и впервые с момента их встречи Мари ощутила неуверенность. Дэвид словно почувствовал это и посмотрел на нее. Он всегда умел читать ее мысли.

– Ты прекрасно выглядишь, Мари, – сказал он. – Ты красавица. Ты всегда была красива, но сейчас ты просто великолепна… И видеть на тебе мой крест… это сводит меня с ума… Я не знаю, что сказать.

«А ты выглядишь ужасно», – хотелось ей ответить, но удалось выдавить только «спасибо». Он вручил ей чайник, Мари отнесла его на журнальный столик. Дэвид присоединился к ней с двумя чашками и блюдом печенья.

– Мы бы постыдились подать такое в «Русалке». Покупное.

При воспоминании о ресторане ее бросило в жар. Она поспешила налить себе чаю и сделать глоток. Ей вспомнилось чаепитие у Мишель. Цивилизация. Зима. Снег. Лед. Здесь тоже пошел снег. Солнце уже успело скрыться за тучами. Дэвид откинулся на спинку кресла. Она посмотрела на него. Живот нависает над ремнем. Ирландец проследил за ее взглядом.

– Ты сохранилась лучше меня. Знаю, работа – не оправдание, но у меня действительно много дел. Выставки, презентации, поездки… в прошлом месяце я был в Токио. Японцы в восторге от моих скульптур.

– Я читала об этом. О твоем успехе. Ты один из лучших скульпторов в стране. Часто читаешь лекции студентам. Она тебя обожает, вся эта чернь, которую ты презирал.

Его взгляд. Настороженный.

– Не понимаю, о чем ты.

– О нашем разговоре. Мы часто говорили об этом, но я имею в виду тот разговор на кладбище в Карне, когда ты сказал, что хочешь, чтобы тебя запомнили. Больше всего ты боялся, что никто не вспомнит о тебе после твоей смерти, не забыл? Я хорошо помню тот день. Как раз недавно вспоминала его. Когда один из моих лучших друзей покончил с собой.

Дэвид посмотрел на нее и покраснел. И тут же отвел взгляд, словно ему стало стыдно.

– Мне очень жаль, но я не помню поездку, о которой ты говоришь. Мы с тобой много путешествовали: срывались с места, садились в машину и уезжали. Брали с собой бутерброды. Ездили на озера. К руинам. И возвращались к открытию ресторана. Я ничего не забыл, Мари, если ты это имеешь в виду. Никогда я не был так счастлив, как тогда. С тобой.

– Что ты хочешь сказать? – спросила она ровным голосом.

Дэвид запустил пальцы в волосы – жест, который она видела тысячу раз. Но теперь волосы подстрижены слишком коротко.

– У нас было все, что нужно, – пояснил он. – Деньги и слава – это хорошо, о них всегда мечтаешь, когда у тебя нет ни того, ни другого. Anyway.[10]10
  В любом случае (англ.).


[Закрыть] Теперь я счастлив, потому что могу заниматься тем, что мне нравится. Ты видела мои последние работы?

Неуверенность? Вопрос? Она кивнула.

– Я видела фотографии. И даже посетила одну из выставок.

– Хочешь посмотреть мастерскую?

Мари кивнула и встала. Они стояли друг перед другом, Мари слышала его дыхание и чувствовала, как воздух, который она только что выдохнула, исчезает в его легких. Она вся вспотела. Потянулась за сумкой и нечаянно задела его плечо, отпрянула и поспешила к выходу. Распахнув дверь, вышла во двор. Холодный ветер заставил ее поежиться. Она направилась к мастерской, слыша за спиной шаги Дэвида. Он обогнал ее и открыл дверь.

Когда Дэвид зажег свет, она увидела просторное помещение, специально оборудованное под мастерскую.

Там было с десяток скульптур из глины, все абстрактные, но отдаленно напоминающие о море. У стены стояли полотна с более классическими сюжетами. Мари узнала традиционные ирландские пейзажи, выполненные акварелью и маслом. Она медленно разглядывала произведение за произведением. Перед некоторыми останавливалась, чтобы рассмотреть получше.

– К сожалению, я не могу бывать здесь так часто, как мне бы хотелось. Слава накладывает определенные обязательства.

В том, как он это сказал, Мари услышала потребность в одобрении и улыбнулась. Она осторожно погладила плавные контуры абстрактной скульптуры.

– Ceratias holboelli, – предположила она.

– Нет, но я рад, что ты помнишь. Знаю, что ты обо мне думаешь, но фактически никогда…

– Откуда ты знаешь, что я о тебе думаю? Ты меня не спрашивал. Не навещал. Ты прятался, пока не убедился, что я исчезла…

– Мари… – умоляюще произнес он. – Тот Дэвид, которого ты знала, был болен. Тебе это известно лучше, чем кому-либо другому. Не думай, что я не понимаю, как тяжело тебе было и сколько пришлось вынести. Но я не мог…

– Почему?

– Не знаю. Мне было стыдно. Стыдно и страшно. Я ведь и сам оказался в больнице. Потребовалось немало времени, чтобы осознать, насколько серьезно я болен.

– Но выставку ты устроил до того, как попал в больницу. Для этого ты был вполне здоров. Такую возможность ты не мог упустить, не так ли? Оказаться в центре внимания. Ты ведь всегда мечтал об этом, только об этом и говорил. Ты хотел, чтобы чернь тебя обожала. Чернь, которую ты так презирал. И ты своего добился. Наверное, ты задумал это еще в Карне. Что-то особенное. Что-то, что привлечет внимание презренной черни. Так и вышло. Они толпами стекались, чтобы посмотреть. Им было на что смотреть.

– О чем ты? – в его голосе появилась агрессия. Дэвид никогда не выносил критики.

– Помнишь, как ты цитировал Библию? Она была для тебя инструментом, как и все, что попадало тебе в руки. Ты ненавидел художников, которым удалось добиться признания… Я следила за твоим творчеством. Видела, что ты выставлял, читала, что о тебе писали. Посредственное искусство на потребу публики. Ты стал паяцем, клоуном, который забавляет зрителей пошлым фарсом. Ты пожертвовал своим талантом ради денег и славы. Продал душу дьяволу. Твоя душа исчезла в тот день в Рэнвиль-Пойнт. Как и моя.

Давид ничего не ответил. Просто смотрел на море за огромным окном. Она знала: он понимает, что это правда. Понимает и ненавидит работы, которые скоро отправятся из мастерской на продажу в художественные салоны. Но ненавидит и ее – за то, что она осмелилась это произнести.

– У тебя нет детей?

Он покачал головой. Вопрос его удивил.

– Нет, детей нет. Мы с Шейлой обсуждали это, но решили не торопиться. А у тебя?

– Могу я расценивать этот вопрос как интерес к тому, что я делала все эти годы? В таком случае я отвечу. Я уехала домой. И занялась тем, чему научилась за время работы в «Русалке». Даже основала с друзьями аудиторскую контору, в которой работала до недавнего времени. А потом, уже с самыми близкими друзьями, создала другую – агентство «Гребень Клеопатры». Мы хотели помогать людям решать их проблемы. Гениальная идея, не так ли? Все это время я жила в квартире, где не было ни единой картины. Впрочем, я увезла с собой ту, которой ты очень гордился. «Кладбище в Карне». Но, боюсь, она немного видоизменилась. Я сожгла ее и высыпала пепел в урну. От этого она стала только лучше, уверяю тебя. Обрела душу. Я захватила с собой и одну из твоих скульптур. «Ceratias holboelli», как ты уже догадался. Конечно, ее неудобно было транспортировать, но ты же знаешь, я иногда проявляю находчивость… – Она услышала резкие нотки в своем голосе и приказала себе успокоиться. Как тогда, когда наткнулась на чучело собаки в доме Эльсы. Как тогда, когда схватила подушку и накрыла ею лицо Ханса Карлстена.

– Что ты хотел мне еще показать, Дэвид?

Он недоуменно посмотрел на нее, и Мари поняла: больше нельзя откладывать. Нагнувшись, она достала то, что лежало у нее в сумке. Выпрямилась и увидела в его голубых глазах удивление и страх. Ружье было тяжелым, но она уверенно держала его двумя руками. Пальцы сами легли на спусковой крючок.

– Нам о многом надо поговорить, Дэвид. Но мне кажется, для этого стоит выбрать место поспокойнее. Нам некуда спешить. Времени у нас хватает. Я думаю, нам стоит совершить небольшую поездку. Вместе. Подышать свежим воздухом. Рэнвиль-Пойнт отлично подойдет. Ты сядешь за руль, Дэвид. А я буду наслаждаться видами. И думать.

Они миновали квакерскую деревушку Леттерфрэк и проехали через Талликросс. Мари надеялась, что они успеют увидеть священную гору Кроаг-Патрик, если не начнется дождь. В Талли она в шутку поинтересовалась, не остановиться ли им выпить по кружке «Гиннесса». Дэвид ничего не ответил, с застывшим взглядом и посеревшими от страха губами продолжая вести машину. Пошел дождь. «Удача на моей стороне, – подумала Мари. – В такую погоду никто не отважится поехать в Рэнвиль-Пойнт. Скоро опустится туман, а любой дурак знает, что в тумане легко поскользнуться на мокрых скалах и упасть в пропасть».

Дэвид остановил автомобиль там, где кончалась дорога, и робко спросил, что ему делать дальше. Она ткнула его ружьем в плечо и велела выйти из машины. Он подчинился. Мари тоже вылезла, продолжая держать его на мушке. Она приказала ему подниматься наверх. Огляделась по сторонам. Как всегда, почувствовала себя чужой в окружении первозданной природы. Скоро холмы порастут зеленой травой, и ее будут меланхолично жевать овцы. Вдали показались руины старинного здания. Ветер гулял между голыми стенами. С того места, где они стояли, были видны острова вокруг Баллинакилл-Бэй, куда каждый год стекались тысячи туристов, готовых мокнуть под дождем и дрожать в тумане ради такой красоты. Они искали места, где, как в Рэнвиль-Пойнт, прошлое встречается с настоящим и кельтские молитвы возносятся к небу, как в старые времена.

Они дошли до края скалы, и Мари осторожно посмотрела вниз. Пляж, покрытый камнями и ракушками, казался таким же недоступным, как всегда. Она хотела предложить Дэвиду спуститься вниз, но потом передумала. Ее кофта промокла и противно липла к спине. Она озябла. Дэвид тоже. Он посмотрел на нее, и она впервые увидела в нем что-то от того, прежнего Дэвида, в которого когда-то влюбилась без памяти. Мари не понимала, что стекает у нее по щекам – дождевая вода или слезы.

– Черт возьми, Мари! Я знаю, что совершил непростительный поступок! Знаю! Но я был болен. Я только хотел… Дьявол, Мари, я любил тебя, мне кажется, я и сейчас тебя по-прежнему люблю… Мари, о господи, Мари, никто не вдохновлял меня так, как ты. Ты права: я получил то, что хотел, но не об этом мечтал. То, что я делаю, – дерьмо, а не искусство. Потеряв тебя, я потерял все, потерял свой дар, свой талант. Я был по-настоящему счастлив только с тобой. Мари, милая Мари, пожалуйста, не убивай меня, не убивай меня… Боже мой!

Ноги у него подкосились. Дэвид упал перед ней на колени. Брюки намокли. От дождя или от страха? Она подняла ружье, целясь ему в голову.

– Это ведь не было минутным озарением, Дэвид. В течение многих недель ты распространял слухи. «У Мари депрессия, – говорил ты. – Я за нее беспокоюсь». Ты готовился к моему «самоубийству» так же тщательно, как к выставке. Трагическое самоубийство возлюбленной в Рэнвиль-Пойнт аккурат во время твоей первой персональной выставки, где можно увидеть скульптуры, для которых она была моделью «Ceratias holboelli», черт тебя подери! Я это отлично представляю: соболезнования, горестные комментарии. Твой писк: «Она была для меня всем. Единственное, что у меня осталось, – это мои скульптуры…» Они поверили тебе, Дэвид.

– Мари, нет, я…

– Ты долго тренировался. Во время тех милых поездок, о которых только что вспоминал. Помнишь, как мы плыли на катере с Инишбофина? Ты поднял меня над перилами, словно собирался бросить в воду. Ты хотел посмотреть, как отреагируют на это окружающие. И остался доволен. Прошло много времени, прежде чем люди стали спрашивать, что ты делаешь. Ты понял: у тебя все получится.

– Нет, Мари, все не так, я хотел…

– Ты хотел показать мне, как люди летают. Мы подошли к самому борту, но я испугалась. Ты слишком крепко держал меня за руку. Я помню твой безумный взгляд. Я испугалась, что ты хочешь броситься с обрыва и утянуть меня с собой. Убить Ceratias holboelli, мужчину и женщину. Я закричала и начала отбиваться. Я боялась за себя, за тебя… Потом поняла: только мне предстоит поучиться летать. Но лететь мне пришлось бы недолго, не так ли? Там, внизу, меня ждали острые скалы. Камни и ракушки. Не помню, как мне удалось справиться с тобой. Но я буду вечно благодарна Богу за тех американцев. Богатеньких туристов, которые приезжают поглазеть на ирландскую нищету, как ты любил говорить. Тогда им пришлось лицезреть ирландское безумие.

– Я не хотел сталкивать тебя с обрыва, Мари, клянусь, я любил тебя! Господи, Мари, я был болен… Но теперь я здоров, я принимаю лекарства, мне сказали, что это была маниакальная депрессия, я не мог отвечать за свои поступки. Мари, я впал в отчаяние.

Дэвид почти кричал. Как же он жалок. Мари смотрела на него, не испытывая ни жалости, ни сочувствия. Все это ложь. Птицы над водой. Тени перед глазами. Невидящий взгляд Мишель Андре.

– Ты сбежал, – произнесла она, чувствуя, что ее пальцы на спусковом крючке уже почти онемели. – Ты сбежал, как перепуганный заяц. Если бы не те американцы, я бы умерла от шока прямо там, на скалах. Они отвезли меня в больницу. Расспрашивали, что случилось. Конечно, я солгала. Пыталась тебя защитить. Сказала, что мы поссорились и начали драться на краю скалы. Пока я лежала в больнице, они навестили меня два раза, Дэвид. А ты – ни одного. О тебе я услышала позже. Тебе-таки удалось распустить слухи о том, что я пыталась покончить с собой. Это привлекло внимание критиков, и они посетили выставку. Ты получил рецензии, о которых мечтал. Но ведь тебя бы и так заметили…

– Прости меня, прости меня, прости… Ты ошибаешься, Мари, ошибаешься, ты…

– Ты плохо меня знал, Дэвид. Ты думал, я сбегу, поджав хвост, как побитая собака, и никогда не осмелюсь рассказать правду. И позаботился обо всем. Отчасти ты был прав. Я собрала вещи и уехала. Картину и скульптуру поручила забрать одной фирме, когда тебя не было дома. Ты готов был заплатить эту цену, не так ли? Картину я сожгла здесь, в Рэнвиль-Пойнт, ясной звездной ночью. Я хотела рассеять пепел по ветру, как будто это твой прах. Ведь я убила картину, в которую ты вложил душу. Но тогда я еще не готова была тебя убить. Я собрала пепел и высыпала в урну, а потом придумала легенду о мертвом Дэвиде Коннолли. Все эти годы я жила с твоим призраком, Дэвид. Иногда я и сама не понимала, кто же из нас двоих мертв. Ты или я. Наверное, я заразилась от тебя безумием.

– Дай мне шанс, Мари. Я тебя отблагодарю. Шейла для меня ничего не значит. Я всю жизнь любил только тебя. Мы можем все начать сначала. Давай попытаемся. Я не хотел убивать тебя…

– Я ждала ребенка, Дэвид. Я собиралась сказать тебе об этом после выставки. Думала, у нас будет двойной повод отпраздновать. А если бы выставка не удалась, эта новость скрасила бы горечь поражения. Так я думала. Наивная. Тебе нужна была вечность. И я могла тебе ее дать. Твои гены, твое потомство, память о тебе. Но в больнице у меня случился выкидыш. Твоя вечность вытекла из меня вместе с кровью и впиталась в больничные простыни. Ее выскребали из меня руки в резиновых перчатках.

Дэвид сложил ладони в молитвенном жесте. Мари смотрела на его разжиревшее тело, и ей хотелось пнуть его, чтобы оно покатилось к краю и упало вниз со скалы.

– Тебе это удалось. Ты убил меня и нашего ребенка. С тех пор я чувствовала себя живым трупом. Без чувств, без мыслей. А мои друзья считали, что ты погиб. Черное стало белым. Как в «Гребне Клеопатры», где все было не тем, чем казалось. Это ты заставил меня убивать. Я задушила подушкой мужчину, который издевался над своей женой, унижал ее, избивал. И на полученные от нее деньги хочу возродить наш ресторан. Он ужасно выглядит. Да, я заглянула туда. Дешевая забегаловка с плесневелыми стенами.

– Я не понимаю, о чем ты… Ты никого не убивала… Это я был болен, а не ты, Мари…

– Видишь это ружье? Я украла его у слепой женщины. Вошла в комнату, сняла со стены и сунула в сумку. Видишь, на что способна твоя маленькая Мари. Та женщина не желала видеть своего сына, а теперь он мертв. Фредерик покончил с собой, потому что я убила человека. Отомстила за то, что ты сделал со мной. Ты был рядом в тот момент, ты тоже убивал его. Это такая же правда, как то, что я стою здесь с ружьем, из которого убили кроликов Фредерика. Все взаимосвязано, Дэвид. За все в жизни надо платить. Ты готов заплатить?

Она ткнула дулом ему в лоб. Печать Каина. Глаза его расширились. Дэвид открыл рот в безмолвном крике, потом закрыл. Медленно опустил голову, чувствуя, что проиграл. Мари перевела взгляд на воду. Священную гору не было видно из-за тумана. Милостивые боги скрыли ее сегодня от грешников. Мари подумала о Фредерике. О том, что сама положила начало цепи событий, которая привела к убийству старой женщины, лежащей в коме. Она представила, как Фредерик сидит в машине и его ноги в туфлях на высоких каблуках жмут на педаль газа, чтобы сбить человека. Никто никогда не узнает, что произошло на самом деле. Известно только одно: в последний момент он передумал. Решил покончить со своим жалким существованием. Он не был счастлив. Не был счастлив.

В голове у нее все перемешалось.

Фредерик. Мари опустила ружье. Она вся промокла и замерзла. Подождала, пока Дэвид поднимет голову. В его глазах была мольба. Достаточно.

– Если б ты тогда навестил меня, Дэвид, мне стало бы легче. Я могла бы простить тебе все. Если бы ты навестил меня хоть один-единственный раз. И попросил прощения. Одно только слово. «Прости».

Слезы. Усталость. Бесконечность. Эта тряпка у ее ног. Назад пути нет. Но существует милосердие. Мари опустила ружье на землю. Дэвид тут же вскочил и подошел к ней. Она решила, что он хочет закончить то, что ему когда-то не удалось. Она не стала бы сопротивляться. Но Дэвид обнял ее и прижал к себе. Гладил по волосам нервными, отчаянными движениями.

– Я люблю тебя, Мари. Правда люблю. Без тебя я ничто. Мне ничего не нужно. Скажи только «да», любимая, и я сделаю для тебя все. Мы можем снова открыть ресторан. Пусть не здесь, в другом городе… Начнем все сначала. Будем жить просто и счастливо, я снова буду творить. Творить для тебя. Вложу всю свою душу в скульптуры. Я буду петь для тебя. Готовить еду. Да я жизнь отдам, только чтобы ты снова в меня поверила. Как тогда, когда я сам в себя не верил…

Он поцеловал ее, и Мари почувствовала, что ее колени слабеют. Дэвид поддерживал ее, она ощущала, как вода затекает за шиворот и течет по спине. У его губ был такой же вкус, как и раньше. Никто не целовал ее так, как этот мужчина. Забыть бы все и снова довериться ему. Но тут она увидела перед собой Фредерика. Его улыбку. Со вкусом подобранную одежду. В ушах зазвучал его мягкий смех. Она оттолкнула Дэвида. Он смотрел на нее с любовью? Или с ненавистью? Неважно. Она никогда не узнает. Она не заслужила счастливый конец.

– Я прошу тебя только об одном, Дэвид Коннолли. Исчезни. Исчезни из Коннемары. Оставь ее мне. И никогда больше не возвращайся. До самой смерти.