Текст книги "Зеркала (СИ)"

Автор книги: Мария Ермакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Не может быть!

Он прикрыл глаза и провел рукой по шероховатой поверхности пористого известняка, составляющего внутренности холма, камня, на котором…

– Убери руки от стены! – раздался угрожающий голос. – Обернись, медленно.

Инвари почувствовал холод, стекающий по спине – в него целились и, судя по тому, как леденило, всерьез собирались выстрелить.

Он очень медленно обернулся и увидел металлический наконечник болта, направленного ему в грудь из арбалета Шторма. Лицо отшельника, без особого усилия держащего арбалет, было искажено яростью.

– Вор! – с холодной ненавистью произнес он. – Кто позволил тебе прийти сюда, щенок, не знающий законов гостеприимства? Посмотри вправо, медленно поверни голову, видишь холмик земли в углу, там, где цветет шиповник? Видишь? Там погребены несчастные жертвы собственного любопытства, и твое тело через несколько коротких мгновений попадет туда же. Тебе ведь понравилось здесь, не так ли? Им тоже, а что может быть лучше, чем быть похороненным в месте, которое пришлось по душе!

Инвари увидел, как палец старика лег на курок. В этом тесном пространстве и в такой близости от оружия он мог не успеть увернуться. Он не знал, как отшельник отреагирует на то, что он собирался сделать. Между тем старик поднял прицел – теперь он метил в горло. Инвари стало не по себе и он, прямо взглянув в бешеные блеклые глаза, на дне которых еще плескалась сонная одурь, четко произнес:

– Витольд.

Арбалет дернулся в руках старика, Инвари отшатнулся, но болт успел зацепить его плечо и, мощно просвистев, вонзился прямо в ствол нарисованного старого дуба.

Старик отшвырнул ставший ненужным арбалет и бросился на Инвари, который был совершенно безоружен – шпага осталась у костра.

Зажав ладонью кровоточащее плечо, Инвари попытался ускользнуть, но отшельник был ловок не по годам. Он схватил его за ворот и притянул к себе.

– Откуда ты знаешь? – задыхаясь, зашептал он. – Кто ты? Кем подослан?

– Вепрь на картине…,– торопливо заговорил Инвари, чувствуя, что еще чуть-чуть и старик задушит его, – королева в черном гробу, потайная комната на мансарде, исчезнувший принц – это все разрозненные части одной картины, не хватает только художника…

Глаза отшельника расширились, он выпустил Инвари и отшатнулся.

– Ты что же думаешь, это я?…

– Нет, но я знаю – кто! Тебе нужно вернуться, Витольд, люди ищут доказательства его вины и если найдут, то… Время пришло.

Названный тяжело опустился на тот самый холмик, в котором обещал похоронить Инвари. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, приходя в себя, затем спокойно поглядел на юношу.

– Кто ты, проницательный молодой нахал, откуда явился на мою бедную голову? – в его голосе сквозила явная ирония.

Инвари снял камзол и, оторвав окровавленный рукав рубашки, приложил его к ране.

– Я – дэльф, – ответил он. – Я видел незаконченный том Истории королевской династии и твою «Последнюю охоту» и понял, что ты знаешь больше, чем нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности при дворе. Я хотел найти тебя, Аф догадался верно. Но не сказал, что мы встретим тебя здесь.

– Пойдем-ка отсюда, – неожиданно сказал художник. – Это место для отдыха, а не для разговора о грязных делишках. Не будем святотатствовать!

Он поднялся и откинул полог. Нарисованные на нем высокие травы закачались и зашумели, шмель, сердито гудя, перелетел на более устойчивое место. Инвари с сожалением огляделся и вышел.

В пещере с бочонками Витольд достал кусок чистого полотна и помог Инвари перевязать рану.

– Садись, – он кивнул на опустевший бочонок, служивший стулом, а сам уселся на циновке, скрестив ноги. – Как звать тебя?

– Один Эвиньонский. Я направлялся в Орденскую резиденцию в Кабестан, когда в Ильритане меня схватили слуги герцога и привезли во дворец. В качестве гостя. Адамант обещал отпустить меня после праздника Чудесного спасения, но в ту ночь попытался скормить какому-то чудовищу, которое вызвал в Подземелье вместе со своим братом…

– Ванвельт жив? – удивился художник.

Инвари кивнул.

– Он привел с собой сотню рыцарей, как бы это сказать…

– Не совсем людей? – снова встрял тот.

– Откуда тебе известно?

– Черный Волк всегда плевал на общепринятые законы, в том числе и на законы природы. Но что было дальше?

– Праздник, отмечаемый впервые, завершился переворотом. На Ильрийском троне теперь Адамант Первый.

Инвари заметил, как стрик сцепил руки, вздулись синие вены, но он сдержался, только лицо его враз побледнело и осунулось.

– Вот оно как! – пробормотал он. – И до конца срока не подождал, сучий сын. Видать, так в себе уверен!

– У него есть основания, – заметил Инвари. – Рыцари Ванвельта очень впечатляют, простой народ их боится до смерти. Магистр Крол был казнен за неповиновение. После этого города стали присылать ключи. Из всех общин только служители Иибус открыто выступили против. Думаю, не многие остались в живых.

Витольд поднял голову.

– В таких ситуациях всегда остаются недовольные. Что с ними?

– Люди собираются здесь, в Чаще. У их предводителя – Гэри, договор с Хранителями, вот почему они пропускают беглецов. Он создал маленькую армию, которая вредит Адаманту как может. В ответ Ванвельт создал оборотней. Огромных волков-переростков. И Чаща впустила их. Аф говорил, что теперь только Сердце безопасно…

– Кто такой этот Гэри?

– Здоровенный детина в маске, которую никогда не снимает. Говорят, у него с Адамантом свои счеты, тот вроде бы ему лицо попортил.

Отшельник недоверчиво усмехнулся. Инвари пожал плечами:

– За что купил, за то и продаю, отец. Сам я лица его не видел, но вожак из него стоящий, дисциплина в лагере хоть куда, а там ведь женщины, дети.

– А чего это ты мне все так вот, просто, рассказываешь? – спросил вдруг старик. – Друг я тебе, али знакомец хороший? С тех пор, как я Арлону служил, годы прошли, а ежели я изменился? Ежели к новому королю переметнусь, за шкуру свою опасаючись?

– Я не сказал тебе ничего такого, о чем бы Адамант не догадывался, – пожал плечами Инвари, – а если ты вдруг заинтересуешься, помощь от тебя может быть неоценимая. За просто так люди против узурпатора не пойдут, денег у Гэри нет, значит, нужна идея. Если отыщется законный наследник престола, его поддержат и купцы, которым непосильные налоги платить невмоготу, а тогда будут и деньги и оружие, и простой люд, который от страха уже на улицу не выходит.

– А благородные как же?

– Благородные отсиживаются в фамильных владениях, и носа в Ильритану показать не смеют. Я, гуляя по столице, проследил – почти все дома, принадлежащие знати, заколочены.

– А я-то думал, Адамант их до поры до времени обласкает! – искренне удивился старик. – И станет постепенно узел на их шеях туже завязывать, чтобы и вздохнуть без его разрешения не смели.

– Это странно, – согласился Инвари, – если их мнение, связи, деньги, традиции, наконец, для него ничего не значат, следовательно, он очень уверен в себе и в своих силах и, следовательно…

– …За ним кто-то есть, – закончил художник, – чьи-то деньги, связи, мнения. Кто-то его поддерживает? Брат?

Инвари покачал головой.

– Адамант – очень сильный маг, – осторожно заметил он, – я сам в этом убедился. Он талантливый и разносторонне образованный ученый и у него… очень странные обряды.

– Стоп! – прервал старик. – Не делай поспешных выводов. Вызывать духов еще не значит опираться на другой план бытия, ты ведь, в этом его подозреваешь?

Инвари кивнул. «Духов!..» – подумал он и вздрогнул, как наяву увидев бьющийся в центре подземелья сгусток пламени.

– Истина проста! – назидательно заметил Витольд. – И лежит всегда на поверхности. Но, увы, она – иногда – невидима.

Инвари склонил голову, соглашаясь.

– Я вижу на твоем лице следы недавно перенесенной тяжелой болезни, – между тем спрашивал художник, – это как-то связано с Адамантом?

Инвари отвел глаза.

– Если связано, – продолжал допытываться Витольд, – то ты вряд ли проговоришься о том, чего он еще не знает.

Юноша подавил тяжелый вздох. Не хотелось снова вспоминать, как он по собственной глупости стал смертоносным орудием в руках герцога. Но старик был прав, и, не вдаваясь в подробности и не называя лишних имен, он рассказал о насланной эпидемии.

По мере его рассказа лицо художника все более мрачнело.

– Герцог стал гораздо сильнее, чем раньше! – заметил он, когда Инвари закончил рассказ. – Слишком. Может быть, ты и прав, подозревая его в получении помощи от потусторонних сил. Но кто из многочисленных тварей поддерживает и ведет его? Какой-нибудь давно умерший великий волшебник или злой гений? Демон? Духи стихий?

– Не знаю, – честно сказал Инвари. – Только мне почему-то кажется, что это он использует их силы, а не наоборот.

– То есть, ты хочешь сказать, что не их разум повелевает им, а его – ими? – воскликнул старик. – Но, поверь мне, Адамант всегда был посредственным магом. Да, он проявлял недюжинные способности в лабораторных науках, был блестяще образован, начитан, вел бурную переписку с университетами, да, он был талантлив более чем любой из его братьев, но его магии хватало только на то, чтобы ускорить распускание роз, что он и делал, надеясь, что Рэа обратит на него свое внимание, ибо она боготворила белый цвет и, соответственно, белые розы.

Инвари почувствовал жар в груди. Рэа, Рэа! Белая королева из белой страны. Солнце, вставшее на Севере и явившееся в Ильри!

Старик внимательно смотрел на него.

– Ты можешь рассказать еще многое, – тихо произнес он, наконец, – но мне уже нет нужды слушать. Ты пойдешь до конца, юный дэльф, ради своей белой мечты! И тебя ничто не остановит. Ты уничтожишь любого, кто посмеет помешать восстановлению справедливости, но не ради самой справедливости, а ради…

Инвари гневно вскинул голову и увидел, как художник отирает скатившуюся по щеке слезу.

– Поверь мне, – прошептал Витольд, – она была еще красивее и светлее, чем мне удалось запечатлеть. Даже на смертном ложе!

Не глядя друг на друга, они долго молчали.

– Возвращайся к костру! – наконец, резко приказал старик. – Мне предстоит тяжелый выбор.

Инвари молча поднялся и вышел наружу. Падал снег. Пушистые хлопья. Шторм спал, как убитый. Инвари закутался в свой поношенный плащ, вытянул ноги к потухшему костру и загляделся на падающие снежинки. Снежинки, прилетевшие с Севера, из белой страны.

* * *

Скудный паек все-таки сделал свое дело! Утери с удивлением обнаружил, что не может долго стоять – падает от слабости.

Его вздернули за растянутые руки. А для верности накинули на шею петлю. Стоило коленям подогнуться, и петля затягивалась. Вот почему он старался стоять – почти на цыпочках, их последних сил, чувствуя то удушье, то нестерпимую боль в вывернутых руках.

Он простоял так долго. Когда удавалось глотнуть свежего воздуха – а здесь, хотя они и не покидали Подземелье, после зловония ямы он казался чистейшим – Утери оглядывал круглую комнату, выложенную подозрительно бурым кирпичом; огромный очаг в дальней стене, в котором на угольях стояла жаровня, а из нее торчали какие-то металлические палки; громоздкий стол напротив, а рядом на удивление новые и, наверное, мягкие стулья. За столом сидел некто, с головой закутанный в черное. Лицо его было опущено, и Утери даже показалось, что тот спит. Во всяком случае, когда рыцари притащили его сюда и подвесили, некто даже не пошевелился.

Время шло. Сознание Утери все чаще заливала темнота – ноги уже не слушались и веревка давила на горло постоянно. Ни одного вопроса задано не было. Когда, наконец, Утери захрипел и забился в агонии, черная фигура шевельнулась и выпростала руку. Веревки, удерживающие Белого брата, лопнули, и он рухнул на пол.

В то же мгновение из-за низенькой дверцы послышались шаги, и в нее с трудом пролез Ванвельт Черный Волк. За ним поспешали двое: низенький толстяк и высокий костлявый молодец, оба в красных фартуках и перчатках.

Заметив раскинувшегося на полу юношу, Ванвельт сделал знак, и палачи бросились к нему. Толстый заглянул лежащему под веки, прощупал пульс. Кивнул худому. Тот вышел из комнаты, но скоро вернулся, неся ведро воды, которую и вылил на Утери.

Ванвельт укоризненно взглянул на сидевшего за столом.

– Ты едва не убил его, Мор! Опять?

– Ну не убил же! – фигура пошевелилась, устраиваясь удобнее. – Зато я получил массу удовольствия, ощущая его агонию! Нет ничего прекрасней в этом мире, чем агония живого существа, живого и, желательно, разумного! Зверушки умирают, не раздумывая. Не получая от процесса никакого удовлетворения! Фу – и нет его! А здесь? Нет, Ванвельт, жизнь все-таки прекрасна и удивительна, если смертные так не хотят с нею расставаться!

Ванвельт с любопытством поглядел на Мора.

– Почему бы тебе не написать книгу? – с иронией спросил он. – Ты так красиво излагаешь!

Мор с достоинством пожал плечами.

– К сожалению, у меня не будет последователей. Я – единственный в своем роде. А истинные последователи должны быть похожи на Учителя. Взгляни на этого мальчика! Та же покорность судьбе и непротивление злу, как у Нотэри. Вот только поверь мне – как и Нотэри, он ничего нам не скажет!

– Еще как скажет! – рявкнул Ванвельт и ткнул лежащего сапогом под ребра. – Еще воды, – повернулся он к палачам. – Сказал же предыдущий?

– Он был, – Мор покрутил пальцами, подыскивая слово, – с гнильцой. Такой, знаешь ли, человек по обстоятельствам. Когда у него отняли посох – он упал!

– Какой посох? – удивился Ванвельт.

– Нотэри. Если бы он был жив, этот – как его – Логир? – демонстрировал бы чудеса мужества. Знаешь, есть люди, которым для подвига нужен еще кто-то – нянька, например.

Ванвельт, продолжавший нетерпеливо кружить по комнате, остановился и дико глянул на Мора.

– Ты сумасшедший, клянусь Черным Псом! – сказал он.

В этот момент юноша пошевелился. Его тут же подняли и усадили на глубокий деревянный стул, крепко привязав к нему. В ход пошло еще одно ведро воды.

Утери закашлялся и открыл глаза.

Над ним нависала огромная черная фигура. Он узнал человека, виденного им в тронной зале рядом с Адамантом. Принца Ванвельта.

– Я задам тебе только один вопрос, – низко наклонившись к нему, сказал тот. – Только один. Если ты правильно ответишь на него – я отпущу братьев. Если нет…, – он отодвинулся и отошел в сторону. – Видел ты Логира? – неожиданно спросил он.

Утери вздрогнул.

– Видел, – тихо ответил он.

Ванвельт уселся за стол рядом с темной фигурой.

– Хочешь уподобиться ему?

– Уподобиться в чем? – Утери поерзал, пристраивая немеющие конечности. – В безумии? В предательстве?

Фигура в черном зашевелилась. Явственно послышалось хихиканье.

Ванвельт кивнул палачам. Они встали с двух сторон от Утери. Худой нежно взял его за руку. Длинные пальцы палача, затянутые красной тканью перчатки были чувствительными, как у музыканта.

– Ответь мне, – заговорил Ванвельт, поднимаясь и снова принимаясь расхаживать, – где символ Верховного священнослужителя? Где Троица Нотэри? Кому он отдал ее?

Утери удивленно поглядел на него.

– Он никогда не снимал ее. Когда его забирали – она была у него!

Ванвельт остановился. В то же мгновение музыкальные пальцы палача крепко сжали мизинец Утери и вывернули. Раздался хруст. Утери закричал.

Палач убрал руки за спину и вопросительно уставился на принца.

– Ай-ай, как нехорошо говорить неправду! – зашелестел вдруг голос из недр черных одежд.

Услышав его, Утери перестал кричать и, тяжело дыша, вжался в стул. Палач снова взял его за руку.

– У Нотэри его не оказалось, вот ведь досада! – сказал Ванвельт. – Ты был с ним рядом – может, видел, куда он дел его? Спрятал?

– Или отдал тебе? – снова зашелестел голос.

Утери ощутил, как голову сжимает горячим кольцом адская боль. Она перекрыла боль от сломанного мизинца. Она полыхала огнем, и стоило ему шевельнуться, как огонь перекидывался с головы на все тело.

Им очень нужно знать – внезапно, понял он. Отчего-то Троица важна для них. И они не убьют его сейчас потому, что им нужна правда, а не его смерть. И еще он понял, как они пытали Нотэри.

Боль захватывала все большую территорию. Она почти дошла до сердца, но где-то там, глубоко, притаилась белая искра – его вера. Слова молитв забылись. Он повторял, как заклятие, имя Богини. И боль вдруг отступила. Уменьшилась до размеров его головы. Давление, которое он испытывал извне, отпустило его. И он снова – откровением – понял: они ничего не узнали от него. И не узнают. А что они сделают с его телом – неважно.

– У меня нет Троицы, – хрипло проговорил он.

Он говорил чистую правду.

– Если ты отдашь нам Троицу – мы отпустим братьев. И все закончится! – Ванвельт внимательно смотрел в его лицо. – Подумай, юноша. Мы не торопимся. У тебя еще много чего можно сломать.

– Да-да, – хихикнула темная фигура. – Мы будем делать это пла-но-мер-но! – он нарочито произнес слово по слогам.

– Ломайте! – хотел было ответить Утери, но потерял сознание.

– Слабак! – буркнул Ванвельт. – Принесите ему воды. А мне вина.

– Волк, ты ошибся, – Мор поправил капюшон, который не снимал, и откинулся на стуле. – Никакой он не слабак. Слабаком был предыдущий. А с этим придется возиться долго. Может, поужинаем?

– Согласен! Принесите ужин сюда. Позовем Адаманта?

– Не надо! – Мор покачал головой. – Не мешай ему. Королевские обязанности отнимают слишком много времени. Но кто-то должен делать эту нудятину? Мы на это и рассчитывали, когда сажали его на трон, не так ли?

– Твоя правда! – кивнул Ванвельт. – Пусть играется с короной – он так о ней мечтал. А мы займемся действительно важными вещами!

* * *

Это утро можно было с полным основанием назвать зимним. Ночной снегопад совсем забелил землю, словно молоком, лишь пещеры в холме неприятно чернели.

Шторм продрых до полудня и вскочил, ошарашенный и возмущенный.

– Что случилось? – поинтересовался он первым делом у неподвижно сидящего у костра дэльфа. Тот равнодушно пожал плечами.

– Ничего.

– Почему ты не разбудил меня ночью?

– Зачем? Ты выспался, а мне все равно не хотелось спать.

Шторм подозрительно посмотрел на него и ушел к ручью.

Инвари устало откинулся на седло, плотнее закутал плащ и через минуту был уже во сне.

Ему снова снились сплетенные тела. Но на этот раз на снежной, а не травяной, перине. Женщина была узкобедра и белокожа. Ее гладкие черные волосы змеились по свежо пахнущему снегу. Она металась в любовном жару, как в лихорадке, и пряди живыми блестящими полосами сочились сквозь пальцы держащего ее мужчины, сильного, плечистого, смуглого. Они двигались в самом центре белого вихря, вздымаемого неправдоподобным сном вокруг них, и Инвари, смотрящий сверху, видел их игру от начала до самого конца, когда жар затопил тела и снег превратился в пар и осел капельками на их разгоряченной коже. И была еще чья-то улыбка. Неприятная и странная, как косой взгляд в спину, она беспокоила его и была так очевидна, что он не понимал, почему те двое ее не замечают.

Но они уже снова любили друг друга. И он видел, как внутри женщины разгорелось голубое с золотыми прожилками сияние – она зачала ребенка, и это было желанное дитя любви и согласия, и все было бы прекрасно, если бы в тот же момент в теле мужчины не погас свет, словно его выключила невидимая рука. И хотя он еще двигался, шептал нежные слова, жил, Инвари знал наверняка, что к утру он умрет. Почувствовала это и женщина, потому что вдруг широко раскрыла темные грозовые свои глаза, взглянула в его лицо, обвила ногами его тело и застонала от боли, неведомой ему боли предсказания, которую он принял за страсть. И неведомая ухмылка стала шире, залив лицо Инвари слезами ужаса и толкнув его в спину костлявой рукой смерти. И пришла боль…

Он вскрикнул прежде, чем проснулся. Открыл глаза. Невыносимо болела раненая рука – он во сне отлежал ее. Мирно потрескивал вновь разведенный костер, пахло пищей, дымом. Снег прекратился, принеся зиму. Неподалеку Шторм подвешивал торбы лошадям, а от леса, бесшумно, словно привидение, двигалась долговязая фигура, темная, косматая. Заметил ее и Шторм.

– Аф! – радостно прогудел он, поднимая руку в приветствии.

Флавин подошел к костру, бросил настороженный взгляд на холм и еще один, внимательный, на Инвари.

– Добрый день, Один, давайте, я перевяжу вам рану, – были его первые слова.

Инвари, все еще под впечатлением сна, растерянно улыбнулся ему, начал снимать камзол, разматывать повязку.

Подошел Шторм. Увидев глубоко рассеченную мышцу, поднял брови.

– Откуда это у тебя?

– С отшельником поругался, – честно ответил Инвари.

Он чувствовал, что разбойник начнет ему доверять, только если он будет говорить правду.

– И что же вы не поделили? – вежливо поинтересовался Аф, туго бинтуя рану куском чистого полотна, взятым им из своей «медицинской» сумки.

– Взгляд на искусство, – буркнул Инвари и перевел тему. – А как ваши дела, Аф? Как вы себя чувствуете? Вижу, ваши раны уже затянулись.

– У сотайров хороший иммунитет, Один, поэтому ремиссия не занимает много времени. Когда тронемся в путь?

– Сначала плотно пообедаем! – раздался хриплый голос из-за его спины. – Пес его знает, когда удастся поесть по-человечески.

Инвари дернулся от неожиданности и зашипел от боли.

– Приветствую тебя, Аф Лиолинелл! – как ни в чем не бывало, говорил бесшумно подошедший отшельник. – Последний раз ты навещал меня в моем одиночестве лет шесть назад?

– Так оно и было, старый друг, – отвечал Аф, не оглядываясь и не удивляясь. – Моя инспекция принесла мне массу удовольствия от твоих работ.

– Не понял! – возмутился Шторм. – Вы, что же, знакомы уже?

Флавин умело затянул повязку на плече у Инвари.

– Благодарю вас, – пробормотал тот, поднимаясь и направляясь к своему коню.

Ворон тихо заржал, приветствуя хозяина.

– Давайте, давайте обедать! – торопил, меж тем, отшельник недоумевающего Шторма. – К ночи мы должны быть в Колдовском урочище.

– Мы? – удивился Шторм. – Опять не понял!

– Я знаком с этим человеком, – терпеливо вмешался флавин. – И, по всей видимости, он едет с нами.

Вернулся дэльф. Виденный сон вызывал теперь лишь легкое беспокойство. И было еще что-то, упущенное им в разговоре старика и Афа. И лишь сидя у костра вместе со всеми и дуя на обжигающее варево из бурлящего котелка, он понял, что упустил. Отшельник-человек и флавин обращались друг к другу на ты!

* * *

Под сводами притихшего в недоумении от ранней зимы леса, по мокнущей земле, не успевшей укрыться одеялом из листвы или снега, в сырости и тлене умирающих листьев и засыпающей природы, маленький отряд продвигался по Приграничью Сердца не слишком быстро. Художник сидел позади Шторма, на его тяжелом, но сильном битюге, а когда тот все же уставал, ибо хозяин и сам представлял собой нелегкую ношу, отшельник пересаживался на кобылку Афа, который был неутомим в ходьбе и, казалось, мог идти пешком много лет. Приходилось соблюдать определенную осторожность и в отношении оборотней. Правда, чем ближе к Сердцу они подходили, тем меньше следов их присутствия ощущалось. Но все же обглоданные трупы животных попадались им на пути, а крупные следы вокруг говорили о том, что не обычные волки сделали это. Странным казалось и то, что почти целые туши, убитые, словно забавы ради, были не тронуты другими хищниками. Даже любители падали не интересовались ими. Когда Аф установил это, он наотрез отказался идти мимо трупов, и у каждого встреченного места пиршества оборотней приходилось делать остановку и заваливать тела землей, над которой флавин шептал что-то на своем языке, словно, казалось Инвари, извинялся.

С приходом зимы неожиданно укоротился день. Смотря на вечеряющее небо, путники только качали головами – все пошло вкривь в Ильрийском королевстве!

Сообща решили с наступлением темноты – как бы рано она не наступила – не идти дальше. И хотя Аф знал этот лес как свои пять пальцев, а ночные переходы сильно сократили бы время путешествия, риск мог не оправдаться. Ночь – мать любви, стала матерью ненависти. Ночью лес кричал от боли, корчась под вкрадчивыми шагами созданных Ванвельтом тварей. Ощущения нереальности и надругательства клубились в воздухе, и флавин чувствовал это острее всех. Он все больше мрачнел, отставал от отряда, кружа вокруг, чтобы обнаружить следы пребывания оборотней. Когда во время очередного перехода они наткнулись на целое стадо оленей, безжалостно вырезанное только ради забавы, флавин надолго замкнулся в себе. Он совершил обряд, и произнес последующие слова только вечером, на привале.

После небогатого ужина путники разлеглись вокруг костра, готовясь ко сну. Шторм, сменивший с наступлением холодов безрукавку на рубаху из толстой кожи, подбитую мехом, блаженно растянулся на своей любимой овечьей шкуре, ногами к огню.

– Хорошо! – искренне пробасил он. – Сон на свежем воздухе – самый полезный.

– Продляет годы бренного существования, – ехидно пропел художник, – укрепляет плоть и изгоняет бесов вожделения.

– У тебя, что ли, бесы? – хохотнул Шторм – они с отшельником явно недолюбливали друг друга.

– Да что ты, громила, знаешь о вожделении? – тотчас взвился тот. – Деваху хапнуть, затащить на сеновал и побаловаться – вот и все твое вожделение, только и считаешься с тем, что у нее под юбкой.

– А с чем еще-то? – удивился Шторм.

– Во-во, – неожиданно миролюбиво отозвался Витольд, – молодой, здоровый и глупый – полный набор!

– Я, может, и глупый, но от жизни, в отличие от некоторых, не бегаю! – огрызнулся Шторм.

– Что имеет в виду этот головорез? Пусть объяснит! – от обиды обращаясь к нему в третьем лице, возгласил художник, потрясая перед его лицом кулаками.

– А то и имею! – неожиданно разозлился Шторм. – Развелось вас, калик перехожих, странников да отшельников всяких, как собак нерезаных! Ни хрена не делаете, деньги обманом выманиваете, от жизни отворачиваетесь. Что за грехи такие тебя в глушь загнали? Ничем не интересуетесь, ничего не хотите, только жрете, да мечтаете. А есть еще такие, которые святых из себя разыгрывают, постятся, скромничают. Карго! Да разве нормальный человек поститься станет? Нет! Он поест, да дело славно сделает, потому как у сытого и работа ладится. Дармоеды паршивые!

Витольд вскочил.

– Я у тебя есть, что ли, просил? Я вообще никогда ничего не просил. И мое это дело, чем и как заниматься, только мое и Богов, что мне покровительствуют. Ты лучше о своей душе позаботься, она у тебя заржавела, небось, от чужой пролитой крови-то. Тоже мне, обличитель! «Дело славное!» Знаем мы ваши славные дела по ночам, да на большой дороге.

Неуловимо кошачьим движением Шторм поднялся. Инвари, не без интереса следивший за перепалкой, напрягся, ощутив опасность, волной накатившую от стоящих друг против друга мужчин. Художник сжимал крепкие кулаки и почти не казался старым.

– Чего мы спорим-то, – широко улыбнулся Шторм, и от его улыбки Инвари сделалось нехорошо, – рук у нас, что ли, нету? Там, справа, полянка, пойдем, папаша, разберемся? Или испугался?

Старик сверкнул глазом в его сторону и повернулся, чтобы идти.

– Сядьте оба! – прозвучал неожиданно властный голос.

Все повернули головы. Говорил Аф. Он сидел на голой земле вне линии света и казался лесным божеством – огромный, темный, косматый, с горящими злобой глазами.

– На всей земле ваше племя самое сволочное! На что вас создали Боги? Понять не могу, но природа здесь не при чем – она мудра, вас, своих убийц и насильников, не создала бы! Нет, это Боги намудрили, скучно им стало в нашем спокойном мире, вот они и пошутили, создав вас себе на потеху! Человек на человека, брат на брата, отец на сына и сын на отца… Какие интриги, какие связи, какие сюжетные повороты!

Флавин говорил неспешно и то ли горькая ирония, то ли настоящая ненависть сквозили в его словах, но слова подействовали на остальных, как ушат ледяной воды – они застыли от изумления, забыв о ссоре.

– А чтобы было еще интереснее, – едко продолжал Аф, – всемудрые наделили вас болезненным честолюбием и эгоизмом. Чтобы и вам не скучно жилось. Ближнего под себя подмял – мало! И дальнего надо, чтобы знал свое место. Дерево вам мешает – вы его срубите, а чего уж о ближнем говорить? По трупам пройдете, и цель благородную изыщите, чтобы совесть чиста была. Вы – как тля, все портите, все рушите, где бы ни появились, со своим уставом лезете, не зная, что у природы уже миллионы лет свои законы, не видя дел рук своих, не ведая, что творите! Слышите? – Аф чутко повел ушами – вдали раздался леденящий вой. – Слышите? И это создал человек, чуть, может быть, более образованный. Создал чудовищ, а подсобным материалом послужили такие как вы и он сам, вам это о чем-нибудь говорит? Жить не страшно после этого? Вам, Шторм?

Тот опустил глаза.

– А ты, мой старый друг, – голос флавина зазвучал печально, – ты, кто создавал, подобно нашей Матери – природе, неужели и ты можешь поддаться амбициям, которые ничего не стоят? Можешь биться с человеком, уверен, до последнего, из-за обиженного самолюбия? Вижу, можешь…

Отшельник попытался что-то сказать, но только махнул рукой. Аф молча посмотрел на Инвари. Не произнес ни слова, но юноша, так же, как и другие, залился краской. Флавин тяжело поднялся.

– Я долго жил среди людей и научился понимать вас, – глухо сказал он. – Но вы и ваши склоки мне опостылели. Вы здесь чужие и всегда такими останетесь! Я ухожу. А вы следуйте на северо-запад. Приграничье выведет вас на стоянку следопытов. Они поведут вас в Сердце.

Он развернулся и быстро исчез во тьме. Простучали копыта – это ушла за хозяином не стреноженная на ночь Чайни. Тихо заржал Ворон, зовя ее. Она не отозвалась.

Стараясь не глядеть друг на друга, оставшиеся потерянно сгрудились вокруг костра.

– Как стыдно! – прошептал Витольд, закрывая лицо руками. – Я-то хорош!

– Его нельзя отпускать одного, – тихо сказал Шторм, – там полно оборотней.

– Оставь! – Инвари досадливо махнул рукой. – Мы никогда не найдем флавина в лесу, если он того не захочет.

– Какой стыд! – снова прошептал художник.

Никто ему не возразил, только Шторм молча протянул руку. Тот крепко пожал ее. Больше в эту ночь не было сказано ни слова.

И сон тоже не пришел.

* * *

Шел третий день пути по Приграничью. Аф не вернулся. Следопытов они пока не встретили.

На привалах Витольд и Шторм были подчеркнуто вежливы друг с другом, настроение у всех было подавленное, пока однажды Шторм не нашел безопасной темы для разговора. Со свойственным ему любопытством он попросил Инвари рассказать о поместье Ванвельта. И тот охотно пошел на это, стремясь хоть как-нибудь разрядить обстановку. Отличаясь хорошей зрительной памятью, он красочно описывал заброшенную роскошь тех комнат, которые видел. Витольд, вначале не принимавший участия в их беседах, однажды проявил интерес, и с тех пор давал пространные и занимательные комментарии к рассказам Инвари, часто отвлекаясь на экскурсы в область истории культур и ремесел. Шторм, слушая его с удовольствием, осознавал, что видит перед собой действительно образованного человека, и постепенно из его вежливости исчезли прохладные нотки, уступив место уважению – он решил, что этот человек тоже чего-то стоит, хотя и совсем в другой области приложения. А так как Витольд рассказывал увлеченно и просто, без малейшего превосходства растолковывая Шторму неизвестные понятия, информация эта не казалась здоровяку ненужной. Особенно его интересовала реальная ценность вещей из замка. И здесь Витольд оказался на высоте – основываясь только на воспоминаниях Инвари он с ловкостью заправского купца оценивал стоимость мебели и предметов роскоши, картин и статуэток, беспорядочных мелочей, всего того, что составляло красочный, но подпорченный пылью, запущенный хаос богатого замка. Это превратилось в своеобразную игру по вечерам и окончательно примирило Шторма с художником.