Текст книги "Преданная. Невеста (СИ)"

Автор книги: Мария Акулова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Глава 40

Глава 40

Юля

Я езжу в больницу к Лизе каждый день. Быстро выучила, на каком этаже ее палата и как туда попасть.

Условия у Елизаветы Руслановны лучшие, естественно. У нее всё лучшее. И я никогда этому не завидовала.

Здороваюсь с девушкой на рецепции и прохожу сразу к лифтам. В руках у меня – букет свежих цветов. Я приношу такие каждые день и сижу с ней по несколько часов. Мне не запрещают.

В принципе, вопрос моего доступа и разрешение самовольничать – это не мои проблемы. Все это обеспечить должен Лизин отец. У нас с ним новый договор, на который я согласилась сама. Добровольно.

Стучусь в палату и, не дожидаясь разрешения, вхожу.

Подруга все еще на кровати. Рядом – молоденькая медсестричка как раз снимает капельницу.

Лиза ведет взглядом по комнате и тормозит на мне. Не улыбается. Не выражает ни радости, ни энтузиазма. Но и уйти вон не требует. Возможно, сил нет. Вряд ли нет желания.

Я знаю, что она мне не верит. Что мы ее утомили. Что она ненавидит нас. Свою жизнь. Что ее тошнит от себя.

Это все читается в глазах измученного одиночеством человека. И я очень на нее зла, но не виню за слабость.

– Вау, какие красивые! Елизавета, посмотрите!

Мне подыгрывает медсестра. Всплескивает руками и восторженно качает головой. Я поворачиваю букет как бы к ней (хотя по факту к Лизе) и покручиваю его в воздухе.

Смолин предлагал мне денег, чтобы развлечение его дочери не обходилось слишком дорого, но я отказалась. Букеты я покупаю ей сама за свою зарплату.

Раньше Лиза Смолина сто процентов потянулась бы за телефоном, схватила цветы и сделала бы несколько фото, на которых видно и их красоту, и обстановку больничной палаты, и заклеенный лейкопластырем сгиб локтя. Дальше – собрала бы все в мире реакции в Инстаграме, привлекая такое нужное ей внимание. А сейчас она отворачивается и безразлично смотрит в дверь.

У меня руки опускаются. Ставившая капельницу медсестра подбадривает меня улыбкой. Я возвращаю самообладание и киваю.

Я тебя переломаю, Лиза. Черт, я тебя переломаю. Поняла?

Перед глазами долго еще будет стоять ее серое лицо, синие губы, впавшие глазницы. Я именно такой увидела ее в первую ночь. И больше такой ее видеть не хочу.

С Лизой работает психолог. Она жестоко травонулась какой-то дурью, которую ей по доброте душевной предложили в клубе.

Она вообще ушла в отрыв. Жила в гостинице. Пробовала всякое. Тусила. Отдавалась. Соглашалась.

Мне кажется, уперто шла на самоуничтожение. И какое же это счастье, что у нее не получилось.

Отец, конечно же, замял вопрос наличия в крови дочери запрещенных веществ. Ее не ставили на учет. Не вызывали полицию. Кто и что ей дал – узнать должен он сам.

Но с отцом Лиза не разговаривает. Со мной тоже.

Правда меня она хотя бы не выгоняет из палаты. Возможно, только пока.

Пообещав зайти через час, медсестра оставляет нас вдвоем. Я делаю вид, что всё пучком. Скептически осматриваю стоящие на угловом столике вазы с четырьмя принесенными раньше букетами, выбираю самый вялый, достаю его, стряхиваю. Дальше – быстро, пока не накапало, несу в Лизину ванную к мусорке.

Выбросив, замираю ненадолго и смотрю на себя в зеркало. Маска энтузиазма подсползает. Даю себе короткую передышку и возвращаю ее на месте.

На самом деле, все ужасно сложно. Я боюсь за подругу. Я ее очень люблю и не знаю, как подступиться. Не знаю, что могу обещать и дать.

Но и бросить не могу.

Вдохнув глубоко и расправив плечи возвращаюсь в палату.

Она прослеживает за моими передвижениями тяжелым взглядом.

Становлюсь боком. Начинаю разбирать букет и создавать его заново уже в вазе.

– Гипсофилы засунули. Представляешь? – Спрашиваю у молчуньи-Лизы, повернув к ней голову и взмахивая веточкой. У меня к этим цветам претензий нет, но Лиза их ненавидит. Я это отлично помню. Пытаюсь вывести ее на эмоции. Пока – безуспешно.

Я помахиваю веточкой, она просто смотрит. Что-то думает там себе. Ненавидит меня, наверное. Хочет, чтобы ее не трогали. Но мы не можем не трогать.

– Выброшу тоже.

Откладываю веточку на стол, а из остальных цветов продолжаю собирать.

– Помнишь Бунину? – Чувствую себя идиоткой, но упорно развиваю разговор сама с собой. Лиза не кивает и не мотает головой. Я выжидаю полминуты и продолжаю: – Ушла от нас на третьем курсе. С ней еще Бандурко дружила. В Канаду уехала, прикинь? Замуж вышла. Ребенок уже. Быстро так все…

На самом деле, мне все равно что там Бунина, но качаю головой, изо всех сил стараясь триггерить.

Лиза склонна эмоционировать в ответ на успехи других людей. Или была склонна. Сейчас сложно понять. Понятно только, что она поменялась.

Но мой рассказ не триггерит, а получает закономерный ответ – полный игнор.

Я ставлю вазу со свежими цветами перед остальными.

Достаю мобильный.

– Можно сфотографию?

Спрашиваю, но ответа опять-таки не дожидаюсь. Это каждый раз сложно. Я бьюсь лбом о стенку не просто до болезненных шишек, а до жестоких открытых ран. Но бьюсь. И бьюсь. И бьюсь.

И не потому, что помню, как Лизин отец пытался сунуть мне новую порцию денег, чтобы я ему помогла. Хотя в ту минуту, думала, сердце вылетит.

В моей голове всё и все смешались.

Я помню дрожь в руках мужчины, который угрожал мне чуть ли не физической расправой за неповиновение. Который считал вполне нормальным подложить меня под коррупционера-судью для собственных нужд. Но вместо злорадства сейчас во мне по-прежнему огромное сожаление.

Крыса из меня хуевая, но подруга-то?

Начинаю фотографировать цветы. Оглянувшись, вижу, что Лиза отвернулась.

Мой взгляд проезжается от лица подруги вниз. Я отмечаю, как она сжимает кулаки. Кажется, что грудная клетка начинает вздыматься быстрее. Ты злишься? Скажи об этом.

Давай…

– Запостить себе хочу. Если ты не будешь, никто не поймет, что цветы не мои… – Говорю глупости. Лиза знает меня, как облупленную. Я такого не сделала бы. Но я стараюсь ее вывести хоть на какой-то разговор.

И с четвертого раза у меня получается.

Она поворачивает ко мне голову и сужает глаза. Хриплый с непривычки голос взводит мое сердце, как бешеное:

– Зачем ты сюда таскаешься, Березина? Судья-то не против?

Издевательские вопросы Лизы звучат обидно, но уголки моих губ едут вверх. Заговорила. Класс. Чтобы спрятать улыбку, приходится опустить голову.

Зачем таскаюсь? Потому люблю тебя, дурында.

А судья...

Он лучший, Лиз. Поверь, будь его воля – моей ноги тут не было бы. Но он принимает мой выбор. А мой выбор сейчас – это ты.

Я прекрасно понимаю, что ужасная работница на этой неделе: в суде провела меньше времени, чем в этой палате.

И что план наш под нехуевой угрозой тоже понимаю.

Но я всё равно тут. А он, когда мы встречаемся, спрашивает: «как Лиза?», и слушает не ради собственного интереса, а ради меня.

– Против. У меня из-за тебя будут проблемы. Но ты моя подруга и я не могу к тебе не ходить.

Вернув лицу серьезность, произношу без лишних эмоций прямо в глаза. Чисто и честно. Вызывая непропорционально сильную реакцию.

Лиза белеет. Раскаляется моментально. Что будет дальше, я плюс-минус знаю. В ней собралось много-много-много гноя. Он должен был бы выйти со слезами на сессиях, но и с психологом она тоже почти не общается. Поэтому в меня летит пренебрежительное:

– А нахуй не сходишь, подруга? Какого черта я тебе вообще подруга? Папа уже бабло пообещал? Сколько? – Когда-то эти обвинения разбили бы мне сердце, сейчас сердце вдребезги разбито у нее, а я держусь. И сдерживаюсь. – Не ходи сюда. И веники свои уебищные забери!

Лиза требует, кивая на стол.

Я оглядываюсь на букеты, каждый из которых собирала крайне щепетильно.

Простите, веники. Закройте ушки. Она не вам.

– Он мне не платил.

Хотя я уверена, готов был практически на всё. Только это говорить ей смысла нет. Отцу в эту палату вход закрыт, а я так и не спросила до сих пор, на чем же они так подорвались.

Лиза кривит губы в улыбке, проезжается по мне пренебрежительным взглядом. Парирует мою искренность жестоким:

– Значит, ты совсем дура, Березина. Хотя подожди… Я же уже тебе это говорила!

Она хочет вывести меня, но видно, что намного сильнее качает саму.

– Наверное, ты права и я дура. Но ты – моя лучшая подруга, Лиза.

– Боже, да заткнись… – Она бьется затылком о подушку приподнятой в полусидячее положение кровати. Смотрит в полоток. Дышит поверхностно и часто. А я просто жду, когда продолжит исходить ядом. – Ты так хотела, чтобы я от тебя отъебалась, Березина. Так нахуя ты приперлась, когда я это сделала? Я отъебалась. Вали. – Указывает пальцем на дверь. Её взгляд адресован мне и горит огнем. Не удивлюсь, если в скором времени в меня даже что-то полетит. Но пока я делаю упертый шаг ближе к ней, а не прочь.

– Самая близкая, Лиза. И я жалею, что мы с тобой так тупо поссорились. Обе виноваты. Мне было очень больно.

– Заткнись, Юля, – она повторяет, явно предупреждая. Белеет от ярости. Держит всё в себе. А я колеблюсь. Страшно пережать ее. С ней сейчас все страшно. Но доверяюсь интуиции и решаю рискнуть.

– Мне было сложно, Лиз. И я, возможно, виновата, что эти сложности переживала в себе, а не…

– Да мне похуй, господи! – Лиза взрывается, перебивая меня. Я замираю и захлопываю рот. Сердце сходит с ума, потому что я вижу в глазах Лизы слезы. Она тоже их чувствует. Зло смахивает. Кулаки снова сжаты. – Поздно, Юля. – Чеканит глухо. – Я больше не нуждаюсь, спасибо. Уйди лучше, а то тошнит от твоего лицемерия.

Подруга пытается сесть ровнее, но получается плохо. Она слабая и на это тоже злится. Снова хочет куда-то уйти. Отсюда. От нас. Но мы держим. И сил у нее не хватает.

– Ты пыталась до меня достучаться. Ты всегда желала мне добра. Мне плохо от осознания, что я делала тебе больно, отказываясь от…

– Да заткнись ты!!! – Лиза настолько не готова слушать, что переходит на крик. А я вроде бы ко всему готова, но пугаюсь. Дергаюсь, отшатываюсь и бьюсь бедром о угол спинки стула. Кожу взрывает болью. По спине бежит холодок.

Я не занимаюсь самообманом и не придумываю себе, что обладаю какой-то исцеляющей магией. Я просто единственный человек, которого она хотя бы пускает. Или пускала. Уже не знаю...

Я тру ушиб, а Лиза смотрит вокруг. Хочет сесть ровнее или даже встать. Но ей пока рано без поддержки. Слабость. Тошнота. Она почти не ест. Преимущественно питается с помощью капельниц.

Я шлю нахер свою самоуверенную интуицию и понимаю, что подруга не готова.

– Лиз, не надо... – делаю еще один шаг к ней. Придерживаю за плечо, как бы прося лечь.

– Руки убрала и пошла нахуй, – она же сбивает. Даже прикосновение мое чувствовать не хочет.

Дальше смотрит на катетер в вене. Дергает его и толкает поставленную недавно капельницу. У меня сердце подскакивает к горлу. Мне кажется, я только порчу, а не помогаю.

– Лиз… – Зову ее, всхлипывает. Дрожит вся. Пытается спустить ноги с другой стороны, я оббегаю. Прижимаю колени к кровати. Она снова бьет по рукам. Толкает.

– Ты можешь уйти? Уйди, блять! Я тебя видеть не хочу!

Произносит с таким отчаяньем, что у меня по коже мурашки.

Мы пересекаемся взглядами и в ее я читаю, что она ни черта не кокетничает. Ее мутит от меня. Подозреваю, от жизни тоже. И что мне с этим делать... Не знаю.

Поднимаю руки и отступаю. Внутри гадко. Сердце вылетает.

– Я ухожу. Только ты не вставай.

– Вон! – Она еще раз взмахивает рукой, указывая на дверь. Я разворачиваюсь на пятках и правда выхожу.

Дальше – на автопилоте. Поймать медсестру. Попросить срочно зайти. Дождаться под дверью, когда выйдет и скажет, что капельница на месте. Пациентка успокоилась. А дальше... Пытаться как-то жить.

Я спускаюсь по лестнице, чувствуя, что тело всё еще бьет мелкая дрожь. В голове – сумбур из мыслей, безнадеги и чувства вины. Мне понятно, за Лизу личный кризис я не проживу, но как помочь эффективно – тоже не понимаю. Может просто уйти? Может с концами? Думаю об этом и чувствую себя еще большей предательницей...

Смотрю на экран прожужжавшего телефона и не с первого разу складываю буквы в слова. Слава спрашивает: «Всё ок?», а я не знаю даже, как ему честно ответить, насколько не ок...

Толкаю двери, промямлил что-то невразумительное в ответ на пожелание хорошего дня от сотрудницы клиники на рецепции. Спускаясь с крыльца, смотрю под ноги, поэтому первым делом вижу заступившие мне дорогу носки начищенных до блеска мужских туфель. Дальше чувствую пальцы на коже.

Поднимаю голову.

– Привет, – Смолин выглядит уставшим, хмурым, всё так же сконцентрированным. Тоже ездит сюда каждый день. Я рада, если мы с ним не пересекаемся, но сегодня не повезло.

– Добрый день, – здороваюсь глухо. Он кивает в сторону. Я снова подмечаю для себя разницу. Из короля мира в растерянного отца.

– Уделишь мне пять минут?

Могу отказать, но киваю.

Мы отходим в сторону от крыльца на небольшой, скрытый от окружающих аккуратно офорленными кустами пятачок выложенный тротуарной плиткой. По периметру здесь стоят вполне приличные лавки, но садиться Смолин не торопится. И я тоже стою. Обнимаю себя руками. Тру плечи. На улице противно, холодно, влажно. Мне в пальто не очень комфортно, а мужчина и вовсе в пиджаке. Видимо, из машины.

– Как она? – Спрашивает, смотря в мое лицо так пристально, что я почти физически это чувствую. Он, уверена, хотел бы хороших новостей, но у меня пока всё по старому.

– Заговорила со мной. Послала нахуй. Сказала не приезжать больше.

Смолин кривится. Смотрит над моей головой туда, где находятся окна ее палаты. Вернувшись к моему лицу, обещает:

– Она отойдет. Заговорила – уже хорошо.

И вызывает у меня улыбку.

– Думаете? – Мой вопрос выражает закономерный скепсис. Вместо ответа – выдох. Он цедит сквозь зубы: "что ж такое, блять", а потом тянется к карману. Достает сигареты.

Открывает пачку и разворачивает ко мне. И я раньше – никогда, а сейчас холодные пальцы сами тянутся. Беру, сжимаю губами. Киваю в благодарность за то, что подкурил.

Смолин тоже затягивается своей и начинает двигаться. Туда-назад по периметру нашей маленькой переговорки.

Я смотрю на него и впервые в жизни полноценно курю. Не понимаю пока, когда наступит успокаивающий эффект. Затяжка. Задержка. Выдох. Слежу, как тлеет. Сбиваю пепел на землю между плит.

Мужчина останавливается и все же садится на одну из скамеек. Упирает локти в разведенные широко колени. Я смотрю на него сверху, но превосходства не чувствую. В спину толкает никому не нужное сострадание.

– Я думаю, всё будет хорошо, – даю прогноз, который никто давать права не имеет. В ответ получаю специфическую благодарность: Руслан поднимает голову и улыбается кривовато. Смотрит внимательно. Слегка качает головой...

– Я чувствую огромную вину, Юля. Перед ней.

Не хочу это знать и слушать. Киваю и снова затягиваюсь. Не хочу иметь с ним ничего общего. Знаю себя: я склонна жалеть. Проникнуться к кому-то – две минуты. Я до сих пор помню, как он в ту первую ночь сидел на ступеньках больницы. Курил без остановки и смотрел в одну точку. Он здесь один. И она там одна. И я...

– Наверное, вам есть, за что. – Спасаюсь очевидно излишним цинизмом. Смолин в ответ усмехается.

– Ты вроде добрая, но сучье что-то есть...

Никак не реагирую. Смотрю на него и редко моргаю. Определенно есть. В частности, благодаря вам.

– Мы ругались. Я в эти дни много раз прокручивал наши слова: мои и ее. Я сказал, что если все вокруг имеют к ней претензии, то дело скорее всего все же в ней.

Я уверена, что мой взгляд ничего не выражает: ни осуждения, ни удивления. Но услышь я что-то такое от своего отца – мне было бы очень-очень-очень больно.

– И если она не хочет жить по моим правилам – она может попробовать сама. И по своим.

Смаргиваю.

– Она попробовала...

Когда ловлю новый взгляд, вижу, что весы снова склоняются в сторону суки над доброй. Он смотрит на меня долго и молча. Потом встает. Делает длинную затяжку и выбрасывает сигарету в урну. Забирает мою из холодных пальцев. Не брезгуя, тянет в рот. Я слежу. Выпускает дым в воздух, а дальше командует:

– Зажуй мятной жвачкой, если будешь ехать в суд.

– Я разберусь.

Хмыкает. Мы стоим слишком близко и давно пора отойти. О чем уже разговор?

– Спасибо тебе, Юля. Ты не обязана.

– Я и не для вас это делаю.

Усмехается.

– Показалось, что добрая. Ты завтра приедешь?

Киваю.

– Я буду еще пытаться, но уже не уверена. Может ей будет лучше, чтобы я перестала...

Согласен Смолин или нет – не понимаю. Он просто смотрит на меня и думает. Я сжимаю мобильный сильнее, чувствуя повторяющиеся импульсы вибрации. Уверена на 99%, что это моя любимая бойцовская собака. Но брать при отце Лизы не буду. Он тоже слышит и не требует.

За эти дни мы ни разу не обсуждали, как я оправдываю свои поездки перед Тарнавским. И я уверена, что вопросы у Смолина есть, но он их сдерживает.

– Когда всё закончится, я буду щедрым, Юля.

Закрываю глаза и не хочу открывать, чтобы снова увидеть его.

– До свидания.

Разворачиваюсь и выхожу на ведущую к воротам дорожку.

Еще по пути поднимаю трубку и успокаиваю Славу притворно-бодрым:

– Алло.

Хотя у самой в голове одна мысль: когда всё закончится, я хочу только чтобы Лиза не загремела сюда еще раз, потому что как бы там ни было, вас она любит.

Глава 41

Глава 41

Юля

Ты и так сделала больше, чем сделал бы любой другой человек, Юль. Ты можешь порвать все жилы, но если она не хочет – ты не заставишь.

Эти слова моего судьи особенно отчетливо звенят в ушах, когда я нахожусь в тишине больничной палаты.

Да, я приехала снова.

Лиза спит. Из коридора доносится писк какого-то аппарата. Насколько я поняла, по медицинским показателям ее уже должны были бы отпустить домой, но отец оплатил палату, чтобы дочь побыла тут подольше. Ему спокойней, когда она находится под присмотром.

И мне, если честно, тоже.

Я могла бы прислушаться к Славе и больше не приезжать. Рассказывая ему о том, как принесла Лизе очередной букет, не сдержалась – расплакалась. Происходящее делает мне больно. Перспективы – еще больней. Я в какой-то степени даже ненавижу свою упертую натуру, но приходит новый день – и я снова еду к ней.

Выбрасываю все цветы, которые, как оказалось, не доставляют Лизе никакого удовольствия. Не трогают. Не помогают.

Убираю опавшие лепестки и листики с опустевшего столика. Закончив, задерживаюсь у окна. Смотрю вниз, не зная, что делать дальше.

И речь не только о сегодняшнем приезде. А в принципе.

Чинить нашу дружбу сейчас бессмысленно. И это, пожалуй, ужасно. Меня снова догоняет ситуация, из которой нет беспроигрышного выхода. Но пугает меня не личный проигрыш, а последствия для людей, которых я всем сердцем люблю.

Оглянувшись, смотрю уже на Лизу. Она выглядит совсем беззащитной. Я хотела бы, чтобы и ей, и мне жить было просто легко. Я убедила себя, что вырвать ее из сердца не составит труда и будет правильным. Я даже заполнила зияющую дыру переизбытком чувств к Славе. Но... Это же так не работает. Ее уголок в моей душе всегда останется только ее уголком. Даже когда я стану для нее самой ужасной в мире предательницей. Хуже, чем сейчас.

Прерывисто вздохнув, подхожу к кровати. Могла бы устроиться в кресле, но сажусь ближе. На матрас.

Могла бы не касаться, но тянусь к ее руке. В вене нет катетера. К сгибу локтя не тянется тонкая трубка, но ее рука все равно по привычке лежит «правильно».

Я смотрю на расплывшиеся по коже синяки и горло сжимается. Мне ее жалко. Мне вместе с ней больно.

Касаюсь тонкой кожи. Глажу.

Качнув головой, шепчу для себя:

– Ты такая дурочка, Лиз. Такая дурочка…

На глаза наворачиваются слезы. Тяжесть предстоящих решений ложится на плечи полным весом. Она же давит грудную клетку. Собравшаяся слеза скатывается по щеке, я ее смахиваю.

– И я тоже дурище…

Склонившись, упираюсь в руку подруги лбом. Жмурюсь. Сжимаю зубы. Держу в себе то, чем ни с кем нельзя делиться. Взрослая жизнь отличается от детства необходимостью принимать неоднозначные решения и нести за них ответственность. Я шагнула во взрослую жизнь сознательно.

Чувствую движение руки. Сначала инстинктивно сжимаю, выдавая свой страх отпустить. Потом понимаю, что разбудила. Стыд топит с головой. Дернувшись, выравниваюсь. Отпускаю руку сама. Смотрю на Лизу с улыбкой, смахивая слезы.

Она в ответ – привычно уже безэмоционально. Молчит. Только я больше и не жду слов.

С моих губ срывается какое-то влажное:

– Прости. Спи. Я ухожу. Цветы выбросила, чтобы тебе не мешали.

Отталкиваюсь от матраса и правда хочу встать. Противно от мысли, что мои слезы могут выглядеть манипуляцией. И услышать новую порцию адресованного мне дерьма я не готова.

Нужно быстро выйти, спуститься в парк и там уже проплакаться. Принять, что возвращаться не стоит. Но даже отойти у меня не получается.

Уже на моем запястье смыкаются обретшие откуда-то силу пальцы. Я пытаюсь сделать шаг в сторону – они сжимаются сильнее.

Сердце реагирует ускоренным пульсом. Слезы временно сохнут. Поворачиваю голову и упираюсь во все такой же стеклянный взгляд. Не понимаю, чего она хочет. Что сделать. Чего нельзя…

– Я же просила не приходить...

Стою, как дура, и ни на что не решаюсь. Не могу ни кивнуть, ни слова сказать, ни оправдаться. А пальцы все так же держат. Крепко-крепко. Мои глаза снова мокнут. И Лизины тоже.

Сердце разгоняется до космических скоростей. Секунды растягиваются на века.

Лиза отпускает меня и двигается. Поворачивается на бок, оставляя рядом место. Ведет по нему ладонью. Не просит. Не предлагает. Не зовет.

Или зовет? Не знаю, но ложусь рядом. Когда-то мы понимали друг друга без слов. Я снова хочу так же.

Складываю ладони под щекой. Смотрю в лицо с расстояния, которое не позволяет сохранять нейтралитет, лицемерить или закрываться.

– Я не хотела делать тебе больно. Мне самой было сложно. Мне легче было закрыться...

Она слушает молча. Я боюсь увидеть в глазах вспышку. Ужасно боюсь новой порции обидных слов и толчка прямо в грудь. Не обязательно рукой.

– Сначала я думала, это у вас с ним ненадолго. Потом поняла, что он тебя у меня забрал. Я была не готова...

– Всё сложно, Лиз. Но я тебя люблю.

Она закрывает глаза. Всхлипывает.

Не могу выдержать. Двигаюсь ближе. Обнимаю. Лиза сильно обнимает в ответ. Слез вдруг становится больше. Они вдруг начинают отчаянно литься из двух пар очень разных глаз. Я прижимаю ее к себе сильнее.

Чувствую дрожь. Не знаю, чья она.

Слышу всхлипы. Не знаю, чьи они.

Глажу Лизу по исхудавшей спине и укутываю нас одним на двоих любимым запахом духов. Мы бесстрашно делаем шаг в мир, где общего у нас намного больше, чем различного.

– Мне было плохо, – она признается, я осознаю, что мне тоже. Очень. Наши всхлипы все так же идут в разнобой, но звучат как будто в унисон. – Я хотела вернуть все, как было, но оно не возвращалось… – Перемещаю руку на затылок подруги и снова глажу. Она даже не представляет, как хорошо я ее понимаю. Прижимаю крепко-крепко. Без страха впитываю дрожь, как свою. – Я не могу быть одна. А все, кто мне нужен, отталкивают. Или я их. Не знаю…

– Мне без тебя тоже сложно, – признаюсь, жмурясь сильно-сильно. Все еще всхлипываю, но рыдания смешиваются с облегчением. Из них рождается улыбка.

Я сжимаю в ладонях почти полностью стаявшие щеки. Веду по ним, собирая слезы. Чувствую тонкие холодные пальцы на своих. Лиза делает то же.

– Умом я понимаю, что мне никто ничего не должен...

– Мне тебя не хватало, Лиз. – Я перебиваю, но подруга не злится, а улыбается. Я тоже.

– И мне тебя. – Мы смеемся, плачем, обнимаемся. Переизбыток эмоций, который сочетает в себе эйфорию, страх, волнение, продолжает проходить дрожью по нашим телам. Не знаю, когда утихнет. Не знаю, что будет дальше. Но сейчас это кажется неважным.

Уже Лиза гладит меня по волосам. Мы не льем друг на друга кучей информации. Пока осторожно. Пока постепенно. Где-то над ухом слышу немного хриплое:

– Ты мне даже не рассказала, как у тебя в первый раз...

Щеки вспыхивают. Кусаю губы, чтобы не улыбаться. Ощущая, как она возвращается. Любопытная. Бесцеремонная. Искренная и прямолинейная.

Не боюсь делиться блеском в глазах, когда смотрю в ответ. У нее глаза тоже зажглись. Чуть-чуть, но это такая победа!

– Было больно...

– Вот козел! – Смеюсь. Сначала я, потом она.

– Дело не в нем.

– Конечно, дело в его дубине.

– Лиза!

Подруга фыркает. А я понимаю, что защищать судью перед ней бессмысленно. Но она же видит, что я счастлива…

– Мне на Родосе понравилось... – Попытка вжать проведенные порознь месяцы в пару фраз, конечно же, провальна. Но я все равно пытаюсь.

– А со мной в Грецию ты отказалась...

– Возможно, потому что у тебя дубины нет.

Лиза вспыхивает. Дует губы, хочет оттолкнуть меня, но я ее придерживаю. Мы молчим и просто смотрим друг на друга. Заново знакомимся. Вспоминаем.

Легкость и веселье сменяется новой порцией сжимающих горло слез. Это что-то на нестабильном, возможно даже истеричном, но просто надо пережить.

Я вижу, что у Лизы тоже мокнут глаза. Вздыхаю, чтобы немного расправить легкие.

– Мне с ним хорошо, Лиз. Но это не значит, что хорошо без тебя. Без тебя было плохо.

Я по глазам читаю, что Лизе слышать это приятно. Она сжимает губы. Выдержав недолгую паузу, кивает.

– А еще у меня теперь татуха на заднице, представляешь? – Смеюсь и плачу... Глаза Смолиной снова увеличиваются в размере. Она качает головой и тянет меня назад, чтобы обнять еще сильнее.

– Господи, всё так, как я и говорила! Он тебя совсем испортил!