Текст книги "Вечно с тобой (СИ)"
Автор книги: Марина Гилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
Глава 24
Глава 24
Саванна, 22 июля – 14 августа
Форт расшиб костяшки, но едва обратил внимание на появившиеся капли крови. На фоне сжигающей, выворачивающей суставы боли во всём теле, это было ничто. Он валялся на полу в комнате и сходил с ума, едва боролся с отчаянными позывами к рвоте.
Реальность искажалась, исчезала совсем. Он не видел комнаты, не видел паркета, который скрёб скрюченными пальцами в очередном припадке неконтролируемой боли. Сколько времени прошло, он не знал. Для него мучение растянулось на часы, дни, недели – пусть в реальности прошло всего несколько минут. Для него – не было реальности, только вечная боль, вечные пытки. Они повторялись день за днём.
Он чуть не лез на потолок; если бы мог подняться на ноги, то и полез бы. Хотелось забраться высоко-высоко, спрятаться от боли, или забиться в угол, скрыться в тени, обмануть себя и судьбу. Он пытался выбить эту адскую боль из тела. Легче не становилось. Агония, будто питаясь его никчёмными попытками превозмочь её, возгоралась сильнее. Огонь пожирал его, превращал в пепел внутренности, разрывал сосуды.
Из глаз его текли слёзы. Он кричал, плакал. Омерзительно. В слабом, полубезумном мозгу билась мысль: омерзительно! Он молил о помощи, бился о пол, о стены. Всё было без толку. Его рвало – рвало внутренности, тошнило так, что, казалось, желудок выскакивает из горла. Он видел его; видел желудок, видел другие части тела, лежавшие на полу. Не сразу он понимал, что это галлюцинации – они были реальны! Его новая реальность – невыносимый ад.
Он корчился на полу, трясся от жуткого холода. Руки впивались во что-то до крови, но такая боль была облегчением. Ногти ломались, он слышал их треск. Грязные, свалявшиеся волосы облепили потное лицо. Он желал и боялся, что это последние его минуты. Он был так одинок!.. Никого рядом – один в этой комнате, один на свете. Все его оставили. И он снова кричал от ярости, от бешеной злобы на себя и на всех людей, а потом гнев утихал – и была только липкая жалость к себе. Он так опустился. Омерзительно.
Моментами боль была настолько ослепляющей, что ему было на всё плевать. Он забывал о том, кто такой, что здесь делает, где живёт. Уже не важно было, видит ли кто, как он ползает, корчится на полу, словно жирный червяк, вытащенный на свет из влажной земли. А всё равно кого-то умолял – бога или дьявола? – чтобы прекратил эту пытку, унял его страдания.
Он приходил в себя – и его вновь тошнило, от вони, от отвращения к себе, от слабости. Он не мог подняться, пошевелить даже пальцем. Кости ломило беспощадно; выворачивался похлеще акробатов – без всякой тренировки. Хоть сейчас беги в цирк тешить народ трюками. Форт хохотал до упаду, а потом хрипел, снова плакал. В его реальности всё было иначе; чувства подменяли друг друга со скоростью света.
Бросало в холодный пот. Он стучал зубами, обнимал себя за плечи; слабые пальцы не могли ухватиться за собственное тело, сползали, безжизненными обрубками падали на пол, смеялись оттуда. И снова галлюцинации наводняли его мозг: такие живые, такие настоящие! Он ругался, когда мог, а если слова не шли, мысленно поносил всё на свете. Себя – в первую очередь. А потом пугался, что освобождения может не настать никогда и тогда истово молился, рыдал, как ребёнок, божился, что заплатит любую цену, только бы всё прекратилось.
И опять нарастала злоба, только не на ком было её сорвать. В голове извергался вулкан, раскалённая лава бежала по лицу, обжигая глаза, искусанные губы, стекая по подбородку. Голова едва не лопалась. Язык распухал. И снова ломота, с которой невозможно бороться.
Ему отчаянно хотелось умереть, но не было сил встать, чтобы исполнить своё желание. А если чудом удавалось встать, мысли разлетались, трескались, ломались – ничего не оставалось. Зачем он вставал? И он валился на пол, моля о забытьи, о перерыве. Но сознание всегда оставалось при нём. Новая реальность не желала его отпускать; она хватала его в свои когти, словно изголодавшийся коршун, крутила его, вертела, швыряла оземь, хохотала до упаду, презрительно кривилась, наблюдая за его страданиями. О, как он её ненавидел! И как молился подарить ему забвение.
– На секунду. Пожалуйста. Одно мгновение, – шептал он то ли вслух, то ли про себя.
Реальность усмехалась, безжалостно ударяя его раскалённым прутом. По животу, по спине, по груди – и разом, через всё тело. Она хватала его кишечник, доставала из распоротого живота и кусала, вгрызала зубы в его бледную, измученную плоть.
Реальность иногда уплывала, оставляя его в темноте, одного со своим свихнувшимся мозгом. Он задавался вопросом, существует ли. Человек ли он ещё? Он казался себе комком сплошной боли. Жалким, полураздавленным насекомым. Когда-то давным давно он отрывал мухам лапки – чувствовали ли они себя так же? Омерзительно.
Желудок сдавливало от голода, но если он что-то ел, его тут же неудержимо рвало. Даже если нечем было рвать, позывы оставались. Он был окончательно разбит. А если боль ненадолго уходила прочь, он полз из комнаты, куда – сам не знал. Полз от своего позора. Полз к новому испытанию.
Случалось, рядом оказывался кто-то – кто-то очень тёплый, родной, кто-то, кто гладил его по голове, расчёсывал волосы, протирал горящий лоб и всё тело мокрой тряпкой. Иногда он отталкивал этого сумасшедшего, что жалел его. Ему было холодно, знобило! Он кричал, угрожал, а потом плакал и просил вернуться к нему, если спаситель куда-то уходил. Глаза не видели, осязание отказывало. И только в проблески от боли он понимал, что рядом была Лекси. Она улыбалась ему сквозь слёзы, уверяла, что всё будет прекрасно, надо только чуть-чуть потерпеть. А он орал на неё, желал ей такой же боли, чтобы она поняла, каково ему терпеть её даже секунду. Он выгонял её, из последних сил толкал так, что она едва не падала. Но, стоило ей оставить его, как он звал её, умолял прийти снова, быть рядом. Она обнимала его, голубила, словно мать родного сына, а он хватался за её спину, едва не рвал её волосы – не хотел её отпускать, не собирался.
Но боль приходила снова. Его добрый ангел не помогал ему. Добрый ангел оставлял его, и он проклинал его в который раз, втайне надеясь, что он – этот ангел, его Лекси – поможет ему. Реальность – его, особенная, – снова прибирала его к рукам, надменно кривя губы. Как, он думал сбежать от неё? Дурак. Безмозглый придурок. Грёбаный оптимист. Он смеялся, пока приступ новой боли не заставлял его безнадёжно хватать ртом воздух.
В этом безумии он жил постоянно. Случалось, что он чувствовал себя прежним. Мог встать, мог даже идти, хватаясь за стену, спотыкаясь и путаясь в своих ногах. И он так гордился собой! Дошёл из комнаты до толчка – самостоятельно! Всего один раз упав! И душа наполнялась таким восторгом, такой уверенностью, что он способен бороться. Как же больно было разочароваться потом, вновь корёжась на полу.
Должно быть, от него несло как от общественного сортира. Лекси всё время таскала его в ванную и мыла его с таким ожесточением, будто хотела снять кожу. Он с радостью позволял ей это, подбадривая, призывая содрать эту кожу к чёрту, избавить его от мучений. Иногда он не позволял ей даже приближаться – не то, что вести куда-то. Он не помнил, но не мог поручиться, что не поднимал на неё руку. Ему было стыдно, противно за себя. И он отчасти был рад, что плохо всё помнит. Только слёзы Лекси и её добрая улыбка – вот что отпечаталось в его мозгу навечно. И ещё её шёпот – сбивающийся, охрипший, очень тихий. Он вслушивался, но редко понимал слова. Иногда он вообще ничего не понимал. Пустота окружала его, давила чернотой на виски.
Он так мучился… так хотел освобождения…
– Пожалуйста, – без выражения говорил он, когда не оставалось сил придумывать свои собственные молитвы. Слово вырывалось машинально. Когда он говорил его, он даже не понимал, что это значит. «Пожалуйста» – странный набор звуков. Знакомый давно, но совершенно, абсолютно ненужный.
Однажды его хотели куда-то забрать. Он ничего не понимал, но сопротивлялся изо всех сил. С ним что-то сделали – и он смог уснуть. А когда проснулся, оказался в какой-то странной комнате, белой, иноземной. Вокруг никого не было… потом появлялись люди, что-то с ним делали… Всё – как в тумане.
Когда он пришёл в себя окончательно, то понял, что его упекли в больничку. Он рвал и метал. Лекси, к своему несчастью, оказалась рядом и на её голову вылилось столько помоев, что он потом даже не поверил своим глазам, когда увидел её вновь. Какая же она была терпеливая, его маленькая, добрая, самая лучшая Лекси… Он так любил её. Сходил с ума, когда думал, что она уйдёт. Боялся этого до сумасшествия, даже больше, чем боли. Но она была рядом. А он не мог находиться не дома, среди бесивших его людишек. Может, то, чем они его пичкали, помогало его телу, но точно не духу. Злоба его росла до таких пределов, что едва не выплёскивалась из ушей. Как будто всё, что внутри него, было чёртовым закипавшим молоком, так и норовившим вылиться из кастрюли.
– Хреновая из меня кастрюля, – сказал он как-то Лекси в минуту ясного – более-менее – сознания.
Она его не поняла. Она вообще не смогла бы его понять. Она ничего подобного не испытывала. Когда он делился с ней своей болью, в минуты идиотского откровения, она несла какую-то околесицу, как всегда, о том, что всё будет, чёрт побери, прекрасно. Он выплёвывал это слово ей в лицо. Он не был таким уж придурком, чтобы в это поверить. Иногда она раздражала его своей ненормальной добротой так сильно, что он, если бы мог, выгнал бы её взашей. Но потом бы, конечно, пожалел. И сам это отлично понимал. Осознавал, что без неё уже не сможет. Только бы она не ушла, только бы была рядом…
Бред – вот во что превратился весь его мыслительный процесс. Но он настаивал, чтобы его отпустили домой. Не отпускали. Он угрожал всеми мыслимыми и немыслимыми расправами, врал безбожно, что какая-то шишка, что всех их кинет в зловонную яму, отправит на электрический стул, заставит сдохнуть самой мучительнейшей из смертей. Кто бы ему только поверил!..
Да, никто ему не верил. И он оставался в месте, внушающем ему отвращение. Проходили долгие, долгие дни… Ему становилось лучше. Немного – но для него это было таким прогрессом, что он радовался улучшениям, как ребёнок, получивший на день рождения долгожданную игрушку. Однако недолго. Затем уныние оплетало его крепкими путами. Сейчас стало лучше, а потом что? Снова тупая боль, снова ничего не понимающий, обезумевший мозг – нет, жижица вместо мозгов! Стоит оно того?..
– Скоро, – говорила ему Лекси, когда он позволял ей оставаться рядом, разрешал себя касаться в нежной ласке, – скоро тебе разрешат вернуться домой. Я уже всё уладила. Ты помнишь? Мы затопили нашу соседку. Я наконец-то смогла с ней договориться. Трубы сделали новые, а с миссис Каппет мы даже чаю вчера вместе попили. Она… она разделяет мою тревогу за тебя. Я, конечно, ничего ей не рассказывала сама, но она должна была всё слышать. Ну, ты понимаешь…
– Уходи, – резко отвечал он.
И Лекси молча слушалась его. А он сам же страдал от своей резкости. Зачем он её отталкивал? Он ненавидел себя, хотел удавиться. Вдруг она не вернётся?..
Но Лекси возвращалась – неизменно возвращалась.
– Зачем ты притворяешься? – холодно спрашивал он её, глядя в потолок. – Я тебе такой не нужен. Уходи.
И она снова уходила, а он смотрел на её подрагивающую от рыданий спину, исчезающую в дверях, и чувствовал пустоту в душе. Он не нужен. Она с ним из жалости… Но она с ним! И он её никуда от себя не отпустит. Потому что без неё он просто погибнет…
***
Лекси сидела в безлюдной комнате для посетителей наркологической клиники. Форт снова её выгнал. Он говорил ей такие жестокие слова. Они рвали ей душу. Она спрашивала себя очень часто: что её держит? Неужели можно любить человека, который унижал её, прогонял, оскорблял самыми отвратительными словами? Он в сердцах кричал ей, что ненавидит её, что один её вид его бесит до исступления. А она, как верная собачонка, приходила к нему каждый день, сидела у его кровати, утешала, когда он плакал, а когда молчал, вперившись пустым взглядом в стену или потолок, без умолку говорила обо всём, что придёт в голову, лишь бы он не чувствовал себя одиноким. Она редко теперь спала, а если удавалось заснуть, то малейшая мелочь заставляла подскакивать её на ноги. Она так устала; мысли о том, чтобы всё бросить, уйти, вернуться домой приходили в голову всё чаще и на дольше задерживались там. Что же её останавливало?
Лекси свернулась в мягком кресле, поглядев на часы. Обычно ярость Форта утихала через два-три часа. Сейчас было начало шестого вечера. Что ж, до семи или восьми она посидит здесь, а потом снова пойдёт к нему. И она знала почему. Единственная и очень простая причина: она его любит. Любит – и всё тут. Лекси не представляла себе, как сможет его бросить. Время шло, через три недели ей надо будет возвращаться домой. Три недели!.. Сердце её холодело. Время в Саванне пробежало так быстро. Она оглядывалась назад и понимала, что большая часть этого времени бессмысленно утекла сквозь пальцы. Сначала всё было не так уж и плохо: они с Фортом проводили каждое свободное мгновение рядом – или почти каждое. А потом его состояние стало ухудшаться. Сначала он выплёскивал на неё своё раздражение. Она терпела, хоть и обижалась, плакала потом в кухне, но никогда не отвечала ему недобрым словом. А потом началось поистине ужасное.
Она поняла, что значит жить с наркоманом, ещё хуже – с наркоманом, который пытается стать нормальным человеком. Взамен он стал безумцем. За какие-то пару дней он изменился так сильно, что порой она сомневалась: случается это всё с ней на самом деле или она спит, грезит, бредит? Изменения коснулись всего. Он отощал. Кожа его побледнела как у мертвеца и была вся сухая и жёсткая, как наждачная бумага. В лице не было жизни; в заострённых чертах затаилась мука. Глаза были налившимися кровью, с огромнейшими чёрными кругами под ними. Даже цвет его глаз, ей казалось, изменился: стал вместо серо-голубого грязно-блекло-голубым. И они выделялись на его лице, особенно сильно, когда он злился. Лекси порой это пугало.
Что было гораздо, во много раз хуже – он стал совсем другим характером. Она понимала, что прежний Форт прячется где-то внутри и когда-нибудь снова покажется снаружи. Пока же её Форта заменило существо с характером переменчивым, как воды океана. Он то был спокоен, как удав, не видел и не слышал её, и у неё не получалось до него достучаться. В такие моменты, правда, было легче всего заставить его нормально поесть или помыться. Он был абсолютно послушен ей. Но в таком состоянии он бывал редко. Чаще всего он корчился на полу, изрыгал проклятия, бился головой, сдирал с себя кожу, рвал волосы – словом, делал всё, что вызывало полнейший ужас у Лекси. Какое-то время Форт берёг её от этого зрелища; он запирался в комнате, баррикадировался, так что она не могла попасть внутрь. Зато она прекрасно могла слышать его вопли, его мольбы помочь ему, жестокие проклятья – чаще всего на её голову. Она с ума сходила от страха, от боли за него. Стивен, которому она незамедлительно позвонила, немного, но всё же успокоил её, сказав, что это – обычное дело. Он уже давно ждал этих признаков и потребовал, чтобы она отчитывалась ему каждый день о том, что происходит с Фортом. И она каждый вечер звонила Стивену, подробно, прерывающимся голосом быстро-быстро рассказывая обо всём. Часто она сбивалась и теряла мысль, а порой и вовсе не слышала, что ей отвечает Стивен: она разговаривала с ним и одновременно прислушивалась к тому, что происходит с Фортом.
Так продолжалось меньше недели. Потом Форту надоело одиночество, и он пришёл к ней. Лекси была так рада, когда, наконец, услышала, как дверь его комнаты открылась. Он вывалился оттуда с бешеными от страдания глазами, полз на коленях, а когда она подбежала к нему и тоже упала на колени, вцепился в её юбку и плакал долго-долго, умоляя никогда не оставлять его больше. Она поклялась, что не оставит.
Но с каждым днём становилось всё мучительнее. Она не знала, как бороться с его болью; его так скрючивало на полу, что она сама едва не кричала от невозможности хоть как-то ему помочь. Она пыталась остановить его, хватала за руки, которыми он калечил себя, но тогда ей доставалось: Форт едва ли понимал, что делает. В моменты приступов у него было столько сил, что он запросто мог раздавить руками, например, пульт управления. У Лекси после такой неравной и бесполезной борьбы с ним оставалась куча синяков на теле.
Она отрезала себя от остального мира. Ей звонила Трейси, настаивая на встрече; она по голосу слышала, что с Лекси творится что-то неладное, и очень хотела помочь. Но Лекси боялась уйти, боялась оставить Форта хоть на минуту. Как бы он без неё справился?.. И она радовала себя короткими беззаботными разговорами с Трейси по телефону. Она попросила подругу, чтобы та не задавала вопросов, а просто говорила с ней о чём-нибудь хорошем. Трейси не стала спорить. А один раз Трейси передала трубку Этану.
– Лекси, милая, держись там. Я знаю, что происходит, – сказал он сходу.
Лекси не удержалась; слова были простыми, прозвучали как-то обыденно, но они так растрогали её, что она разрыдалась прямо в трубку и потом ещё долго слушала неумелые утешения Этана.
– Брось ты его к чёртовой матери, – посоветовал он ей под конец. – Он безнадёжен. Все наркоманы безнадёжны. Он столько раз пытался завязать, и ни хрена у него не вышло. Не порти себе жизнь, Лекси. Уходи, пока можешь.
– Он же твой друг…
– Ты мне тоже друг, – резко заявил Этан. – Ему уже не поможешь, а ты – молодая, здоровая, и у тебя вся жизнь впереди. Выбрось дурь из головы и уходи. Потом по уши в это дерьмо закопаешься и уже не вылезешь.
– Я ему нужна, – вытирая слёзы, твёрдо сказала Лекси.
– Долбаная жертвенность, – прорычал он. – О себе подумай!
Она бросила трубку. Этан больше не звонил, а Лекси старалась не вспоминать его слова. В глубине души она понимала, что он прав. К тому же, она всё равно уйдёт совсем скоро. Стоит ли задерживаться для того, чтобы испытывать поминутно страх, горе, обиду? А потом она как-то поняла: да, стоит, потому что она его любит. И с тех пор ничто уже не могло поколебать её уверенность.
Она стойко переносила все жестокие слова и говорила с ним даже тогда, когда Форт не желал её слушать. Она ухаживала за ним, как за больным: конечно, когда в её силах было к нему подступиться. Но ему не становилось лучше. Стивен в один из дней понял её отчаяние и непререкаемым тоном потребовал, чтобы Форт ложился в клинику. Она, конечно, не была против. Они с Фортом не хотели этого прежде, потому что думали: тогда у них останется слишком мало времени, чтобы проводить его вместе. А теперь они проводили почти всё время вместе, но Форт едва ли это осознавал, а ей такое времяпрепровождение вообще не приносило радости.
Форт, однако, выл как раненный зверь, когда его пришли увозить. Лекси боялась, что его не удастся вытащить из дома, но бороться против трёх сильных мужчин Форту не удалось. Он слишком ослаб.
В клинике ему стало легче. Да и на сердце у Лекси тоже стало гораздо легче. Она теперь знала, что под наблюдением ничего страшного с Фортом не случится. И она всё равно была с ним каждый день. Он, конечно, часто выгонял её, но тогда она пережидала вот в этой самой комнате, а потом снова приходила и сидела у его кровати.
Её безмерно радовало, когда он первый начинал с ней говорить. Огорчало только то, что она не знала, как ей так ответить, чтобы он не разозлился. Порой она его совсем не понимала; как ни старалась, не могла догадаться, что он имеет в виду. Когда же понимала, что он жалуется на боль, на то, что превратился в жалкого червяка, на свои эмоции, над которыми разучился держать контроль, – то начинала утешать его, уверять, что всё скоро наладится и нужно только потерпеть. А он гневно кричал на неё – вновь и вновь.
В последние несколько дней стало совсем худо. Казалось бы, он медленно, но верно шёл на поправку. Таких чудовищных приступов, когда он катался по полу, больше не было; даже настроение его стало более устойчивым. Зато он помрачнел. И с чего-то начал сомневаться в ней. Это обижало Лекси больше всего. Она не могла сдержать рыданий, когда слышала его необоснованные обвинения. «Я тебе не нужен», «Ты меня жалеешь, но не любишь», «Лживая лицемерка» – как же её всё это ранило! Чем она заслужила к себе такое отношение? Своей безграничной преданностью? Своей непрекращающейся заботой?..
На часах было уже пол седьмого. В жалости к себе Лекси проводила очень много времени. По сути, чем ещё ей было заниматься? Она ни о чём не могла думать, как о Форте и об их отношениях. А впрочем, были ли ещё эти отношения?..
Но ей приходилось заморачиваться и другими вещами. Так, у них в квартире прорвало трубу, и соседку снизу, миссис Каппет, затопило. Она была словно разъярённая фурия и доставала их каждый день своими криками да «пинками» поторопиться и наладить чёртову трубу. Кроме того, заплатить ей за ущерб. Арендодатель, как назло, уехала куда-то отдыхать. И Форт именно в этот момент превратился в своё слабое подобие. Так что эта проблема полностью свалилась на плечи Лекси. Она никогда ничем подобным прежде не занималась; пришлось побегать, нанять за приличные деньги рабочих, чтобы поставили новую трубу да за самый короткий срок, потому что в комнате неистовствовал Форт, а ей совсем не хотелось, чтобы об этом знали другие. Но хотелось ей того или нет, а истошные крики Форта скрыть было невозможно. Должно быть, весь дом о них знал. А когда Форта увезли, к ней пришла миссис Каппет. Она боялась приходить раньше из-за Форта. Показавшаяся Лекси сперва злой старушка так искренне её поддержала, что Лекси расклеилась перед ней и снова разрыдалась. Они проговорили с соседкой всю ночь и к утру по-настоящему подружились. Миссис Каппет, конечно, простила ей эту историю с трубами и уже не требовала никакой платы за ущерб. Старушка не могла приходить каждый день (своя семья, здоровье), а Лекси чуть ли не все дни и ночи проводила в клинике с Фортом, но иногда им удавалось встретиться, и для Лекси каждый приход миссис Каппет был истинной радостью.
А ещё однажды Лекси увидела на улице Эми. Она каким-то чудом ускользнула из поля зрения девушки незамеченной. Эми, должно быть, была на неё очень рассержена. Форт не успел закончить её портрет. Лекси как могла объяснила, что Форт не сможет взяться за портрет в ближайшие месяцы, но, возможно, когда-нибудь потом… Эми была в ярости, наверное, и потому, что Лекси на все вопросы о том, что с Фортом не так, почему он не может работать и почему не может хотя бы сам всё объяснить, отвечала уклончиво. А возможно, она злилась на неё из-за брата. Последние занятия с Джоном прошли из рук вон плохо. У Лекси мысли были где угодно, но только не в испанском. Джон, в конце концов, всё понял, попросил отца рассчитать её досрочно и отпустил. Но она видела, как он переживает за неё. Лекси знала, что выглядит неважно: иногда она даже боялась взглянуть на себя в зеркало. Что, если она стала такой же измождённой, как Форт? Что, если по ней видно всё, что она переживает?..
Лекси прерывисто вздохнула и вновь поглядела на часы. Начало восьмого. Уже можно было идти к Форту. Она тихонько встала и неслышно прошла к нему в палату. Он свернулся в клубок, как обиженный ребёнок, и смотрел пустым взглядом вперёд. Лекси подошла к нему, присела рядом на кровать, помолчала некоторое время, глядя туда же, куда он – на однотонную стену. Потом она посмотрела на него, протянула руку к его лбу, убрала разметавшиеся пряди.
– Я всегда буду рядом, – негромко, но твёрдо, произнесла она.
– Зачем?
Она даже удивилась, что он ей ответил. Обычно в таком состоянии из него слова было не выудить.
– Я люблю тебя, вот зачем. Мне больно смотреть на твои страдания.
– Неправда.
Лекси проглотила обидную фразу. Пожалуй, она даже привыкла к этому.
– Ты только и думаешь, как бы отвязаться от меня поскорее, – продолжал Форт. В голосе его начинала появляться желчь. Лекси прикрыла глаза, глубоко вдыхая и выдыхая. – Я устал видеть ложь в твоих глазах.
– Ты не смотришь мне в глаза, – с горечью ответила она.
И правда: Форт уже давно стал избегать встречаться с ней взглядом.
– Я всё вижу. Ты лжёшь мне. Лучше бы я тебя никогда не встречал.
– Хочешь, чтобы я ушла? Хорошо, – сдержанно сказала она, хотя внутри её всю трясло. – Наверное, тебе на самом деле без меня будет лучше.
Впервые она ответила ему тем же, но и сама знала, что угрозы её несерьёзны. Она встала и пошла к двери, почти уверенная, что Форт её позовёт. Но он хранил молчание.
