Текст книги "Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира "

Автор книги: Марина Ясинская

Соавторы: Пальмира Керлис,Лариса Петровичева,Лилия Касмасова,Майк Гелприн,Александра Давыдова,Александр Тихонов,Алексей Верт,Светлана Тулина,Владимир Яценко,Кристина Каримова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

За углом вскрикнула женщина, крик был приглушен дверью каюты и оборвался быстро.

– Месть, – сказал один из тех, что был без ножа. – Нчего лчного. Дсять ваших за кждого ншего. Тбе не пвезло.

Двое с ножами шагнули ближе, кто-то схватил меня за волосы, запрокидывая голову. Говорят, в предсмертный момент человек видит прошлую жизнь… интересно, кто мог рассказать? Ведь оттуда не возвращаются.

– Сбачка! – вдруг закричал тот, что держал меня за волосы. – Сбачка, куси-куси! Наш чел, кажет сбачку! Дядяденс, кажи сбачку! Куси-куси!

Это был один из моих новых подопечных. Как же его зовут, не помню… Кажется, Клык. Точно, Клык – оскалился, и подпиленный острым треугольником левый хорошо заметен. Как он ест, ведь неудобно, наверняка все губы в кровь исцарапывает, господи, о чем я…

Они расступились, размазывая ботинками кровь по светлому пластику, продолжая смотреть на меня и улыбаться. Но это были уже совсем другие улыбки – детские и восторженно-просительные.

И я показывал им собачку. Прямо тут, на забрызганной кровью переборке, стараясь не вслушиваться в отчаянные крики из глубины коридора.

По счастью, крики были короткими и быстро кончились.

21 апреля 207 года

Полгода не брался за ежедневник. А вот взялся – и понимаю, что писать толком и не о чем.

Да и некогда.

Я был прав, хотя даже сам не понимал, насколько: быдло – наша последняя надежда. Мы, опомнившиеся потомки безумных евгенистов, оказались слишком рафинированными, слишком чистенькими, слишком зависимыми от нами же созданных приборов. Быдловане не таковы, они – плоть от плоти матери-природы, и нам бы стоило многому у них поучиться. Хотя бы умению выживать.

Но мы опомнились слишком поздно и ничего не успели.

Надеюсь, на остальных «ковчегах» догадаются раньше и сумеют перенять ценный опыт. Мне же остается только учиться – и учить, насколько хватит сил и времени. Выжить мои развивающиеся друзья сумеют и сами, но вот насколько они при этом останутся людьми – зависит целиком от меня одного.

Похоже, что одного…

Совсем недавно во время прожигания очередного прохода в одной из переборок мелкие перерубили кабель электропитания систем гибернации. Там пятикратное дублирование, этот кабель как раз и был пятым. Прежние четыре нашли и повыдирали из стен месяца три назад, тогда как раз была мода на плетеные фенечки, а у кабельных проводов такая красивая разноцветная оплетка…

Меня потрясает их детская бездумность. Когда в переборке выжигается дыра просто потому, что кому-то лень пройти полсотни метров и завернуть за угол. И ведь быстрее все равно не получится – расплавленный пластик жжется, приходится ждать, пока остынет.

Все равно прожигают и ждут.

Или BQT фенечки эти опять же…

Как это сочетается с повышенной выживаемостью? Но ведь сочетается же как-то!

Продовольственные склады разграблены. Месяц пировали до кишечных расстройств, вонь стояла чудовищная, думал, очистители не справятся.

Справились.

Думал ли я, что смогу выжить в таком вот, даже не знаю, как его назвать?

Тоже справился.

Человек способен привыкнуть к любому миру. Если в этом мире для него есть ниша и цель. Мне повезло – я местный кинематограф и цирк в одном лице. Пытаюсь сеять разумное, доброе, вечное…

Вру.

Ничего я уже не пытаюсь.

Только выжить.

За мною присылают почти каждый вечер. Иногда удается привлечь их внимание песней или сказкой, но чаще требуют примитивный театр теней.

Посыльного зовут Дохляк. Примитивный юмор, как же иначе обозвать отвратительно жирного типа? На нем драная офицерская форма, на ремне болтается палка сырокопченой колбасы – своеобразный символ власти, подобными мягкими дубинками Клык одаривает только самых приближенных. Съесть такой атрибут – верх глупости, но некоторые съедают. Просто так, хохмы ради. Они очень многое делают ради хохмы. Мне грех жаловаться – я ведь и жив-то только из-за их любви к бессмысленному веселью.

Но все же – интересно, что это за колбаса?

Несколько раз пытался прочитать название, но никак не удается, Дохляк вертит ее в руке, словно специально дразня. Знает, паскуда, что я готов убить за эту палку, вот и дразнится.

Убить его легко – он слабый и низенький, даже по меркам мелких. Ручонки тонкие и шейка хлипкая, несмотря на пухленькое пузичко. Схватить за цыплячью шейку и треснуть мордой о переборку, все мозги наружу и вылезут.

Только вот что потом?

Вряд ли Клык пошлет другого.

Без театра теней они проживут. Я же без гонорарных консервов загнусь очень быстро, столовская автоматика не работает, ее кабели тоже пошли на фенечки. Так что представления у Клыка – мой единственный шанс. Я это знаю. И Клык знает, что я знаю.

Потому и не боится присылать Дохляка со столь вожделенным символом власти на поясе. Я не лишу себя шанса на будущее из-за одноразовой возможности полакомиться.

Клык – умница…

Начало мая

Числа точно не знаю, провалялся в отключке довольно долго, если судить по отросшей щетине. У мелких не спросишь – для них все, что больше перерыва между двумя хавками, – уже «долго-долго», уточнять бесполезно.

Соседей у меня больше нет.

Двери… я еще могу понять, в этом есть какая-никакая, но все-таки логика. Но зачем выворачивать из стены экран коммуникатора? И чем им помешал противоперегрузочный кокон? Он ведь прочный, это же как постараться надо было, чтобы на ленточки…

В каюте Саныча стены грязно-бурые, в разводах уже подсохшего и свернувшегося. Похоже, он таки успел доделать свою пилу. А я-то думал – откуда эта вонь… хорошо, что моя каюта за углом, а то бы вообще жизни не стало, кондиционеры не справляются.

От непродолжительной прогулки разболелась нога и в глазах зеленеет – оно и понятно, последний свой гонорар до дома так и не донес, значит, кормежка была за двое суток до отключки, да и что там есть-то? Банка спаржи, с детства ее терпеть не мог. Ничего, сейчас доползу до каюты, а там и Дохляк припожалует, они же знают, что я очнулся, они всегда все знают…

Я им нужен.

Моя каюта – единственная во всем коридоре с почти целой дверью, только замок словно бы выгрызен огромной крысой – если, конечно, есть такие крысы, зубам которых поддается армированный керамопласт. Теперь понятно, чем они двери дербанили, хорошая у Саныча пила получилась…

Полежу на койке, отдышусь, запишу все. Я ведь давно понял, только признавать не хотел – не для кого-то пишу, для себя. И с самого начала только для себя и писал – знал же, что не будет читать никто. Кому интересны чужие дневники? Разве что будущим историкам. Но тогда мне надо было вырубать свои послания в камне, они сохранились бы на века. А в ежедневнике заряд не вечен. Хотя, конечно, неизвестно еще, кто из нас кого переживет. Чаю надежду, что все-таки я, меня подкармливают, хотя и скудно, а раздобыть исправный зарядник в наших условиях – из разряда малонаучной фантастики.

Впрочем, я уже мог бы быть мертв, а ежедневник все так Же помигивал бы желтеньким сигналом наполовину разряженного аккумулятора.

Мне повезло, не успел далеко отойти, кормильцы оказались буквально рядом – прибежали, отбили у диких, донесли до каюты. Я к тому времени, получив удар железякой в висок, представлял собою вполне готовый к употреблению продукт, кто-то из наиболее шустрых нападавших даже успел разрезать куртку и оставил на груди длинную царапину. Правда, неглубокую. Повезло. Еще более повезло, что выбранный потрошителем нож оказался довольно чистым, – ни одной целой аптечки я ведь так и не нашел и мелкие тоже, а я ведь им за нее обещал последний бенгальский огонь и три раза прокукарекать, они почему-то высоко ценят эту глупость. Приходится дозировать и кукарекать только по особым случаям.

Все-таки я им нужен.

Клык скалит острые зубки, похлопывает по колену ободряюще, щебечет:

– Сами съедим! Никому не дадим!

И заливается дробным смехом, довольный.

Поэт.

Это он шутит так.

И уже убил двоих, которые не поняли юмора. Ну или подумали, что в каждой шутке есть доля чего-то другого, кроме. Зря они так подумали. Думать вредно. И я, наверное, зря привередничал – последний был вполне себе ничего, здоровый такой и прожарен в меру… а консервов все равно надолго не хватит…

Середина мая

Боже, какое же это счастье – знать, что ты был прав, что ты нужен, что тебя ценят и уважают и готовы порвать пасть любому, кто покусится… Я все-таки добился!

Слава Создателю всего сущего, что позволил мне дожить и воочию увидеть торжество справедливости и триумф толерантности. Быдловане – такие же, как и мы! Они тоже способны на большие чувства, надо им только помочь – и они раскроются во всей своей первозданной красе и величии. Чему я и явился свидетелем шесть дней назад и что – льщу себя надеждой! – произошло не без моей скромной помощи.

Не знаю, какой сегодня день, – но это шестой день Надежды. Схватка с дикими была около двух недель назад, переломный момент, надо обязательно записать! Вдруг повезет, и кто-нибудь все-таки… или даже я сам – когда-нибудь, потом, состарившись, буду зачитывать внукам…

Но – по порядку.

В тот день, когда я пришел в себя, меня не просто пригласили показать очередное представление – меня приняли в клан.

И Клык сказал речь. Прочувствованно так. Какое бешенство и какую горечь утраты они ощутили, когда увидели надо мной того дикого с окровавленным ножом. Раньше они не понимали, насколько я им дорог и как без меня будет плохо, а тогда сразу все поняли. И решили торжественно принять в почетные братья, и даже жен мне предложили – любых, на выбор…

Как я мог отказаться от столь щедрого и по-детски наивного дара? Их было пятеро, и недостаток мастерства они с лихвой искупали избытком энтузиазма. Сказали, что я могу прогнать любую, если не понравится, или же оставить всех. Пожалуй, склоняюсь к последнему, девочки так старались.

А потом меня торжественно проводили до каюты, и Дохляк опять вертел своей колбасой чуть ли не перед носом, но мне было плевать, пусть сам ею давится. Я был доволен и сыт – перед тем как предложить мне жен, Клык разделил со мною копченый окорок того дикого, что так резко изменил мою жизнь, попытавшись ее забрать. Я прослезился от умиления – они же специально не стали просто жарить, а закоптили, чтобы и я мог причаститься, когда оклемаюсь.

А кто-то еще смел утверждать, что им чужды благодарность и благородство?!

Пусть теперь подавятся своими утверждениями, как Дохляк колбасой!

Лишь одно огорчает – мне этого символа власти Клык так и не дал. Должно ли это что-то значить?

Вот ведь…

Никогда не любил копченых колбас, а тут даже приснилось, и вкусная такая…

Нет.

Все равно…

Не стоит оно того, мы же братья теперь.

Брат не станет убивать брата, даже за…

Вроде бы конец. Кажется, июля…

Колбаса оказалась тухлой…

Лилия Касмасова
Контракт

Да просто не было билета. Ни в купейный, ни в плацкарт. Григорий стоял у кассы, кляня отпускников и студентов, а заодно и директора «Барса». Вспомнил нагловатый голосок его секретарши: «Директор сможет подписать контракт с вами завтра в девять утра». И плевать им, что Гриша в Нижнем Новгороде, а «Барс» в Москве. Гриша понимал, что «Барс» ему нужнее, чем он «Барсу», и что, если он не явится в назначенное время, сделка может сорваться.

Вот Гриша и стоял у кассы, нервничал и думал, что предпринять. Пробормотав безнадежно: «Душу бы отдал за билет!» – он отошел от окошка. Может, получится договориться с проводником?

И вдруг услышал:

– Да, сдаю билет. На ночной московский поезд.

Григорий резко развернулся: к окошечку кассы наклонился высокий худой мужчина в штормовке. Григорий бросился обратно, дотронулся до рукава штормовки, крикнул кассирше:

– Переоформите на меня!

– Спокойно, – сказал мужчина, снял с себя руку Григория и ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом.

Громыхая, к перрону прибыл поезд. Вагон с нужной цифрой  «13» оказался прямо перед Гришей, и бежать никуда не надо.

Дверь открылась, выкинулась подножка. Продемонстрировав длинные ноги в сетчатых колготках, вышла темноволосая, с алыми губами проводница. Григорий едва не ахнул – почему-то она поразила его воображение, хотя красавицей ее назвать нельзя: нос был тонкий и кривоватый.

Григорий смущенно протиснулся мимо и от неловкости задел плечом ее высокий, будто нарочно выставленный вперед бюст. Не оглядываясь, он просипел: «Извините» – и вбежал по ступенькам, не ощущая тяжести дорожной сумки.

Едва Григорий уселся на свою нижнюю полку, в купе ввалился огромный, похожий на медведя парень с взлохмаченными волосами. Ухнув, он плюхнулся на противоположную лавку.

– Привет, – сказал он дружелюбно и протянул лапищу с тяжелой золотой печаткой. – Серега.

– Гриша.

Поезд тронулся.

– Быстро, – удивился Григорий.

Медведь хмыкнул:

– У них все так.

Григорий указал головой на незанятые верхние полки:

– А сказали – билетов нет.

Серега с интересом взглянул на Григория:

– Где сказали?

– В кассе.

– В какой еще кассе?

– Железнодорожной, на вокзале, – сказал Гриша, пытаясь понять, шутит ли парень или какой отсталый просто.

Тот спросил, будто не веря:

– Ты че, в кассе сюда билет покупал, что ли?

– А ты – нет?

Серега хмыкнул и не ответил. Но потом опять спросил, слегка наклонившись к Грише:

– И как ты его купил, интересно?

– За деньги, – сказал Гриша.

От попутчика сильно несло спиртным.

– Что-то новенькое, – пробормотал тот.

Гриша не стал продолжать разговор, лишь сказал:

– Я посплю, – лег и отвернулся к стене.

– Ну и выдержка у тебя! – сказал пьянчуга восхищенно. – Первый раз такое вижу.

Григорий резко повернулся:

– Слушай, может, тебе тоже… Проспаться?

Тот нахмурился, пробормотал:

– Ну дела!

Григорий снова уткнулся в стену. Но заснуть не смог. За тонкой перегородкой забренчали на гитаре и запели пьяным дуэтом: «Мы помчимся, мы поедем на оленях утром ранним…» Потом попутчик, выругавшись: «Оленеводы хреновы!» – включил радио. Там надрывался Кристовский: «Пойдем, за углом продается яд. По глотку – и опять помрем, по глотку – и опять в ад…»

Попутчик в такт застучал ладонью по откидному столику, потом спросил:

– Не спишь, Гриня?

Григорий вспылил:

– Не сплю. Потому что не взял затычки для ушей.

Сосед спросил тихо:

– Слушай, так ты, может, по собственной воле туда едешь, если уж за деньги?

– Естественно, по собственной! – Гриня сел. – А ты – нет, что ли?

Тот не ответил, снова спросил:

– Так ты – в Лог или сразу… – он нервно сглотнул, – туда.

– Куда туда? Какой Лог? В Москву я еду.

Серега засмеялся недоверчиво:

– В Москву?

– Да.

– Хы-хы.

– Что смешного-то?

– А то, что вовсе не в Москву, – мрачновато пояснил Серега.

Гриша даже не знал, что сказать на это безумное заявление. Пойти к проводнице и попросить, чтобы его перевели в другое купе, подальше от этого сумасшедшего?

А сосед продолжил – и глаза его были совершенно ясные, трезвые:

– Я лично еду в Сатанинский Лог.

– Ну, – сказал Гриша, – это твое дело.

– Не веришь, дурачина? – фамильярно спросил собеседник. – Ну хоть у проводницы спроси.

Гриша только вздохнул – попался же ненормальный. А ненормальный продолжал настаивать:

– Да хотя бы лист с маршрутом на стене коридора посмотри.

– Слушай, отвяжись.

– Нет, не отвяжусь. Потому что ты дурак и слепец.

Григорий пожал плечами. Ладно, еще час – и можно будет распрощаться. А пока он миролюбиво сказал:

– Пройдусь.

И вышел из купе.

В окнах темнела ночь – ни огонька, ни контуров пейзажа. Только коридорные лампочки отражались в стекле. Григорий повернулся от окна – и увидел прямо перед собой маршрут следования. Щурясь, приблизил глаза к ломаной линии и прочел пункты: Криворожкино, Ведьмина поляна, У-Черта-На-Рогах, Козлиное Копыто, Перекресток Трех Дорог и конечный большой черный кружочек – Сатанинский Лог. Бумага была за стеклом, привинченным к стенке блестящими шурупами.

«Розыгрыш!» – подумал Григорий.

Тут, толкнув Григория, мимо протопал лысый пожилой мужчина и вломился в купе проводницы.

– Выпустите, умоляю, дайте сойти! – зарыдал он туда. – Я откуплюсь! – Его толстые руки стали вытаскивать из карманов пачки денег и протягивать внутрь.

Григорий подошел ближе. Из купе вальяжный женский голос отвечал:

– Милый, разве она не стала твоей?

– Кто? – ошалело вопросил мужчина.

– Светочка Половцева, твоя секретарша.

– Стала, – сник мужчина.

– Давно ты к ней бегаешь?

– Недели три… Месяц…

– А просил всего одну ночь… – коварно заметил голос.

– Да ни одна баба этого не стоит! – взорвался лысый.

Раздался громкий плеск, и просителя окатило водой, будто из ведра.

– Да хватит ныть! – разозлился голос. – Подпишешь контракт и ступай себе домой.

– Но я п-передумал! Я не хочу заключать сделку!

– Ты ее уже заключил. Остальное – формальности, – беззлобно сообщил голос и вслед за тем расхохотался жутким, визгливым смехом, который эхо разнесло по всему вагону.

Несчастный, промокший с головы до ног дядька попятился от купе, развернулся перед носом ошеломленного Григория и припустил куда-то в конец вагона.

А дверь купе захлопнулась. Григорий подошел к ней, прислушался и нерешительно постучал, быстро придумывая, что сказать. «Спрошу чаю. А там видно будет». Еще он вдруг вспомнил, что проводница до сих пор даже билеты не проверила.

Но все мысли покинули его мозг, когда дверь, будто сама собой, бесшумно отъехала в сторону. Никаких полок в этом купе не было. А стояла роскошная мраморная ванна на золотых затейливо изогнутых ногах.

В ванне полулежа, облокотясь на бортик, читала книгу… русалка. Вернее, это была проводница. Но вместо ног у нее был толстый, будто от огромной селедки, хвост. И прическу она поменяла – распустила прежде затянутые в узел волосы, и они, отливая синевой, струились по плечам и слегка прикрывали белую грудь.

Григорий стоял и ошалело глядел на девицу.

– Ты тоже хотел бы сойти? – томно спросила она, легонько шлепнув хвостом по воде – отчего на пол полетели брызги.

Григорий молча закрыл дверь и побрел по коридору Хвост, без сомнения, был настоящим. Ванна – тоже. Как они затащили эту огромную ванну в купе? Она же в дверь явно не пролезет. Да при чем тут ванна?! Хвост – вот что поразительно! Розыгрыш? Телепередача какая-то?

«И населенные пункты по маршруту… – Григорий шел мимо белого прикрученного листа. – Козлиное Копыто! Криворожкино!» Тут на глаза ему попался стоп-кран – красная рукоять покоилась за стеклянной коробочкой, как нечто незыблемое, вечное, то, что могло спасти от сумбура и нереальности. «Я покончу с вашими издевательствами! Юмористы!» И Григорий, натянув рукав пиджака на кулак, ударил по стеклу. Оно осыпалось.

Григорий, улыбаясь, схватился за рычаг, предвкушая собственное падение по инерции, разборки с начальником состава и штраф. Но ничего из этого не последовало. Потому что рычаг вдруг сделался скользким, теплым и мокрым. В руке Григория, к его ужасу, извивался огромный, раздвоенный алый язык. А стеклянные остатки коробки на стене вдруг стали оскалившимися клыками, сжавшими руку.

Григорий вырвался и побежал. Увидел номер своего купе – 6 – и ринулся туда. Купе было пустым.

Окно! Выпрыгнуть в окно и разбиться к чертовой матери, только бы прекратить этот кошмар!

Григорий отдернул дешевые желтые шторки… Окна не было! Не может быть! Он же сам закрыл его, когда сел, – чтобы не дуло!

Он кинулся в соседнее купе. Трое якутов вповалку храпели на полу, на оленьих шкурах. Вместо окна на стене висела оленья с ветвистыми рогами голова. И голова эта жевала пучок мха.

Закричав, Григорий выскочил обратно в коридор – там-то уж точно были окна, он сейчас, только что пробегал мимо них. Его встретила голая, ровная, бесконечно длинная и совершенно глухая стена. И он побежал вдоль нее. Скорее – в тамбур и на площадку! Двери же у них остались! Как бы ему хотелось, чтобы остались.

И двери были. С обеих сторон. Как прежде. В безумной радости кинулся он к левой. Распахнул, не боясь встретить ни ветер, ни скорость, ни темноту. Единственное, с чем он не ожидал столкнуться, – это с еще одной дверью. Он рванул ее. А там ждала еще одна. И снова за алюминиевую холодную ручку. Еще дверь. Он распахивал их одну за другой, и они с лязгом открывались. В конце концов он отчаялся, упал на площадку и заплакал от бессилия.

Кто-то положил ладонь ему на плечо и ласково прошептал:

– Ну что ты, милый. Иди в купе.

Он повернулся. Прямо перед собой он увидел бледное лицо проводницы. А потом своими алыми, в размазанной помаде губами она поцеловала его прямо в губы. И он потерял сознание. Последнее, что он помнил, был запах тины и водорослей от накрывших его лицо смоляных кудрей.

Стук колес. Шорох. Тихое бормотание: «Карту крапом, ведьму храпом, на порог, вилы в бок…» Григорий, ежась от тянувшего откуда-то холода, повернулся. Напротив сидел Серега, вертел, тасовал, подбрасывал карты своими большими, неожиданно проворными пальцами. Печатка посверкивала в тусклом свете единственной в купе лампочки. «Сон. Какое счастье». И окно на месте – шторки весело трепыхались от ветра. Вот откуда сквозняком тянуло.

– Все твои разговоры дурацкие, – сказал Григорий соседу.

– Чего?

Дверь купе распахнулась, заглянула проводница – волосы забраны в узел, форма на месте, ноги – тоже.

– Подъезжаем, – сказала она. – Будут какие-то пожелания?

– Ага, – сказал Серега. – Спляши-ка джигу.

Григорий решил, что шутит сосед грубовато. Но проводница, вместо того чтобы призвать пассажира к порядку, вытащила шпильку из волос. Они рассыпались, обдав Григория уже знакомым болотным запахом. Потом она скинула туфли на каблуках и, грациозно вскидывая голени в сетчатых чулках, принялась плясать. Серега рассмеялся, сказал Григорию:

– Это что-то вроде последнего желания. Ну как у смертников.

Поезд дернулся, остановился. Проводница надела туфли, одним движением собрала волосы. Погрозила Сереге пальцем:

– Шалун. – И ушла.

Серега поднялся:

– Идем, горемыка.

– Куда? – Григорий тоже встал.

– В Сатанинский Лог.

В окне было не видно ни зги.

– Я никуда не пойду.

Серега криво улыбнулся:

– Как хочешь. Знаешь, какая следующая остановка?

– Нет. И знать не хочу.

– Узнаешь, – сказал Серега. – Если останешься.

– И какая остановка?

Серега наклонился, снова обдавая перегаром, и сказал тихо и серьезно:

– Ад – следующая станция.

Несмотря на очевидную абсурдность заявления, Григорий почему-то поверил. И видимо, это отразилось на его лице, потому что Серега сказал:

– Ничего, может, еще отыграешься.

Григорий заметил, что из коридора их внимательно слушает тот лысый, что водил шашни со своей секретаршей. Отодвинув его, в купе снова заглянула проводница и заботливо осведомилась:

– Выходишь, Сережа, или едешь дальше?

– Выхожу.

И картежник потопал по коридору.

– Я тоже! – Григорий выдернул свою сумку из-под лавки и ринулся следом.

Из всего поезда в ночную мглу высыпало человек пятнадцать. Они собрались толпой, освещаемые желтым светом окошек вагона: две женщины, остальные – мужчины. Три пьяных оленевода едва держались на ногах и не падали только потому, что цеплялись друг за друга.

Из тьмы к ним вышел маленький поросший шерстью человечек с рожками на голове, факел в его руке светился зеленым светом.

– За мной, – весело проблеял он и пошел прочь по едва видневшейся в траве тропинке, звонко стуча копытами.

Григорий с соседом по купе оказались в конце цепочки.

– Я думал, это сон, – простонал Григорий. – Мы же можем сбежать?

– То-то ты из поезда сбежал! – сказал Серега, а потом спросил: – Ты за что душу продал?

Григорий вспомнил пустячные свои слова у кассы:

– За билет.

– Хех. Ну и придумщики они. Ну подловили! – Затем сказал тихо: – Не дрейфь. Главное – не смотри, что за карта тебе выпала. Потому что когда он тебе в глаза посмотрит, то в душе твоей эту карту увидит и возьмет себе из колоды нужную. А глаза ты от него никак не спрячешь, никто не спрячет, не в человеческих это силах – не посмотреть ему в глаза.

– Кто – он?

Серега сглотнул нервно, потом просипел едва слышно:

– Сатана.

После всего, что Григорий видел сегодня, он поверил. И спросил, уже заранее зная ответ:

– А на что играем?

– На душу. Выиграешь – уходишь. Проиграешь – подписываешь контракт.

– А я думал, если уже продал – то продал, – сказал Григорий.

– Да он просто развлекается так. Скучно ему, видать.

– А какие правила игры?

– Простые. Ты тянешь карту. Он тянет карту. Если он попал в масть, то он выиграл.

– Ясно, – кивнул Григорий.

– Да, – сказал Серега, – чуть не забыл: если тебе выпала дама пик, то ты сразу в выигрыше.

– Понял.

Трава кругом поредела, под ногами заскрипел песок. Из тьмы к путникам тянулись сухие ветки деревьев.

– Скоро Лог, – сказал Серега.

– А ты ведь не впервые здесь?

– Шестой раз.

Григорий присвистнул. Серега пояснил:

– Как по-крупному проигрываю, не выдерживаю и закладываю ее.

– Может, тебе бросить играть?

– А зачем тогда жить?

На это ответа у Григория не нашлось. А его пустой желудок вдруг заурчал, и Григорию вспомнились вкуснейшие котлеты, которые делала его мама. Из мглы выступили кусты, за ними был овраг, наполненный туманом до краев, словно чашка молоком.

Приговоренные один за другим нырнули в туман.

Сначала было абсолютно ничего не видно, потом, чем дальше спускались, тем реже становился белый сумрак. Шедшие впереди остановились. Григорий подошел и увидел того, к кому они пришли.

На золоченом, оббитом красным шелком кресле сидел худощавый брюнет лет сорока, с пронзительным взглядом черных глаз и повадками хищника. Он криво улыбнулся, сверкнул золотой зуб, и Гриша признал в нем того мужчину в штормовке, который сдал билет.

Сатана будто принюхивался к воздуху, и время от времени его заостренные уши слегка поворачивались в сторону каких-либо звуков.

По бокам от кресла чадили факелы-треноги.

Сатана взмахнул едва заметно ладонью – перед ним появился низкий круглый столик. Потом взглянул на прибывших и предложил любезно:

– Вина, сигар… котлет по маминому рецепту? – Его насмешливый взгляд встретился с глазами Григория.

Гриша только помотал головой. Остальные тоже не откликнулись на предложение хозяина Лога.

– А то, может, передумаете играть и сразу на поезд до следующей станции? – спросил Сатана. – Там будет очень весело, – он засмеялся: – Мне, по крайней мере.

В руках его оказался трезубец и на нем котлета – Григорий готов был поклясться, что он спер ее с маминой кухни. Сатана стал жевать, а другой рукой тасовать и раскидывать карты.

– А правила к-какие? – стуча зубами, вопросил лысый любитель секретарш.

– Садись, на твоем примере всем покажу, – улыбнулся черт.

Мужчина отступил назад:

– Ну зачем же на моем…

– Не бойся! – успокаивающим голосом сказал Сатана. – Мы же с тобой давно знакомы…

– Вовсе и не знакомы, – надувшись, пробормотал лысый.

– Не знакомы, говоришь? – рассердился черт. – А разве не меня ты умолял пойти к Половцевой и внушить, что ты ее суженый, и прочую чушь?

Лысый засопел, потом сказал:

– Не помню… Не знаю…

Сатана всмотрелся в него, потом засмеялся и сказал:

– Да-да. Может, оно и интереснее, если ты иногда кого и не узнаешь… То ли еще будет! – А потом рявкнул: – Садись!

Откуда ни возьмись прилетела табуретка, ткнулась лысому под зад, тот сел, и табуретка подъехала к столику. Один из оленеводов всхлипнул.

Сатана кинул колоду на стол. Приказал:

– Возьми карту. Мне не показывай.

Лысый дрожащей рукой взял верхнюю. Посмотрел.

– Ну, – спросил Сатана, – хорошая она?

Лысый неопределенно промычал что-то. Моргая, посмотрел черту в глаза.

Тот засмеялся:

– Сладенькое любишь, значит… А теперь моя очередь.

Он когтистой лапой вытянул карту из середины колоды.

Скомандовал:

– Открывай.

У лысого оказался червовый туз. Сатана положил рядом червового короля, сказал ледяным глуховатым голосом, будто припечатал:

– В масть.

– И что это значит? – в страхе спросил лысый.

Сатана, протянув лапу куда-то в сторону, потребовал:

– Контракт.

На руку ему упал свиток. Сатана развернул его, сказал лысому:

– Значит, ты проиграл.

Любитель секретарш задрожал, протянул руку за свитком. Но потом вдруг предложил:

– Но вам же нужны еще души? Я… я… добуду две вместо моей одной.

– Да? – заинтересованно вгляделся в него хозяин преисподней.

– Я предложу контракт другим.

– Полдюжины вместо твоей одной, – сказал Сатана. – Они ведь могут и отыграться, – он засмеялся.

– Да, хорошо, – пробормотал лысый старик.

– Проваливай, – сказал Сатана.

Табурет выскользнул из-под старика, и он едва не упал. А потом откуда-то в него полетели свитки. Старик поймал несколько, другие подобрал с земли и, кланяясь, стал пятиться, бормоча:

– Я добуду, добуду обязательно.

А потом припустил прочь и скрылся в тумане.

Сатана расхохотался и уставился вдруг на Григория, спросил:

– Ты с кем в купе ехал? Никак с Серегой?

Гриша молчал.

Сатана нахмурился, потом сказал:

– А не дать ли мне сеанс одновременной игры вам обоим?

У стола возникла вторая табуретка.

Гриша и Сергей прошли и сели к столу. Гриша поставил сумку рядом с собой. Потом вытащил из колоды карту и положил рубашкой вверх перед собой на стол. Сергей поступил также.

Сатана с издевкой поглядел в глаза Григорию и спросил:

– И не взглянешь, что там?

– Нет.

– Почему же?

– Не хочу, – одними губами ответствовал Григорий.

Неожиданно дьявол пригвоздил трезубцем его левую кисть к столу. Жуткая боль прожгла руку. Григорий закричал.

– Взгляни в свои карты, – приказал Сатана.

Григорий стиснул зубы и помотал головой. Сатана чуть повернул трезубец. У Григория все поплыло перед глазами. Рядом прозвучал голос Сереги:

– Я, пожалуй, полюбуюсь на свою.

Трезубец, высвобождаясь, прыгнул вверх, из руки ручьями текла кровь. Григорий прижал рану другой рукой.

Серега посмотрел свою карту, а потом зажмурил глаза и голову отвернул.

Сатана засмеялся:

– Что это ты, Серега, и смотреть на меня не хочешь?

Тот только помотал головой.

– Правда, что ли? – спросил Сатана.

Серега будто против воли повернул к нему лицо, но глаза еще сильнее зажмурил.

– А разве душа твоя не жаждет быть прочтенной? Разве кто-нибудь еще поймет ее? Поймет до самой малой мысли, поймет все ее желания и устремления? – Его голос повышался, становился все громче и громче: – Разве она не хочет быть понятой хоть кем-то, хотя бы мной, вечным грешником?

– Не поддавайся, – одними губами смог прошептать Григорий Сереге.

Но тот открыл глаза и посмотрел на Сатану.

Сатана улыбнулся Сереге ласково, потом медленно вытащил карту из колоды и проговорил:

– Открываемся.

Григорий левой здоровой рукой перевернул свою карту, залитую кровью. Протер ее, чтобы увидеть, что там. Это оказалась девятка крестей.

У Сереги был валет крестей.

Одна масть. Одна масть! «Значит, проиграем оба», – обреченно подумал Григорий.

Сатана перевернул свою карту.

Туз крестей.

– Что ж, – вздохнул Сатана и протянул лапу в сторону. На нее упал свиток, и Сатана отдал его Сереге:

– Спалился, наконец. – Потом он посмотрел на Григория: – А ты чего ждешь? Иди прочь.