Текст книги "Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира "

Автор книги: Марина Ясинская

Соавторы: Пальмира Керлис,Лариса Петровичева,Лилия Касмасова,Майк Гелприн,Александра Давыдова,Александр Тихонов,Алексей Верт,Светлана Тулина,Владимир Яценко,Кристина Каримова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Под конец прогулки Фетч выглядел немного поживее – даже улыбка оформилась, тусклая, стылая, и все-таки улыбка, – но несчастной практикантке стало к тому времени не до него. Не отпросившись у Керна, она еле-еле добрела до автобусной остановки – медлительная, будто сомнамбула, – и сама не поняла, как вернулась домой.

Но делать нечего. На следующее утро, поболтавшись без толку в отделении эрготерапии – депрессивные клеили там какие-то аппликации, бесполезное, если вдуматься, занятие, – к одиннадцати часам Эрика отправилась в корпус к «острым». В кармане у нее лежала маленькая шоколадка.

Фетч сидел в той же позе, уставившись в одну точку, но – удивительное дело – он как будто ждал Эрику. Во всяком случае, сразу обернулся и сфокусировал взгляд.

«А глаза-то у него зеленые. Нет… померещилось. Просто так свет упал».

– Руке стало легче, – произнес он без всякого выражения. – Спасибо. Она не моя, но – болит.

«При чем тут рука?» – не поняла Эрика.

– Хотите, пообщаемся в саду? – сказала она бодро. – Как вчера. Вам полезно. Я имею в виду, свежий воздух…

– Полезно, – согласился Фетч и покорно встал. Точно скала воздвиглась. Он тут же занял всю палату, и без того тесную. Кровать, тумбочка, пахнущий хлоркой, но все равно как будто грязноватый столик испуганно отступили к стенам.

«Большой, как медведь, и такой беспомощный».

Они устроились на лавке под яблоней-китайкой, недалеко от входа в корпус. Прозрачная разлапистая тень трепетала возле их ног на песке, точно кружевная ткань на ветру, над головами наливались кисловатой сладостью мелкие плоды. Разгар лета.

– Если вы не против, господин Фетч, сделаем упражнение.

«Как в группе показывали. Концентрация на здесь и сейчас».

Эрика достала из кармана шоколадку. Разломила прямо в фольге и протянула половину Фетчу.

– Положите конфету в рот… Бумажку, бумажку снимите… извините, надо было мне, но боялась, что растает в руках.

Гигант чуть не сжевал шоколад вместе с фольгой.

– Сосредоточьтесь на вкусе… ощутите сладость на языке… как она растекается… медленно-медленно, – она говорила, подражая плавной, медитативной речи терапевта, зажмурившись от усилия, так что золотые солнечные стрелы вонзились ей под ресницы.

– Я ничего не чувствую, – сказал Фетч.

Эрика обхватила себя за плечи.

«Он не чувствует вкуса. Черт бы его побрал. Симптом болезни, конечно, – ей казалось, что она вспоминает что-то такое из университетских лекций о шизофрении. – Тогда упражнение не получится, надо другое. Может, цветы поразглядывать – зрение-то у него в порядке? Еще музыку послушать можно, надо завтра плейер принести. До чего же зябко, опять все вокруг заморозил. Плюс тридцать в тени, а рядом с ним – как в холодильнике».

Дрожа и пытаясь успокоиться, она сунула за щеку свою половину шоколадки. Рот наполнился запахом ванили и липкой сладостью, которая растеклась по нёбу, делая его скользким и гладким, окутала язык, болью отозвалась в дырявом зубе. Эрика поморщилась.

«Надо к зубному сходить, – в который раз с тоской подумала она. – Кончится эта дурацкая практика, так сразу…»

– Вот теперь почувствовал, – вдруг произнес Фетч.

До Зальцкаммергута добирались на четырех машинах. Йохан сидел в замыкающей – не за рулем, хотя водить автомобиль он умел, но на узких горных дорогах у него всегда начинала кружиться голова. Чудилось, что они парят над пропастью вместе с орлами и грифами, на фоне бегущих по склонам ручьев и желтоватых пятен затерянных внизу деревушек. Одно неверное движение баранки – и покатишься с обрыва, точно кусок скалы.

Тревожное, нереальное ощущение. Три тяжелогруженых «Фиата» и одна «Киа Шума» ползли вверх по серпантину, как упрямые букашки.

Йохан щурился на бледный, словно политый молоком горизонт и, слушая вполуха рассказ своего товарища, думал, что в этот раз поездка чуть не сорвалась. Тещу разбил на днях повторный инсульт, она уже не приходила в сознание и медленно умирала в больнице. Жена от горя стала сама не своя. Глядя на этих двух женщин – старую и пожелтевшую и молодую с красными от слез глазами Йохан удивлялся, как они на самом деле похожи и как любят друг друга.

– …и тогда он нагнулся посмотреть, кто его зовет, и увидел резинового пупса величиной с настоящего человеческого младенца. Он схватил со стола нож и взрезал резину, а под ней оказалась другая кукла, фарфоровая. Такая, в народном стиле, кукла-девица в баварском дирндле… Размером, конечно, поменьше первой. Он ее – хвать об пол. А там совсем крошечная, не больше ногтя, стеклянная фигурка. Как на ярмарках иногда продают, из разноцветного стекла. Он ей, не будь дураком, голову-то и свернул, но там ничего больше не было – только проводок.

– Что? – озадаченно переспросил Йохан и лишь в этот момент сообразил, что товарищ пересказывает сюжет какого-то фильма.

«Так и уедешь? – спрашивала жена, отчаянно цепляясь за его плечи. Когда, интересно, она обнимала его последний раз? – В такое время – не будешь рядом?»

Йохан смотрел сверху вниз на ее макушку.

«А я-то тут при чем?» – сказал он себе.

Сделал внутреннее движение ей навстречу – мелкое, незаметное движение, крохотный шажок – и тотчас отступил, сжался, пятясь, как рак-отшельник, заполз обратно в свою скорлупу. Может, и зря… но чего уж теперь.

– Проводок, говорю. Спишь, что ли?

– Замечтался.

Во второй половине дня пейзаж заволокло туманом, и четыре машины превратились в утлые лодочки, плывущие по дымному морю. Группа остановилась в кемпинге, возле горного озерца, и до вечера вытаскивала из машин и раскладывала по рюкзакам снаряжение. Спальники, коврики, веревка, карабины, газовые горелки, сухой спирт, запасные батарейки, консервы… много чего. На следующее утро начали спуск в пещеру.

Под землей совсем другой микроклимат. Холодно, плюс четыре градуса. Сыро. Повсюду сквозь камень сочится вода. В лучах налобных фонарей известняковые своды кажутся зелеными. Под ногами – мягкая грязь.

Сначала гили вдоль подземной реки, густой и черной в темноте, потом старший в группе сверился с картой и сказал, что дальше будет сифон – затопленный участок. Они свернули в сухой коридор, наклонно уходивший вверх, и, согнувшись в три погибели, поднимались несколько часов, пока не очутились в небольшом гроте, метров десять в ширину и пятнадцать в длину. Здесь и разбили лагерь.

Грея ладони о кружку горячего чая, Йохан вспоминал последний разговор с женой в отделении интенсивной терапии. В чересчур просторном халате она походила на ощипанного цыпленка с тонкой шеей, и так же тонко, пискляво-жалобно, звучал ее голос.

«Ладно, потом обсудим», – сказала устало и отвернулась.

«Ерунду болтают, что будто бы сила женщины в ее слабости, – размышлял Йохан. – Нет в слабости никакой силы и не может быть. Слабый всегда жалок».

Отправляясь в экспедицию, он обычно полностью расслаблялся и отключался от всех наземных проблем, как бы переходил в другой режим. Но в этот раз почему-то не получилось, и даже во сне, ворочаясь в теплом спальнике, Йохан продолжал оправдываться перед самим собой. «Все к лучшему, – бормотал он в беспокойной дреме, – старуха отдаст концы, а мы с Эллой… мы…» Он никак не мог представить, на что станет похожа их жизнь после смерти тещи, слишком пропитался их маленький мир запахом ее лекарств, ее сварливыми нотациями, стонами и ночными вздохами.

Бывают такие сновидения, после которых вскакиваешь, точно ошпаренный, до конца не проснувшийся, и начинаешь что-то искать, а что именно – и сам не знаешь. Утром клянешься, что всю ночь дрых как убитый, веришь этому – и только на дне сознания остается смутное беспокойство. Нечто подобное приключилось с Йоханом. Он очнулся внезапно и, хотя не мог спросонья сообразить, что ему почудилось, выскочил из палатки и заметался по гроту, натыкаясь на рюкзаки и хаотично ощупывая своды лучом фонаря. Окликнул ли его кто из темноты, или чужая тень мелькнула на переферии зрения, но что-то его смутило, увлекло в узкий боковой ход.

«Я тогда он нагнулся посмотреть, кто его зовет, и увидел… что? К дьяволу эту чушь, нет здесь резиновых пупсов в человеческий рост. Засядет же в голове этакая дрянь».

Как ни странно, никто из группы не проснулся – Йохан не слышал за спиной голосов. Храпа – и того не доносилось, как будто люди в палатке не спали, а умерли. Коридор оказался покатым и скользким – нога ступила на гладкий камень, покрытый тонкой пленкой воды. Йохан взмахнул руками, неестественно изогнувшись, – но сохранить равновесие не сумел, упал на спину, больно ударившись затылком, и заскользил вперед, все быстрее и быстрее.

Жак с горки на санках, – мелькнула совершенно неуместная мысль.

Должно быть, от удара ощущение опасности притупилось. Все происходило мучительно-затянуто – точно фильм прокручивали на замедленной перемотке – и как будто не с ним. Стремительный спуск. Падение. Грохот летящих откуда-то сверху камней. Резкая боль в левой руке, шок – и беспамятство.

Четыре с половиной недели проползли кое-как, и Эрика облегченно вздохнула. Не так все оказалось страшно. Даже к господину истукану, как она про себя называла Фетча, худо-бедно притерпелась. Сорокаминутные прогулки по территории клиники, медитативная музыка, рисунки на песке, гладкое крашеное дерево скамейки, пирамидка из камешков, солнечный зайчик от карманного зеркальца, земляника, пчелы и стрекозы, виноградная улитка на парапете, зеленое яблоко, хризантемы с разноцветными лепестками. Эрика учила флегматичного гиганта воспринимать окружающий мир: видеть его, слышать, осязать, чувствовать на вкус и на запах. Вернее, учила – это сильно сказано, взрослого человека не надо обучать тому, что заложено в него от природы. Оно или проявляется – или нет. Оба просто встречались – на неполный час, после обеда – чтобы играть в двух детей. И пусть то, что они делали, было бесконечно далеко от классической психотерапии, игра помогала неплохо убить время одной и слегка расцветить убогие больничные дни – другому.

В конце месяца Хайко Керн пригласил Эрику в свой кабинет для беседы.

– Ну-с, фрау Каспер, – начал он, листая на столе какие-то бумаги, – и как вам у нас? Впечатления? Вопросы? Пожелания?

– Хорошо, – застенчиво сказала Эрика. – Я уже освоилась.

Она никак не могла взять в толк, доволен Керн ее работой или нет.

– Вы не особенно общительный человек, так? Хотелось бы большей открытости, понимаете? Искреннего интереса, улыбки… наши пациенты очень отзывчивы на это. Как и все люди. Если собираетесь в дальнейшем работать в клинической области – то имейте в виду.

Скорее, недоволен. Эрика вздохнула.

– Ну а как ваш подопечный? Удалось найти общий язык, ну более или менее? – И, прежде чем она успела ответить, добавил, слегка озабоченно: – У него, похоже, начинается ремиссия.

– Вы думаете, господин Керн?

– Да. Он потеплел.

«А ведь и правда, рядом с ним уже не так морозно. Вот только моей заслуги тут никакой, увы».

– Господин Фетч стал контактнее, чем в первые дни, – осторожно произнесла Эрика. – Но, о чем он говорит, по-прежнему понять трудно. Собственно, говорит он всегда одно и то же: «Темнота, вода капает, красные сосульки, хочу назад…», «Зачем меня оттуда забрали…» Я подумала, что это такая регрессия на эмбриональный уровень развития… тоска по внутриутробному состоянию… Он и сидеть любит согнувшись, упираясь локтями в колени, как будто стремится принять позу эмбриона в матке.

Эрика почувствовала, что краснеет – густо-малиново, неровными пятнами, как умела краснеть только она. Кошмар ее школьных лет.

Какой из нее диагност?

– Нет, – улыбнулся Керн. – Вы не знаете, что с ним случилось? Засыпало в пещерах. Каким-то образом Йохан Фетч откололся от группы и очутился один в опасном месте. Когда спасатели вытаскивали из-под завала – а у него рука застряла в камнях, боль, видимо, была сильная – сопротивлялся, как мог, и просил его не трогать. Дневного света боялся первое время.

– Господин Фетч не помнит, кто он и что.

Психолог кивнул:

– Ретроградная амнезия. Забыл все, что с ним происходило до того злополучного спуска. Жену не узнавал. Потом память восстановилась – фрагментарно, очень узкими фрагментами. В основном то, что касается предыдущих экспедиций. Видно, хобби было для него важнее, чем профессия и семья, но это как раз не редкость. Такая вот история. Его бывшая до сих пор сюда звонит, хотя они два года как в разводе.

Эрика зажмурилась и представила себе Йохана Фетча – большого и сутулого, с фонариком в руке бредущего по длинному темному коридору. Узким лучом он водит по стенам, выхватывая из гуталиновой черноты красноватые плиты, с тонкими, как птичьи лапы, рисунками, и каменные сосульки сталактитов, и глубокие щели, и белесые лишайники, и гладкие холодные выступы, маслянистые от пещерной влаги. Вспыхивают причудливые кристаллы, складываются в узоры и соцветия и снова распадаются на отдельные яркие точки. Письма. Фотографии в семейном альбоме. Стихи. Наспех снятое, записанное, сохраненное. Они текут и меняются, как Млечный Путь, как вечно горящие звезды… Там, куда падает луч фонаря, на доли секунды становится светло, но свет умирает быстрее, чем успеваешь хоть что-то разглядеть, и все опять пожирает тьма. Вездесущий мрак забвения, которому нечего противопоставить.

Человек и фрагменты его памяти.

Сначала вернулись левая рука и затылок – горячие, полные боли. Вывернутое запястье слегка пульсировало, а затылок глухо, натужно гудел. Йохан попытался повернуть голову – но шеи словно не было вовсе, или она настолько сильно затекла, что ощущалась инородным телом. Затем вернулся слух, а вместе с ним – серебряный шепот воды, не вкрадчивый и не мелодичный, каким обыкновенно бывает журчание подземных потоков. В нем чудилось что-то ядовитое, в этом звуке, как будто десятки вертких меднокожих змеек, извиваясь и шипя, прокладывали себе путь по горячему песку. Потом Йохан открыл глаза и увидел вокруг себя райский уголок.

Глубокий кварцевый свод – синий, как небо, только не ясный, не воздушный, а мутный и как будто облачный. Лужайка, поросшая разноцветными анемонами… Бабочки над цветами. Они бархатистые, словно плюшевые, во всяком случае на вид. Повсюду разбросанные глыбы песчаника и кварца напоминают альпийские горки. Откуда-то сверху, сквозь камни, сочится золотой солнечный свет – настоящий или такой же иллюзорный, как все остальное, Бог его знает. Йохан различает каждую травинку – крепкие, чуть синеватые стебли, непонятно каким колдовством выросшие в полумраке, на голых камнях и сами окаменевшие у корней, – и каждый прозрачный лепесток, голубой или фиолетовый, с искристыми прожилками – чуть более плотный, чем полагается быть обыкновенному лепестку цветка.

Вот бабочка села на плечо – тяжелая, как булыжник. От ее веса опять свело руку – от кисти до предплечья. Йохан хотел прогнать насекомое, но не сумел пошевелить даже мизинцем. Сонное оцепенение навалилось и сковало его от макушки до пят. Даже боль утратила остроту, сделалась унылой и тянущей. Он чувствовал, что лежит в неудобной позе, согнутый и перекрученный, и с каждой секундой теряет силы, – но ничего не мог поделать.

«Надо вспомнить… вспомнить… – говорил он себе, – ведь остался же кто-то там, наверху, ради кого стоило бы выкарабкаться, оттаять, жить дальше… Элла?» Йохан старался вызвать в памяти образ жены – цыплячья шея в грубом воротнике, неправильно, в спешке застегнутые пуговицы, отчего халатик перекосился. Острые пальцы комкают на спине его рубашку. «Что, так и уедешь? В такое время – не будешь рядом?» – «Ну и что, при чем тут я?» Он не испытывал к ней жалости. Вообще ничего не испытывал. Действительно, при чем тут он? Кто ему эта женщина? Кто он ей? Он себя самого не способен пожалеть, тем более – другого.

Пустота, в какие одежки ее ни ряди, все равно остается пустотой. Хорошо, если внутри обнаружится хотя бы проводок. Тот, который приводит в движение все остальное. Йохан заглянул внутрь себя – и понял, что проиграл. Никакого проводка. Последняя куколка оказалась полой.

Каменная глыба в паре шагов от него оплывала огромной свечой, и что-то странное на ней прорисовывалось, что-то, смутно напоминавшее человеческое лицо. Большой, смело очерченный нос, переносица почти без перегиба – от самых бровей, высокие скулы, нижняя губа – пухлая, а верхняя – вялая, изжеванная. Такой рот выдает слабость. Скошенный подбородок – как у неандертальца. Йохану неприятно смотреть, его тошнит, он ненавидит это лицо, но черты постепенно выкристаллизовываются, проступают все четче и четче. Камень – это по сути своей зеркало, только очень медленное, очень тягучее. Отражаешься в нем не сразу, а сперва краешком, фрагментом души. Тайным желанием, какой-нибудь глупостью – обрывком детства, пустой беседой, кадром из фильма, который посмотрел полгода назад, любимой ручкой, потерянной в шестом классе, первой пещерой, запахом лекарств и мочи, ужином в кемпинге вместе с друзьями.

Под каменной головой начали проявляться могучие плечи, грудь, живот, округлые колени… Грубый слепок с человека.

Йохан с трудом понимал, где он, а где – отражение, так: размылась, растянулась влажной пленкой по камням его собственная личность. На какую-то долю секунды вспыхнуло желание жить, настолько острое, что он застонал в давящем своем полусне, и ему почудилось, что истукан напротив – застонал тоже. Вспыхнуло и перегорело, как лампочка. Йохан остался в темноте.

– Черт знает что такое! – возмущался Хайко Керн за закрытой дверью. – Просто черт знает что!

Эрика остановилась и прислушалась. Она не понимала, с кем говорит психолог, но второго голоса не было слышно, так что, похоже, разговор велся по телефону.

– Вообще-то, дело полиции устанавливать его личность. Но ерунда какая-то. Форменная ерунда. Что? Да, фотографии я видел, конечно. У него брата-близнеца не было? Нет? Странно, очень странно.

Не то чтобы все это как-то ее касалось – скорее, нет. Она – всего лишь практикантка. Но что-то заставило Эрику прислониться к стене и дождаться, пока психолог повесит трубку и, пошуршав с полминуты бумагами, выйдет из кабинета.

– Здравствуйте, господин Керн. Извините, я опоздала на четверть часа, из-за автобуса, но группа у меня начинается только в…

– Да-да, – быстро сказал психолог. – Очень хорошо.

Он хотел обойти докучливую практикантку и бежать дальше по коридору. Его голубая рубашка с резиновым якорем поверх кармана, надувшись ветром, уже летела вперед – нетерпеливая, как парус. Во всяком случае, так показалось Эрике.

– Простите, что задерживаю, но… что-то случилось?

Керн взглянул на нее с удивлением.

– Да… да, вам, наверное, следует знать, фрау Каспер. Звонила жена Йохана Фетча, бывшая в смысле, и сказала, что в той пещере, под Зальцкаммергутом, нашли останки ее мужа. ДНК-анализ подтвердил и все такое. Вчера были похороны. А теперь вопрос – кто же такой наш пациент, мнимый, так сказать, Фетч?

– Мнимый… – ошарашенно повторила Эрика.

Она никогда не читала в Сети ни о райских уголках, ни о пещерном зеркале и не знала, что камни бывают молодые и любопытные. Она и вообразить себе не могла, как о скалы разбивается душа, но правда словно вырвалась из глубины сердца: «Они вытащили из-под земли не того истукана!»

Хайко Керн направился к корпусу «острых». Йохан Фетч – вернее, мнимый Фетч – сидел на лавочке под яблоней-китайкой, привычно сгорбленный, как огромный холм, и пятнистый от просеянного сквозь листву солнца. Он гулял перед завтраком. С каких это пор у Фетча появилась привычка гулять? Месяц назад его невозможно было выманить из палаты.

Керн приблизился и увидел, что великан держит на ладони бабочку и с легкой улыбкой разглядывает ее, поворачивая руку то так, то эдак – чтобы солнечные блики играли на крылышках, – а глаза у него зеленые, как у Эрики.

– Черт знает что, – снова пробормотал психолог.

Майк Гелприн
Рыжие нашего времени

Более идиотского дня Герка не помнил. Началось с того, что накануне позвонил Павлов из кадрового агентства.

– Завтра в семь утра надо явиться. – Павлов продиктовал адрес. – Фирма называется «Статистик». Именно так, с ударением на последний слог. Ваше резюме уже там. Чем раньше вы явитесь…

– Чем занимается фирма? – встрял Герка.

– Официально – статистическими исследованиями, а там кто его знает. Совместное предприятие, головной офис в США. Филиал в Питере только открылся, так что они набирают штат. Если удастся туда устроиться, считайте, что вы счастливчик.

– Почему счастливчик?

– Заработная плата там потолочная. Ожидается столпотворение из желающих к ним попасть. Поэтому приходите пораньше. Лучше вообще в шесть утра. А то и в пять.

Герка, полгода назад потерявший работу в банке и с тех пор перебивающийся с хлеба на квас фрилансингом, пришел в четыре и едва не ошалел, увидев длиннющую очередь. Она начиналась у входа в серое четырехэтажное здание на Разъезжей и заканчивалась у автобусной остановки метрах в шестидесяти. Дородный дядька в пенсне занес Герку в список под номером сто четырнадцать.

Народу все прибывало. К семи утра номера перевалили за тысячу, к восьми толпа запрудила Разъезжую, перекрыла движение и вылилась на Лиговку.

– Что-то это мне напоминает, – обернулась к Герке девушка, за которой он занял очередь и которой теперь едва не дышал в затылок ввиду общей скученности. – Не могу вспомнить что.

Герке стояние в очередях напоминало разве что древние фильмы о тоталитарных временах.

– Интересно, как они собираются проинтервьюировать такую толпу? – спросил он риторически.

– Стадным методом, не иначе, – девушка улыбнулась. – Первая сотня напра, вторая нале. Меня, кстати, Дашей зовут.

Герка вгляделся. Девушка была вполне себе ничего. Миниатюрная, тоненькая, со смешливыми карими глазами и каштановой челочкой до бровей.

– Герасим, – представился Герка и приготовился выслушать фразу про Муму, непременно поступающую при знакомстве.

– Ой! Вы, видимо, думаете, я сейчас сострю про утопленную собачку? – рассмеялась девушка. – А вот и не буду.

– Правда? – Герке ни с того ни с сего стало вдруг приятно. – Спасибо. Вы не представляете, как мне надоело выслушивать про собачку.

– Вполне представляю. Ой, смотрите, очередь стронулась, кажется, они начали запускать.

Очередь двигалась на удивление быстро. Уже через полчаса Герка поднялся на третий этаж и, провожаемый внушительным детиной в камуфляжке, вошел в кабинет.

– Проходите, садитесь, – скороговоркой бормотнул прилизанный очкарик со стикером «Статистик» на лацкане пиджака. – Вот сюда, пожалуйста. Замрите, я должен вас сфотографировать. Спасибо, – очкарик навел на Герку объектив монстроподобного аппарата на треноге. – Замечательно. У вас есть вопросы?

– Э-э… – замялся Герка. – У меня пока нету. Я думал, вопросы будут у вас.

– И напрасно. Их мы зададим, лишь если вы нас устроите.

– Мм… Простите, а как вы собираетесь это выяснить? Ничего не спрашивая и вообще…

– Видите, а говорите, вопросов нет. Значит, так, я сейчас дам вам задание. Вы немедленно приступаете к выполнению. Когда закончите, отправляетесь домой, если вы нас устроите, мы вам позвоним.

– Какое задание? – Герка смутился, такого интервью он не ожидал.

– Через, – очкастый бросил взгляд на часы, – сорок минут вы должны занять пост наблюдателя на углу Старо-Невского и Суворовского. Вам предстоит сосчитать количество легковых автомобилей, следующих по направлению к Лавре. Считать будете до шести вечера, всего, получается, на протяжении часов девяти с половиной. Вот вам блокнот и ручка, хотите пишите цифры, хотите ставьте галочки. И – вам не позволяется отлучаться – вообще. Ни на минуту, советую заранее посетить туалет. Вам все понятно?

– Вы шутите? – Герка опешил. Что-либо более дурацкое трудно было представить.

– Ничуть не шучу. Результаты подсчетов пришлете нам по почте. Мы сравним их с показаниями кинокамеры. Если число будет достаточно близко к реальному, у вас все шансы получить работу. Мы платим сотрудникам хорошие деньги – от ста до ста пятидесяти евро в час.

– Сколько-сколько? – переспросил ошеломленный Герка.

– От ста до ста пятидесяти, в зависимости от квалификации. Если вас устраивает, рекомендую приступать к выполнению немедленно. И – прошу простить, время вашего интервью истекло, вы же видите, сколько у нас желающих.

– Выход с черного хода, – остановил Герку давешний детина в камуфляжке. – Вот сюда, прошу вас.

На выходе Герка столкнулся с Дашей, девушкой из очереди.

– Я, кажется, знаю, что это напоминает, Герасим, – сказала она. – Помните «Союз рыжих» Конан-Дойла?

– Это где рыжего парня наняли переписывать энциклопедию, а сами под шумок собирались обнести банк?

– Вот-вот, именно это. Рыжего наняли как прикрытие для жуликов. Куда вас послали?

– На угол Старо-Невского и Суворовского считать проезжающие мимо легковухи.

– А меня на вход в «Эрмитаж» считать посетителей. Как вам это?

– Идиотизм.

– Угу. Тому рыжему тоже казалось идиотизмом. Ладно, удачи вам.

* * *

Первые десять минут Герка лихорадочно пестрил в блокноте галочками. Автомобили шли сплошным потоком, и он не успевал. Тридцать восемь, тридцать девять, сорок… – отчаянно пытался не сбиться Герка.

– Тьфу, проклятье! – сказал он вслух. – Сорок один, сорок два…

На пятнадцатой минуте он все же сбился. От машин рябило в глазах, они двоились, множились, расплывались аляповатым цветастым пятном. К тому же внезапно захотелось пить. Герка сглотнул слюну, округлил количество машин до ста, принялся считать по новой и сбился опять.

Августовское солнце палило нещадно, пот заливал глаза и мешал считать. Пива, осознал Герка. Умираю, хочу пива. Холодного, темного и непременно марки «Бочкарёв». Двадцать четыре, двадцать пять… Бутылка «Бочкарёва» возникла перед глазами, застила автомобильный поток. Герка сморгнул. Холодная, запотевшая, с нарядной этикеткой. Герка проморгался, «Бочкарёв» не исчезал. Протер глаза, не помогло. Вот же проклятье, дался ему этот «Бочкарёв», которого он ни разу в жизни не пил. Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре…

Бессмысленно, понял Герка. Он не выдержит так и часа. Хотя… стоп, какого черта. Достаточно посчитать количество автомобилей за пять минут. Лучше за несколько пятиминуток, потом усреднить. И умножить на двенадцать, затем на количество часов. Герка перевел дух. Интересно, додумается ли до этого метода Даша. Людской поток в «Эрмитаж» небось ненамного меньше автомобильного на Суворовском.

Герка прислонился к фонарному столбу, чтобы меньше толкали прохожие. Со вкусом закурил и расслабился. Три раза по пять минут он сдюжит. Или даже четыре. Точность по-любому будет не хуже, чем если бы он пересчитывал автомобили загибая пальцы.

Герка бросил окурок под ноги, затоптал. Что ж, до вечера он продержится. Если бы еще не жажда и не идиотское требование стоять на посту неотлучно, то вообще без проблем.

Его наверняка снимают на камеру. На ту же, что ведет подсчет автомобилей, или на другую, по соседству. И проверяют исполнительность и смекалку. Ладно, пускай проверяют.

К полудню Герка уже изнемогал от жажды и по-настоящему мучился. Вот он, ларек, за полтора квартала всего. Сколько стоит бутылка проклятого «Бочкарёва». Рублей сорок, от силы пятьдесят.

– Мужик, эй, мужик, – позвал Герка неспешно бредущего вдоль поребрика доходягу. – Заработать хочешь?

– А то, – доходяга встрепенулся.

– На тебе сотню, возьми две бутылки «Бочкарёва». Одну мне, другую сам выпьешь.

Ходок завладел купюрой и ускакал. Вернувшись, протянул бутылку «Балтики», другую упрятал за пазуху.

– Я же «Бочкарёва» просил.

– Так не было, – развел руками доходяга. – Ларечница говорит, с утра все смели. Всем, мол, подавай «Бочкарёва». А по мне так «Балтика» получше будет. И забирает крепче.

– На, оставь себе, – Герка протянул доходяге свою бутылку.

Он осознал, что «Балтику» ему совершенно не хочется. К тому же выпьешь, потом пойди продержись здесь до шести вечера. В Голландии, говорят, проблем нет. Или в Индии. Где приспичило, там и побрызгал. Здесь, однако, не Голландия, живо загремишь в ментовку.

Жажда не отпускала. Последние полчаса Герка уже приплясывал на месте и, когда они, наконец, истекли, припустил в ближайший пивбар. «Бочкарёва» не оказалось и там.

– С утра все выдули, – сообщил бармен. – Чешское есть. Бельгийское. Баварское.

Герка отказался и пошел из бара прочь. Выбравшись наружу, он вдруг понял, что пить расхотелось. Проклятый «Бочкарёв» теперь вызывал лишь раздражение и досаду, но никак не жажду.

Полный идиотизм, бранился про себя Герка по пути домой. Сколько же кретинов они подписали на бессмысленное дежурство. Явный розыгрыш, притом дурацкий. Ни о какой работе, естественно, можно не мечтать. Герка внезапно остановился и хлопнул себя по лбу. Трижды кретин, он забыл даже посчитать автомобильный оборот за пятиминутку. Мало того что страдал целый день на солнцепеке, так еще и страдал зазря.

По возвращении Герка в озлоблении написал на бумажном обрывке число «20 000», поставил подпись, опустил обрывок в конверт и нацарапал адрес. Пускай повеселятся, юмористы хреновы.

Вечером, лениво переключая телеканалы, Герка думал о том, какой он, в сущности, болван. Остальные небось свинтили, едва поняли, что их разыгрывают. А он, придурок, разумеется, остался на посту до конца. Настоящий солдат. Меднолобый.

– Рубрика «Хроники дня», – между тем распространялся с экрана ведущий канала новостей. – Как отмечают наши корреспонденты, необыкновенной популярностью сегодня пользовались у питерцев товары, до сегодняшнего дня мало востребованные. В частности, морская капуста в банках. Во всех торговых точках города запасы морской капусты полностью раскуплены. По свидетельствам очевидцев, в некоторых местах разгорелись спонтанные потасовки, затеянные гражданами, которым консервов не хватило. Схожая ситуация возникла сегодня в городе с зубной пастой «Лесная свежесть», бюстгальтерами отечественными производства Норильской трикотажной фабрики, пивом марки «Бочкарёв», конфетами «Драже мятное»…

Герка переключил программу. Норильский бюстгальтер, надо же. Не один я, значит, маялся этим «Бочкарёвым», подумал он. А вообще говоря – полный маразм.

* * *

Неделя прошла без происшествий, и Герка начал было о дурацкой истории забывать. Не дал забыть телефонный звонок.

– Поздравляю! – басил в трубку Павлов. – Вас берут на работу.

– Вы серьезно? – опешил Герка.

– На полном серьезе. Завтра к восьми по тому же адресу. Спросите Бориса Львовича, дальше вам объяснят.

У входа в «Статистик» Герка нос к носу столкнулся с Дашей.

– Однако тенденция, – рассмеялась та. – Вас что, тоже взяли?

– Если это не очередной дебильный розыгрыш, то да.

– Я тоже думала, что розыгрыш. Мне сказали спросить Бориса Львовича.