Текст книги "Преданная. Невеста (СИ)"

Автор книги: Мария Акулова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 27

Глава 27

Вячеслав

Кому, как не Юле, знать, что главный мой кинк – преданность. Главный триггер – предательство.

И кому, как не ей, было по нему въебать.

Кофемашина мелет зерна с дробящим зубы и мои нервные клетки звуком. Закончив – щелкает несколько раз. Под такой же неприятный сейчас гул, игнорируя мою скривленную рожу, чашка наполняется густым экспрессо.

По кухне разносится вроде как приятный запах, а я тупо слежу за процессом и напоминаю себе, что время от времени надо моргать.

Прислушиваюсь к шорохам. Замираю и напрягаюсь всем телом до последней мышцы. Сердце чуть ускоряется, а потом снова назад к нормальному темпу. Показалось.

Спит.

До сих пор в твоей постели, Слав, прикинь? Предательница.

Взяв чашку в руки, делаю глоток.

На жужжание тоже реагирую. Смотрю на журнальный стол рядом с диваном.

Ее телефон вспыхивает экраном.

Ночью думал, разъебу его. Утром поставил на заряд. З – забота.

А вообще пиздец творится. Вокруг и в башке.

Когда попросил разблокировать – она отказала. Это была моя последняя сорванная пломба и последняя же капля.

Только после нее еще капало. И капало. И капало. И то самое заветное: «достаточно» ни она, ни я не сказали. Почему?

Свой ответ я знаю. Ее, подозреваю, тоже.

Бумеранг прилетел ко мне жестко. Слишком легкое прощение за другую жестокую игру вылилось в нехуевый квест.

Сейчас я могу проверить всё излитое Юлей ночью самостоятельно, но не проверяю.

Я пока не очень понимаю как работает доверие после того, как доверие предали. Что там практика Вышки говорит, судья Тарнавский? Или нет еще такой практики?

Закрываю глаза и переключаюсь на горький-горький кофе.

Вопросов много. Ответ на все один: да или нет. И он не лежит в пределах рацио.

Чувство такое, что вишу на ебаном волоске. И все так же не знаю: разрезать или карабкаться. Делать, блять, что?

Ключи в вазе. Она в спальне. Между нами всё по пизде.

В голове – две реальности. Ту, которую видел я, и ту, которую показала она.

Только вместе облегчения – давящая ответственность. Сложности осмысления. Внутренняя борьба.

Меня правда нешуточно ебет, что я связался со студенткой. Это со всех сторон сложно. И то, насколько легко нам с ней было поначалу, тоже прягло.

Я себя святым не делаю. Ждал подвоха. Ждал-ждал-ждал… И, возможно, сам спровоцировал.

Я даже знаю, чем. Я даже знаю, где. Желание большей публичности наших отношений – не грех. Оно ожидаемо. Я его понимаю.

Только и она согласилась на те самые отношения, зная, что поначалу будет вот так. Поначалу, блять. Не потому, что я такой тормоз, а потому, что так, сука, складывается. Могу ли я ей это предъявить? Нет. Надеялся ли на безоговорочное понимание? Да. Несомненно.

Обидел ли? Конечно. Уверен, и не раз. Наслоилось. Накрутилось. Взорвалось. Четко, как когда-то у меня.

Я ставлю кофе на каменную столешницу и снова смотрю вдаль на журнальный стол.

Она заставила меня заново прожить то, что однажды я уже проживал. Внимание телефону. Улыбки не мне. Рассеянность. Подруги с ночевками. Семейные планы. Дутые губы. Взмахи ресниц. Ложь-ложь-ложь.

Это все было настолько достоверно, что теперь переповерить до ужаса сложно. Опыт накладывается. Только даже опыт не заставил меня обрубить с ней раньше.

Почему – она не поняла.

Снова шорохи сбоку, но на сей раз реальные. Я оглядываюсь и жду, когда появится в дверном проеме.

На самом деле, Юля уже давно должна была проснуться, но то ли алкоголь, то ли слезы, то ли стресс сморили сильнее, чем сама планировала. А может было тупо страшно. Я ее понимаю.

Мне тоже.

Слежу за ее приближением и чувствую, как ускоряется сердце. Оно дурное. Оно всегда на нее реагирует. Это оно пообещало, что будет с ней до конца. Всё чаще кажется, до моего.

Юля заходит на кухню осторожным шагом. Я удивлен, что не на носочках. Это очень контрастирует с тем, как вела себя вчера вечером и очень сочетается с тем, как исповедовалась.

Остановившись, смотрит мельком. Дальше – взгляд в пол.

А я оторвать не могу. В моих глазах – то ли двоится, то ли троится… Она такая, блять, разная.

Такая же, как я. Когда обижена – слепая и жестокая. Только слишком ранимая, чтобы довести до конца.

– Доброе… Утро… – Она здоровается хрипло и прерывисто. Я на какое-то время в принципе забываю, как производится человеческая речь.

Впиваюсь и впитываю. Ненавижу это платье. Зря она его снова надела. Там футболок дохуя. Вещи ее. Зачем.

В висках отчетливо бьется пульс. Он не ускорен. Просто сильно.

– Доброе, Юля.

С Кристиной у нас ни ночи такой быть не могло. Ни утра. С Юлей… Я замер. Да, всё еще на волоске.

Она поднимает глаза и непроизвольно трет запястья. Я смотрю на них.

Сам же вижу оставленные собой синяки. И на бедрах такие же. И засосы на шее, на груди.

Вчера все это доставляло извращенное удовольствие. Мы с ней не любовью занимались, а дрались. Соревновались. Она меня размазывала. Я ее – в ответ.

Сегодня эта ночь выглядит черной дырой. Не знаю, так ли с ней, но меня в эту черноту до сих пор засасывает. Не хочу.

Встряхиваю головой. У нее глаза расширяются. Делает шажок назад. Увожу взгляд и подхожу к кофемашине.

– Садись, я кофе сделаю.

Бросаю «предложение» через плечо.

Поколебавшись, она обходит остров и садится напротив моей чашки. Пальцы сплетает в замок. Смотрит в одну точку. Спина ровная. Напряжена. Моргает еще реже, чем моргаю я.

Не уверен, что даже гул и треск слышит.

Желание мстить в ней явно прошло. А что осталось? Мне кажется, пустота и болезненные язвы. Как и во мне.

Когда приношу ее чашку, глухо благодарит и тянет на себя. Только пить не бросается.

Сажусь напротив. Жгу взглядом. Усмиряю душевный раздрай.

Она смотрим вниз.

Синхронно и одинаково глубоко вдыхаем. Как рыбы. Нас выбросило.

Мы сами и выбросили.

Поднимает взгляд.

– Моя просьба в силе: меня не надо обманывать. И позволь, я вещи соберу...

Уши режет откуда-то вдруг взявшийся дикий писк. Грудную клетку рассекает острым скальпелем. Ее взгляд. Готовность.

Я смотрю в ответ и чувствую, что онемел. Ни сказать ничего, ни двинуться.

Ждать вроде бы нечего, но она ждет. Чего? Добра?

Ее глаза наполняются слезами. Во мне как будто кости ломает. Все трещит.

– Юля, блять…

Закрывает их от меня.

– Я сейчас, извини, – обещает и старается справиться. Я уверен, ей еще сложнее, чем мне.

Что делать там, где слишком много чувств? У нас друг к другу – определенно слишком. Доверие, при этом, в крошку. Как вернуть?

Я помню, что Кристина много плакала. Никогда не пыталась затормозить. И чувства свои помню. Ноль веры. Ноль сочувствия. Мне приходилось сдерживать желание вылить столько же говна, сколько она своим поступком вылила на меня.

Сейчас иначе. Нам вдвоем одинаково плохо.

Видимо, осознав, что успокоиться не может, Юля соскакивает со стула. Закрывает лицо. Вслепую пытается обойти стол.

– Я в ванную. Сейчас... – Объясняется, но я не даю уйти. Встаю навстречу. Удар локтей приходится мне в живот. Ловлю. Дергается.

Отворачивается, перестраивая маршрут побега, я перехватываю и вжимаю спиной в грудь. Перед глазами – снова ее шея. Флешбеком бросает назад. В ночь. Чувствую телом ее дрожь. Напряжение. Страх.

Не хочу в ночь.

Подталкиваю обратно к стулу. Усаживаю.

– Не надо в ванную. Давай поговорим.

Прошу глухо. Смотрю хмуро. И ей приходится смотреть.

Нам больно, но надо смотреть, Юля. Друг на друга. Правде в глаза.

Мы с тобой – страшные люди. Мы можем друг друга уничтожить. Живи с этим знанием, заяц.

И я буду жить.

Ее ебаный телефон как издевается. Вибрирует на столике. Юлин взгляд съезжает с моего лица. Там уже нет ни удивления, ни испуга.

Она возвращается ко мне и спрашивает:

– Ты открывал?

Глазами отвечаю: нет.

– Почему?

– Потому что противно, Юля.

Она кривится. Но это не обида. Мне кажется, мы с ней вот сейчас чувствуем одно и то же. Доверие – очень тонкая материя. Наша в огромных дырах. Проверять – это дорывать. Мне легче не станет.

– И мне противно, – шепчет. Опять трет руки. Мой взгляд сам собой скатывается. Я отлично помню свое состояние ночью. И ее поведение я тоже помню до мелочей.

Мы были не собой. А может быть наоборот – максимально настоящими. Самое темное в нас – это же тоже мы?

– Юля, – зову ее. Она снова смотрит в глаза. Я снова их узнаю. Порвать было бы честно. Мы попробовали. Мы запутались. Мы не справились. Дальше может быть очень больно и сложно.

Откуда я знаю, что меня не попаяет?

Откуда знаю, что не попаяет ее?

Дело же не в Кристине и долбоебе-Эдике. Точно так же, как в моем случае дело было не в наводке Айдара. Какую бы информацию до нас не доносили, ответственность за выводы несем мы. И за действия тоже.

Пока мы вместе – нам никто больнее не сделает, чем можем друг другу сделать мы. Это важно понимать. Из этого важно исходить.

– Я могу тебе всё показать. Просто... Чтобы ты не думал...

– А мне что тебе показать?

Я понимаю, что ее предложение рождено не столько желанием все починить, сколько сломленностью. Месть не удалась. Веры ко мне до конца все так же нет, но и желание уничтожить меня тоже прошло.

Уйти красиво хочет девочка моя.

Но своим вопросом в ответ завожу разговор в очередной тупик.

По глазам читаю: не знает.

– Ты прямо в постели просил что-то сделать… Это так ужасно было… – Не обвиняет, но я понимаю, что говорит правду. Контекст всегда решает. Ее контекст: мое потребительство ее преданности.

– Юля, – но я упертый. Я повторяю. Она несколько раз беззащитно моргает. Язык не повернется сказать, что заварила эту кашу. Я понимаю, что заварили ее мы. Еще и не сами, а с помощью. Но хлебать исключительно нам. Или вылить. Как решим. Я и она. Или, блять, все же мы. – Я тебя не использовал. – Произношу максимально ровно. Честно. Доходчиво. – И я тебе не врал. В то, что я ебаный взяточник, ты почему-то не поверила.

Смыкает веки. Не хочет пускать меня глубоко. Поранили. Запутали. И я, сука, злой до ужаса. И на нее тоже злой.

– Я знаю, что ты и так бы все делала. Юль…

Зову ее. Откликается. В глазах стоят слезы. Не скатываются. Она держится. И я держусь.

Давай договорим, малыш. Что уже терять, правда же?

– Ты три месяца просто так прикрывала мой судейский зад. Правда думаешь, мне надо было тебя трахать, чтобы контролировать?

Молчание звучит не менее красноречиво, чем ответ.

– Ты выбрала влюбиться в мудака, Юля, но не в долбоеба, поверь. Ты – мое слабое место. Чувствительное. Чем меньше о нас знали – тем легче мне было нас защищать. Ты, блять, не представляешь, как мне страшно за тебя. Как я ненавижу тебя туда отправлять. Каким уебком себя чувствую, зная, что ты из-за меня рискуешь. И, конечно, ни один Эдуард в душе не ебет, что между нами на самом деле. Никто не знает. Знаем только мы. Мне казалось, одинаково.

Она молчит. В глазах читается отчетливая боль.

И мне больно, поверь.

Мы вдвоем висим на волосинке. Да, малыш?

Что делаем? Рубим или карабкаемся.

– Я тебя трахал, потому что я тебя люблю, Юля.

Жмурится. Не так хотела, да? И я не так хотел. Прости.

– Я просил тебя раньше и прошу еще раз: всегда думай о последствиях. Всегда, блять, Юля. И я буду думать. Обещаю. Ты можешь собрать вещи. Если не веришь – я пущу. Но если спросишь, хочу ли, я отвечу, что нет. Мне сложно. Я пиздец какой злой. Я все еще хочу вскрыть твой телефон, дать в морду тому пиздюку, с которым вчера видел. Если ты думаешь, у меня в голове нет картинок, как ты изменяешь мне с другим – ошибаешься. Я сдыхаю, Юлька. Я нахуй сдыхаю. Но я хочу жить. И жить я хочу с тобой. Ты мне веришь?

Я не знаю, что именно ее ломает. Саму или сопротивление. Она всхлипывает. Не могу просто смотреть. Забрасываю руки себе на шею. Обнимаю.

Ты хочешь мне верить? И я тебе хочу.

Еще вчера я думал, что мою жизнь к ебеням рушит девочка, которой я слишком сильно доверился. Сейчас чувствую: что будет с нами дальше – в моих руках. И это не потому, что она – ебаная малолетка, а я – дохуя мудрый стратег. Все сложнее. И проще.

Нас почти уничтожила игра, в которую втянул ее я.

А главное правило рисковых игр для меня всегда было одним. Не знаю, почему я его забыл.

Нельзя рисковать тем, что не готов потерять.

И это не деньги. Не должность. Не власть. Не свобода.

Она утыкается в мою шею. Приоткрывает рот и жадно дышит. Позволяет себе. Страшно, но позволяет. И я позволяю. Все дохуя сложно, но с плеч летит огромная гора.

Это не деньги. Не должность. Не власть. Не свобода.

Раньше у меня в сверхрисковых ставках была только семья.

А теперь там она.

– Я тебя вывожу, Юль. Достаточно.

Глава 28

Глава 28

Юля

Я очень люблю воду и плавать. В детстве, к сожалению, бывать на море ежегодно у нашей семьи возможности не было, о систематическом посещении бассейна речи тоже не шло, но ярчайшими воспоминаниями в памяти до сих вспыхивают брызги прозрачной соленой воды, гул детских визгов, приглушение звуков, когда, как кажется, ныряешь глубоко-глубоко, а папа потом говорит, что попа была на поверхности. Ты не веришь. Ты видела дно! Ты видела рыбок! Ты была глубоко!

Я вытягиваю руки над головой и складываю в изящную птичку, приподнимаюсь на носочки, пружиню, а потом отталкиваюсь и по идеальной амплитуде красиво вхожу в воду.

В детстве это была бешеная бомбочка. Папа не смог научить меня нырять красиво.

Сейчас – я почти дельфин.

В бассейне тоже соленая вода. Уши привычно закладывает. Я открываю глаза и вижу мелкую лазурную плитку. Улыбаюсь. Пускаю воздух. Отталкиваюсь и выныриваю.

У папы не получилось меня научить. У Славы – да.

Делаю несколько гребков вдоль бассейна, создавая видимость, что не замечаю, как он следит за мной над своим телефоном. Он знает, что меня разрывает от гордости. Он просто ждет.

И я, конечно же, не подвожу.

Проплыв немного, упираюсь в бортик и выталкиваю себя из воды тоже так, как это делает он.

Ступаю босыми ногами по нагретому греческому кафелю. Балансирую руками, чтобы не дай бог не упасть.

Когда подхожу к его шезлонгу, он уже отложил телефон и поднял взгляд.

Смотрит на меня так, что внутри все кувырком. Он часто так смотрит. Весь наш отпуск так смотрит.

Я мокрая и холодная. Он – нагретый на солнце, пусть и сидит под зонтом. Протягивает мне полотенце, я мотаю головой и отбрасываю.

Сажусь сверху. Упираюсь локтями в плечи. Тянусь лицом к лицу. Мочу его и греюсь.

– Сколько поставишь за прыжок? – Спрашиваю в губы. Он улыбается.

Ведет пальцами по влажным распущенным волосам. С них, тем временем, дорожками вода стекает по моей спине на его ноги.

Тарнавский держит интригу, а я изнываю. От любви. От счастья. От нетерпения.

– Восьмерочку.

– Вот черт! – ругаюсь несдержано и кусаю его за подбородок. Он вряд ли ожидал. Смеется.

На моей ягодице сжимается ладонь. Потом я чувствую звонкий шлепок.

Это можно. Нам сейчас всё можно. Мы одни на Родосской вилле. У нас личный бассейн. Огромная спальня с панорамными окнами, ведущими на него и дальше – на море. Мы катаемся по острову, едим креветки, размером с мое предплечье. Моя галерея под завязку забита фотографиями. Иногда кажется, что еще немного и полностью будем состоять из вина, соленой воды и солнца.

Вокруг нет никого, кто знал бы нас, осуждал или завидовал. Есть только мы, свобода и вседозволенность.

– Почему восемь? Я же хорошо нырнула! Разве брызги были?

– Жопу оттопырила опять.

– Твою м… – Детство давно прошло, а жопа все так же, как поплавок.

– Не ругайся, Юль.

Слушаюсь. Усмиряю свой азартный пыл тут же.

Будет десятка, Юль. Будет. А пока...

Смотрю Славе в глаза. Он в ответ. Радужка темнеет. Взгляд спускается к губам. Он не просит, но я подаюсь вперед сама.

– Нам тебя спф-ом снова нужно намазать, – шепчу, приоткрыв рот. Делаю волнообразное движение промежностью по мужским бедрам.

Наша поездка очень напоминает медовый месяц. Только свадьба ему не предшествовала.

Подаюсь еще вперед – встречаемся губами. Несдержано тихо стону, а Слава тянет лямки лифчика на спине. Расслабляет их. Скатывает с плеч бретели. Откладывает на столик рядом со своим телефоном верх моего купальника. Я трусь сосками и его грудь.

У судьи сейчас официальный отпуск, но палиться, что он заграницей, нельзя. Поэтому весь спф я трачу на него. Мажу старательно лицо и тело. Обещаю, что дома еще и поскраблю. Этот вопрос у меня на контроле, но пока мы целуемся, он меня трогает. Гладит ягодицы, спину, грудь. Подключаем языки. Я скольжу по возбуждению активней. Упираюсь в покрытую жесткими волосками грудь ладонями.

Сейчас в нас так много чувств, что это кажется нереальным.

Сколько бы я не пыталась занырнуть показательно глубоко в бассейне, свое самое глубокое погружение не повторю. Оно было в ложь. Отчасти чужую, отчасти самообман.

Я до самой смерти буду благодарить Славу за то, что сделал для нас. Когда пытаюсь вслух – он злится, поэтому куда чаще я благодарю про себя.

Мы правда почти все разрушили. Я почти все разрушила. Он не дал. Он научил не только нырять, но и выныривать.

Я слышу, что его телефон жужжит и жужжит. Но отвлекаю собой, как могу.

Я тоже в официальном отпуске, но нам не нужно, чтобы степень загара связывали. Уже не из-за Смолина, а потому, что вывести меня надо красиво.

Отвечать на сообщения и звонки Лизиного отца Слава мне запретил. Они так и висят целой чередой не прочитанных. Что будет дальше – я пока не знаю. Но Тарнавский четко дал понять: дальше уже без меня.

Теперь я знаю, зачем он ввел меня в свой испугавший до колик в желудке круг. Ему казалось, это гарантирует мне защиту на случай… На случай, который я не хочу произносить даже в голове. Он правда очень верит Власову.

А я снова верю ему.

Чувствую, как сдвигает ткань плавок. Трогает пальцами между ног. Я отрываюсь от губ и нетерпеливо в них дышу.

Мы уже занимались сексом почти везде. В шезлонге тоже. Это неудобно, но я согласна.

Смотрю в глаза, позволяя впитывать свое желание. Знаю, что ему это нравится. Ему это важно.

Он обводит клитор и надавливает. Я упираюсь лбом в лоб и приподнимаюсь.

– Ещё? – киваю в ответ на вопрос.

Повторяет. Вводит палец, а я хочу член.

Сама тянусь к губам за поцелуем и приспускаю плавки. Мы почти спаиваемся, но мобильный судьи начинает жужжать входящим звонком.

Я оглядываюсь, по щеке едут его губы и раздраженное:

– Сука.

Вижу имя на экране и непроизвольно сжимаю плечи. Торможу.

– Это Аркадий Дмитриевич, – я с Власовым не знакома и уже вряд ли буду, но знаю о нем много. И почему-то уважаю. Это сложно объяснить. Что-то на интуитивном.

Пальцы Славы тоже замирают. Мы несколько секунд просто смотрим друг другу в глаза.

В прошлой жизни моих страхов, сомнений и неуверенности в себе и в нас, предпочти он сексу со мной разговор по телефону – восприняла бы это, как удар. Теперь все иначе. Теперь я куда больше верю в нас.

Слава выдыхает и смыкает веки. Я, качнувшись, прикасаюсь к его губам.

– Бери. Я в душ схожу.

Прежде, чем слезть, покрываю поцелуями подбородок, грудь, живот. Колеблюсь немного, но обхватываю пальцами член и беру глубоко. Разок.

– Юлька, блять.

– Оно само! – поднимаюсь и отскакиваю.

Это не спасает. По заднице все равно прилетает. Я оглядываюсь и обиженно дую губы. У Тарнавского глаза так горят, что я не сомневаюсь – поговорит и мне пиздец.

Я согласна.

Отдираю взгляд от него, успев увидеть, как он тянется за мобильным и подносит к уху, произнося:

– Добрый день, Аркадий.

Чтобы не подслушивать – ускоряюсь.

Захожу в контрастно прохладную спальню. Мажу взглядом по расслабленно расстеленной кровати с белоснежными простынями и прохожу прямо в душ.

Сбросив низ купальника – встаю под тропический душ, чувствуя под ногами крупную гладенькую гальку. Закрываю глаза и снова как будто ныряю.

Я почти полгода отработала перекупленной шпионкой судьи Тарнавского. Уже неделю я просто его любимая «ебаная малолетка». Я счастлива настолько, насколько человек может быть счастлив в принципе. И единственное, чего я боюсь: это что мой выход из большой игры будет стоить ему слишком дорого.

***

Прежде, чем выйти из ванной, я забрасываю в рот маленькую таблетку. Это ОК. Запиваю их, набивая воду в ладонь прямо из-под крана.

В нашем со Славой анамнезе было слишком много прерванных половых актов, чтобы до бесконечности откладывать вопрос надежного предохранения. Перед поездкой я сходила к врачу и начала прием. Не могу сказать, что страх забеременеть преследовал меня день и ночь, но по состоянию на сейчас так мне нравится значительно больше. Мы со Славой свободней. А дети... Обсудим позже.

Туго затягиваю полотенце на груди и позволяю влажным волосам фривольно разметаться по загорелым плечам.

Разговор судьи по телефону затягивается. Выйдя и осознав это, я стараюсь не нервничать. И не подслушивать. Мне более чем ясно, что его спонтанное решение вывести меня из игры и укатить на две недели в отпуск вызвало много вопросов, а то и сразу проблем.

Стыд становится моим фоновым чувством, но чтобы не портить ни себе, ни Славе настроение, я его старательно гашу.

Меня подмывает закрыть дверь в спальню, чтобы совершенно точно ничего лишнего не услышать и не накрутить себя, но я держусь.

Застилаю кровать и устраиваюсь на ней.

Лежу на животе, просматривая бесконечную ленту Родосских фотографий. Здесь есть мои любимые – и это не виды, а те, где мы со Славой вдвоем. Я до сих пор не верю, что он так просто согласился сфотографироваться вместе. И никак не могу налюбоваться тем, какие мы на них красивые.

Улыбаюсь, отвлекаясь от сидящих на подкорке «крысиных» повадок прислушиваться если не к его словам – то хотя бы к тону, когда телефон начинает щекотать вибрацией пальцы.

Мама.

Сначала глаза чуть расширяются, потом я беру себя в руки.

Она так и не знает о моем романе с судьей Тарнавским. Как и его семья не знает, что Слава укатил в Грецию со своей помощницей.

Возможно, это прозвучит удивительно, но острота момента спала, как только я поняла, что существуют другие, не менее важные, маркеры серьезного отношения ко мне. Другие маркеры любви.

Теперь знакомство с семьями мне и самой кажется скорее переживательным, чем желанным, пусть и неизбежным будущим.

Для родных я отдыхаю с подругой. Мы захватили осенние каникулы и чуть-чуть учебы.

Я не забываю сбрасывать фотографии вкусной еды, красивых закатов, прозрачной воды и немного себя. Но Славы – ни кусочка.

Оглядываюсь. Он сидит на шезлонге, но уже иначе. Немного сгорбившись, устроив локти на коленях. Рассматривает свою кисть – то сжимает кулак, то разжимает. Хмурится и что-то говорит.

Сложно.

Кусаю губы и поднимаю трубку.

– Алло, мамуль…

– Привет, Юль. Что ты там, дочка? Не сгорела?

Разве что от любви, мам. От огромной-огромной любви…

Я улыбаюсь и начинаю щебетать. Делиться безобидной полуправдой. Я не говорила, что отдыхаю с мужчиной. Не говорила, что он снял для нас целую виллу. Не делала маме ошеломительный рум-тур. Не говорила, что высовываю руки в панорамный люк, когда он гонит по нагретым бешеным солнцем дорогам. Что мы купаемся нагишом. Бесконечно занимаемся сексом и признаемся в чувствах.

Но и без этого мне есть, что рассказать.

Слышу, что навесные двери съезжаются, когда отсчет времени звонка с мамой показывает уже почти десять минут. И для нас это нормально. Но Слава…

Господи, о чем они так долго говорят с Власовым? Как мне не переживать?

– Мне пора, мамуль. Я перезвоню.

Скомкано прощаюсь и скидываю. Оглядываюсь. Сердце помимо воли ускоряется. Я отмечаю в нем всё до мелочей. Немного колкий взгляд. Угрожающе-плавные движения. Залом между бровей.

Но он с каждым шагом все яснее избавляется от отголосков того, что меня больше вроде как не касается. Подходит к кровати, расплываясь в опасной-опасной, моей любимой, улыбке.

Я в ответ тоже улыбаюсь. Сердце – быстрее.

Мужские ладони бесцеремонно едут по моим ногам от самых щиколоток и до бедер. Слава скатывает полотенце все выше и выше. До ягодиц.

Опускается коленом на кровать. Я еле-еле приподнимаю таз – собирает влажную ткань на середине ягодиц.

Улыбаюсь, чувствуя, как склоняется.

Целует под коленкой. Выше. И выше. И выше…

– Прячешь меня? – не упускает возможности нежно уколоть. Я в ответ улыбаюсь ярче. Невозможно ни спорить, ни обижаться, ни думать сверх меры, когда он топит в чувственности.

Прижимается губами к бедрам, почти невесомо придерживая ягодицы.

Целует под правой. Я чувствую, как между ног нагревается. Пальчики на ногах сами собой поджимаются.

Киваю, более откровенно выпячивая себя навстречу губам. Чувствую дуновение ветерка – он смеется. Целует опять.

– Может обидеться на тебя, как думаешь? – спрашивает, вжимаясь кончиком носа в кожу и проезжаясь выше.

Я оглядываюсь и мотаю головой.

Нет. Ни в коем случае.

Глаза горят-горят. И мои. И его.

Мы обмениваемся столпом искр, которые исходят из зрачков, а потом Тарнавский резко вжимается зубами в место, которое навечно отмечено им.

Я ожидаемо пищу:

– Слава, больно!!! – и безрезультатно дергаюсь.

Но ему похуй. Он держит мои бедра крепче. Прикусывает еще раз. По телу прохладным покалыванием проходится удовольствие.

Пальцы ложатся на половые губы. Я учащенно дышу и раскрываюсь. Влажная и полная желания.

Он ласкает меня между ног и гладит пальцами мою татуировку.

Я еще сильнее возбуждаюсь, представляя, какой открываюсь сейчас его взгляду.

Кристина на балконе ёрничала, что я скорее всего и наколоть его себе куда-то успела. Но тогда – еще нет. А теперь наколола.

На моей правой ягодице отныне и навечно находится самая дураковатая из возможных композиция, к которой ни у меня, ни у Славы нет ни малейшей претензии.

Мое влюбленное махонькое сердечко, на котором отдыхает судейский молоток. И подпись почерком, похожим на его «Ваша ебаная честь».

По моей просьбе выводя слова на бумаге, Слава сказал, что я сумасшедшая. Я не спорила. Да. И он меня такую любит.

Судья Тарнавский отлично помнит, на чем мы остановились. Снова приспускает плавки и давит бархатистой головкой члена на вход.

Дергает полотенце в сторону. Наклоняется. Я чувствую его грудь спиной.

Дыхание жжет ухо. Он медленно входит, я выгибаюсь и тихонечко стону.

Двигается медленно, прижимая к матрасу своим весом. После нескольких проникновений – тянет сразу две подушки и устраивает мои бедра на них. Упирается ладонью о матрас. Второй – гладит меня по спине. Придерживает за талию. Трогает грудь. Крутит сосок.

Я с каждым ускоряющимся движением поднимаюсь тазом все выше. Толкаюсь навстречу все очевидней. Кусаю губы. Постанываю и раскачиваюсь на локтях.

Чувствую все то же, что он сейчас. Огромное желание. Агрессию. Ее сброс. Его то и дело выдергивает звонками в реальный мир, который нас, возможно, нахуй сожрет, когда вернемся. Но пока мы тянем друг друга назад. В наш.

Я сжимаю пальцы в замок и сильно давлю ладонью в ладонь. Их от напряжения сводит. Низ живота горит и пульсирует. Слава раз за разом наполняет меня собой, выбивая из тела пошлые звуки.

Когда мне кажется, оргазм сейчас накатит, силой размыкаю затекшие пальцы и пытаюсь зачем-то ухватиться за покрывало. Тарнавский не дает.

Легко разворачивает под собой. Заводит ноги максимально высоко по своим бокам и снова врывается.

Я чувствую трение на лобке. Скольжение дразнит клитор. Глаза закатываются от удовольствия.

Он подается к губам, я тут же выпрашиваю встречу с языком, проезжаясь по его зубам своим.

Он быстро возвращает себе темп. Меня опять подбрасывает под самый потолок. Еще чуть-чуть… Еще немного… Еще разок…

Слава отрывается, нависает и зовет:

– Юля…

Мне так хорошо, что я даже лица его четко не вижу. Но смотрю ответственно. Грудную клетку распирает не меньше, чем внизу. Чтобы не взорваться шепчу ему:

– Я тебя люблю, Слав.

Член входит глубоко. Меня накрывает оргазм.

Я теряюсь в пространстве и времени. Мир крутится. Меня сбрасывает с земли. Лоно сокращается.

Я чувствую толчки… Толчки… Толчки…

Губы на губах и вложенное в моей рот:

– И я тебя люблю.

Дальше – моя непобедимая улыбка и выплеск спермы внутри.

Слава замирает. Я тяну его ближе. Хочу почувствовать вес.

Он все такой же каменный и не выходит. Я веду по волосам на затылке. Собираю влагу на них и шее. Целую в скулу.

Он понемногу расслабляется. Я снова улыбаюсь.

Дышим рвано. Пока не в унисон.

Я смотрю в потолок и чувствую себя самой счастливой на свете.

После ужаснейшей ямы неверия в себя и в нас я пережила дикий подъем.

Наши жизни могли сложиться кардинально иначе. Мы в легкую могли бы разлететься. Сначала не простить могла я. Потом – уже он. Мы могли так и не поговорить. Главное – мы могли друг другу не поверить. Но…

Слава оживает. Целует меня в висок. Я снова улыбаюсь.

– Очень, Юля. Очень.

Хочу вдохнуть и не могу. Слишком прекрасно. Разлетаюсь на осколки.