Текст книги "Гребень Клеопатры"

Автор книги: Мария Эрнестам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава пятнадцатая

Медный чайник сверкал как золото, большая деревянная хлебница и блюдо пятнадцатого века придавали помещению почти домашний уют. Мари посмотрела на витрину и отметила, что сандвичи с ветчиной и пирог с курятиной почти закончились. А вот меренги, корзиночки с малиной и шоколадные пирожные по-прежнему лежали на большом блюде, да и к лимонному торту почти никто не притронулся.

К концу дня в кафе всегда было много тех, кто хотел перекусить или просто отдохнуть после работы. Мари пришла к самому закрытию. После поминок к ней подлетела Анна и нервно прошептала: «Надо поговорить». Мари это удивило, и мысли о странном поведении подруги мешали ей думать о Лукасе Карлстене, с которым она познакомилась на поминках.

Когда Мари в последний раз ощущала нечто подобное? Очень давно. Нет, это все равно не сравнить с тем, что она испытала, впервые услышав игру Дэвида на флейте. Тогда мелодия проникла ей в самое сердце, и Мари была готова на что угодно, лишь бы разделить с Дэвидом его странную жизнь. Лукас Карлстен, напротив, заставил ее мечтать об уютных домашних вечерах перед пылающим камином с хорошей книгой и бокалом коньяка, как в рекламе по телевизору.

Во время отпевания Мари пыталась анализировать свои чувства, искала в себе раскаяние, но нашла только равнодушие. Церемония прощания с покойным, конечно, была печальной, но не оттогб, что человек умер, а скорее оттого, что по нему никто не скорбит. Все чувствовали не горечь утраты, а пустоту, которая только усилилась с его смертью.

Сначала Мари сидела, уставившись в затылок Лукасу Карлстену, потом перевела взгляд на простой крест над алтарем. Распятая фигура Христа выглядела какой-то беспомощной в своей наготе, и трудно было поверить, что Он способен помочь Мари. Но она все равно сложила руки, склонила голову и начала молиться, чувствуя бедром тепло, исходящее от Анны. «Господи, пусть он посмотрит на меня, а не на Анну. Господи, дай мне хоть толику ее привлекательности». Мари подняла голову и сама усмехнулась своей глупости. Наверное, из всех молитв, что сегодня услышал Бог, эта – самая жалкая.

Потом она вознесла еще одну молитву – благодарственную: Он-таки помог ей оказаться в зале для поминок раньше Анны. Лукас Карлстен стоял у гардероба, когда Мари вошла. Он обернулся, взял ее пальто, не говоря ни слова, повесил его и протянул ей руку, представившись.

– Мари Модин, – ей удалось выговорить это спокойно и пожать руку, такую теплую и сухую, словно ее держали у горящего камина.

Лукас кивнул.

– Я знаю, кто вы, – произнес он. – Вы работаете в фирме, которая помогла моей маме с продажей дома. Я хотел бы поблагодарить вас от себя лично и от всей семьи. Мне жаль, что мы не смогли ей помочь, но… что было, то было. У вас какое-то оригинальное название? Что-то связанное с Древним Египтом?

– «Гребень Клеопатры», – сказала Мари странно чужим голосом.

Вдруг он что-то подозревает? Что, если он знает куда больше о том, что связывает его мать с «Гребнем Клеопатры»? И намекает, что он и его братья могли и сами помочь Эльсе. Мари хотелось защитить фирму, но она вовремя передумала. У Лукаса открытое и честное лицо. Наверное, он просто хотел быть вежливым, а может, действительно заинтересовался их деятельностью.

Потом она тайком изучала его. Очень привлекательный мужчина: высокий, сильный, с густыми темными волосами, которые вряд ли поредеют с возрастом. Глаза – зеленые, а острый нос и большой рот придают его лицу какую-то милую неправильность, так что он сразу внушает доверие. Наверное, пациенты охотно доверились бы доктору с таким лицом, подумала Мари.

– Простите, если я несколько прямолинеен, – продолжил он. – Но я адвокат, и естественно, занимаюсь финансовыми делами в нашей семье, хотя, должен признаться, отец был от этого не в восторге. Теперь у меня будет возможность помогать матери.

И снова в его словах можно было усмотреть скрытую угрозу. Но Мари по-прежнему не увидела в его лице ничего, кроме тревоги за мать. Она пробормотала, что с удовольствием поможет ему во всем, но в голове билась мысль: а вдруг он знает о гонораре? Лукас Карлстен не дурак, чтобы не заметить, как из отцовского наследства пропало полтора миллиона. Но Эльса сделает все, чтобы скрыть, на что пошли эти деньги.

Мари огляделась по сторонам. Кафе уже опустело. Когда она пришла, не было ни одного свободного места, и ей пришлось устроиться в глубине зала. Оттуда можно было наблюдать, как Юханна суетится, принимая заказы. Она задержалась у столика около окна. Молодой человек что-то сказал ей, и Юханна рассмеялась. Мари отметила, что она выглядит намного лучше, чем пару недель назад. Интересно, что тому причиной: новая прическа? Мари дотронулась до своих волос и с благодарностью подумала о Дэвиде, который настоял, чтобы она их не стригла. Пусть растут, сказал он, как лес вокруг замка Спящей Красавицы.

Наконец все посетители исчезли, и Ю убрала со столиков посуду. Она кивнула Мари на прощание и со словами «увидимся завтра» исчезла. Мари осталась во «Фристадене» одна. Она сидела, не в силах подняться с места, хотя пообещала Ю спрятать оставшиеся пирожные и сандвичи в холодильник. Обводя взглядом зеленые стены и старую мебель, Мари гадала, что же хотела сказать ей Анна. Та была так взволнована, что Мари чувствовала: хороших новостей можно не ждать. Она провела пальцем по красно-белой клетчатой скатерти и вспомнила про двух пенсионеров, которые играли в шахматы, когда она пришла. Один из них встал, чтобы выйти в туалет, и чуть не споткнулся об ее сумку. Мари попросила прощения за то, что поставила сумку в проходе, он ответил: «Ничего страшного». А потом вдруг остановился перед ней.

– Ты молода, но в твоих глазах – старость. Берегись, иначе состаришься прежде времени, – сказал он.

Мари недоуменно уставилась на него, а он добавил:

– Есть дороги, по которым не стоит идти, даже если случайно там окажешься. Проиграв, всегда можно вернуться домой, а значит, не стоит заходить слишком далеко.

Старик покачал головой, поднял руку и легонько погладил ее по щеке. Рука у него была прохладная. Мари захотелось положить голову ему на плечо и забыть обо всех проблемах. Но это был лишь минутный порыв. Старик ушел и вскоре вернулся к шахматной партии, полностью погрузившись в это занятие. «Наверное, они братья, – подумала Мари про него и его партнера, – уж больно похожи друг на друга».

Темнота сгущалась. Мари зажгла на столике свечи. Послышался звук открываемой двери. Ей стало страшно, но это была Анна. Она не успела переодеться после похорон, и на ней все еще был «траур» – темно-зеленая юбка, синяя туника и ремень, украшенный ракушками. По сравнению с этим нарядом строгий черный костюм Мари смотрелся как неудачная покупка из секонд-хенда.

– Ты меня напугала, – Мари попыталась улыбнуться, но это у нее плохо получилось.

– Извини, я не хотела.

Анна бросила сумку в одно из кресел, прошла на кухню и вскоре вернулась с двумя дымящимися чашками. Мари посмотрела в свою: как всегда, кофе был разбавлен молоком и посыпан тертым темным шоколадом. Пригубив напиток и ощутив вкус ванили, Мари подумала, что надо будет включить такой кофе в меню «Русалки».

Анна села напротив и сделала глоток.

– Ты была в хорошем настроении на поминках. Кто этот мужчина – сын Эльсы?

Мари вспыхнула.

– Да, – ответила она как можно более спокойным тоном. – Младший. Его зовут Лукас, он очень приятный человек. Адвокат.

Анна вздохнула.

– Еще и это, – устало произнесла она.

– Что ты имеешь в виду?

– Что все и так паршиво. Еще только родственника-адвоката нам не хватало!

Анна поднялась и опустила шторы, прежде чем продолжить:

– Эльса сделала нам рекламу. «Гребень Клеопатры» – фирма, которая решит все ваши проблемы. Как мы когда-то и задумали. Она верит, что мы решили ее проблему. И теперь хочет, чтобы мы помогли другим. Ты видела пожилого мужчину, который сидел рядом со мной? Или все твое внимание занимал Лукас Карлстен?

– Конечно, видела. Около восьмидесяти лет. Лысоват. Со стороны казалось, что вы мило беседуете. Он так смотрел на тебя…

Как и все мужчины, добавила Мари про себя, на этот раз без зависти.

– Тебе показалось. Он уже нашел свою любовь на всю жизнь. Свою единственную любовь. Понимаешь? Он верит, что двое могут быть созданы друг для друга, и это предрешено свыше. Ты тоже в это веришь?

Рыбы… Ceratias holboelli… Я хочу, чтобы у нас с тобой было так же…

– Когда-то верила, – осторожно ответила Мари. – Тебе это известно. Но я ошибалась.

Анна не стала выспрашивать подробности.

– В любом случае он в это верит. Его жену зовут Анна, как и меня, и он утверждает, что когда-то она была на меня похожа. Они познакомились еще в школе и счастливо прожили всю жизнь вдвоем, детей у них нет. А потом Анна заболела. Альцгеймер. Ее положили в клинику. Сейчас она в коме.

– Какая трагедия! Сколько ей лет?

– Столько же, сколько и мужу. Около восьмидесяти. Но прежде чем окончательно потерять рассудок, она заставила его дать клятву. Она не хотела превратиться в беспомощную куклу, да и кто на ее месте захотел бы? Поэтому Анна заставила мужа, положа руку на Библию, поклясться, что он поможет ей расстаться с жизнью, когда придет время. Поможет перебраться на другую сторону, как он выразился. Красиво и очень печально.

Мари поежилась, хотя в помещении было тепло.

– Да, печально, – согласилась она осторожно, думая о том, что Дэвид тоже вполне способен был заставить ее сделать что-то подобное.

Анна нервно расхохоталась.

– Это не просто печально… Ты еще не знаешь самого ужасного. А самое ужасное то, что этот Мартин Данелиус интересуется, не выполним ли мы эту клятву за него? Мы, «Гребень Клеопатры», «агентство, которое помогает решить любые проблемы». Он обещает хорошо заплатить. Столько же, сколько Эльса. У него много земли с лесом, которую можно продать. Видишь, Эльса его обо всем проинформировала. Не только о том, что мы можем сделать, но и о том, сколько это стоит. Прости, мне нужно выпить.

Анна исчезла и вернулась с бутылкой портвейна. Она налила два бокала, не спрашивая, хочет ли Мари. Та не стала протестовать.

– Мы? – переспросила она, чтобы выиграть время.

– Да, мы. Он хочет, чтобы мы каким-то образом проникли в больницу и выдернули шнур из розетки. Впрочем, мы не обсуждали детали. Возможно, это расценят как естественную смерть, хотя я сомневаюсь. Но ведь «естественная» – по заключению врачей – смерть Ханса Карлстена на самом деле наступила в результате удушения подушкой. Может, сработает и на старушке в коме?

Голос Анны стал резким, на лице проступила тонкая паутинка морщин. Видно было, что она вот-вот разрыдается. Мари же ощущала только пустоту внутри. Значит, Эльса не только твердо верила, что именно они убили ее мужа, но и обсуждала это с другими и рекомендовала «Гребень Клеопатры» своим друзьям.

– Ты хочешь сказать… – начала она, но Анна прервала ее криком:

– Именно это я и хочу сказать! Он хочет, чтобы мы убили его жену! Он считает это актом милосердия, но сам не решается. Точь-в-точь как Эльса. Он готов заплатить даже больше. Три миллиона. Понимаешь, что это значит? Это безумие, Мари! Мы оказались в кошмарной ситуации! Помоги мне понять, Мари, как такое могло произойти? Как мы, нормальные люди – ты, Фредерик и я, – умудрились в нее вляпаться? Или мы уже не такие нормальные, какими были раньше? И теперь сюда начнут стекаться криминальные элементы, думая, что мы – агентство наемных убийц. Но ведь это не мы…

«Анна редко выходит из себя», – подумала Мари.

– Это вопрос? – уточнила она. – Думаешь, мужа Эльсы убил кто-то из нас? Что это я задушила Ханса подушкой? Эльса говорила про ангела мести с красивыми волосами, так что Фредерика ты не подозреваешь…

Мари замолчала, сама шокированная тем, что только что сказала. Анна поднесла к губам бокал с портвейном. Рука у нее дрожала.

– Ну да, – повторила Мари, – если это не ты и не Фредерик, остаюсь только я. Давай начистоту.

Анна не отвечала. Мари смотрела на подругу. Это была все та же Анна, что и прежде, когда гребень Клеопатры был ничего не значащим экспонатом в Британском музее. Каштановые вьющиеся волосы, карие глаза, полные губы, пышная грудь под туникой. Красивые руки, которые умеют превращать бесформенное тесто в румяные пироги.

– Прости, Анна, – сказала Мари. – Дело приобретает неожиданный оборот, такого никто из нас не предполагал. Я чувствую, что все мы изменились. Фредерик какой-то странный. Ты… ты моя лучшая подруга… но эти мрачные мысли, которые посещают меня ночью, когда Дэвид… – Мари замолчала, чувствуя, что и так сказала слишком много. – Не представляю, как тебе удалось хранить самообладание во время поминок. Я тобой восхищаюсь.

Анна уставилась на свои руки.

– Он только в конце ужина открыл мне истинную цель нашего разговора, – тихо сказала она. – Я попыталась убедить его, что Эльса в шоке после смерти мужа и, наверное, что-то неправильно поняла. Что Ханс Карлстен умер естественной смертью, а наша помощь Эльсе ограничивалась продажей дома и решением прочих бытовых проблем. Он удивленно посмотрел на меня и сказал, что придет к нам в кафе. Боюсь, он повторит свою просьбу. Обещает заплатить три миллиона. Три. По миллиону на каждого. Это такие деньги!

Она помолчала и вдруг спросила:

– Скажи, ты веришь, что реальность может быть не одна? Что их много?

– О чем ты? – не поняла Мари.

Анна вздохнула. Она уже выпила полстакана портвейна и немного успокоилась.

– Грег говорил мне об этом. Он – инструктор по дайвингу, ты знаешь, и часто философствовал на тему о том, как ощущение невесомости там, в глубине, создает иллюзию другой реальности. Настоящее становится бесконечным. Там, на глубине, нет ничего – ни прошлого, ни будущего. Только мягкое скольжение и полная тишина. Он ощущал это под водой, и точно так же мы с ним жили на суше. Я не встречала никого другого, кто бы умел так наслаждаться настоящим. Он такой спокойный. Ничто не стоит серьезных переживаний, считает Грег. С ним мне было так хорошо…

– Ты по нему скучаешь?

Анна молчала так долго, что Мари уже и не ждала ответа. Разные реальности. То же самое она испытывала с Дэвидом.

– Да, я скучаю по Грегу, – ответила Анна. – Признаюсь, слова Мартина о том, что двое могут быть созданы друг для друга, заставили меня задуматься. Я никогда не признавала верность. Ты это знаешь. Может, я сама боялась – быть верной, или разочароваться, или что изменят мне… Лучше сделать это первой, не дожидаясь боли. Мама проклинала меня за это, призывая своего Бога в свидетели. А папа всегда защищал. Они с Грегом виделись всего пару раз. Но папе он нравился. Я должна была понять, что наконец нашла свою тихую гавань. Но я думала о Фандите. И считала себя вправе вмешиваться в ее жизнь. Я всегда хотела, чтобы окружающие уважали мою независимость, но сама оказалась не готова отпустить дочь на свободу. Парадоксально, но это так. Я желала слишком многого, а тот, кто ждет от жизни слишком многого, теряет все, что имеет.

– И ты оказалась в безвыходной ситуации. Как и я.

– Вот именно. Безвыходной.

Они посмотрели друг на друга. Мари гнала прочь мысли о том, что случится, если их разоблачат.

– Мы должны объяснить господину Данелиусу, что он все неправильно понял, – сказала она, пытаясь успокоить прежде всего себя. – Настаивать, что Ханс Карлстен умер естественной смертью, а мы просто позволили Эльсе поверить в то, во что ей хотелось верить. Конечно, мы рискуем: старик может пойти к ней и передать наши слова, а она, в свою очередь, – потребовать деньги обратно. Хотя если Эльса сама убила мужа, то предпочтет промолчать.

Мари сама чувствовала, что в ее словах отсутствует логика. Если бы Эльса убила мужа, то не стала бы рекомендовать «Гребень Клеопатры» друзьям. Но может, у нее случилось временное помрачение рассудка… Хотя на похоронах она выглядела вполне нормальной. Более того, говорила спокойно и рассудительно.

– Мы должны тщательно продумать, что ему сказать, – устало продолжила Мари. – А еще поговорить с Эльсой и попросить ее хранить в тайне наши взаимоотношения. Так будет лучше и для нее самой, и для нас. Что же касается денег…

Анна, казалось, ее не слушала. Она подлила себе еще портвейна и массировала виски круговыми движениями.

– Расскажи мне о Дэвиде, – вдруг попросила она. – Ты знаешь, как вы мне дороги, Мари, – ты и Фредерик. И Фандита. И наверное, Грег, хотя я не хочу сейчас о нем думать. Но иногда ты похожа на устрицу, которая прячется в своей раковине. Как те мидии, что ты готовишь с шафраном и кориандром. Я знаю, ты встретила любовь всей твоей жизни в Ирландии и была счастлива, но не желала ни с кем делиться этим счастьем. Ты не хотела, чтобы я или Фредерик тебя навещали, а когда приезжала к нам в гости, выглядела одновременно и счастливой и несчастной… это трудно описать словами. Я желаю тебе добра, и ты это знаешь. Но я беспокоилась за тебя. Меня пугало то, что ты не хотела нас с ним знакомить. А когда все закончилось…

– Он был психически нездоров… – Слова вырвались и повисли в комнате, как облачко табачного дыма. Всё. Теперь обратного пути нет. Пламя свечи отбрасывало на стену странные тени. Им нужно держаться вместе, чтобы выжить. В такой ситуации тайнам не место. – Я познакомилась с ним в пабе, я тебе рассказывала, и влюбилась с первого взгляда. Пожалуй, «влюбилась» – даже слишком слабо сказано. Я просто обезумела. Когда Дэвид играл, я чувствовала себя так, словно у меня что-то разрывается внутри, как будто он медленно убивает меня своей музыкой, а потом заставляет возродиться, как феникса. Именно так оно и было. Когда у Дэвида начиналась депрессия, он вел себя ужасно: унижал меня, оскорблял. Говорил слова, которые резали мне душу как ножом, оставляя глубокие раны. А иногда у него бывали приступы апатии. Тогда он уходил в себя. Отказывался вставать с постели. Молчал целыми днями. Не говорил ни слова. И только работал над своими скульптурами. Когда депрессия отступала, загорался энтузиазмом и сулил мне златые горы. Говорил, что мы поженимся, заведем кучу детей, построим замок и будем жить на доходы от продажи его скульптур, которые станут всемирно известны, и на прибыль от ресторана, который будет главной туристической достопримечательностью Клифдена. В периоды депрессии… если он и заговаривал со мной, то только о людском тщеславии, о бессмысленности существования, о том, что ничто не имеет значения, и единственный способ спасти свою душу – это остаться в памяти грядущих поколений. Я пыталась уговорить его обратиться к врачу, но он отказывался. Говорил, что лекарства лишат его творческого вдохновения. Я вспомнила об этом, когда Эльса рассказывала, что ее муж тоже отказывался пойти к врачу. Хотя… кто знает, может, Дэвид был прав и без этих периодов безумия не смог бы создавать свои шедевры…

– Почему ты его не бросила?

Мари горько усмехнулась.

– Знаешь, что самое ужасное? Я была с ним счастлива, даже когда у него были периоды самой тяжелой депрессии. С ним я чувствовала, что живу, что я комуто нужна. А может, мы были предназначены друг для друга, как говорил тебе сегодня этот старик. Дэвид создавал не только скульптуры. Он творил меня. В его глазах я была прекрасна. Сильная. Мужественная. Знаю, это звучит глупо, и ты никогда бы не позволила, чтобы с тобой так обращались. Но когда он был здоров… – Мари замолчала. Она чувствовала, что выбирает не те слова. – У тебя когда-нибудь возникало ощущение, что тебе все подвластно? – спросила она. – Что ты можешь покорить мир, забыв о нелепом принципе «каждому свое место»? Мне долгое время казалось, что так и есть – у всех свое место, лишь для меня его не нашлось. Это пошло еще с детства. Нельзя сказать, что родители меня не любили. Любили, только по-своему. Но гораздо больше любили себя. Они все время были заняты своей работой, своими праздниками, своими политическими взглядами, своими друзьями, своим имиджем хороших людей. Меня демонстрировали гостям, но я не должна была мешать родителям жить своей жизнью. Моим брату и сестре повезло больше. Брат был умным и спортивным, сестра – стройной и изящной. А меня словно не замечали. Бывало, я ходила по дому и заглядывала в зеркала только для того, чтобы убедиться, что у меня вообще есть лицо.

Анна молчала, и Мари продолжила:

– Дэвид рассказывал мне о глубоководных рыбах, которые называются Ceratias holboelli. Они живут в полной темноте на дне моря, где, кроме них, почти нет живых организмов. И если самец встречает самку, он так крепко прижимается к ней, что их тела срастаются, и возникает даже общее кровообращение. Каждый раз, когда он о них рассказывал, я испытывала отвращение. Может, я чувствовала, что эти рыбы – метафора наших отношений. Дэвид временами жил в кромешной тьме. Но он видел меня. Он смотрел мне в лицо и видел глаза, нос, рот… мои мысли… Он лепил мое тело и считал меня особенной. Для него я что-то собой представляла, Анна. Понимаешь?

– Да, понимаю. Мне тоже знакомо это чувство. Маму никогда не интересовало, какая я на самом деле. Она уделяла внимание только моей сестре. Думаю, у Фредерика были те же проблемы. Родители даже заставляли его изображать воздух – то, чего нет. Ты встретила мужчину, который пусть не всегда, но все-таки видел тебя, и ради него была готова на все. Фредерик, похоже, предпочел одиночество.

– Ты так думаешь?

Они надолго замолчали. Мари обратила внимание, что портвейн переливается в бокале, словно темнокрасный бархат.

– Когда мы ему скажем? – спросила она наконец. Анна покачала головой.

– Не знаю, – ответила она. – Я хотела попросить его прийти сюда сегодня, но он внезапно исчез с этих странных поминок. Понятия не имею, куда он подевался. Телефон у него не отвечает. Я переживаю за Фредерика. Он похудел, осунулся, все время молчит. И эти его слова о том, чтобы начать свое дело, что-то связанное с музыкой и танцами… Он меня беспокоит. Мы так мало о нем знаем. О чем он думает?

– Наверное, о том же, что и мы с тобой. О смерти Ханса Карлстена.

Кафе погрузилось в темноту. Единственным источником света осталась свеча на столе. Лицо Анны походило на театральную маску: широко раскрытые глаза полны тревоги, губы подрагивают.

– Что нам делать, Мари? Что сказать Мартину Данелиусу, когда он обратится к нам с просьбой помочь переправить жену на ту сторону? И как быть с Фредериком?

– С Фредериком надо поговорить. Рассказать ему все. Он, конечно, еще больше расстроится, но что же делать… Вместе мы придумаем, как вежливо отказать Мартину. И поговорим с Эльсой. Возьмем с нее обещание молчать. В худшем случае вернем деньги.

Анна покачала головой.

– Уже поздно, – прошептала она. – Я позвонила в дом престарелых в Даларне и зарезервировала палату для папы. Одну из последних свободных. Он так рад. Конечно, он спросил, откуда у меня взялись деньги, и я придумала легенду о сбережениях, которых, конечно же, у меня нет. Я не могу вернуть эти деньги. Это невозможно.

– Я тоже. Я обещала Дэвиду… – вырвалось у Мари, и она тут же замолчала, надеясь, что Анна не расслышала конец фразы, но поздно.

– Что ты ему обещала, Мари? Ты собираешься сдержать слово? Он по-прежнему контролирует твои мысли и поступки? – встревожилась Анна.

– Нет, я только сказала…

Анна вскочила. Она опустилась перед Мари на колени и взяла ее за руки.

– Мне неизвестно, как вы жили вместе, но я знаю, чем это закончилось. Ты мне рассказывала, помнишь? Вы поехали в Рэнвиль-Пойнт. Туда, где скалы так красиво поднимаются из воды. Вы пили вино и болтали о выставке, любуясь морем внизу. Дэвид говорил, что научит тебя летать. Потом он раскинул руки в стороны и прыгнул вниз…

– Нет! – Мари вырвала руки и заткнула уши, чтобы не слышать. Зеленые холмы, синее море, скалы, руины, овцы, опрокинутая бутылка вращались у нее перед глазами, и она бормотала: – Нет, нет, нет…

Но Анна была беспощадна.

– Он прыгнул, Мари. Сказал, что научит тебя летать, а потом бросился со скалы в море. Ты сама мне это рассказала. Что он летел вниз, как птица. Рубашка развевалась на ветру. Ты слышала его крик, но не могла различить слов. Ты кинулась к обрыву и чуть не совалась вниз. Ты слышала звук удара, когда он упал на камни. Ты кричала и кричала, пока не прибежали туристы, которые позвонили в полицию и службу спасения. Ты сама мне все это говорила. Ты была в шоке, тебя отправили в больницу, где ты провела несколько недель, пока не пришла в себя. Набравшись сил, ты занялась организацией похорон Дэвида. Ты связалась с его семьей, и они тоже присутствовали. С ними трудно было договориться, потому что они упертые католики, но в конце концов они послушались тебя. Прах поместили в одну из урн, которые вылепил сам Дэвид, ты поехала в Рэнвиль-Пойнт и развеяла пепел по ветру.

– Анна, пожалуйста, прекрати! Замолчи, прекрати, перестань…

– Нет, Мари, я не замолчу, пока ты не осознаешь: нет больше никакого Дэвида. Неважно, что он думает или считает. Он мертв. Дэвид мертв, Мари. Ты сама мне это сказала. Он больше не вернется. Никогда.