Текст книги "Путешествие по Советской Армении"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Завжен поглядела на меня с удивлением:

– Вы, должно быть, не знаете… Ведь это же был актив, собрание актива! Ведь я в деревню первый раз приехала. Хороша я была бы, если б сразу за хлеб и за отдых! Как же можно не уважать общество?! Они и слушать бы меня не стали. Работать бы не смогла!

Так в звездном свете зангезурской ночи я тоже получила незабвенный для меня урок высокого партийного такта, партийной этики. И много раз потом, на бесчисленных съездах и совещаниях, когда свободная, выросшая, государственно мыслящая крестьянка Армении поднимала в широком жесте с трибуны свою коричневую от солнца и земли руку и речь ее вольно неслась в зал, я вспоминала другую руку, – бледную городскую руку завжен, дрожавшую нескончаемой дрожью на сеннике случайного деревенского ночлега.

Преданно работали сотни коммунистов и коммунисток в Армении. И в людях крепло государственное сознание, а вместе с ним незаметно, неуловимо начал меняться и самый физический облик армян. Выпрямилась спина у крестьянина, открылось лицо у женщины, стройней стали ножки ребят. Конечно, и это восстановление шло не само собой. Медицина, проникнув в глухие углы, погнала оттуда оспу, трахому, рахит, ревматизм, грязь, заразу. Диспансеры повели борьбу за народное здоровье. В деревню и город весело вошла физкультура, завоевав молодежь. До революции Армения и не мечтала о спорте. Если в деревнях еще игрывали на празднике в лахт и устраивали борьбу, то горожане и представления не имели о лечебных свойствах ритма и движения.

Сейчас ни один праздник в Армении, как и во всем Советском Союзе, не обходится без каких-нибудь элементов физкультуры. Но красивейший из наших праздников – это Всесоюзный физкультурный парад, на котором красота и молодость, сила и гибкость, ловкость и грация в строгой дисциплине ритма показывают зрителям, как похорошел наш народ, как он полнокровно счастлив, как властен над своим гибким и здоровым телом. И армяне на этом параде отнюдь не последние! В республике выросли все виды спорта, в ней гордятся своими спортсменами, завоевавшими мировые рекорды, такими, как тяжеловес С. Амбарцумян, гимнаст Грант Шагинян. И они не одни, – с каждым годом множатся лучшие из лучших, – чемпион по боксу Э. Аристакесян, чемпион СССР по классической борьбе С. Вартанян, республиканская чемпионка по бегу, легконогая Назик Аветисян, капитан футбольной команды Г. Кармирян, – и много, много других атлетов, альпинистов, борцов, тяжеловесов… Спортивное общество «Колхозник», организовавшееся в деревнях Армении, сразу же вовлекло в свои ряды десятки тысяч колхозников.

Но в памяти моей встают не эти массовые организации, не те из имен, что облетели весь мир, – Грант Шагинян, С. Амбарцумян, – не блестящие всесоюзные парады. В памяти моей – первые шаги физкультуры, деревянная эстрада маленького горняцкого клуба в городе Кафане осенью 1925 года. На этой эстраде шел самодеятельный спектакль, устроенный шахтерами в честь пятой по счету годовщины советизации Армении. Под звуки зурны и барабана мужчина, одетый в крестьянское женское платье, за неимением подходящей женщины-актрисы, подбоченившись, обменивался с другим актером, игравшим придурковатого крестьянина, отменными армянскими остротами. Зрители шумно одобряли. Пьесе было с полсотни лет. Когда занавес упал, нас таинственно попросили подождать немного, не расходиться. Готовилось еще что-то необычайное, что-то не отмеченное в программе. Снова поднялся занавес, сцена была пуста. Деревянный пол посыпан песком. Под звуки музыки справа и слева вышли, ритмично вскидывая голые коленки, четыре человека. Они были в трусах. Они шли, красные, как раки, с намокшими от пота затылками, смертельно сконфуженные, не глядя в зал, но шли храбро, словно исполняя серьезную задачу. И зал совершенно затих. Выстроившись в ряд, четыре человека вдруг, как по команде, раздвинули руки, выставили правые ступни и начали делать чисто, аккуратно, хотя еще напряженно и неловко дыша, фигуры гимнастики. Это был первый физкультурный номер, виденный мною в молодой республике Армении. Четыре горняка Кафана, один азербайджанец и трое армян, все четверо – типичные кавказцы, с хорошими, застенчивыми глазами-черносливами, вдруг показались мне странно знакомыми, виденными где-то и в Москве, и в Туле, и в Новосибирске, и в Минске, и под Полтавой. Откуда это, что это?

– Ишь, советские ребята! – сказал кто-то громко в зале. И тайна общего выражения, тайна несомой в будущее новой, широкой, сплотившей миллионы людей молодой нашей культуры, пионерами которой чувствовали себя эти сконфуженные, но торжествующие первые шахтеры-физкультурники на заре революции в далеком уголке Армении, стала ясной для всего зрительного зала.

Так во всем, что создавалось и создается на нашей земле – и в самом большом, и в самом малом, и в государственных делах, и в тысяче культурных мелочей, – сквозь национальную форму выражения росло и растет у нас общее для всего Советского Союза социалистическое содержание, несокрушимый фундамент любви и дружбы между народами нашей земли.

ЗАНГЕЗУР

Два слова о дорогах

Еще недавно в Армению вел только один железнодорожный путь, связывавший все три столицы трех республик Закавказья – Баку, Тбилиси и Ереван. Сейчас, словно две раскинувшиеся руки, дорога раздвоилась в два обхвата. Одна бежит с севера на Тбилиси, через Сухуми, по берегу Черного моря; другая на Баку, через Махачкалу – Дербент, по берегу Каспийского моря. Из Тбилиси дизель-экспресс в несколько часов доставляет вас давно проведенным путем, через Дорийское ущелье и Ленинакан, в Ереван. А из Баку по новой дороге, достроенной в годы Отечественной войны, вы въезжаете в Армению по ущелью Аракса, через территорию Нахичеванской АССР, входящей в Азербайджан.

У столицы Армении, Еревана, обе эти дороги смыкаются, образуя кольцо.

Мы проедем с читателем по обеим дорогам, въехав в Армению со стороны Азербайджана, а выехав из нее Дорийским ущельем в сторону Грузии.

Кафан, город меди

Позади остались синие волны Каспия. Весь день вы едете знойной равниной; ночью в грохот колес врывается шум быстрых вод Аракса, бегущего навстречу поезду. Ранним утром, откинув оконную занавеску, вы видите яркую смену пейзажа.

Станция в узком ущелье. Слева – серо-пенная лента Аракса, справа – желто-серые скалы. Но на ложбинке – свежая зелень, а в расщелинах скал – алые маки, свежеголубые пучки незабудок, заросли шиповника, осыпанного нежным розовым и белым цветом. Воздух уже не зноен, ветер доносит запах цветов и горного луга. Вы – на маленькой азербайджанской станции Минджевань. Слева от вас, за Араксом, лежит – рукой подать – иранский Азербайджан. Справа, за стеною гор, – одна из красивейших частей Советской Армении – Зангезур. Это родина храбрых сюникцев[91]91
  Сюник – древнее название Зангезура; сюникцы – зангезурцы.


[Закрыть], никогда не прятавшихся от врагов, не избегавших боя; родина трудолюбивого и смелого крестьянства, не раз восстававшего против своих князей, духовных и светских, место деятельности одной из крупнейших средневековых академий Армении – Татевской;[92]92
  Степанос Орбельян, История князей Орбельян. Извлечение из сочинений Стефана Сюнийского, армянского писателя XIII века, М. 1883. Также статья А. Д. Ерицова, «Татевский монастырь», помещенная в обширном сборнике «Пятый археологический съезд в Тифлисе». Протоколы подготовительного комитета, Синодальная типография, М. 1882, стр. 406, 410, 411.


[Закрыть] отсюда родом государственный муж Исраэл Ори, понявший, что только союз с великим русским соседом спасет маленькую Армению от зависимости и уничтожения; и, наконец, сейчас этот уголок своеобразной горной природы превратился в крупнейший промышленный центр.

Сойдем в Минджевани, покинув на время поезд. Медь тут уже чувствуется. Вот колея железнодорожной ветки с цепочкой платформ. Паровоз, пыхтя, проделывает нехитрый маневр. На платформах – необычный груз: россыпь темной, красно-коричневой, тяжелой и чистой земли; это очищенная руда, медный концентрат с высоким содержанием меди. Ее подвезли сюда из центра Зангезура, города Кафана, а повезут в другой медный центр Армении – Алаверди, где она пойдет в печи медеплавильного завода. Железнодорожная ветка Минджевань – Кафан, протяжением в 39 километров, пересекает границу между Азербайджаном и Арменией и приводит прямо в центр небольшого, но быстро растущего промышленного города Кафана. Он стоит в узком ущелье, по берегам шумной речки Вохчи, в чистые струи которой вливает свои мутно-бурые стоки маленькая ядовитая речонка Капан, принимающая в себя заводские отбросы.

Медь была известна в Зангезуре еще в незапамятные времена. Плавить ее начали больше ста лет назад. В 1846 году некто Розов впервые получил дозволение от русского правительства открыть здесь медеплавильный завод. Позднее Кафан взяли в концессию французы, прибрав сперва к своим рукам Алаверди. Старый Кафан отстраивался французскими концессионерами в 10-х годах нашего века. Забираясь сюда, французы позаботились о воде и свете в домах дирекции, о магазинах, кафе, аптеке для служащих, но тщетно пытались бы вы найти здесь хоть какие-нибудь следы заботы о тех, кто добывал под землей медь и плавил ее в ватержакетных печах; рабочие в Кафане, местные и пришлые – из соседней Персии, не имели человеческого жилья и не помышляли о столовой.

После революции старый Кафан стал перерождаться. Медленно-медленно сквозь черты старого быта проступил родной для нас, новый, советский быт. И сейчас Кафан – большой рабочий центр, где все говорит о хозяине-рабочем. Своя крупная гидростанция в недалеком ущелье, мощное компрессорное хозяйство, ремонтно-механическая мастерская, многоэтажные корпуса шахтерского городка, три средние школы, театр, детсады, ясли. В городе появилась зелень. На крохотных, остающихся еще свободными участках, по крутым склонам лепятся индивидуальные огородики рабочих. Но это вторжение молодых деревцев и огородных грядок только ярче подчеркивает новый, промышленный облик Кафана.

Станция железной дороги вдвинулась в самый центр города; погрузка и транспортировка механизированы, совершаются с невиданной здесь раньше быстротой; и руды много, – целые горы ее движутся из рудников на платформы. А раньше, бывало, семенит ослик по горным тропам, таща в корзине руду на станцию; копают шахтеры вручную в полутемных, лишенных вентиляции шахтах руду, задыхаясь от удушливого воздуха, и сползают на десятки саженей вниз по головоломным лестницам-гезенкам, у которых нет даже площадок. Сейчас рудники попросту не узнать. Подобно внешнему облику города, изменилась и вся картина работ.

На рудниках так называемой Ленгруппы устроена большая капитальная штольня длиной в 4,5 километра. Она ведет до самого Кафана, упрощая и механизируя доставку руды. Ослики бесследно исчезли. С высоты 500 метров на уровень капитальной штольни руда спускается бремсбергом, на штольне подхватывается электровозом и бежит по рельсам до самого Кафана. Бурение тоже механизировано. Что это значит, говорят цифры: если в 1926 году норма для ручного бурения была 0,4 кубометра в смену, то сейчас эта норма 4 кубометра в смену!

Но главное – все заводское хозяйство в целом здесь умно и радикально реорганизовано. В Кафане больше не плавят медь, – здесь только обогащают медную руду. Детище ленинградского «Механобра», прекрасная, современная флотационная фабрика, по последнему слову техники размывает и собирает руду из частей пустой породы; а потом темным, мягким, прессованным концентратом идет эта руда на север республики, в Лори, на станцию Алаверди, где и плавится в печах Алавердского медеплавильного завода.

Велики ли богатства Зангезура? Много ли тут меди? И какова эта медь?

Месторождения в Зангезуре преимущественно жильные, идущие параллельно с востока на запад, под очень крутым углом падения, иногда почти вертикально вниз. Зангезурские месторождения имеют капризные особенности: то, уходя вглубь, медные жилы расширяются, и разработка их чем дальше вниз, тем все выгодней; то, наоборот, они выклиниваются книзу. О таких месторождениях трудно сказать заранее, сколько в них в целом запаса меди. Вот что мы знаем о Кафане сейчас:

«Можно с достаточным основанием утверждать, что никогда еще промышленные перспективы его не были столь реальны. По сравнению с 1933–1935 годами запасы месторождения увеличились сейчас значительно. При этом не только выявлена мощная рудная зона» в одном из прежних, казавшихся исчерпанными рудников, «но и намечена реальная возможность выявления подобных зон и в других площадях. Из всего сказанного следует, что Кафан находится на подъеме» [93]93
  «Геологическая служба Армянской ССР за 25 лет», изд. Комитета по делам геологии при СНК СССР, М. 1945, стр. 113–115.


[Закрыть].

По качеству зангезурская медь – одна из первых в мире. Единственный недостаток зангезурской руды – это ее трудноплавкость. Пустые породы, в которые заключена здешняя медь, – андезит, кварцевый порфирит, – очень тверды и туго плавятся; поэтому богатую зангезурскую руду плавить труднее, чем трехпроцентную уральскую, заключенную в менее твердые породы. Но именно это и привело к нынешней остроумной организации Кафана, выделившей обогащение и флотацию как основное местное дело, а плавку переведшей в Алаверди.

Медная промышленность – это не единственная гордость маленького городка в ущелье. У Кафана есть замечательное прошлое. Когда за несколько километров от города, в теснине высоких скал, построили гидростанцию, неожиданно приблизили этим к кафанцам и памятник прошлого – развалины крепости Давид-бека, к которым трудно было пробраться из-за крутизны троп. Гидростанция, впрочем, была только первым шагом к крепости, находящейся за перевалом; продолжая пробивать дорогу в живописном ущелье к молибденовым залежам Каджарана, притянувшим к себе внимание геологов еще в 1939–1940 годах, кафанцы сделали доступной и крепость, куда сейчас можно делать интересные прогулки. Прошлое заговорило для школьников, оно ожило для взрослых.

Свыше двухсот лет назад армяне договорились с грузинами о взаимной военной помощи против персидского хана. Из Тбилиси в Кафан приехал талантливый армянин-полководец Давид-бек, служивший в грузинской армии, и Кафан стал местом средоточия сюникских военных сил. Давид-бек построил наверху, в Алидзоре, неприступную крепость, развалины которой еще отлично сохранились. В стенах Алидзора происходили военные советы. Когда в 1724 году в Араратскую долину вторглись турки и взяли, сломив отчаянное сопротивление армян, сперва Карби, а потом, после многомесячных боев, Ереван, сюникская армия стала оплотом армян против турок. А когда турки двинулись на Зангезур и захватили несколько районов, Давид-бек укрепился в Алидзоре. И старые, мшистые стены развалин, если б заговорили они, могли б рассказать сейчас, как выдержали храбрецы сюникцы и турецкую осаду и штурм. Со всех сторон с криками, со всей современной им техникой – лестницами, факелами для поджога – обрушились турки на крепость. Но сюникцы отбросили их и в свою очередь смелой неожиданной ночной вылазкой обратили турок в бегство[94]94
  См. «Историю армянского народа», часть 1. С древнейших времен до конца XVIII века, изд. Академии наук Армянской ССР, Ереван, 1944, стр. 229–231.


[Закрыть].

А сейчас над стенами крепости вьются стрижи и ласточки, старые камни расшатывает вечнозеленый вереск и кузнечики верещат в обступившей их густой благовонной мяте.

Каджаран

Живя в Кафане, трудно и представить себе, какие прогулки можно делать в его окрестностях.

Две дороги – одна из Кафана в Горис, другая из Кафана в Каджаран – могли бы привлечь к себе самых страстных любителей красоты и сильных ощущений. Это не только красивые дороги с непрерывно меняющимся, разнообразным горным пейзажем, – это и страшные, хотя вполне безопасные дороги.

На каждой из них есть перевальная точка, – несколько десятков метров, пробитых в скале и огибающих эту скалу по карнизу, идущему полукругом над бездонной пропастью. Они, эти страшные несколько десятков метров, переносят вас сразу из одного мира красоты, высоко вознесенного над одним ущельем, в другой мир – такой же прекрасный, но вознесенный уже над новым ущельем, куда вам предстоит теперь спуститься.

Кто не боится высоты, покидает на этих перевалах машину и предпочитает пройти их пешком. Он будет вознагражден за такую прогулку. Он на всю жизнь сохранит ощущение головокружительной высоты, разверзнутой бездны под ногами, отделенной только одним шагом, только доброй волей самого человека, невольно сдерживающего в себе соблазн: сделать еще шаг, подойти ближе, еще ближе… Мелкими, мельчайшими точками кажется в зеленой мгле этой бездны жилье человека, и желтым шнурком пролегают протоптанные козами тропки.

Начинается новая дорога на Каджаран прямо в городе; она весело бежит некоторое время вдоль реки, почти на одном уровне с нею. Потом поднимается.

Слева от вас вниз и вниз уходит река; далеко внизу показываются очертания гидростанции в зелени маленькой рощи. Справа от вас мягкими зелеными волнами, то выдаваясь ребром вперед, то уходя вглубь, идут один за другим складчатые горные склоны; и шоссе послушно огибает каждую из этих складок, незаметно поднимаясь все выше и выше. Над зеленью этих складок стоят кирпично-красные зубцы голых скал. И, словно насмехаясь над вами, недоступные ни для каких охотников, прыгают по этим скалам с невероятной воздушной грацией дикие козы. Их не достать никакой пулей… Они это знают. Вот одна стала на самом конце скалы, стоит неподвижно, как изваяние, скосив рога, и вам кажется, что она глядит на вас вниз и смеется янтарными глазами.

Приблизился горный мысок, носящий название Сурикап. Перевал, пробитый в скале, огибает его. За Сурикапом уже можно увидеть Алидзор и каменные руины крепости. Начинается широкий простор Каджарана – суровая стена гор у самого верховья реки Вохчи. На этой суровой высоте родится первое биение пульса маленькой речки. Совсем недавно здесь все было дико и безмолвно. Сейчас внизу вырос целый промышленный городок, стоящий на новом богатстве Армении, – на залежах молибдена.

Верхом в Горис

Спустившись назад в Кафан, следует предпринять еще одно путешествие по Зангезуру – проехать в Горис. Но чтоб оценить всю прелесть этой поездки, лучше отказаться от удобного местечка в автомобиле, достать верховых лошадей и договориться с хорошим, знающим старые тропы проводником, – ведь еще недавно эти старые тропы были здесь единственными. Путь предстоит дальний – с ночевкой. Путь предстоит трудный – по ущельям и перевалам, по карнизам и склонам, где осыпается земля из-под ног прямо в пропасть. Путь предстоит тяжелый – под едким зноем кафанского солнца, под укусами оводов и комаров, в туманах кафанского леса. И нет прекраснее этого длинного, трудного и тяжкого пути, который закалит ваше тело и долго-долго потом будет вспоминаться вам во всех незабываемых своих подробностях!

Спать надо лечь пораньше. Задолго до рассвета, в темноте, вы вдруг просыпаетесь, услышав, как переступают ногами под вашим окном привязанные лошади и как шумно дышат они, втягивая мягкими губами из мешка крупный золотой ячмень. Недоспанная ночь, холодок между плеч, чернота неба вверху, словно колодец глубокой воды, где колышутся блестками звезд ее струйки, неполное ночное сознание, когда еще тянет к себе подушка, поиски ногой невидимого левого стремени, взлет на невидимое седло, – и баюкающий, как люлька, ход лошади… Долго еще вы не увидите земли, но зато ночь в горах откроет вам пейзаж неба – зрелище, которого иные горожане так и не узнают до конца дней своих. Вы то и дело засыпаете в седле, вздрагиваете, пробуждаетесь и каждый раз дивитесь, что не свалились. Мягко ступает конь сперва вдоль невидимой речушки, потом – набирая высоту, хрустя железной подковой по мелкому камню. Темными силуэтами проходят, словно кланяясь и исчезая, скалы.

В четвертом часу – бледный восход утренницы над горами, уже медленно отходящими от темного небесного фона. Ночь на исходе, утренняя звезда ярка, ясна, расширена неестественной шириною перед вашими затуманенными от усталости глазами, – и такою восходит на бледнеющем небе, торжественно борясь с его побледнением своим напряженным блеском. Все вокруг, подобно ей, напряжено и расширено; ночь занята работой; вокруг, на земле, словно таинственная смена декораций за занавесом в театре: звук отдается чем-то неестественно-громким, словно что-то переставляют и передвигают, вколачивают гвозди в густую тишину. Вы отдыхаете глазами на небе, к которому привыкли за эти несколько часов ночной езды, и вдруг замечаете, что это прочное небо уходит от вас все дальше и дальше, а ближе и ближе придвигается, становясь видимой и чувствуемой, земля. Рассвет как бы снимает покров, под которым ночь так таинственно сменяла свои декорации: в перламутровом блеске лежат леса; белеют, как повитые пухом, стволы буковых деревьев; вокруг мшистого остова гигантской скалы вьется колючий кустарник с ярко-красными ягодами; твердая и лакированная ветка гранатового деревца вытягивается вам навстречу с фарфоровым, красным, как мясо, цветком, сидящим прямо на круглом плоде. Ухо расслышало первое чириканье птицы; сейчас встанет солнце. И точно: над острыми вершинами гор, заслонившими горизонт, появляется золотой венчик, за ним – острый сверкающий диск. Сразу лес и прогалины, ущелья и долины, речка и придорожная трава – все налилось шумящими потоками солнца, все засверкало и зашумело, словно кто-то уронил тишину и она разбилась на тысячи осколков. Вещи получили краску и теплоту, и от земли встало то, чего ночью не было, и отсутствие чего, быть может, и отделяло вас так от земли: встал запах. Солнце словно выжало пот из расселин и почвы, – тысячью знойных ароматов пахнуло на вас, органическими частицами тленья из-под вековых камней, испарением воды, сладким дыханием множества цветов, гниющими частицами древесных стволов, запахом листьев груш и грецкого ореха, десятками эфироносов. А вместе с потом земли, тоже в один миг, облепили вас мошкара и осы, дернулась вперед лошадь, и жесткий конский хвост в самозащите хлестнул вас по щеке, замелькали на цветах яркие хрупкие бабочки, заверещали жучки, засвистели цикады, зашелестели ящерицы, и медленно, в царственных кольцах сворачиваясь и разворачиваясь, хозяйкой выползла погреться в солнечном кругу на камне змея. Недолго длится наслаждение солнцем, – скоро оно становится мукой.

Лес отступает все ниже, дорога вьется по неприступным карнизам. Скалы вокруг сдвигаются; вот они уже стоят торчком, каменными вертикалями. Ущелье так глубоко, что страшно взглянуть вниз, страшно глядеть вперед. Лошадь ставит ногу осмотрительно и не сразу; но приходит и этому конец, когда, сдунув с почерневшей морды тяжелые капли пота тяжелым дыханием из воспаленных ноздрей, она совсем останавливается: здесь надо спешиться. Проводник, слезая, дает и вам сигнал слезть. Дальше надо идти, ведя лошадь на поводу. Всадник помогает ей, она – ему; оба передают друг другу натянутым поводом иллюзорное ощущение большей безопасности. Срываясь, сыплются вниз камешки из-под ваших ног, а там, внизу, едва слышно шумит древняя армянская речка – свидетельница многих славных дел – Воротан.

Когда вы чуть попривыкнете к мрачным очертаниям голых скал, к этой вертикальной пропасти и, главное, к этим масштабам, которые своей грандиозностью неизбежно уничтожают ваш страх, – вы начинаете себе казаться чем-то вроде мухи, ползущей по потолку головой вниз. Как у мухи не кружится и не может кружиться голова за несоизмеримостью окружающих масштабов с пределом ее восприятия, так и вы побеждаете страх несоизмеримостью высоты и глубины ущелья с размахом вашего эмоционального отклика. Минута – и вы привыкли, бездумно ступаете за лошадью проводника, осмотрительно, как она, ставите ногу пяткой набок и уже с любопытством озираетесь, дыша полной грудью.

Над вами, на скале, как бы продолжая отвесную ее вертикаль, сырые, стройные, в невыразимо гордой красоте своих изящных пропорций высятся… Но тут надо сделать оговорку: высились. Еще в 1925 году, когда привелось мне впервые проделать описанный путь, я могла любоваться великолепием одного из самых мощных памятников средневекового армянского зодчества – знаменитым Татевским монастырем, чьи стены венчали вертикальное ущелье над Воротаном. Землетрясение разрушило его, и сейчас от Татева остались одни стены.

Вот что рассказывается о постройке Татевского собора:

«В 895 году епископ Ованнес с помощью князя Ашота построил прекрасную церковь во имя Петра и Павла; в 100 локтей вышины был ее купол на двух столбах».

Окончив постройку этого собора в 11 лет, епископ Ованнес воздвиг недалеко от церкви, насупротив южных дверей, «удивительный столб, сложенный из мелких камней». Здесь в XIV веке существовала знаменитая богословская школа, в которой учился армянский философ Григорий Татевский.

Много раз подходили сюда враги и разоряли монастырь, но никто не разрушил Татев с той страшной силой, с какою ударила эти стены земля. Когда на исходе X столетия сюда вторглись арабы, они сожгли церковь и «хотели было разрушить и знаменитый столб, но видели чудо, а потому не дотронулись до него и до большой церкви». Летописец не объяснил, какое чудо увидели арабы, а «чудо» – замечательный фокус инженерного и архитектурного искусства – здесь было и дожило до наших дней.

Усталая, взошла я на самый верх площадки и, сдав лошадь проводнику, с наслаждением вдохнула воздух высот. У старых армянских построек, расположенных высоко в горах, он не только обычно разреженный, бодрящий и прохладный, но и отдает старинною памятью тысячелетий, ароматной сухостью вереска, озоном мха, точащего камень своими сырыми корешками, голубиным пометом, – множество голубей живет в старых колокольнях, – неуловимым дыханием самого древнего камня, тронутого бактериями. И все это плывет, как пузырьки над чашей, на волне теплого, идущего снизу, из глубокого ущелья, густого, плотного нижнего слоя воздуха, растворяющегося в холодке верхних слоев.

Стройные серые стены – глубокого, благородного оттенка. Здесь был обнесенный колоннадой портик, где, по примеру Платоновой академии, обучение происходило на открытом воздухе. Изящная вязь армянского древнего орнамента покрывала плиты. Строитель Татевского монастыря был странным и остроумным архитектором; он построил монастырь с бесчисленными неожиданными тайничками, где можно было прятать и людей и оружие. О тайничках этих никак нельзя было догадаться снаружи: узкие, незаметные щели в стенах рассчитаны были так, чтобы дать внутрь полное дневное освещение, а в то же время остаться незаметными извне.

Спускаемся на гладкие серые плиты двора и тут видим «чудо», отпугнувшее арабов: высокую, стройную колонну на постаменте. Она кажется монументально-неподвижной, но сделана с фокусом: дотроньтесь до нее рукой, и колонна закачается на своем полукруглом каменном базисе. Но, раскачиваясь, она никогда не падает, а возвращается в исходное положение. Много архитекторов и инженеров перебывало в Татеве, чтобы разгадать тайну этого «чудо-столба». Думали, что под колонной положена ртуть и что базис вогнут наподобие коленной чашечки. Но секрет сооружения так и не раскрыт.

Стрижи и ласточки летают сейчас над висящей, как разорванное кружево, стеной Татевского монастыря, уцелевшей среди развалин. Мусор покрыл дворик, пустынно там, где строгие колонны окружали портик. Но даже землетрясение пощадило знаменитую колонну. Впрочем, другая страница истории разворачивается сейчас перед нами.

В 1925 году, когда я была здесь, все хозяйство монастыря умещалось «на блюдечке», на небольшой площадке Татева. А в IX–X веках картина была другая.

По скудным данным летописей видно, что село Тэх было подарено монастырю царицей Шахандухт; деревни Арцив и Бертканеч куплены епископом Давидом; деревни Татев и Норашен подарены монастырю князьями; к X веку монастырь имел 5 деревень, а к XIII – 677 деревень. Руками крестьян, ставших закрепощенными, монастырь прорыл в X веке большой канал Акнер. О том, как богат был Татевский монастырь, можно судить по сохранившимся данным о другом маленьком монастыре: там епископ Гют обладал 1000 голов крупного скота, 12 тысячами баранов, 700 верблюдами, 600 лошадьми, 400 ослами. Каким же богатством располагал большой Татев! А теперь вспомним о положении крестьян и горожан в IX веке. Из них выколачивали дань арабские чиновники:

«Рамиков, не имевших возможности платить дань, колотили чем попало, вешали и часто зимой заставляли раздеваться и залезать в озеро»[95]95
  Гевонд, История нашествия арабов на Армению с 661 до 788 года. Цитирую по статье «Крестьянские движения в Сисакане в X веке», помещенной в «Исторических записках Академии наук», № 3, М. 1938, стр. 57.


[Закрыть].

Когда возвысился армянский княжеский род Багратидов и армяне получили свое национальное правительство, из крестьян стали выколачивать дань не меньше, а гораздо больше. Если при Омайядах, в VII–VIII веках, Армения платила 500 динаров дани, то при Багратидах, в X веке, она должна была платить уже 120 тысяч динаров. А к дани прибавились местные налоги – подушный, поземельный, за имущество, за ловлю рыбы, за соль, за орошение, отработки всякого рода, обильно взимавшиеся собственными князьями, духовными и светскими[96]96
  Там же. Были и еще какие-то налоги: «пешхот», «тастак», «амур» и «шареят», пока не расшифрованные.


[Закрыть]. А тут еще войны и междоусобицы, ложившиеся всей тяжестью на плечи крестьян. В X веке был страшный неурожай, голод и мор. Крестьяне, закрепощенные Татевским монастырем, не вынесли, – они восстали. Первой восстала деревня Цура-берд, за нею другие. Шесть лет, с 909 по 915 год, боролись мужественные жители горных сел. Цурабердцы отказались платить налоги, осадили и разгромили ненавистный им монастырь, с великою ненавистью против церковного ига вылили на землю драгоценное мирро, считавшееся святыней, убили помещика-епископа Тер-Акопа. Монастырь запросил помощи у царя Васака, и деревня Цура-берд была разрушена до основания.

Когда смотришь отсюда по прямой линии на горные гнезда деревень вокруг этого головоломного ущелья, представляешь себе армянина-крестьянина, кропотливо трудящегося над клочками пахотной земли, разбросанной между скал, и видишь, как грозы и ливни смывают эту скудную землю, как солнце и засуха палят, и сжигают ее, как льется десятками лет крестьянский пот, увлажняя эти клочки, – а хищная длань монаха вместе с десятками рук царских и чужеземных сборщиков, чиновников, богачей, кулаков протягивается к собранному с таким трудом урожаю, – когда представишь себе все это на короткий миг, уже по-другому, не с чувством любования его архитектурой, взглянешь на неподвижную сень монастыря.

В эпоху гражданской войны палачи-дашнаки сделали Татев своею штаб-квартирой и сбрасывали отсюда в пропасть захваченных ими в плен большевиков. Внизу, у места гибели коммунистов, воздвигнут памятник и сюда собираются сейчас колхозники, чтоб послушать районного агитатора…

После ночевки у разведенного костра спускаемся опять вниз по невероятной крутизне, уже переставшей пугать. На самом дне ущелья – минеральный источник, скапливающий свою теплую, пузырьками восходящую кверху воду в двух древних каменных ямах-цистернах, к которым вместо ступеней ведут простые камни. В 20-х годах крестьяне Татева ежедневно сбегали к нему со своей кручи, чтобы принять целебную ванну. Если б приложить сюда человеческий труд, провести фуникулер, взяв у самой речки для этого энергию, Татев мог бы стать горно-климатологической и туристско-альпинистской станцией в сочетании с бальнеологическим курортом.