Текст книги "Гребень Клеопатры"

Автор книги: Мария Эрнестам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава двенадцатая

Мари сидела на диване, вертя в руках тарелку. Не в силах бороться с искушением, она провела пальцем по фарфору, собирая остатки крема от торта, и с наслаждением облизала палец. Она была так голодна, что, раскусывая миндаль, прикусила щеку, и вкус крови смешался со вкусом крема, но ее это не смутило. Может, жирный крем не станет оседать на бедрах, а прибавит округлости ее груди? «Она прекрасна», – всегда говорил Дэвид, но теперь она начинала в этом сомневаться.

Мари не стала включать свет, только зажгла несколько свечей, в свете которых скульптурная пара, казалось, кружилась в танце, а урна была похожа на живое существо. Мари сидела, уставившись на пламя свечей, и пыталась понять, что же имела в виду Эльса Карлстен, когда пришла сегодня в кафе.

«Почему я не испытала шока? – спрашивала себя Мари. – Почему, как только Эльса вошла в кафе и обратилась к нам с этой странной просьбой, я тут же поняла, чем все это закончится?» У нее не было объяснений этому феномену. Мари знала, что если Анна и Фредерик пытались держать себя в руках, то ей, наоборот, пришлось изобразить волнение. Тогда как она была абсолютно спокойна. И это пугало ее больше всего.

Мари пришлось извиниться и выйти. Она объясняла свое хладнокровие тем, что получила слишком сильную душевную травму. Дэвид разбил ей жизнь, превратил ее в бездушную куклу, одинокую и беспомощную. И безобидную. Или это только он так думает? В таком случае он ошибается. Человек без души всегда опасен. Вот почему во время прогулки она размышляла о том, как ведут себя безобидные люди.

Хорошо бы Фредерик оказался прав, и в смерти мужа Эльсы был никто не виноват. Естественная смерть. Ну конечно. Всему можно найти объяснение: переменам настроения, ссорам, скандалам, издевательствам… даже самоубийству.

Мари зажмурилась и почувствовала, как душа ее покидает тело, пересекает Северное море, пролетает над Британскими островами, Ирландией и приземляется на западном побережье. Клифден, Коннемара, ресторан «Русалка» в бывшем здании яхт-клуба. Душа влетела в окно, уселась за старый стол и уставилась на пламя свечи в стеклянной бутылке. «Свеча бедняка», – подумала душа и осталась сидеть.

Мари снова очутилась в прошлом. Огляделась по сторонам, отметила разномастные столы, полосатые скатерти, белые парусиновые занавески на окнах с разводами от морской соли – море находилось всего в нескольких метрах. Выглянув в окно, она увидела, как ветер качает лодки, пришвартованные к берегу, а два моряка плывут на резиновой шлюпке к судну, стоящему на якоре в отдалении. Пахло морем и едой из кухни. Мари заметила, что за столами собрались посетители, и встала, чтобы принять заказы.

Гости сегодня были приятные. Семья с взрослыми детьми, пара туристов с большими рюкзаками и молодая влюбленная парочка. Несколько постоянных клиентов уже заняли свои привычные места. Джозеф крикнул из бара, можно ли ему самому налить себе пива, а Мэтт раскрыл свежую газету, зная, что ему, не спрашивая, подадут дежурное рыбное блюдо. Эти двое, пожилые моряки с задубевшей от ветра и морской соли кожей, говорили мало и только по делу. Они принимали Мари такой, какая она есть, и любили – каждый по-своему.

Она прошла на кухню к Дэвиду. Он готовил рыбу и следил за картошкой. Она отметила его грязный фартук, спутанные, мокрые от пота волосы. Он заглянул в духовку, проверяя, готов ли пирог со спелыми сливами, а потом повернулся к ней, и Мари поняла, что перенеслась в те дни, когда они еще были счастливы вместе. Взгляд Дэвида был открытым и искренним, он улыбнулся, обнял ее и поцеловал.

– Три «рыбы дня». Два бифштекса. Думаю, гарнир им тоже понадобится, – сказала она.

– Все под контролем, – ответил Дэвид и, изобразив пару танцевальных шагов, засунул ложку себе за ухо и расхохотался, когда она выпала и шлепнулась на пол. Потом сделал глоток пива из бутылки, стоящей на столе. Мари начала вынимать чистые тарелки из посудомоечной машины, а он обнял ее сзади и прижался к ней крепко-крепко, так что она слышала, как бьется его сердце. Он поцеловал ее в мочку уха, и Мари бросило в жар. Дэвид пропел ей на ухо:

– As I was sitting by the fire, eating spuds and drinking porter, suddenly a thought came into my mind: I think, I’ll marry old Reilly’s daughter![8]8
  «Пока я сидел у камина, лопал картошку и пил портер, я вдруг подумал: а не жениться ли мне на дочери старого Рейли». (Старинная ирландская песня).


[Закрыть]

– Я отвечаю «да», хотя я и не дочь Рейли. – Мари хотела пошутить, но произнесла это слишком серьезно – ей с трудом удавалось сдерживать свои чувства. Дэвид заметил ее волнение, еще крепче обнял и снова запел:

– Ты мне нравишься такой, какая ты есть, Мари! Мы же договорились!

Он усмехнулся, но какой-то горькой усмешкой, отпустил ее и вручил тарелки с едой, сказав, что пора приниматься за работу. Она словно увидела себя и Дэвида со стороны: влюбленную парочку, которая открыла свой ресторан. И с улыбкой понесла тарелки другой влюбленной парочке. Наверное, эти двое любят друг друга так же, как она и Дэвид. А может, и нет.

Вечер выдался суматошным, но прибыльным. Одних посетителей сменяли другие, многие задерживались у бара выпить на дорожку. Ресторан закрылся далеко за полночь. Мари почти без сил доплелась на второй этаж и рухнула на матрас, не раздеваясь. Дэвид вошел следом и лег рядом, от него пахло жареной рыбой и ванильным кремом. Мари положила руку ему на живот и, отодвинув рубашку и фартук, погладила нежную кожу, удивляясь, как на ней могли вырасти такие жесткие светлые волоски. Его руки, худые, но сильные. Шея. Лицо. Рот. Голубые глаза. Светлые брови, похожие на перистые облака, тронутые по краям розовой зарей. Ее пальцы скользнули ниже. Сильные бедра. Шершавые колени. Труд и отдых. Разум и желание.

Тело Дэвида откликнулось на ласку, и полные бедра Мари тут же словно уменьшились, груди набухли, а волосы жидким золотом растеклись по плечам. Каждая ночь, проведенная с Дэвидом, была для нее эхом той первой ночи на скалах. Их тела слились, словно сделанные из податливой глины.

Мари долго не замечала, что по ночам ее любимый вставал и лепил, но однажды проснулась от яркого солнечного света и увидела, что его половина матраса пуста. Завернувшись в простыню, она на цыпочках пробралась в мастерскую. Дэвид стоял спиной к ней и лепил с какой-то отчаянной страстью. Мари поняла, что это вдохновение, которое еще несколько ночей будет гнать его из постели. Она посмотрела на скульптуру – два человеческих тела, слившихся в одно целое, и поняла, что именно вдохновляет Дэвида.

Он обернулся. Под глазами у него залегли темные круги.

– Сегодня поедем в Карну. Я должен кое-что тебе показать, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

– Можно мне сначала позавтракать? – спросила Мари, пытаясь вернуть его к реальности, но он ее словно не слышал.

– Мы поедем в Карну, – повторил он, и Мари поспешила одеться, умыться и почистить зубы.

Бегом – только бы не заставить его ждать – она слетела вниз по лестнице и едва успела налить себе стакан сока и схватить яблоко, как услышала его шаги на ступеньках. Мари натянула куртку и выбежала наружу. Солнце куда-то исчезло, небо затянуло низкими облаками. Если повезет, дождь пройдет стороной, но, скорее всего, сильного ливня не избежать.

Они молча проехали вдоль побережья, миновали Балликоннели и Раундстоун, Кашэль и Бертрабой-Бэй – места, где еще жив древнеирландский язык и дорожные указатели напоминают о другом времени и другой жизни. Сквозь залитые дождем стекла автомобиля угадывались зеленые луга и каменные стены. Мари думала о деревнях, где голод унес множество человеческих жизней, и о том, как те, кому удалось спастись, тоскуют по родине. Если ты жил в таких красивых местах, то будешь скучать по ним всю жизнь. Такой зеленый остров и такой бедный. Какая ирония. Мрачная страница в мировой истории.

Дворники работали беспрерывно, но сквозь лобовое стекло все равно ничего нельзя было разглядеть. Слава богу, дорога была свободна. Но все равно Мари вздохнула с облегчением, увидев наконец указатель «Карна». Они свернули на парковку рядом с бензозаправкой и магазинчиком.

Озябшая Мари плотнее запахнула куртку и выглянула в окно. Вылезать из машины не хотелось. Но Дэвид уже вышел, открыл пассажирскую дверцу и протянул Мари руку. Она приняла ее, зажмурилась от дождя, хлестнувшего в лицо, и натянула на голову капюшон.

Дэвид потащил ее за руку через улицу. Она не смотрела по сторонам и думала только о том, что он простудится, потому что не надел куртку. Потом разглядела у дороги маленькое кладбище. Дэвид повел ее вдоль забора. В ботинках у нее хлюпала вода, ноги застыли от холода, но она послушно прошла вслед за ним в калитку. Дэвид остановился и обвел кладбище взглядом.

Аккуратные ряды могил поросли высокой травой и выглядели заброшенными. Кресты, статуи и памятники. Ангелы, Дева Мария с Младенцем, Смерть, какой она являлась в видениях мученикам. Слова прощания на ирландском и английском. Зажженные свечи в стеклянных сосудах, увядшие цветы. Мари перевела взгляд на ближайший памятник, представлявший собой скорбящую Мадонну, и попыталась прочитать текст, но разобрала только имя. Кэтрин Мурилла Джойс. Родилась 28 июня 1965 года. Умерла двадцать три года назад. «Ей не исполнилось и двадцати трех», – успела подумать Мари, прежде чем поняла: кладбище действующее, родственники Кэтрин Джойс живут неподалеку, скорбят по дочери, сестре или возлюбленной и каждую неделю приносят ей на могилу свежие цветы.

Дождь припустил еще сильнее. Мари огляделась в поисках часовни или церкви. Дэвид сосредоточенно ходил между рядами могил, останавливаясь у надгробий. Мари пошла за ним. Ее одежда промокла насквозь, и зубы начали выбивать барабанную дробь. Обхватив себя руками, она шла вдоль могил, читая имена на памятниках, пока они не зазвучали хором у нее в голове: Бурке. Флаэрти. Уолш. О’Хэллоран. Имена… Скорбь и вера в вечную жизнь. «Молись за нас, Мария».

«Мария. Молись за нас». И вдруг камни превратились в живые существа. Они разевали черные пасти, шептали, шипели, кричали, рыдали, умоляя молиться о них. «Мария, молись за нас. Мария, помолись о нас. Помолись о нас, Мария. Мари. Мария. Мари».

– Дэвид, мне холодно. Давай вернемся в машину! Дэвид! Что ты хотел мне здесь показать?

Мари догнала его и схватила за рукав. Дэвид обернулся, и Мари увидела, что глаза у него сверкают, мокрые волосы облепили лицо, вода стекает по щекам. Он до боли сжал ее руки.

– Ты видишь то же, что и я? – прокричал он.

– Что вижу? – крикнула она, думая только об одном – как бы согреться. Он еще крепче сжал ее предплечья и тряхнул.

– Мужчины и женщины. Старые и молодые. Отцы и матери. Дочери и сыновья. Дети. Кого-то из них похоронили вчера, кого-то – полвека назад, но всех – навечно. Ты читаешь имена и думаешь: этот человек дожил до шестидесяти восьми, вон та женщина до восьмидесяти четырех, а тот подросток – всего до пятнадцати. Гадаешь, как они умерли. От болезни или от несчастного случая? От старости? Тело больше не хотело жить? Пытаешься представить, чем они занимались, как жили, где работали. Что думали и чувствовали? Что осталось от них: мысли? Воздух, которым они дышали? Желания? Есть ли у них наследники? О чем думают люди, когда читают эти имена? Если они вообще думают. Вот в чем вопрос. Мы знаем только одно: в конце концов все окажемся здесь. И никто не вернется. Останется лишь горе матери или тоска ребенка… Вот о чем я думаю, Мари. Не о том, куда они ушли, а о том, что после них осталось.

Он был очень взволнован.

– Знаешь, чего я страшусь больше всего, Мари? Оказаться на этом или любом другом кладбище, лежать под могильной плитой и слушать, как люди, не задерживаясь, проходят мимо. Останется лишь несколько бедных душ, которые когда-то знали меня и будут изредка навещать мою могилу. А потом и их память обо мне превратится в ничто, растворится во времени. Ты только представь: единственное, что останется от Дэвида Коннолли, это мысли, которые унесет ветром… как запах еды из кухни. «Дэвид? Да, он был хороший парень. Мы с ним рыбачили в детстве… Дэвид? Это не он держал ресторанчик в Клифдене сто лет назад?.. Дэвид… Интересно, он помирился с родными? Кажется, они не общались до самой его смерти. Даже на похороны не пришли…»

Все это сильно смахивало на спектакль, и Мари поспешила перебить его:

– Ты пытаешься сказать, что нужно жить одним днем, потому что никогда не знаешь, что случится завтра? В таком случае не было нужды привозить меня сюда. Мог бы сказать мне это в постели. Для меня главное – что я начала жить, только встретив тебя. Ты научил меня жить. Плевать на условности, терять над собой контроль… Я…

– Я не об этом, Мари, – покачал головой Дэвид.

– Тогда о чем?! – воскликнула она, пытаясь прогнать охватившую ее панику. Дэвид отпустил ее руки.

– Я говорю не о жизни, Мари! Все умеют жить, хотя не все хотят. Неважно. Черт с ними! Они довольны жизнью, и ладно. Но я – нет. Мне нужно другое. Чтобы люди запомнили меня навсегда. Я хочу жить вечно. Но не той жизнью, о которой нам говорят священники. «Мария, молись за нас». Мария. Богоматерь. Она не смогла помешать даже распятию собственного сына. Чем она может помочь мне, человеку, который не был своим родителям хорошим сыном? Ничем, Мари! Мне остается только верить в себя. В жизнь после смерти, которую я сам должен создать. Вот этими руками.

– Дэвид, ты простудишься! Пойдем в машину. Я готова тебя выслушать! Я хочу тебя понять! Но здесь мокро и холодно. Дэвид, пожалуйста!

Но он словно не слышал ее:

– Жаль, что не Бог решает, кому жить вечно. Я не говорю, что Бога нет. Я чувствую Его присутствие, когда творю. Это Он вдохновляет меня. Но это не Он, а люди решают, подарить мне вечность или нет. Чернь. Старый добрый Шекспир прав, хоть он и англичанин. Безмозглая чернь, которой нельзя доверять, решает, прославиться моим творениям или нет! Что о них написать, где выставить, сколько заплатить… Я отдан на суд толпы, которая тратит деньги на дерьмо. Безвкусное и бесполезное искусство, которое никому не дает ничего, кроме иллюзорного сознания собственной значимости. И я презираю их за дурновкусие, за примитивность. Но несмотря ни на что, я работаю для них. И жажду их признания, их денег. Я хочу, чтобы мои работы стояли в их домах, музеях и выставочных залах. Потому что тогда я не буду лежать под серым камнем с надписью «Коннолли» и люди не будут равнодушно проходить мимо! – выкрикнул он.

Мари повернула его лицо к себе и заставила посмотреть на нее.

– Дэвид, ты говоришь, что веришь в Бога, что не Он, а люди все решают. В этом нет никакой логики. Неужели ты не веришь, что Бог, присутствие которого ты ощущаешь, когда творишь, не в силах влиять на людей?

Дэвид погладил ее по щеке. Это прикосновение было ей неприятно. Лицо Мари исказила гримаса отвращения, но он ничего не заметил и снова заговорил, обращаясь к самому себе:

– Нет. И да. Я не верю, что Бог может влиять на людей. Во всяком случае, не напрямую. Наверное, он может задать человеку направление, внушить какую-то мысль… как в моем случае. Я знаю только одно: что-то должно случиться. Что-то особенное. Чудо. Сенсация. Что-то такое, что поразит чернь, что-то, чего она никогда не забудет.

Он обернулся и посмотрел в сторону моря. Мари проследила за его взглядом и увидела, что вода и небо сливаются на горизонте в сплошную серую массу. Она так замерзла, что не чувствовала ног. У нее пропало всякое желание говорить с Дэвидом. Она бросилась к машине. Памятники обступали ее со всех сторон. Ей казалось, что она слышит за спиной смех мертвецов. А потом раздался крик Дэвида.

– Тебе нравится в Карне, Мари?! Тут люди привыкли к смерти. Бог внушил им только одну мысль: как можно скорее отсюда убраться. Кто-то послушался совета и стал американцем. Кто-то остался здесь. Навсегда. Удобрил почву своими останками. И те и другие забыты навсегда.

Мари, не слушая его, подбежала к машине и схватилась за ручку дверцы, но та оказалась заперта. В отчаянии девушка дергала и дергала ручку, пока не услышала шаги Дэвида за спиной. Он спокойно отодвинул ее в сторону, открыл ей дверцу, обошел машину сзади, сел за руль и завел мотор.

Они долго молчали. Постепенно в машине стало теплее. Мари стянула ботинки и стала растирать онемевшие ступни руками. Дэвид заметил это и рассмеялся. Нормальным смехом. Он снова был с ней. В Раундстоуне они притормозили у одного из пабов и заказали горячее рагу с пивом. Они сели у камина и болтали о своем ресторане, пока не согрелись. Про Карну Дэвид больше не вспоминал.

Теперь, глядя на скульптуру, Мари пыталась понять, сколько лет прошло с тех пор. Четыре года? Пять? Она не могла вспомнить. Знала только одно: ей никогда не забыть того, что Дэвид говорил о Боге. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что именно он имел в виду. Вот почему Мари не могла отказать Эльсе Карлстен. Она приняла решение. Вернуться в Ирландию. Ее место там. В ресторане «Русалка».

Глава тринадцатая

Анна направлялась к отцу с определенной целью. Гонорар, который они отказались обсуждать с Мари и Фредериком, поступил вчера. Ситуация казалась абсурдной.

Прежде чем выйти из кафе, Анна оглядела своих постоянных посетителей. «Фристаден» позволял им отвлечься от обыденной скуки и хоть немного порадоваться жизни. Бритта, торгующая картинами на рынке, в своих вечных вельветовых штанах. Филипп, алкоголик с трясущимися руками. Готфрид и Бэла. Ее любимые посетители. Похожие как две капли воды, они отличались только тем, что один всегда пил только черный кофе, а другой – только с молоком. Иногда ей казалось, так оно и бывает: добро и зло вместе образуют совесть. Ее совесть. Что она подсказывает? Можно ли ей доверять?

Анна крепче сжала руль и мысленно взмолилась, чтобы с папой все было в порядке. Полмиллиона крон – и он снова выздоровеет и будет радоваться жизни. Ей самой деньги не нужны. Как только они будут потрачены, можно представить, что все это было кошмарным сном.

Ее молитвы оказались напрасны. Грязная, вонючая квартира. Никаких следов присутствия социальных работников. Отец впервые не вышел на порог встретить ее и обнять. Он сидел в гостиной перед чашкой остывшего кофе и недоеденной булочкой.

– Так вот и сижу, – сказал он печально и, помолчав, добавил: – Бывали времена и получше.

Анна бросилась к нему, обняла, сжала его руки.

– Девочка моя, у меня такая тяжесть в груди. И со стулом тоже проблемы. Не хочу вдаваться в подробности.

Отец устал от жизни. Это было заметно его по глазам, немытым волосам, неприбранному виду. Анна, пытаясь скрыть шок, принялась за уборку. Слава богу, она сообразила взять продукты из кафе и наполнила ими холодильник. На неделю папе хватит. Они поели вместе, и лицо его порозовело. Потом он попросил вывести его на прогулку.

Оказавшись на улице, он глубоко вдохнул и сказал, что каждая такая прогулка кажется ему последней. А потом сразу попросил простить его за эти слова. Взял дочь под руку, пожаловался, что «ему в последнее время очень одиноко», и тут же добавил, что ничего от нее не требует.

– Я справлюсь. Я всегда справляюсь. А у тебя как дела? – спросил он, чтобы сменить тему разговора.

Анна мысленно отругала мать и сестру за то, что они отказались заботиться о папе, и коротко рассказала о «Гребне Клеопатры», не упоминая о заказе Эльсы. Поколебавшись, она сообщила о решении Фандиты пожить на барже у Грега. Папа сжал ее руку, зная, как тяжело ей приходится с дочерью.

– Он хороший парень, Грег. Он о ней позаботится. Не переживай! – Голос отца прозвучал, как в прежние времена, когда он был здоров. Анна подозревала, что он переживает из-за ее разрыва с Грегом, но не хочет вмешиваться в их отношения.

– Не волнуйся за меня, – попросила она, обнимая отца на прощание. Ее визит подбодрил его: он даже вышел в прихожую попрощаться. Наверное, это и заставило ее наконец решиться. Жизнь за жизнь. Другого выбора у нее нет.

Через пару дней она, Мари и Фредерик сидели в кафе и занимались делами фирмы. Проблемы у клиентов оказались не такими уж и сложными. Мари проверяла бухгалтерскую отчетность гостиницы для собак, а Фредерик мастерил полку для обуви. Анна разрабатывала схему питания и гимнастику для общества страдающих излишним весом. С режимом питания проблем не было, но вот с гимнастикой… Для нее самой единственным упражнением всегда было максимум достать бутылку вина с полки. Может, предложить им зарядку лежа в постели в качестве здоровой альтернативы..

Все трое работали молча, и Анну так и подмывало крикнуть, чтобы нарушить гнетущую тишину. Раньше они с Фредериком и Мари могли обсуждать все на свете. Но после истории с Эльсой друзья предпочитали молчать. Фредерик резко похудел, у Мари в глазах появился какой-то нездоровый блеск. «Как у ангела мести», – подумала как-то Анна и тут же ужаснулась этим мыслям. Мари? Да она и мухи не обидит. Хотя… она ведь воткнула ножницы в руку шефу… Нет! Анна гнала крамольные мысли прочь.

Они не сговариваясь решили считать смерть Ханса Карлстена естественной, и никто не порывался это оспаривать. И хотя Эльса считала иначе, они не разубеждали ее, чтобы не вызывать ненужных подозрений. И все же боялись – как убедиться, что это она убила мужа, так и узнать, что это сделал кто-то из них. Друзья молча согласились с тем, что Эльса считала их убийцами ее мужа, приняли от нее деньги и не хотели ничего обсуждать.

Как-то раз Мари спросила Анну, будет ли Эльса молчать о том, что ей удалось разузнать в больнице. Она познакомилась с разговорчивым кардиохирургом, и он сообщил, что вскрытие тела Ханса Карлстена не выявило следов насильственной смерти. Хотя сам он считал, что вскрытие теперь производят не так тщательно, как раньше.

Анна чувствовала, что долго не выдержит, ей хотелось выговориться. Она отложила в сторону блокнот с идиотским заголовком «Полезная утренняя прогулка» и отшвырнула ручку. Это резкое движение заставило Мари и Фредерика посмотреть на нее.

– Я больше не могу! Мы не правы! Надо было сказать Эльсе, что мы этого не делали! Объяснить, что ее муж умер естественной смертью, и мы не заслужили никаких денег. Я решила промолчать и принять деньги ради папы. Если его не положить в клинику, он умрет. У меня нет выбора – никто из родственников не хочет мне помогать. Я вижу в этом руку судьбы. Может, это не случайно произошло именно с нами? Может, Господь решил таким образом помочь нам с папой…

Фредерик и Мари посмотрели на нее удивленно, но она уже не могла остановиться:

– Это преступление – обманывать бедную женщину. Да и у налоговой инспекции могут возникнуть вопросы. Наверное, мне суждено отправиться прямиком в ад. Я всегда жила, не думая о других. Мое кредо: живи как хочешь, только не причиняй никому вреда. И я не считаю, что мы причинили зло Эльсе. Наоборот, мы помогли ей начать новую жизнь, взять инициативу в свои руки. Поэтому я решила, что мы имели право принять от нее деньги. Я готова помогать ей во всем, но деньги я возьму. Вам это кажется ужасным? – Она вопросительно уставилась на друзей.

Мари ответила первой.

– Нет, не кажется, – тихо произнесла она. – И если тебя это утешит… то я все время думаю о том же самом. Мы получили деньги за работу, которой не делали. Но мы готовы помочь Эльсе. Фредерик посоветует ей, как правильно распорядиться наследством. Я помогу с продажей дома и с перевозкой вещей. К тому же она сама хотела нам заплатить. Ей так легче. И на жизнь у нее останется вполне достаточно денег.

– Ты не представляешь, как я рада это слышать! – воскликнула Анна, чуть не расплакавшись от облегчения. – Я боялась, что вы меня возненавидите, будете считать паразиткой. Эгоистичной и аморальной, как говорит Фандита. Вы и моя семья мне очень дороги, и было бы ужасно, если бы вы подумали, что я хочу прикарманить эти деньги…

– Прекрати! – прервал ее Фредерик. – Ради бога, Анна! Я знаю тебя много лет. Да ты готова отдать нищему бродяге последнюю рубашку и пустить в дом первого встречного, если ему негде переночевать. Господи Боже мой! Здесь и сейчас, там, через стенку, пенсионеры едят и пьют за полцены. Ты – самый добрый человек в мире, и мы все это знаем. А еще знаем, как сильно ты любишь своего отца. Тебе не надо ничего нам объяснять! Да, мы все в шоке от того, что случилось, и это вполне естественно. Не каждый день заказывают убийство! – Фредерик пытался пошутить, но шутка вышла не слишком веселой.

– Но ты ведь тоже об этом думаешь, Фредерик, – прошептала Анна. – Я вижу, как ты исхудал. Что ты думаешь о деньгах? Ты их…

Он не дал ей закончить.

– Да, я их приму, – коротко ответил он. – Как и ты, я много думал об этом и должен признать: это невыносимо. Мы сидим тут в кафе и обсуждаем смерть. Причем смерть насильственную. Философ из меня никудышный. Но я тоже пришел к выводу, что мы помогли Эльсе начать новую жизнь, и если она хочет нам дать денег, пусть даст. А мы сделаем все возможное, чтобы помочь ей обрести счастье и покой. Я знаю, как потрачу свою долю.

– И как же? – поинтересовалась Мари.

Фредерик медлил с ответом.

– Я хочу создать то, что подарит людям радость, – ответил он осторожно. – Вложу их в музыку и танцы. Искусство учит людей творить добро. Оно делает их счастливыми. Я хочу, чтобы все были счастливы. Простите меня. Это звучит банально, и мне стыдно за себя. Но это мое мнение.

Анна подумала, что и сама рассуждала примерно в этом духе.

– Если Бог есть, – продолжил Фредерик, – то он сейчас смеется над нашими жалкими попытками решать людские проблемы – те самые, которые человечество не может решить уже не одно тысячелетие. Я с тобой согласен, Анна. И уверен, что эти деньги пойдут на добрые дела.

Мари обхватила себя руками.

– Я тоже думала, – призналась она. – О том же, что и ты, Фредерик. Что можно сделать людей счастливыми. И пришла к выводу: я никогда не была так счастлива, как когда мы с Дэвидом держали ресторанчик в Клифдене. Удовлетворение, которое я чувствовала, подавая вкусные блюда моим любимым посетителям, ни с чем не сравнится. Я была там намного счастливее, чем здесь, работая в офисе. Я хочу потратить деньги на ресторан. Вы мои лучшие друзья, и я знаю, что вы никогда не думали о собственной выгоде. Я не такая альтруистка, как вы. Но вы доказали мне, что мои желания тоже имеют право на существование. Вы научили меня быть собой.

Анна с Фредериком переглянулись. Они подумали об одном и том же: Мари редко вспоминала о жизни в Ирландии, разве что изредка роняла пару коротких мрачных фраз, не желая вдаваться в детали и отвечать на вопросы. Она ни разу не пригласила их в гости, пока жила там. Анне хотелось расспросить подругу, но она решила не торопить события. Мари сама все расскажет, когда придет время. Не стоит мучить ее вопросами.

Через пару дней Эльса Карлстен пришла к ним с большой сумкой, из которой достала три пухлых конверта. В каждом, по ее словам, лежало по пятьсот тысяч крон. Она добавила, что ей даже дом продавать не пришлось, хватило нескольких акций, о существовании которых она раньше и не подозревала.

– Если бы я знала… – вздохнула она и добавила, что им лучше самим решить, как объяснить все налоговой инспекции. Она скажет, что ей нужны были наличные на организацию похорон и на расходы по продаже дома.

Анна поразилась тому, насколько активной и сообразительной стала Эльса после смерти мужа. Она напоминала старинную чашу, которую хорошенько почистили от налета, и она снова засияла серебром. Анна спросила, не звонили ли ей из полиции. Эльса кивнула и поправила черную траурную шляпку с пером. Выглядела она очень элегантно, но рука, протянутая за кофе, подрагивала. Эспрессо с молоком и кардамоном. Как заказывали.

– Звонили. Сказали, что дело закрыто. Врачи провели вскрытие и, учитывая лекарства, которые он принимал, и наличие большой дозы алкоголя в крови, констатировали смерть от инфаркта.

В этот момент Юханна заглянула в дверь. Анна отметила ее чисто вымытые волосы. С каждым днем Юханна выглядела все более счастливой. Она извинилась за вторжение, нашла Анну глазами и сказала, что пришли двое клиентов и спрашивают, не занимается ли «Гребень Клеопатры» семейной терапией. Анна встала, заслонив собой конверты на столе, попросила передать, что можно зайти через полчаса, и закрыла дверь.

Эльса пригласила всех троих на похороны и распрощалась. Как только она вышла, все схватили свои конверты и спрятали. Фредерик теребил воротник рубашки. У него вырвалось: «Все закончилось. Закончилось», – повторил он, словно убеждая самого себя. Анна поняла, что он имеет в виду. Они получили деньги. Смерть Ханса Карлстена и вся эта абсурдная история остались в прошлом. Конец.

А для ее отца это только начало.