Текст книги "EuroMedika (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Блаженство это длилось меньше десяти минут. Хейзел поспешно выключила воду и завернулась в потрёпанное полотенце. Пит какое-то время стоял один в наполненной паром кабинке, пока пока воздух не охладел.

Когда он вернулся в чулан, Хейзел уже сидела на матрасе и ела холодный суп из банки. Её бунтарский уличный наряд лежал в кучке на полу: драные колготки, сапоги, юбка с воланами. Вместо ночной рубашки на ней была бесформенная мужская футболка. Пит успел заметить у неё на плече тёмное пятно, похожее на синяк.

– Ты уверена, что этот ублюдок не нанёс тебе травму?

– О чём ты?

Прищурившись, Пит указал пальцем на пятно.

– Тебе не больно?

– Кажется, мы договорились не пялиться друг на друга, – девушка одёрнула рукав. – Ну, раз уж ты такой глазастый, я тебе объясню. Это не кровоподтёк и не родимое пятно. Это незаконченная татуировка. Как она у меня на плече оказалась? Не спрашивай. Понятия не имею. Может, это мой братец так развлекался. Он сам весь в наколках. А когда выйдет из тюрьмы, он будет как абориген из племени Маори. Так или иначе, эта фигня сидит у меня на плече с детских лет. Я думаю от неё избавиться. Ведь можно кислотой вывести. Или облагородить, превратить её во что-то. Один из соседей, ну тот, который камасутрой увлекается, купил набор инструментов для татуировки. К нему уже ходят на приём. Может он сжалится и окажет мне услугу бесплатно.

Проглотив половину содержимого банки, Хейзел протянула остаток Питу. Его первым порывом было отказаться. Острые углы мятой банки не внушали ему доверия.

– Я не хочу злоупотреблять твоей щедростью.

– Ладно, не скромничай. Мы тут всё делим пополам: и горячую воду, и суп. Я уже съела овощи и курятину. Там на дне осталась пара макаронин.

Пит не знал, когда ему в следующий раз что-нибудь предложат из съестного, и поэтому проглотил остатки макаронно-томатного пойла.

– А теперь спать, – сказала Хейзел, растянувшись на матрасе.

Пит в недоумении смотрел на неё, машинально облизывая солёный налёт с губ.

– Я… пожалуй выйду в коридор. Там, кажется, мешок с бельём валялся. Не буду тебе мешать.

– Глупости. Ложись сюда, – она погладила рукой свободное место рядом с собой. – Как-нибудь поместимся. Постель мы тоже делим.

========== Глава 6. Господин и его собака ==========

Институт «EuroMedika»

В жизни каждого учёного наступает тот неловкий и роковой момент, когда ему предлагают сменить халат лаборанта на костюм директора. Этот момент наступил для меня три года назад. Я в одночасье превратился из жреца науки в белых одеяниях в мерзавца в чёрном. Теперь передо мной пресмыкается весь юридический отдел, трепещут практиканты и ассистентки, которые ещё недавно так и норовили задеть меня воланом юбки в коридоре, теперь шарахаются от меня, как ведьмы от инквизитора. Почему? Ведь я не изменился внутри. Да, я всегда осознавал своё моральное и интеллектуальное превосходство над остальными, но ведь это не повод задирать нос. Мне не нужно ничего доказывать. И так всё ясно. Старые деньги, старая закалка, почти аскетический образ жизни. Я тот же самый Дин МакАртур, который пришёл сюда ещё будучи студентом пятнадцать лет назад. И вот теперь у меня титул директора этики.

Даже не спрашивайте, чем я занимаюсь. Я сам толком не знаю. Мои полномочия трудно описать несколькими словами. Это гремучая смесь христианской догмы, органической химии и законодательства. Я могу посвящать целые недели размышлениям о том, что делать с тканями мёртвых эмбрионов и нужно ли разглашать связь между таблетками от артрита и раком крови. Теперь у меня свой кабинет с окном выходящим на площадь, перед которым можно курить, молиться, репетировать сатанинский смех… из которого можно на худой конец выброситься, если совсем станет невмоготу. Жаль, что кабинет расположен на втором этаже. Скорее всего, не получится насмерть. У меня также фонтанчик с водой: дистилированной и почти святой. На стенах висят дипломы, грамоты, статьи из журналов. Вид этой изящно оформленной макулатуры радует сердце.

Мой день начинается с молитвы, пробежки по винтовой лестнице и горсти таблеток, половина которых вышли на рынок с моего благословения. Мне даже не нужно ни к кому обращаться за рецептом. Я сам могу смешать все необходимые ингредиенты в лаборатории. Ну как тут не возгордиться? Ха, я почти Бог! А мой воспитанник – почти человек.

Доктор МакАртур прервал свой внутренний монолог и взглянул на юношу, развалившегося в кресле, вытянув длинные ноги. На нём был блестящий чёрный плащ из искусственной кожи, штаны с галифе, заправленные в сапоги. Из-под фуражки торчали неровно обкромсанные рыжевато-русые волосы, прикрывая левую часть лица. Самое лицо было неестественно угловатым и восково-бледным. Оно скорее походило на маску, вылепленную из живых тканей. Если присмотреться, можно было заметить тонкие белые шрамы вокруг ноздрей и по контуру челюсти.

– Ну что, начальник? Как Вам мой костюм?

– Ты знаешь мои вкусы, Мартин. Я вообще-то за естественное уродство. Ты считаешь, что недостаточно уродлив, и тебе нужен вспомогательный антураж? На прошлой неделе ты был сатанистом, а на этой гестаповцем. Какой твой следующий шаг? Ты уже продумал свой следующий образ?

– Скорее всего, наряжусь ирландским террористом из Белфаста. Надену зелёный берет, камуфляжную куртку, тёмные очки.

Парень снял гестаповскую фуражку, пристально рассмотрел металлический череп над козырьком, и швырнул её на стол. Затем он сорвал с глаза монокль со свастикой и принялся размахивать им.

– Зачем ты носишь эту тряпку на глазу? – спросил его Дин МакАртур.

– Какая разница? Он у меня всё равно не видит.

– Ты знаешь, что это можно исправить.

– Знаю. Второй глаз будет мне мешать в работе. Я привык видеть одним. Если у меня вдруг прорежется зрение слева, это будет дополнительная нагрузка на мозг. Начнутся мигрени, галлюцинации, раздвоенное зрение. Как я буду проводить операции?

Отеческая гордость озарила лицо Дина.

– Я вижу, ты прилежно выполняешь домашнее задание. Мне отрадно, что учебник по неврологии не собирает пыль. Я задал тебе этот вопрос, чтобы испытать тебя. Мартин, мальчик мой, ты же знаешь, что для меня нет ничего важнее твоего успеха.

Юный хирург поёжился в кресле. За пятнадцать лет общения с доктором МакАртуром он так и не научился угадывать истинный смысл его слов. И сейчас он не был уверен, говорил ли его покровитель от души или издевался.

– Вы мне не отец, – выпалил Мартин неожиданно. В его тоне промелькнула исступлённая дерзость четырёхлетнего мальчишки, представшего перед суровым отчимом.

– Конечно, не отец, – ответил Дин своим бархатным, тёплым голосом. – Твой отец от тебя отвернулся. И правильно сделал. Его потеря – моя находка. Если бы он занимался твоим воспитанием, ты бы вырос таким же неудачником, как и остальные его дети. Однако судьба распорядилась иначе, и ты попал в мои руки. Я уже добился всего, чего мог. Но ты, малыш, добьёшься ещё большего.

– Хорошо, – сказал Мартин, – если Вы мной так дорожите, то почему Вы меня не спросили, почему у меня скула опухла? Вы совсем за меня не переживаете.

– Сейчас уже нет, мальчик мой. Было время, когда я боялся за твою жизнь, но те времена прошли. Ты можешь за себя постоять. И если тебе есть чем поделиться, ты сам мне всё расскажешь, не дожидаясь приглашения с моей стороны.

– Мне Вам нечего рассказать, но зато есть что показать, – юноша достал из-под блестящего плаща фотоаппарат. – Как видите, я выполнил свою миссию, при этом чуть не поплатившись за это своим единственным зрячим глазом.

Дин взял добычу из рук воспитанника и тут же нахмурился.

– В нём нет плёнки. А без плёнки мне эта побрякушка не нужна.

– Напрасно вы так, начальник, – ответил Мартин, откинувшись в кресле. – Этот фотоаппарат, если верить словам его бывшей хозяйки, не простой, а волшебный. Я слышал, что она говорила это своему приятелю. Конечно, вполне возможно, что она вешала ему лапшу на уши. Она вполне на такое способна. И вообще, если не секрет, зачем вам сдалась эта чернявая оторва?

– Не называй её так.

– Но это не мои слова, а ваши. Когда я зашёл, вы стояли у окна и бубнили «Зачем мне эта чернявая оторва?». Ну вот и я интересуюсь тем же. Зачем?

– Тебе не понять.

– Конечно, моему скудному уму, который годится лишь для того, чтобы вмещать бесчисленные формулы, не осилить такое тонкое понятие как старческий спермотоксикоз.

– У тебя все мысли в одном направлении.

– Естественно. Мне девятнадцать лет. И то, что в моём теле вместо костей титановые штыри никак не влияет на гормональный фон. И не надо мне говорить, что Вы возвысились над своими низменными желаниями. Прав Ваш приятель прокурор. Как его там? Джек Риф. Я чётко помню, как он вам за устрицами советовал найти себе какую-нибудь не слишком тупую лаборантку для здоровья. Это были первые и последние мудрые слова, которые вылетели из его лживой пасти за весь вечер.

Неизвестно чем бы закончился этот разговор. Доктора и его подопечного спас истошный телефонный звонок. Дин жестом приказал Мартину удалиться, но тот нацепил наушники и закрыл глаза, дав этим понять, что его не интересовали чужие врачебные тайны. Когда Дин поднял трубку, в ухо ему раздалось прерывистое сопение.

– Это Вы, доктор? Слава Богу… Так рад слышать Ваш голос.

– Я тоже рад слышать твой голос, Кенни.

– Значит, Вы получили моё сообщение?

– Конечно. Вот почему я и остался в кабинете на случай, если ты мне перезвонишь. Ты всё ещё в баре?

– Да.

– Хочешь, я к тебе приду?

– Нет. Его через полчаса закроют.

– Тогда приходи ко мне.

– У меня ноги заплетаются.

– Вызови такси.

– У меня нет денег. Я последнее пропил.

– Хочешь, я вызову, и за тобой приедут?

– Не надо.

– Тогда как я могу тебе помочь?

– Поговорите со мной. Мне больше не с кем.

Дин бросил косой взляд на своего подопечного, чтобы убедиться, что тот не подслушивал. Мартин продолжал лежать в кресле, запрокинув голову. Его угловатые колени подрагивали в темп музыке.

– Я слушаю тебя, Кенни.

– Мир так жесток и несправедлив. Я всегда это знал, но то, что случилось сегодня вечером, стало последней каплей. Все мои принципы были опровергнуты. Мне не за что больше держаться.

– Что же случилось?

– Вы знаете, что когда меня выгнали из команды, я лишился всего. И только сейчас я начал осознавать глубину потери. Кен Хаузер без лакросса, без спортивной стипендии, это как… куриный суп без курицы, как сигарета без табака. Сегодня вечером я пытался сделать доброе дело – спасти девушку от бандита. Она была на вид как беженка из страны третьего мира, смесь арабки с латинкой. Я даже удивился, когда она заговорила без акцента. Её собирался зарезать какой-то нацист. И Вы думаете, она сказала мне спасибо? Чёрта-с-два! Она сказала мне, что у меня с головой не в порядке, и пошла домой с каком-то хлюпиком, который в самый ответственным момент бухнулся в обморок. Теперь скажите мне, доктор. Кому нужны эти понятия о чести, о мужественности? Кому нужны мои чёртовы стероидные мышцы?

– Никому, ровным счётом. Вот почему я хочу тебе помочь. Я недавно разработал новый препарат. Просто баловался, как бы между прочим, и формула сама сложилась. Эффект не хуже, чем от той традиционной дряни, которой ты себя травил все эти месяцы, и при этом никаких побочных эффектов. А самая лучшая новость… Ты готов её услышать? Этот препарат не проявляется в анализах. Сам подумай, если лаборанты не подозревают о его существовании, они не будут его искать в крови подозреваемого. Неужели тебе эта новость не поднимает настроение? Эй, Кенни, ты слышишь меня?

В ответ Дин услышал унылое мычание.

– Мне уже ничего не хочется.

– Значит, убить фашиста тоже уже не хочется?

– Какой смысл? Кто это оценит?

– А тебе обязательно чтобы ценили?

– А как же без этого? Я привык к медалям и кубкам.

– В этом твоя беда. Ты уже привык, но ещё не успел пресытиться. Какая разница, что одна девчонка не оценила твоих рыцарских порывов? У тебя уже есть перспективная девушка, которая любит тебя, и которой ты не должен ничего доказывать.

– В том-то и беда, что она меня любит уже который год. Мы вместе с седьмого класса. У нас все пацаны в команде меняют тёлок каждую неделю. Один я, как дурак, застрял с одной.

– С такой как Лили не стыдно застрять. Вот увидишь, она закончит юридический институт и займёт место прокурора. Джеку Рифу лет через десять на пенсию. К тому времени ты закончишь ординатуру и устроишься в военный госпиталь физиотерапевтом. Вы с Лили станете золотой парой Филадельфии, а эта неблагодарная мексиканская шлюшка будет мыть унитазы. Теперь ты понимаешь насколько глупы твои обиды?

Кенни вынужден был согласиться.

– Вот… вот почему я весь вечер пытался до Вас дозвониться. Я знал, что после разговора с вами мне станет намного лучше. Кажется, бар уже закрывают. Спокойной ночи.

Положив трубку, Дин вернулся к своему воспитаннику. Мартин лежал в той же позе, чуть заметно дёргаясь под удары скандинавского рока, совсем как обычный подросток. В полумраке ночного клуба он мог сойти за почти нормального. Если бы не следы надрезов на руках… Впрочем, тело парня выглядело не лучше. Зрелище было не для слабонервных. Не всякий врач мог спокойно смотреть на эту карту узловатых рубцов. Дин знал наизусть расположение всех штырей, пластинок и болтов, которые скрепляли то, что осталось от скелета Мартина. Свободная одежда сглаживая асимметрию. Около года назад парень наконец перестал расти. Теперь можно было планировать очередную серию операций. Ортопед уже продемонстрировал Дину модели имплантов.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, Мартин открыл глаза и снял наушники.

– О чём Вы думаете, начальник?

– Ни о чём.

На самом деле Дин думал о том, что произошло пятнадцать лет назад, о той странной, невыносимой весне, которая отняла у него всё и возместила сторицей.

========== Глава 7. Добрые души ==========

Филадельфия, 1967 – городской госпиталь, отдел травматологии

Во дворе городской больницы уже давно затихли сирены и последних посетителей выпроводили из здания. Двадцатидвухлетняя медсестра Джин Типпетт стояла у распахнутого окна и шмыгала носом, не забывая затягиваться ментоловой сигареткой между всхлипами. Её более опытная коллега Китти Клеин легонько похлопывала её по плечу, хотя в голосе её были отчётливо слышны злорадно-назидательные нотки.

– Джинни, милочка, что ты себе думала, когда устраивалась в отдел травматологии? Неужели ты думала, что сюда люди поступают, чтобы удалить вросший ноготь? Смотри, если тебе такая работа не по нутру, ещё не поздно переучиться на стюардессу.

Джин выбросила окурок в окно и закрыла лицо руками.

– Боже, какая она была красавица!

– Ты всё ещё про Эмму Томассен? Фотомодели не отличаются умом, дорогая. Эта надралась и вихляла по дороге на своём задрипанном Шевроле.

– Мне трудно поверить, что я больше не увижу её лицо на обложке, – продолжала сокрушаться Джин. – Она была моим кумиром. Я волосы покрасила, чтобы быть похожей на неё. Так мечтала с ней лично встретиться, но не при таких обстоятельствах, конечно. Может это и к лучшему, что она умерла, не увидав… своё отражение после аварии. Я не представляю как я бы жила с такими уродствами.

Шведская красотка не была единственной пострадавшей, которую скорая помощь привезла в тот день, но на Джин именно её трагедия произвела неизгладимое впечатление. Её абсолютно не тревожила участь почтенных пожилых супругов, которые погибли в той же катастрофе.

– Да отпусти наконец свою инфантильную мечту, – сказала Китти. – Эмма Томассен уже пять часов как в морге. Её сын скоро там же окажется. Во всяком случае, у меня такое предчувствие. Я видела его медицинскую карту. Там перечислены все увечья. Нам его предстоит навестить. Тебе будет полезно.

Джин вцепилась руками в оконную раму и покачала головой. Ей не хотелось идти в детское крыло травматологии.

– Может, лучше навестим того старого мотоциклиста? – заикнулась она робко. – Он такой юморной. Сейчас бы пошлую шуточку в самый раз.

Китти неумолимо потянула её за пояс белого халата.

– Пошли. Тебе нужно познакомиться с нашим юным пациентом. Завтра тебе в любом случае придётся сменить ему повязку и поставить капельницу – если, конечно, он доживёт до утра. Если ты увидишь его сегодня, то по крайней мере будешь морально подготовленной, и завтра, при свете дня, для тебя это не будет таким шоком.

– Неужели это так необходимо? – простонала Джин.

– Если ты хочешь удержаться в этой больнице, то представь себе, да. Это при мне ты можешь устраивать тихие истерики. Боюсь, что начальству это не понравится. Мы с тобой сдружились, и мне бы не хотелось тебя терять.

Последние слова Китти были чистейшей ложью. На самом деле она молила Бога, чтобы Джин сломалась и добровольно уволилась. В отделении работал статный хирург доктор Флеминг, который недавно развёлся и на которого Китти уже положила глаз. Присутствие грудастой конкурентки ей было совершенно некстати.

– Спасибо, милая, – всхлипнула Джин. – Не знаю, как бы я продержалась без тебя эти две недели.

Ухмылялась, Китти обняла конкурентку за талию и потащила её по тёмному коридору по направлению к детскому крылу. В тот вечер оно было почти пустым. Большинство юных пациентов перевели в отдел реабилитации. Только в палате интенсивной терапии горел свет. Прерывисто дыша, Джин Типпетт подошла к окошку в двери и заглянула внутрь.

Зрелище, представшее её глазам, было не так ужасно, как она себе представляла. На высокой каталке лежало подобие маленькой мумии. Сквозь повязки на голове пробивалось несколько золотисто-рыжих прядей. Можно было подумать, что это был обычный ребёнок в наряде на Хеллоуин, который устал собирать конфеты и решил прилечь отдохнуть.

– Парни в реанимации загипсовали его на славу, – хмыкнула Китти. – Интересно, будут ли они разбивать гипс, если он умрёт, или так и похоронят его, как египетского фараона?

Джин передёрнулась от этих слов, не успев привыкнуть к чёрному юмору отдела травматологии.

– Может, это решение примет его отец?

Китти презрительно усмехнулась.

– И ты называешь себя поклонницей Эммы Томассен? Даже я знаю, что твоя скандинавская богиня не была замужем. Никто не знает, кто отец Мартина. Возможно, Эмма сама не знала. Если представить себе сколько агентов и фотографов её под себя подмяло… Впрочем, нельзя говорить плохо об усопших. Сомневаюсь, что на похороны кто-то явится. У неё не было близких друзей. Красивые женщины часто одиноки. Могу представить, как злорадствуют её конкурентки.

Джин зашмыгала носом по второму кругу, чего Китти, собственно, и добивалась.

– Может с ним поговорить? Ты думаешь, он что-то услышит?

– А что толку? Сомневаюсь, что голос чужой тётки его утешит. Лучше его не дёргать. Но капельницу тебе всё-таки придётся поставить и повязку на голове сменить.

– И что теперь будет? – спросила Джин.

– Не думаю, что его возьмутся реабилитировать. Скорее всего, его переведут на паллиативный уход.

– Какой уход?

– Паллиативный. Хоспис, дорогая, – Китти чуть не сказала «дура». – Он будет там лежать, пока природа не возьмёт своё.

Джин вздохнула с облегчением. По крайней мере, хоспис находился в другом здании, и мальчишкой занимались бы другие.

– Этого не будет! – раздался мужской голос у них за спиной. – Я этого не допущу.

Медсёстры вздрогнули и одновременно обернулись. В нескольких шагах от них стоял высокий, сероглазый юноша лет двадцати. Его левая рука была на перевязи, а лицо покрыто кровоподтёками.

– О боги! – ахнула Джин. – Это, должно быть, отец Мартина. Он пришёл, чтобы похоронить сына.

Тут Китти наконец выпустила когти наружу.

– Дура! Когда он его по-твоему заделал? В десятом классе? – Отчитав коллегу, Китти надменно взглянула на незнакомца. – Что Вы здесь делаете?

– Да так, решил прогуляться, мозги проветрить, – ответил юноша сквозь зубы. – Не спалось мне. Ведь не каждый день ты теряешь обоих родителей. Кто бы подумал, что я случайно услышу такую интересную беседу.

Видно, у него закружилась голова, потому что он опёрся здоровой рукой о стену.

– Возвращайтесь обратно в палату, – приказала Китти, указывая пальцем на противоположный конец коридора. – Немедленно.

– А иначе что? – спросил юноша, восстановив наконец равновесие. – Вы не дадите мне печенья с молоком? Не разрешите смотреть мультики?

– Я позову охрану.

– И что вы им скажете? Что пациент имел наглость гулять по коридору в десятом часу? Ваша мать случайно не работала надзирательницей в концлагере?

– Кто вы такой?

– Я – Дин МакАртур, один из пострадавших. Я был с родителями в машине, когда случилась авария. Теперь они лежат в морге рядом с Эммой. А мне, как я уже объяснил, не спалось. Чья-то невидимая рука вытянула меня из койки. И теперь я понимаю, почему. Оказывается, пока я купался в жалости к себе, две сплетницы уже сговорились сбросить человека в мусоропровод. Ещё не было консилиума, а вы между собой уже решили судьбу Мартина. Как всё просто!

Лицо Китти смягчилось, но только чуть-чуть. Расправив плечи, она шагнула навстречу Дину.

– Я вижу, в чём дело. Мистер МакАртур, как медработник, я не должна вступать с вами в подобные беседы. Я не имею права обсуждать с Вами состояниe и протокол лечения других пациентов, которые к Вам никакого отношения не имеют. Однако я сниму на пару минут свою медсестринскую шапочку и поговорю с Вами по-человечески.

– По-человечески? Это было бы оригинально и освежающе.

– Сарказм здесь неуместен. Невооружённым глазом видно, что участь этого ребёнка Вам небезразлична. Ещё бы! Вы осиротели в один день. Я допускаю, что Вы испытываете к мальчику подобие солидарности. Однако будем откровенны. Даже если ребёнок выживет, что маловероятно, ему понадобятся услуги ортопеда, невролога, пластического хирурга, психиатра. Кто будет за это платить?

– Я буду платить.

Китти расценила этот бойкое заявление как рывок травмированного сознания. Ей неоднократно доводилось наблюдать, как у пациентов в сотрясением мозга проскальзывали маниакальные вспышки, во время которых им хотелось побороть голод в мире или найти лекарство от рака.

– Мистер МакАртур, думаю, вам пора в палату. Вам противопоказаны физические нагрузки. Вы несёте чушь.

– Вы до сих про не знаете, с кем имеете дело.

– Только не говорите мне, что вы Наполеон. Тогда я буду вынуждена вызвать психиатра.

– Не Наполеон, но почти. Я только что унаследовал семнадцать миллионов. Думаю, такой суммы хватит за глаза. К вашему сведению, я уже почти закончил докторат и стажируюсь в институте «EuroMedika». Я заберу Мартина с собой. Только там он получит необходимую помощь. От американских врачей мало толку. В нашей прекрасной, свободной стране, бюрократия тормозит прогресс. Взять ту же самую наркологию. В Америке это ответвление науки в зародышевом состоянии. С людьми, страдающими от зависимости, работает обычный психиатр. Все учебники по наркологии – из восточной Европы. Даже проклятые коммунисты разбираются в этом вопросе лучше, чем американцы. Вы в курсе, что погибшая Эмма Томассен сидела на антидепрессантах? Она потеряла контроль за рулём, потому что у неё закружилась голова. Надо судить врача, который прописал ей эти таблетки. А ещё лучше, судить всю фармацевтическую компанию за неразглашение побочных эффектов. Надо привлечь адвокатов и этиков мирового класса.

Китти не расслышала остаток тирады. Нелестные слова в адрес американской медицины пролетели мимо её ушей. Семнадцать миллионов. Когда осиротевший студент озвучил эту сумму, медсестра машинально дотронулась до головы, поправляя причёску.

– Джинни, ты свободна, – цыкнула она на свою младшую коллегу. – Я должна поговорить с мистером МакАртуром наедине.

Избавившись от соперницы, Китти подошла к молодому пациенту и начала поглаживать его плечо, сначала робко и легко, но потом более настырно. Прыткие пальцы как бы ненароком скользнули под воротник рубашки и прогулялись по тёплой ключице.

– Послушайте, мистер МакАртур… Я понимаю, у Вас такое горе, но… Вы такой молодой, красивый, перспективный, состоятельный. Зачем Вам брать на себя такой крест в виде ребёнка-инвалида? Разве эти дополнительные хлопоты помогут Вам исцелиться? Зачем Вам всё это?

– Вы совершенно правы, – сказал он, накрыв её руку своей, и вдруг сжал пальцы так, что они хрустнули. – С какого перепугу я, как будущий врач, должен заботиться о человеческой жизни? Нет, я должен тратить родительские деньги на выпивку и шалав в медсестринском наряде. Ведь вы ради этого устроились в госпиталь?

Арийская спесь Китти моментально растворилась в примитивном женском страхе. Она и раньше позволяла себе вольности с пациентами мужского пола, но ни разу суставы её пальцев не подвергались опасности.

– Пустите.

Дин держал её кисть мёртвой хваткой, заламывая пальцы.

– Вам что-то не нравится, фрёйлен? Только минуту назад Вы готовы были завалить меня на кушетку прям в коридоре. Вашей начальнице будет интересно узнать, при каких обстоятельствах вы получили травму.

Дин выпустил её так же неожиданно, как и схватил. Китти отлетела на несколько шагов назад и плюхнулась на свой плоский зад. Какое-то время она сидела на холодном линолеуме в темноте. Когда она наконец оправилась от шока и нащупала свалившуюся шапочку, коридор бы пуст. К счастью, Джин не стала свидетельницей этого позора. Одёрнув халат и поправив чулки, Китти приняла твёрдое решение донести на МакАртура психиатру. Такого взрывоопасного психа было рискованно выписывать.

========== Глава 8. Продолжение рассказа о добрых душах ==========

Когда медсёстры пришли к Мартину на следующее утро, чтобы сменить повязки, они, к своему величайшему удивлению, застали Дина МакАртура в обществе адвоката и соцработника из органов опеки. В палате также находился разведённый хирург, тот самый доктор Флеминг, которого все работницы госпиталя надеялись обольстить.

– Глазам не верю, – хмыкнула Китти своей напарнице. – Неужели ему это позволят? Это какая-то идиотская прихоть. Если ему так приспичило о ком-то заботиться, почему бы ему не завести собаку?

Джин, которая за ночь успела морально подготовиться к своим обязанностям, смело шагнула к постели пациента.

– Мы пришли обслужить Мартина.

– В этом нет необходимости, – ответил доктор Флеминг. – Об этом уже позаботились. Я сам осмотрел пациента перед выпиской.

– В хоспис? – ахнула Джин. – Неужели всё так безнадёжно?

– Напротив. Этот молодой человек, мистер МакАртур убедил меня дать европейской методике шанс. Я изначально не считал ребёнка обречённым. Безусловно, случай тяжёлый. К счастью, мой немецкий коллега, доктор Руст из института «EuroMedika», не боится трудностей.

Китти скривила накрашенные губы и покосилась на Дина, сидевшего рядом с койкой мальчика.

– Я вижу, Вы не шутили, когда говорили о своём намерении взять Мартина под своё крыло.

Дин даже не глянул в её сторону. За него говорил соцработник.

– Не вижу смысла препятствовать оформлению опекунства. У мистера МакАртура безупречная репутация, неограниченные финансовые возможности и полезные связи в сфере медицины. В любом случае, ребёнку от этого хуже не станет. Кровных родственников у него нет. Пока что никто не шагнул вперёд и не предложил взять на себя ответственность. Грубо говоря, ребёнок никому не нужен, а штату уж точно.

Китти демонстративно взяла Джин под руку.

– Прекрасно. Я вижу, нам тут нечего делать. Наша помощь не требуется, – как только они вышли в коридор, она зашипела напарнице в ухо: – Бедный мальчишка. Лучше бы он умер спокойно. Теперь его будут использовать в качестве морской свинки. Там, куда его переведут, проводят такие опыты, от которых нацисты покраснели бы. Говорю тебе, «EuroMedika» – это второй Освенцим. И министерство здравоохранения закрывает на всё глаза.

Джин провела рукой по лицу, точно смахивая паутину.

– Зачем ты мне такие ужасы рассказываешь с утра пораньше?

– А тебе лучше жить в неведении? Пока ты дрыхла, я справки навела. Дин МакАртур на самом деле богат до омерзения. Его подушка набита стодолларовыми купюрами. Он на самом деле стажируется в том сатанинском учреждении. Флеминг его боится. Вот почему он так быстро выписал мальчишку из госпиталя. Ты видела, как он весь съёжился перед МакАртуром? Говорю тебе, этот шизанутый крестоносец попортит всем крови.

Действительно, Дин МакАртур имел талант портить кровь, особенно тем, чей интеллектуальный коэффициент был ниже ста двадцати баллов. Он терпеть не мог когда люди хотели казаться умнее, чем они были на самом деле, а таких людей в его окружении было большинство. К откровенно глупым людям, которые не претендовали на академические лавры, он относился более толерантно. Будучи ребёнком, он мог часами играть в машинки с мальчишкой из его церковного прихода, который явно тормозил в умственном развитии и чья майка была вечно пропитана слюнями. В нехватке сострадания к убогим его обвинить было нельзя.

Конфликты возникали, когда один из его школьных преподавателей начинал нести то, что Дин называл «полной ахинеей». Так, однажды учитель истории в четвёртом классе имел неосторожность назвать неандертальцев примитивными дикарями. Девятилетний Дин был оскорблён до глубины души. Не поднимая руки, он выскочил из-за парты и начал доказывать горе-педагогу, что на самом деле неандертальцы были прекрасно приспособлены к окружающей среде, что у них существовали наречия и похоронные ритуалы. Ошарашенный педагог, который не привык к подобным выпадам со стороны учеников, прижался спиной к доске. У него не хватало духу осадить маленького наглеца.

Похожая ситуация случилась на уроке английского, когда учительница сказала, что Толкиен и Льюис были закадычными друзьями. Дин взорвался и начал утверждать, что их переписка свидетельствует об обратном. На самом деле эти два гиганта мифологической фантазии терпеть друг друга не могли и прикрывали свою вражду колкими любезностями. Это было так же верно, как и гомоэротическое напряжение между Хемингуэем и Фицджеральдом. Иначе как объяснить эти совместные походы в туалет?

Во время заседания в кабинете директора было решено, что Дину следовало перейти на домашнее обучение. Мальчишка, казалось, только этого и добивался. Он вышел из кабинета с видом победителя, оставив никчемные школьные учебники на столе директора.

Его родители, миллионеры-филантропы благородных французских и шотландских кровей, вели нелюдимый, почти аскетический образ жизни. Их имена никогда не числились в великосветских списках. Когда единственного сына освободили от школьных занятий, они решили отправиться на три года в южную Америку с благотворительной миссией строить школы. У отца было инженерное образование, а у матери педагогическое. За это время Дин овладел испанским, португальским и основами нескольких аборигенных наречий. Родители предполагали, что он станет лингвистом или антропологом, но мальчик уже отдал сердце медицине. Впрочем, он бы преуспел в любой науке. К тринадцати годам он осилил всю программу для старших классов по физике, химии и биологии.