Текст книги "Путешествие по Советской Армении"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

Мы побежали на огонек, а за нами, над горизонтом, почти обдавая нас жаром, словно опахивая теплым, нагретым воздухом полей, выкатывался огненный ободок необыкновенно большой луны. В колеблющемся двойном свете, в острых рембрандтовских очертаниях перед сельсоветом двигалась и волновалась толпа. Из сумрака в свет выступали, озаряясь с внезапной яркостью, то круглое молодое лицо с темными щеками, в которых угадывался густой, почти кирпичный румянец; то морщины, бесчисленные, лучеобразные, сухого старушечьего лица с опущенной низко повязкой. Но больше всего было лиц женщин среднего возраста – и это были, наконец, желанные нам «асланы». Невольно замедлив шаги, мы вступили в круг неверного двойного света.

И женщины ждали нас, – ждали нас, как и мы их. Есть в человеке лучшее, непередаваемое, – то внезапное чувство кровной внутренней близости, которое роднит вдруг городского жителя, давно отошедшего от земли, с его народом. Серьезные, хорошие, простые женщины обступили нас. Прохладный ветер обсушил пот с их щек, но еще не остудил жара их разогретых рук, державших тяпки, лопаты, – они пришли сюда прямо с места работ. От них веяло могучим теплом, и каждой хотелось протиснуться поближе к вам и рассказать о себе, очень много рассказать о себе, очень много рассказать, кажется, конца нет, сколько рассказать, но когда до нее доходила очередь, каждая внезапно теряла слова.

И туго, по одному, доставались нам эти слова: зовут Дардо, или Гюлизар, или Нубар; тридцать лет, тридцать два года, двадцать восемь; муж на фронте, пишет, пропал без вести; четверо детей, четверо детей, четверо детей, – средних лет армянка непременно имеет не меньше четверых, а за сорок – восемь, девять, и это не только в деревне, это и в городе; учатся дети, маленький – в яслях; двести, полтораста, сто восемьдесят трудодней (в середине лета!). Как работается? Трудно, конечно, ну, да время военное, нельзя, чтобы легко, никому не легко. Раньше на полях не умела, – сейчас все могу, любое дело дай – сделаю…

Почти счастьем для них была эта беседа в черноте ночи, при мигающем от ветра свете лампы. Разные – и неуловимо схожие: схожие той человечностью, твердостью, добротностью в чертах, крупных и грубоватых, какая дается большой жизнью. Вся тяжесть времени, весь ответ за урожай, за честь родной земли, за славу своей республики легли на эти плечи, на эти руки, протягивающиеся к вам со всех сторон, чтобы пожать вашу руку. И с великою нежностью и уважением жмешь их одну за другой – крепкие, шершавые, теплые; а они всё тянутся и тянутся, и улыбки стали детскими, дружелюбно сияют глаза… Не подвели эти руки! Славные дочери народа недосыпали ночей, недоедали куска, но не пропало у них ни одно колхозное зерно, ни один колосок в поле. И когда-нибудь о них, «асланах» Армении, как о наших бойцах на фронте, сложат в народе и славой овеянные былины и бессмертную славу мраморных памятников.

Аштарак – это исходная точка для армянского туризма. Можно сделать сотни прогулок из него, пешеходных, верховых и автомобильных, всякий раз возвращаясь сюда на отдых.

В пяти километрах от него, к юго-западу, лежит богатое селение Ошакана, в кудрявых садах, с таким же красивым и старым мостом и арычками, бегущими вдоль улиц. Не доезжая до него, у края шоссе, – «колонна Морика» (Маврикия), VII века, на высоком постаменте. Тут же в Ошакане находится и гробница погребенного в 440 году создателя армянского алфавита, крестьянского сына, ставшего одним из ученейших людей своего времени, Месропа Маштоца. До V века армяне пользовались разными письменами – греческими, сирийскими, персидскими. В начале V века сирийский священник Авель привез в Армению от сирийского епископа Даниила составленный им для армян алфавит; но когда попробовали обучать ему, то оказалось, что много армянских звуков не нашли себе в этом алфавите места, и живая армянская речь не уложилась в него. Тогда поехал в Сирию армянский епископ Месроп, побывал в других местах, в Греции, и по возвращении составил алфавит, живущий и до сих пор [145]145
  О Месропе Маштоце, изобретателе армянского алфавита, имеется большая литература. О нем упоминают древние историки Корюн и Моисей Хоренский. О самом изобретении алфавита см. на армянском языке труд Исаака Арутюняна, «Армянские письмена» («Хайоц гирэ»), изданный в Тифлисе в 1892 году. На русском языке см. книгу акад. Я. А. Манандяна «Месроп Маштоц и борьба армянского народа за культурную самобытность», Армфан, Ереван, 1941.


[Закрыть].

В очертаниях армянских букв, если глядеть на них непредубежденным взглядом художника, а не лингвиста, есть что-то до странности, до совпадения отдельных букв схожее с коптским алфавитом. А корни его уходят в большую глубину веков – к иероглифам.

Дальше, к югу от Ошакана, – древнейший город Эчмиадзин с его известным на весь мир памятником древней архитектуры: знаменитым круглым храмом Звартноц (в переводе «Храм бдящих сил»), построенным в 640–660 годах, от которого, как и от дворца рядом с ним, остались один фундамент и осколки плит. Звартноц был раскопан впервые в 1902 году, а предположительно воссоздан в рисунках и моделях, в его трехъярусной, почти вавилонской, симметрии покойным архитектором Тораманяном. Развалины и музей при них – далеко за городом: в самом же городе – красавицы церкви VII века, Рипсимэ и Гаяне, и более поздняя, Шохакат. Церкви отлично сохранились, их содержат в музейном порядке, и стройные пропорции их, удивительно компактные в своем почти инженерном (ничего лишнего!) изяществе, так сроднились с местным окружением, что жители уже вряд ли их и замечают. А жители Эчмиадзина – это колхозники богатейшего и знатного колхоза «Анаствац», в переводе «Безбожник». Расположились они – полями, домами, колхозными пристройками – лицом к лицу с высоким и суровым монастырем Эчмиадзина, в прошлые века бывшим центром национального и религиозного единства армян-грегорианцев; высшее духовное лицо церковной иерархии, католикос, обычно жил в Эчмиадзине. Монахи были привилегированным сословием, С монашеским духовным чином «вардапет» (означающим «архимандрит», но часто понимаемым, как ученое звание), по большей части с высшим образованием, защитившие докторскую диссертацию, обладатели научных трудов, они жили в кельях, работали в прохладных, просторных, удобных залах библиотеки и музея, чувствуя себя хозяевами и ни в чем не нуждаясь. Они кропотливо десятки лет собирали, изучали, классифицировали, описывали древние памятники, миниатюры, изделия кустарей. Своя монастырская типография печатала их труды. Так был создан Месропом двенадцатитомный каталог армянских рукописей, а Гарегином – исследование об армянских миниатюрах. Темный силуэт монастыря встает за высокой стеной; вокруг него – сад, искусственный пруд, чинные, монастырские «службы». Эчмиадзин, – как пишут в книгах и как обычно думают туристы, – очень древен; собор был впервые построен в IV веке. Но от этого первого собора осталось только несколько камней в стене после новой капитальной постройки VII века. А в последующие века собор перестраивался не один раз, купол его – уже нового времени, колокольня поставлена в 1658 году, так что общий подтянутый, нарядный вид Эчмиадзина, каким мы его знаем, – все это уже XVII век.

В Эчмиадзинском районе произошли большие экономические перемены, быть может, более глубокие, чем в других районах Армении. До Великой Октябрьской социалистической революции эчмиадзинские крестьяне были батраками на монастырской земле, потому что здешняя земля принадлежала монастырю. Они трудились и урожай собирали для монахов, живших сытой и выхоленной жизнью господ. Сейчас Эчмиадзинский район – один из крупнейших товарных районов в Армении. Только под хлопком у него тысячи гектаров. И урожайность хлопка в этом районе исключительно высока. Здешние колхозы дают много зерна и винограда государству, а колхозники славятся своей зажиточностью и культурой труда. Значительная часть награжденных орденами Ленина по сельскому хозяйству Армении – эчмиадзинцы.

В Эчмиадзине расположен большой совхоз с высокой техникой, с огромным разнообразием продуктов. Эчмиадзинцы ввели интересные новшества. Заглянув, например, в совхоз № 3, видишь между виноградными лозами бесчисленными рядами поставленные белые колонки с протянутой проволокой. Сперва они кажутся деревянными, но это не дерево, а бетон. Совхоз впервые начал отливать вместо деревянных колышков столбики из бетона, причем делает это тут же у себя; они заменяют деревянные, служат дольше, выделываются легче, стоят дешевле. Вообще тут уже сами крестьяне начали широко пользоваться местными стройматериалами и вводить их в свой быт.

Приехавшему в Эчмиадзин надо обязательно объездить интересные места, лежащие неподалеку. Займет это несколько часов и по разнообразию впечатлений, сменяющих одно другое, не даст утомиться.

Вот в углублении между холмами – очень красивое озеро Айгер-лич, небольшое, окруженное зеленью. У самого озера и на горе над ним – одно из прелестнейших сооружений в Армении, маленькая гидростанция. В ней всего два генератора (в 150 и 450 лошадиных сил) и пять насосов. Но работа ее очень остроумна: взяв по проводам энергию у вод Севана и Раздан, она этой полученной электроэнергией сама берет воду из Айгер-лича, перебрасывает ее снизу вверх – сперва на первый ярус, где проведен «нижний канал», потом еще выше, на второй ярус, где растекается «верхний канал». Так маленькое озерко, загнанное между горами в яму, питающееся подземными водами Арагаца, выбрасывает свои воды наверх, чтоб напоить лежащую выше него землю. Вкус его воды отдает солью, но в озере очень много жирной и крупной рыбы, на дне растут всякие мхи, рыба объедает их и нагуливает жир.

Подойдя к насосам, видишь, как уходят эти насосы прямо в зеленоватую прозрачную воду и сосут ее; в зеленом фосфорическом сиянии воды пляшут десятка два мелких рыбешек, и забавно видеть их рядом с великолепной техникой в машинном зале. Поднявшись на третий ярус, видишь этих рыб-путешественниц, втянутых насосом; они весело плавают взад и вперед в каменном коридоре канала, где ждет их неминуемая гибель, – ведь стены и дно здесь лишены всякой питательной растительности. Станция содержится в чистоте и холе, как часть пейзажа. Садовник поливает цветочные гряды, убирает осенью цветы в оранжерею, стрижет деревья, метет дорожки.

Дальше мчится машина, к Октемберяну, и тут в древний холмистый пейзаж врывается новое видение: несколько зданий, разбросанных на горе. Длинный открытый корпус, похожий на внутренность большой машины, с которой сняли покрышку. Все его части обнажены, стоят прозрачным силуэтом без стен, есть только крыша над ними. Это гераниевый завод, построенный в 1937 году. Производство его опасно, – опасно от сильного аромата герани, который в своем сконцентрированном виде может отравить, одурманить рабочего. Вот почему весь завод – на открытом воздухе. Гераниевое масло – одна из необходимых эссенций при выработке парфюмерии, духов. Ряды змеевиков с холодильниками, перегонная труба, – ее загружают 350 килограммами зелени герани, закрывают, пускают в нее 75 литров пара в минуту, выпаривают эфиры и масло, которые идут наверх и охлаждаются при помощи холодильников. Особый аппарат, носящий поэтическое название «флорентийского сосуда», отделяет масло от воды. Из «флорентийского сосуда» оно идет в лабораторию на обработку. На гераниевых плантациях режут сырье: самая «жирная» резка в сентябре, потом вторая, через две недели. Гераниевое масло – дорогой продукт. В лаборатории, если хотите, дадут вам понюхать эту драгоценность, – и вы отшатнетесь, заткнув нос: фу, какая гадость! Но мастер, улыбаясь, подведет вас к молчаливым, не работающим в этот поздний месяц осени, машинам. Он отвернет какую-то трубку, через которую выливалась два месяца назад вода, простая вода, не масло, и даст вам понюхать эту трубку. Нежный, сладкий, томный аромат душистого цветка приятно охватит вас, и вам захочется дышать и дышать им. «Во всем мера нужна, и для нашего ограниченного обоняния тоже есть своя мера вещей», – философски скажет молоденькая армянка-лаборантка.

Возвращаясь в Эчмиадзин, вспомним людей, родившихся и выросших тут или связавших с этими местами важный период своей жизни.

В 1864 году здесь, в семье пекаря, родился Ованнес Иоаннисян[146]146
  Ованнес Иоаннисян (1864–1929) – родился в Эчмиадзине, в семье крестьянина-пекаря. Учился в Ереване, кончил московский Лазаревский институт, потом Московский университет (1888). Много переводил с европейских языков на армянский. В 1887 году вышел первый том его стихов, в 1908 году – второй том. В Армении издается собрание его сочинений. В 1944 году был торжественно отпразднован юбилей О. Иоаннисяна.


[Закрыть] – старый армянский поэт и переводчик, культурный деятель, проложивший путь классическому поэту Армении Ованнесу Туманяну. Здесь всего несколько лет назад умер старый ашуг Ширин, доживший до девяноста лет. Отсюда родом замечательный большевик Г. А. Атарбеков [147]147
  Атарбеков Георг Александрович (1891–1925) – родился в Эчмиадзине, в 1908 году вступил в РСДРП, учился в Московском университете, где вел партийную работу и был арестован. Вторично арестован в начале первой мировой войны в Тбилиси, бежал. В 1917 году – член подпольного комитета большевиков, принимает участие в подготовке Октябрьского переворота. До 1919 года – на Северном Кавказе, председатель северокавказской Чека; в 1921 году подавляет дашнакское контрреволюционное восстание. После советизации Грузии руководит РКП; член президиума Закавказской контрольной комиссии. Погиб при аварии самолета вместе с тт. Мясниковым и Могилевским 22 марта 1925 года.


[Закрыть], погибший при аварии самолета вместе с А. Ф. Мясниковым[148]148
  Мясников Александр Федорович (1886–1925) – литературный псевдоним Мартуни, родился в Нахичевани на Дону, кончил юридический факультет Московского университета, в 1906 году вступил в РСДРП, в 1906–1908 годах работал в Баку, в 1909–1914 годах – в Москве (был одно время секретарем Московского комитета партии). В период первой мировой войны ведет большевистскую пропаганду в армии. Во время Октябрьской революции был председателем ревкома Западной области; затем – командующий войсками Западного фронта; в 1919 году – заместитель председателя Совнаркома Белоруссии. С 1921 года – секретарь Закавказского крайкома ВКП(б), редактор «Зари Востока», член ЦИК СССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б) с XIII съезда партии. Литературная деятельность под псевдонимом Мартуни шла по двум линиям – публицистической и литературоведческой. Мясников – армянский критик-марксист. Известны его статьи об О. Туманяне, М. Налбандяне, А. Цатуряне и др. Погиб при аварии самолета 22 марта 1925 года.


[Закрыть]. Это о нем чудесно сказал старый Акоп Акопян в 1925 году:

 
ГЕВОРК АТАРБЕКЯН
 
 
О смелом Ваагне,
Рассеявшем тьму,
Легенду пронес человек:
Он в пламени вырос,
Он умер в дыму, —
Ты тоже такой, Атарбек!
 
 
Я видел, как ты
С зеленеющих гор
Детенышем тигра сходил.
Я видел, как ты,
Рассекая простор,
Орленком над миром парил.
Я видел, как ты
В нарастающий бой
Летел, обгоняя коней, —
Пожар трепыхал
Над твоей головой
Кровавой прической твоей.
 
 
Ты умер.
И жизнь твою
Ветер замел, —
Твой голос
Уже не зовет…
Так спи же, товарищ,
Как мертвый орел,
На склонах советских высот[149]149
  «Антология армянской поэзии», стр. 566.


[Закрыть].
 

(Перевод М. Светлова)

Жители Эчмиадзина обязательно упомянут и профессора Вагана Рштуни, доктора исторических наук, работающего в Ереване, потому что в районах особенно гордятся своими земляками-учеными. Но о чем вам непременно с большой гордостью расскажут, так это о пребывании в Эчмиадзине в течение нескольких лет подряд замечательного советского полководца, героя Великой Отечественной войны и блестяще образованного человека – Ивана Христофоровича Баграмяна, тогда еще скромного командира полка.

Иван Христофорович родился в Азербайджане, в Гяндже, и там же получил первое свое образование – в техническом железнодорожном училище. Когда началась первая мировая война с Германией, он пошел добровольцем на фронт, пройдя в Ахалцихе в запасном батальоне суровую военную подготовку. С того времени, как рассказывает сам Иван Христофорович, сохранилось у него знание «военных азов» – полевого устава строевой подготовки, шагистики, ружейных приемов, обязанностей часового, разводящего, караульного начальника службы, часового и подчаска полевого караула, дозора и секрета. Юношей прошел он с маршевым батальоном через Персию, девятнадцати лет окончил в Тифлисе школу прапорщиков, а во время Октябрьской революции назначен был в 1-й Армянский конный полк младшим офицером эскадрона. Он сражался во всех боях, связанных с обороной Сарыкамыша и Карса; был участником «Майского восстания» 1920 года на стороне большевиков, был арестован дашнаками, отсидел при них в тюрьме в Джалал-оглы (сейчас Степанаван) и Александропольском каземате. После установления советской власти в Армении 1-й Армянский конный полк был частично включен в состав советских частей; враждебные советской власти офицеры были изъяты из полка или бежали. В числе четырех преданных революции офицеров был оставлен в полку и И. X. Баграмян, участвовавший со своим полком в борьбе за установление советской власти в Грузии. Именно в те годы, командуя полком, провел Иван Христофорович несколько лет в Эчмиадзине. Казалось бы, он уже так много успел пережить, такая богатая и полная событий жизнь уже была за его плечами с тех пор, как мальчиком семнадцати лет он пошел на фронт в 1915 году. А между тем это было лишь первым этапом жизни замечательного полководца, у которого впереди были участие в разработке плана взятия Ростова, участие в операции освобождения Ельца, прорыв линии немцев под Жиздрой, участие в Орлово-Курской операции, участие в очищении Белоруссии, в составлении плана взятия Кенигсберга, наконец – Землянская операция, знаменитый прорыв к морю – блестящие вехи в истории Отечественной войны. Но Иван Христофорович не меньше своих земляков любит вспоминать «эчмиадзинское время», когда он был скромным командиром полка. Именно в этот период, при командовании полком сложились и развернулись лучшие качества будущего маршала И. X. Баграмяна: его умение чувствовать и понимать солдата, умение воспитывать и выращивать людей, относиться к ним с огромным душевным тактом, привязывающим сердца подчиненных и характерным для атмосферы именно пашей, Советской Армии. Сам И. X. Баграмян, рассказывая о себе, говорит, что командование полком было интереснейшим этапом его жизни.

Вернемся опять в Аштарак, чтобы проделать уже другую прогулку, совсем в обратную сторону. В Эчмиадзин мы ехали вниз, на юг, к железнодорожной магистрали Ереван – Тбилиси. Сейчас поднимемся кверху, на север, к воздушному Спитакскому перевалу, по которому уже перестают ездить (он заменен более удобным и коротким); но и сейчас хорошо повидать его, окунуться весной в океан заливающих его ярких цветов, а осенью в колючую разреженную прохладу воздуха и кинуть взгляд вниз, на зеленую бездну, из которой вознесся он десятками кружевных петелек-зигзагов.

К Спитакскому перевалу уходит от Аштарака, непрерывно повышаясь, Апаранское шоссе. Вдоль него – красивые деревни Мугни, Карби, Аликочак, Верхний Апаран. С каждой из них что-нибудь связано: в Мугни разыгрались события, описанные Перчем Прошьяном в романе «Из-за хлеба»; в Апаране – высоко в горах – укрывался герой романа Абовяна «Раны Армении» с кучкой своих товарищей. В каждом селе – исторические памятники, замечательные церкви; и на фоне древней классической архитектуры, не уступая ей, гармонично сливаясь с нею, стоят жемчужинки новой архитектуры, возникшие за время войны: оформленные родники. Если в Аштараке мы видели строгий «триптих» с тремя треугольными крышами, то в Мугни – башенка с плоской, расширяющейся наверху вершиной, урезанной горизонтально и опоясанной под карнизом красивым геометрическим орнаментом, а вокруг крана почти единственное украшение этой башенки-родника – богатый медальон-барельеф. Эти два родника резко несхожи. Когда же вы видите третий, в селении Карби, то не можете не поразиться разнообразием архитектурных замыслов в оформлении родников, потому что новый уже резко отличается от первых двух. Это богатейший «коринфский» стиль, если можно применить сюда понятие греческого ордера. Тоже «триптих», но не скупой и строгий, как в Аштараке, а декоративно разросшийся. Центральная стена в двух полуарках, под треугольником крыши с остро приподнятыми, как у китайских пагод, краями; два боковых фасада – на четырех колоннах, с пышными подушками под сводами крыш, уже не треугольных, а прямых. Родник на площади, прямо против развалин церкви, как молодой новый побег от сухого, голого пня старого дуба. Неподалеку от него – ярко побеленный клуб. Карби – богатое село, со своей интеллигенцией.

В середине 40-х годов я как-то заглянула в клуб – поглядеть, чем жили в ту пору жители Карби. На стенах клуба висели так называемые «ильичевки» с отчетами колхозных бригад. На длинном столе, покрытом красным кумачом, лежали книги: «Фронт» Корнейчука на армянском языке, только что переведенная книжечка очерков Елены Кононенко, большой том Ованнеса Туманяна со вложенной в него кем-то закладкой; «Давид Сасунский»; Абов – брошюра. При клубе было несколько кружков: литературный, агротехнический, политграмоты, русского языка, песни и пляски, драматический. Можно было, взяв отчетную тетрадь со стола, увидеть перечень прочитанных здесь лекций и докладов. Сколько народу посещало эти доклады? В отчетной графе о посещаемости стояли цифры, – на последнем докладе было 84 человека, а предпоследний доклад – о женщине в Отечественной войне – пришли слушать 104 человека – предельная цифра, если вспомнить тогдашний размер клубного зала и объем трудовой нагрузки колхозника. И все это, казавшееся в те годы целой революцией, сейчас кажется незапамятной стариной. Дворцы выросли на месте побеленных хибарок, и в этих дворцах сами колхозники читают доклады, а приезжающие сюда академики проводят научные конференции.

В Карби вы опять вдыхаете знакомый вам, очень разреженный горный воздух, – здесь начинается горная зона. Чем дальше, тем меньше деревьев; за старинным мостом они пропадают вовсе; справа и слева отлично обработанная черная, жирная зябь, простор по обе стороны, хрустящий в зубах ветер, – как хлебная корочка. Сверху, из Апарана, ползут навстречу грузовики с грубой желтоватой капустой; кочаны ее, наваленные на грузовик, кажутся огромными желтыми биллиардными шарами. Самый воздух желтеет, пронизанный холодным солнцем. Аликочак – россыпь домов, ива над камнями, по которым стеклянно журчит ледяной родник, подобие парка культуры и отдыха, вокруг него молодые деревца, клумбы, выложенные кругляками, цветы вокруг маленького водопада. Квадратные овины с высоким, уложенным овально, в форме яйца, стогом соломы на крыше и с черной, жирной пирамидой кизяка, возвышающейся рядом. Дальше в горах – неожиданно великолепная стальная мачта, – это проходит своей дорогой сквозь ущелья и перевалы кружевная линия передачи Дзорагэс. Вообще в Армении на самых, казалось бы, пустынных местах вас встречают одинокие великаны-путники – столбы, несущие провода. Они шагают через пропасти и обрывы, по равнинам и оврагам, вдоль рек и через реки, шагают по-разному: одни – прямые, строгие, четкие, другие – нарядные, раскидав в обе стороны кружевные руки.

За Аликочаком – россыпи камней справа и слева.

Прошел старый облезлый верблюд, качая поклажу. Облака, тени на небе, белые пятна снега в горных расщелинах, пустынно, опять камни. Верхний Апаран, центр Апаранского района, культурнее и обширнее Аликочака. Здесь построен уж третий сыроваренный завод, строится свой кинотеатр, оформлены по проекту Г. А. Таманяна два родника, а действуют целых восемнадцать; ледяная, живительная горная вода, сладкая на вкус, – ее вам подносят в запотелом стакане, как угощение. Воздух слишком разрежен для жителя низин, – с непривычки хочется спать, судорожно зеваешь, заглатывая чудный, бодрящий холодок. И так хорошо на этой суровой высоте, что невольно припоминается давнишняя встреча внизу, под Ереваном, в переселенческой деревушке Новый Апаран (Нор-Апаран).

Наверху в Апаране и от скудости почвы, и от очень большой высоты, и от недостатка хорошего жилья крестьянам всегда жилось плохо, и до революции про Апаран говорили, что это «классическая страна нищеты». В годы 1939–1941 оттуда переселили вниз, под Ереван, четыреста наименее обеспеченных семей. Переселили в заранее построенные, прекрасные, двухэтажные коттеджи, отвели хорошую землю. Я заехала в этот новый колхозный поселок летним вечером. Прямо перед домами колыхалась высокая пшеница. Дети на земле поддерживали огонь в очаге, на котором в котле варился ароматный «спас». Детям было весело. Но старик-дед скучал по Апарану. Ему тут, внизу, как он пожаловался, «воздуху не хватало».

Переселяя вниз горных жителей, советская власть в Армении неустанно поднимает экономику самого Апарана. Здесь в 1941 году были поставлены две первые микрогэс, по 12 лошадиных сил каждая. Непременно надо обойти Верхний Апаран – посмотреть его знаменитые родники, несущие из-под камней драгоценную чистую воду с Арагаца. Возле них заболочено, – это место рождения речки Касах, той самой речки, которая потребовала возле Аштарака замечательного старинного моста с большими пролетами. Прямо над истоком Касаха, на скале, стоит прямоугольная древняя базилика IV века с маленькой двустворчатой дверью, украшенной растительным орнаментом и фигурами двух барашков. В Верхнем Апаране и строят, и ведут археологические раскопки, и перевыполняют план по главной отрасли местного хозяйства – скотоводству. Построили только за последние годы четыре новые школы, много каменных домов для крестьян, кое-где еще зарывшихся в норы своих древних землянок. В 15 километрах отсюда копают карьеры прекрасного мрамора, на полянах вокруг сажают «лорх», которым славится весь район, капусту. В ущелье на реке, возле деревни Мулки, стоят две красивые микрогэс; они дают энергию и Верхнему Апарану и Мулки, местной мельнице кирпичному заводу, всем механическим установкам, радио, телефону. Небольшой напор, канал длиною в один километр, запертые на замок две колонки – и всё.

На памяти апаранцев нет в прошлом своих «знатных» людей. Подумав напряженно, отвечают вам, что отсюда родом гусан Ашхуж («Резвый») и ученый «вардапет» Беник. Зато десятками назовут они вам людей, трудом и делами которых гордятся сейчас.

Дальше, за Верхним Апараном, шоссе взвивается вверх к Спитакскому перевалу.

Так медленно в широких просторах плывут горы по обе стороны шоссе, перемещаясь едва заметно для глаза, что быстрота вашего собственного движения перестает восприниматься. Начинается холод – настоящий, до озноба. Вдруг впереди в яркой синеве неба нечто неправдоподобное, фантастическое: выскочили фигуры огромных коней разного цвета – рыжие, красные, черные, белые. Кони стоят на пьедесталах в виде крендельков: скачущие ноги, передние и задние, подогнуты друг к другу восьмерками; головы крепко взнузданы и упираются подбородками в грудь; хвосты, взвиваясь, закругляют, как скобки, эти странные статуи, полные напряжения и силы. Но автомобиль заворачивает за угол, видение исчезает. Вы въехали в новое село.

На первый взгляд оно походит на все апаранские села: те же плоскокрышие дома, пирамиды кизяка. Но от апаранских сел его отличают странные украшения на домах. В их глинобитные и каменные стены вделаны мозаичные рисунки из более светлого, чаще всего розового, туфа: кружки, розетки, стрелки, шарики, квадраты; все это друг возле друга, без всякой симметрии, как попало.

В этом месте двадцать лет назад еще существовало меновое хозяйство. Кооператив помещался на складе зерна, вместо кассы там стояли весы, вместо кассира «деньги» принимал весовщик, а сами эти «деньги» приносились сюда в мешках, потому что роль денег исполнял ячмень.

Странная деревня, куда вы попали, зовется Кандахсаз. Ее обитатели – древнейший осколок курдского племени, курды-езиды. Когда я заехала сюда первый раз, был еще жив высокий старик, с больным глазом, в пестрой чалме из разноцветных шелковых платков – шейх, глава курдского рода. Он ходил за нами по всей деревне, а потом пригласил к себе в гости. Жилье шейха, такое же земляное и темное, было обширней, чем у простых сельчан; в коридоре стоял необычный предмет – деревянный стол, а на столе стул, навряд ли употребляемый, потому что тогда в армянских деревнях люди еще сидели на земляном полу, на коврах, на низеньких лавках вдоль стен и употребления стульев почти не знали. Шейх водил нас, видимо, сильно стесняясь своей «роскоши», а потом вывел из жилья другим ходом, и мы очутились среди тех самых странных ярких коней, которые поразили читателя при въезде в деревню, – на старом курдском кладбище.

По старинному, уже исчезающему обычаю курды хоронили своих покойников, ставя над мужскими могилами каменные изваяния оседланных, ярко раскрашенных коней, а над могилами женщин – простые плиты с изображением люльки. Это и придает старым их кладбищам фантастический и в то же время своеобразно художественный вид. Памятники постепенно стираются, осыпаются от времени, краски с них сходят и гаснут, часть памятников уже свалилась вниз, в траву, и лежит с отбитыми головами и хвостами, а все кладбище в целом за двадцать лет, что я не видела его, сильно уже разрушено. И это жаль, потому что наивное и сильное искусство курдов-езидов стоит того, чтоб его внимательно изучили и охраняли.

Сами курды могли бы сейчас это сделать. За четверть века все у них здесь преобразилось. Советская национальная политика показывает свои результаты с особенной, убедительной силой на этом маленьком племени. За короткое время курды-езиды из кочевников превратились в оседлых колхозников; у них выросла и своя собственная интеллигенция, и своя филология, и свои культурные учреждения, и своя печать. Шрифта у курдов не было, – в Иране и Турции они пользуются арабским. В Армении же Академия наук составила для них алфавит из русских букв. У курдов есть своя классическая литература, свой эпос[150]150
  Классические произведения курдской литературы: 1) «Факие Тайра», XIV век; 2) «Ахмедие Хани», XIV век («Маме и Зане», «Нубар»); 3) «Дивана Молан Джизири» («Диван моллы Ахмеда Джизири»); Нали – разные стихотворения.
  О богатейшем эпосе я уже упомянула, когда писала о работе Института литературы в Ереване.


[Закрыть]. Два члена Союза советских писателей Армении – Джаури Аджиэ Джынды[151]151
  Джаури Аджиэ Джынды – родился в 1908 году в Карее, переехал в Армению после революции. Окончил в Ленинакане в 1929 году Педагогический техникум, работал в районе, потом окончил (1940) Ереванский государственный университет (по литературному факультету), остался в аспирантуре, защитил диссертацию «Курдский фольклор», позднее напечатанную Армфаном. Написал много работ и учебников, около 40 книг. Сейчас старший научный сотрудник по курдскому отделению в Институте литературы и языка Академии наук Армянской ССР. Написал на армянском языке большую работу «Низами и курдский фольклор», пишет ряд исследований о замечательном курдском эпосе «Дым-дым», о Фирдоуси и курдском фольклоре. Составляет курдско-армянский словарь.


[Закрыть] и погибший в 1946 году во время аварии в Тбилиси Везир Джаббарович Надиров[152]152
  Везир Джаббарович Надиров (1911–1946) – родился в Вединском районе Армении, член ВКП(б) с 1940 года; в 1918 году бежал от дашнаков в Турцию, где учился в Ване. В 1925 году вернулся в Армению. Кончил Азербайджанское педагогическое училище в Нахичевани, потом в Ереване – русский и армянский педагогические институты. Был преподавателем курдского педагогического техникума в Ереване, два года старшим политруком в советских воинских частях, находившихся в Иране. Надиров – писатель, создатель курдского театра. Написал пьесу «Бегство женщины», идущую в курдском театре в районном центре Алагез, ряд поэм и пьес. Писал диссертацию на тему «Курдский текст XIII века и его сравнение с персидским». Погиб во время аварии в Тбилиси.


[Закрыть] – одновременно и научные работники: один – Института истории и литературы, другой был прикреплен к Ереванскому государственному университету.

В Ереване ежегодно обучаются десятки будущих учителей-курдов. В глубокое прошлое отходят старые обычаи: многоженство, древние культовые обряды. За время Отечественной войны в самых далеких горных деревушках часто появлялся плотный и бывалый, отлично говоривший и по-русски, и по-армянски, и по-азербайджански Везир Надиров, чтоб прочитать горячую лекцию. Он писал патриотические стихи, создал поэму «Надо и Гюлизар», где герой и героиня сперва идут на фронт, потом, попав в окружение, делаются партизанами, – словом, во всем: в облике, направлении работы, внимании к национальному прошлому, глубокой современности, этот советский человек, культурный курд, олицетворял собою великий принцип развития культуры, «национальной по форме, социалистической по содержанию». В дни полуторастолетнего юбилея Пушкина, торжественно отпразднованного в каждом уголке нашего Союза, множество вечеров и лекций, посвященных Пушкину, устраивалось в курдских колхозах, а школьники-курды звонко читали стихи Пушкина на курдском языке; к юбилею выпущен был том избранных произведений великого русского поэта, переведенных на курдский язык и изданных в Ереване.

Дальше за Кандахсазом еще одна курдская деревушка – Памб, и начинается подъем бесчисленными зигзагами на Спитакский перевал. Его сейчас минуют, чтобы воспользоваться другим, более удобным и коротким перевалом. Но с высоты обеих перевальных точек вы заглядываете в тот же новый мир, бездну долины, уже полной влаги. Издалека предчувствуются сырость и другой растительный мир, надвигается неуловимое изменение пейзажа. За собой вы оставили одну Армению – классический мир камня и нагорий, азиатскую чистоту сухого воздуха, создающую непрерывную игру теней, неисчислимых в своих цветных оттенках; перед собой вы видите уже другую Армению – более тяжелый, влажный воздух, меньшая прозрачность неба, хвойный лес, лесное ущелье. Любопытный пещерный город в пути, с базальтовыми столбами, потом сады, тополя, сосны, каменные дома, но уже другой, новой кладки. Здесь вместо плоских армянских крыш встают перед вами треугольные, крытые черепицей.

Кировакан – третий по величине и промышленному значению город в Армении – возникает впереди, окруженный мягкими округлыми очертаниями гор, покрытых густым хвойным лесом. Город краснеет черепицами. Он сейчас усиленно озеленяется, на его улицах весной 1951 года высажено 50 тысяч саженцев хвойных и лиственных пород, а в течение всего года – свыше 150 тысяч деревьев. Этот центр химической промышленности Армении – один из живописнейших городов республики. Дома его похожи на дачи, – с кружевными балконами, выступающими над первым этажом. Это не только город-завод, но и город-курорт, прекрасное место для отдыха и лечения.