Текст книги "Падший ангел (Женщина для офицеров) "

Автор книги: Марго Арнольд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Марго Арнольд
Падший ангел

1

Жизнь человека начинается вовсе не в тот момент, когда он появляется на свет, и заканчивается не тогда, когда он умирает. Я полагаю, моя жизнь – хорошо ли, плохо ли она сложилась – началась тем летом, когда мне исполнилось шестнадцать. Лето 1794 года… Это было время, когда по ту сторону Пролива,[1]1
  Английский пролив – принятое в Великобритании название пролива Ла-Манш. (Здесь и далее – прим. пер.)


[Закрыть] в соседней Франции, нож гильотины продолжал обрушиваться на шеи тех, кто сам давал ей пищу на протяжении последних двух лет, и она жадно питалась их кровью, как некогда кровью их жертв. А человек, которому предстояло повлиять на мою жизнь больше, чем кому бы то ни было, – хотя нам и не суждено было встретиться, – служил пока неприметным солдатом на юге Франции.

Но для обитателей узеньких улочек вокруг собора св. Павла, видевших мое рождение и детство, все эти события не значили ровным счетом ничего, если, конечно, не считать появления немногих причудливо одетых иностранцев, которых тут изредка можно было встретить, да неизменно возраставшей нищеты, связанной с тем, что страна все еще находилась в состоянии войны. Я родилась в то время, когда Англия воевала с американскими колониями. И так продолжалось всю мою жизнь: война и растущие цены, нищета и война.

Отец мой, Питер Колливер, был плотником – хорошим мастером и неплохим человеком, разве что болезненным. Случалось, что он не работал неделями, лежа в постели с коликами в животе, – тогда семья лишалась даже тех жалких грошей, которые ему обычно удавалось заработать. Но, если бы даже он трудился каждый день от рассвета до заката на протяжении всей своей жизни, ему все равно не удалось бы выбраться из нищеты – с хворающей женой и шестью ребятишками на руках. А так в нашем нищем квартале мы были самыми нищими.

Нас, детей, было восемь, но над двоими судьба сжалилась, милосердно позволив им умереть. Моему старшему брату исполнилось двадцать, и он уже был отдан в учение к бондарю. К нему единственному из всей семьи я испытывала хоть какую-то привязанность, поскольку он нашел время, чтобы научить меня грамоте, так что из всех сестер я одна умела, пусть с грехом пополам, писать и считать. Следующей по возрасту шла моя сестра – старше меня на три года, а между нами был еще один ребенок – тот, что умер. Затем шла я и мои братья-близнецы младше меня на четыре года, с ними нас разделял еще один умерший ребенок. Эти двое были настоящие чертенята. Единственным их занятием было сломя голову гонять по улицам и всячески досаждать мне. И, наконец, последней была моя маленькая сестричка, которой исполнилось всего два годика. Я полагаю, именно она была косвенной виновницей смерти нашей матери: последние роды были очень тяжелыми, после них матушка так и не сумела оправиться, и лихорадка унесла ее от нас сразу же после моего пятнадцатого дня рождения. Все хлопоты по дому пришлось взять на себя сестре.

Таким образом, я выделялась среди всех своих братьев и сестер – от ближайших по возрасту меня отделяло по нескольку лет. Я выделялась и внешне, унаследовав от матери темные волосы и голубые глаза, тогда как остальные дети пошли в отца – с его льняными волосами и карими глазами. Я выделялась даже тем, – и это, пожалуй, самое главное, – что была единственным человеком в семье, который не был нужен дому и, в свою очередь, сам не нуждался в нем. Еще до того, как умерла матушка, в семье уже начали поговаривать о том, что же со мной делать в дальнейшем. Мать склонялась к тому, чтобы отдать меня в ученицы к модистке, но в то время у семьи не было денег даже для того, чтобы внести весьма скромную плату за ученичество. Отец мой хотел бы, чтобы я нанялась на службу в какой-нибудь из аристократических лондонских домов. Но, учитывая положение нашей семьи, традиционно состоявшей из ремесленников и мастеровых, это было не так просто. Чтобы проникнуть в этот тщательно оберегаемый и наглухо закрытый для посторонних мир, нужны были знакомства и связи – как, впрочем, и везде в наше время. Вот так они поговорили, и я осталась дома – обуза помимо собственной воли, сама не зная, что делать. Ведь я была детищем мира, раскинувшегося вокруг собора св. Павла. Мое тело и разум бесцельно блуждали в окутывавшем меня облаке нищеты – слишком невежественные, чтобы даже мечтать.

Останься в живых моя матушка, я, видимо, все же стала бы модисткой, как она и хотела. Но, возможно, даже она не смогла бы противостоять Белль Дэвис, женщине с очень сильным характером и чрезвычайно практичной. Она хорошо изучила по крайней мере одну дорогу в лабиринте жизни и теперь собралась повести по ней и меня.

Белль Дэвис… Эта женщина несла в себе некую загадку. Ее нечастые посещения нарушали наше монотонное существование, давая пищу для размышлений и пересудов. Она была сестрой нашей соседки на Рыбной улице – такой же измученной родами и домашними хлопотами женщины, как и моя мать. Наверное, самое первое воспоминание моей жизни – это карета Белль, что катит по улице к нашему дому, а затем из нее выходит сама Белль, одетая так же роскошно, как леди, которых мы видели в соборе св. Павла по воскресеньям. Она наносила непродолжительные визиты сестре, оставаясь в ее домике до тех пор, пока привычное для нас зловоние и духота убогого жилища не заставляли ее ретироваться. А уходя, она всегда совала в жадную руку своей сестры кошелек. Затем она садилась в карету и под крики разгонявшего толпу кучера удалялась, кивая зевакам с величием королевы.

Нам, детям, она представлялась существом из какого-то другого мира, да, впрочем, так оно и было. И мой детский рассудок был озадачен, когда однажды мне удалось подслушать разговор между моей матушкой и сестрой Белль. Они шептались о ней, как об умершей, и жалели ее. Жалели ее! – это ослепительное, счастливое существо, являвшееся подобно ангелу и олицетворявшее собой благополучие. Это было выше моего понимания, и я попыталась найти ответ на эту загадку у старших сестры и брата. Брат наплел мне всякой ерунды, а менее деликатная сестра фыркнула:

– Она падшая женщина. Проститутка.

Мне было достаточно хорошо известно, что означает слово «проститутка», – в трущобах таким вещам учишься быстро, но что общего могла иметь прекрасная Белль с теми грязными созданиями в струпьях и язвах, что после наступления темноты слонялись по мостовым, приставая к юнцам и пьяным, а потом валялись в грязных переулках, зарабатывая свои жалкие шесть пенсов! Что общего могла иметь Белль с ними!

Став постарше, я сделала для себя вывод: так же, как на свете существуют богатые и бедные «честные люди» – к этому приучила меня матушка, и мы, по ее схеме, относились к последним, – должны существовать богатые и бедные проститутки. Как-то раз я высказала это соображение вслух.

– Нет, – твердо ответила матушка, – падшая женщина она и есть падшая. Все они кончают одинаково: вечным проклятьем и геенной огненной, нищетой и сточной канавой, болезнями и мучительной смертью.

Тогда я стала ждать, когда же настанет этот день и для Белль и она станет ползать по мостовой в отрепье, выклянчивая милостыню, но он почему-то так и не наступил. Моя мать умерла и была похоронена вместе со своей честностью, а к соседнему дому по-прежнему подъезжала карета и Белль казалась еще прекраснее, чем прежде.

Но вот как-то раз, вернувшись домой под вечер, я с удивлением заметила, что карета стоит возле нашего дома. Я ходила на рынок в Ковент-Гарден, где по вечерам торговцы выбрасывали остатки непроданных овощей и беднякам было чем поживиться. К тому времени, как я добралась домой, уже стемнело, и то, что Белль приехала так поздно, тоже удивило меня: в ночную пору наш район был не самым подходящим местом для прогулок хорошо одетых дам в каретах. Еще больший сюрприз ждал меня в комнате, когда я открыла дверь и втащила тяжело нагруженную корзину. Белль, как всегда, прекрасно одетая, в платье с тончайшими оборками и рюшами, сидела за столом напротив моего отца, а сальная свеча отбрасывала на них свой неверный свет. Вечер был прохладным, но на бледном лице отца выступили крупные капли пота – я помню, это поразило меня и даже немного встревожило: не подхватил ли и он лихорадку? Ведь он страдал от колик на протяжении почти всего лета, в результате чего мы прочно сели на мель.

Увидев меня, отец занервничал еще больше и начал что-то говорить, но Белль знаком велела ему замолчать и одарила меня ослепительной улыбкой. Слишком крупные квадратные зубы были, пожалуй, единственным, что портило ее. Поманив меня рукой, она сказала:

– Подойди сюда, Элизабет, подойди, дорогая. Присаживайся рядом с нами. Мы с твоим отцом только что обсуждали планы относительно твоего будущего. Я намерена забрать тебя отсюда. Садись, дитя мое, и слушай.

Повернувшись к моему отцу, она заговорила, словно продолжая прерванную фразу:

– Как я уже сказала, в течение года ничего не произойдет, но я настаиваю на том, чтобы у меня были полностью развязаны руки. За это время она должна будет выучиться всему: танцевать, петь, говорить, развлекать гостей, со вкусом одеваться. – Белль выразительно пожала плечами и подвела итог: – Абсолютно всему. Ты умеешь читать и писать? – внезапно обратилась она ко мне.

Хоть я и была ошеломлена, мне удалось съязвить:

– Да, и разговаривать я тоже уже умею.

Белль не смогла сдержать тихий приятный смех:

– О, мое чудесное дитя! Я и забыла, как остер твой язычок.

Это было правдой. Когда я была поменьше, мы часто болтали с ней, и мои высказывания нередко заставляли ее смеяться. Повзрослев, я несколько отдалилась от Белль, подсознательно чувствуя, что старшие не одобряют нашей дружбы.

– Да нет же, – продолжала она. – Я имею в виду, что ты должна выучиться говорить должным образом: без акцента и без всех этих ужасных словечек на кокни,[2]2
  Кокни – жаргон лондонских низов.


[Закрыть] которыми пестрит твоя речь. Ты научишься говорить так, как говорю я.

Голос Белль был одной из самых привлекательных ее черт: глубокий и приятный, без всякого следа жаргона и визгливости, присущих всем нам. Только в те редкие моменты, когда Белль была рассержена или очень возбуждена, в ее речь возвращались жаргонные словечки и резкость, но теперь она говорила, как настоящая леди.

– Впрочем, то, что ты умеешь читать и писать, в огромной степени поможет нам. Уроки будут даваться тебе гораздо легче. Что же касается финансовой стороны, – обернулась она к моему отцу, – то все расходы в течение следующего года я беру на себя. После этого мы встретимся и еще раз обсудим материальный вопрос – в зависимости от того, каковы будут ее успехи.

У меня похолодело внутри и окаменели губы, но я все же сумела выговорить:

– Зачем вам все это? Что вы собираетесь сделать со мной? Вы что, хотите превратить меня в… – я запнулась, но затем все же нашла в себе силы произнести это слово: —…проститутку? Так вот, я не буду ею! Не буду!

При этих словах мой отец издал какой-то сдавленный звук: не то стон, не то всхлипывание. Несколько мгновений Белль молчала, а затем со вздохом подняла руку, желая привлечь мое внимание.

– Дитя мое, я полагаю, они говорили тебе, что я – проститутка. И ты, разумеется, знаешь, что это такое?

Я упрямо кивнула.

– И еще они говорили тебе, что я несчастна, покрыта позором и обязательно плохо кончу?

Я вновь кивнула.

– А теперь взгляни на меня, – резко приказала Белль. – Неужели я похожа на такое ничтожество?

В то время ей было около тридцати пяти. Высокая и хорошо сложенная, с большой крепкой округлой грудью и роскошными плечами, которые она любила демонстрировать, Белль находилась в расцвете своей красоты. У нее была копна волос цвета спелой кукурузы и живые голубые глаза. Конечно, ремесло, которым она занималась уже многие годы, не могло не наложить на нее свой отпечаток: цвет ее лица несколько поблек, но она компенсировала этот недостаток с помощью косметики, умело пользуясь румянами. На фоне нашей убогой обстановки она казалась мне окруженной сиянием, поэтому я отрицательно покачала головой.

– Позволь кое-что сказать тебе. – Она заговорила почти шепотом. – Когда я начинала, то была так же бедна и невежественна, как ты теперь. И никто не мог мне помочь. Это было двадцать лет назад. Теперь я владею тремя домами, на моем счету в банке лежит пять тысяч фунтов. У меня есть слуги, кареты, платья, которые с гордостью одела бы даже принцесса, а ведь я еще молода и у меня все впереди. Если ты используешь умную головку, которую, как я полагаю, носишь на плечах, то сможешь добиться всего того же – и даже большего. Это шанс изменить всю твою жизнь, шанс выбраться из всего этого… – Жест, которым Белль обвела то, что нас окружало, был подобен пощечине. Я взглянула на отца, и мне показалось, что он съежился, а стены нашей и без того мрачной комнаты сдвинулись теснее.

– Но это вовсе не то, чего я хочу, – удалось вымолвить мне.

– Чего же ты хочешь? – мягко спросила она. Запинаясь, я постаралась объяснить это ей и отцу, но, по-моему, вышло у меня плохо. Иногда по воскресеньям мой брат брал меня на прогулку за пределы Сити, и мы неторопливо шли по полям к Айлингтону или Сэдлерз-Уэллс. Мы проходили мимо домов – не тех больших и элегантных, которые обычно строят для себя за городом богачи, а маленьких уютных домиков с заплатками крохотных садиков. Обитатели этих домов одевались небогато, но со вкусом, по вечерам они часто выходили посидеть на свежем воздухе и поболтать с соседями. По словам моего брата, это были дома, принадлежавшие «среднему классу» – владельцам магазинов, обслуживающих богачей, и клеркам, работавшим в огромных торговых домах, что теснили наши трущобы в Сити. Над ними витало ощущение покоя, удовлетворенности и надежности. Мой брат мечтал о том, как в один прекрасный день мы заведем такой же домик, и в такие моменты я чувствовала, что это предел желаний любого человека.

Все это я пыталась объяснить в тот вечер отцу и Белль. Когда я закончила свою сбивчивую речь, Белль, смотревшая на меня с болью и сожалением, порывисто сжала мою руку и произнесла:

– Да, звучит очень мило. Все эти твои мечты – обычные мечты честного человека. Но скажи мне, дорогая, каким образом, по-твоему, такие, как мы, могут достичь всего этого?

«Такие, как мы»… Какая грусть прозвучала в ее словах!

– На что ты можешь надеяться? – продолжала она. – Твоя мать, насколько мне известно, хотела отдать тебя в ученицы. Ну что ж, ты работала бы семь лет за гроши, а то и вообще бесплатно, приходя домой поздно вечером и трясясь от страха, потому что в любую ночь какой-нибудь оборванец мог затащить тебя в темный переулок и изнасиловать. Если бы ты не пошла в обучение, ты могла бы выйти замуж, взвалить на себя обязанности по содержанию дома вроде этого и жить так до конца своих дней. А пойди ты на службу в какой-нибудь богатый дом, как того хочет твой отец, с тобой обращались бы как с самым ничтожным созданием на свете. Лакеи шарили бы у тебя под юбками, а джентльмены вытворяли бы с тобой все что им угодно и когда угодно. Тебе пришлось бы кланяться и унижаться перед всеми, кому это по душе, в том числе и перед такими, как я. Нет, девочка моя. Позволь мне сказать тебе, что все несчастные развалины, которые на твоих глазах продают свое тело за шиллинг первому встречному пьянице, все эти заживо разлагающиеся обломки начинали именно с того, что работали служанками в домах знатных – и не очень – вельмож. Эта дорога не приведет тебя к твоему маленькому домику в полях, уж поверь мне. Я повидала достаточно много, чтобы знать это наверняка.

Произнося эту речь, Белль так разволновалась, что у нее перехватило дыхание.

И все же я снова отрицательно покачала головой.

– Я не понимаю, почему ты – такая богатая, а они – такие бедные, коли вы занимаетесь одним и тем же.

При моих последних словах спокойствие вернулось к Белль, и она вновь рассмеялась.

– Сейчас я не могу объяснить тебе всего, но дело обстоит примерно следующим образом. Так уж случилось, что Англия непрерывно воюет, и это длится так долго, что я даже не помню, когда было иначе. Когда идет война, повсюду есть солдаты, моряки – мужчины, оторванные от дома, мужчины, ищущие немного уюта и женской ласки, прежде чем им снова придется рисковать своей головой на поле боя. Кроме того, существуют господа, позаботившиеся о том, чтобы обезопасить своих маленьких симпатичных жен и детей, отправив их в деревни. Сами они остаются в городах и тоже хотят получить свой кусочек удовольствий. И вот тут-то появляемся мы – те, для кого французы нашли замечательное слово «полусвет». Та часть общества, о которой не принято говорить вслух, но без которой не обойтись. Но мы не обслуживаем просто солдата Билла или морячка Джека – это для тех, кто шляется по улицам и торгует собою за полкроны. Мы доставляем удовольствие богатым людям. Тем богачам, которые, залезая в постель, не хотят заработать сифилис, которые стремятся получить домашний уют, сдобренный пряной приправой. Чем они богаче, тем большего ожидают и тем больше получают. Поверь мне, в Англии таких предостаточно, поэтому у нас не хватает времени даже на капитанов и майоров, у которых за душой нет ничего, кроме их жалованья.

Белль снова рассмеялась, но теперь уже более жестко. Когда же она вновь заговорила, горечь ее последних слов врезалась мне в память на многие годы.

– Да, – продолжила она, – к нам приходят богачи, и многим из них вполне можно облегчить их тугие кошельки. Так что чем сообразительнее ты будешь, тем богаче сможешь стать. Я не обещаю тебе молочных рек с кисельными берегами, но существует много гораздо худших способов существования. Гораздо худших.

С этими словами Белль закуталась в шаль, словно на нее внезапно дохнуло холодом.

Однако я продолжала сражаться за маленькие мечты своего детства.

– Но почему именно я? – Безнадежность и в то же время упрямство владели мной. – Я не очень красива, не слишком умна. Почему тебе нужна я? Почему не… – Я чуть было не упомянула ее племянниц, но, сама не зная отчего, запнулась.

Белль смотрела сквозь меня, как будто не в силах отвести взгляда от чего-то за моей спиной.

– Почему ты, а не Селина, что живет за стенкой, или Фанни через дорогу, или Рози за углом? Что ж, с одной стороны, потому что ты мне нравишься. Я всегда любила тебя – еще с тех пор, как ты была малюткой, и сейчас мне хочется вытащить тебя отсюда. – Она сделала паузу, и лицо ее стало жестким. – С другой стороны, потому, что я деловая женщина и то, что я из тебя сделаю, станет источником прибыли для нас обеих. За двадцать с лишним лет я хорошо поняла, что представляют собой мужчины. Если тебя хорошенько отмыть, вложить в твои уста нужные слова и нарядить тебя в красивое платье, ты станешь именно тем, чего им хочется. У тебя нежный взгляд, который так нравится мужчинам, хорошенькое маленькое тело, с которым правильное питание может сотворить чудеса, у тебя красивые руки, глаза и прекрасные волосы. А с твоим острым умом ты, если бы захотела, могла бы заставить половину Лондона пасть у твоих ног.

Белль замолчала и утомленно поднялась со стула.

– Однако для одного вечера я и так наговорила слишком много. Мистер Колливер, вы должны принять решение до конца недели. В пятницу я вернусь за ответом.

Отец беспокойно вскочил на ноги.

– Думаю, мне лучше посоветоваться с ее тетушкой. Это очень важный шаг, Белль, и я хочу поступить во благо дочке.

Но Белль уже ушла, одарив меня лучезарной улыбкой и бросив на прощанье:

– Подумай над моими словами, дитя, и ответ сам придет к тебе.

Мой отец, застыв в напряженной позе, провожал ее глазами.

– Так я и сделаю, – сказал он довольным тоном человека, нашедшего наконец выход из сложного положения, – поговорю с твоей тетушкой.

Если бы слезы не стояли в моих глазах, я бы, наверное, расхохоталась ему прямо в лицо. Моя тетушка, сестра моей матери… Впоследствии мне доводилось встречать людей, которые с первого взгляда проникались ко мне ненавистью, но тогда я уже ко многому привыкла и они были мне не страшны. Только один человек возненавидел меня с первого дня моей жизни и даже не особо пытался это скрывать – моя тетушка Сара, старшая сестра моей матери. Разница в годах между ними была так велика, что тетушка Сара относилась к своей сестре скорее как к дочери и любила ее до умопомрачения. Я никогда не могла понять, за что же она так ненавидит меня. Возможно, до моего появления на свет жизнь была не так жестока к моим родителям, у них еще оставались маленькие радости и изредка предоставлялась возможность хоть чем-то побаловать себя, а после рождения третьего, четвертого и пятого ребенка все это ушло в прошлое. Из всех троих удалось выжить только мне. А может быть, это чувство объяснялось тем, что я была слишком похожа на свою мать в молодости, до того, как нищета и бедствия наложили на нее свое клеймо.

Впрочем, каковы бы ни были причины, моя тетушка ни за что не призналась бы в этом чувстве. Но тем не менее все мое детство и отрочество прошли под заунывный аккомпанемент бесконечных причитаний тетушки, не устававшей перечислять мои недостатки и провинности. Именно она с момента смерти матушки без устали подзуживала моего отца, уговаривая его «пристроить» меня куда-нибудь, чтобы я тоже зарабатывала деньги для семьи. И я абсолютно точно знала, что она скажет отцу на сей раз: «Какая удача для Элизабет – вырваться отсюда и пожить в роскоши, в то время как остальная семья будет прозябать в нужде! Я надеюсь, она не забудет своих менее удачливых братьев и сестер, этих бедных овечек».

Если впоследствии мои дела пойдут плохо, она скажет: «Я всегда знала, что ничего путного из нее не выйдет. Я знала, что именно так все и получится». А если у меня все будет хорошо, тетушка наверняка заявит: «Она все равно плохо кончит, вот попомните мои слова!» Я знала все это наперед, когда стояла в кухне и смотрела на своего бедного отца-неудачника, пытавшегося избавиться от тяжкой ответственности – толкнуть свою дочь на путь, который приведет ее к богатству и проклятию.

Все случилось точно так, как я и предполагала. Моя тетушка произнесла именно те слова, которые я ожидала от нее услышать, и еще множество других. Младшие, конечно, участия в разговоре не принимали, поскольку были слишком малы, чтобы понять, о чем речь. Моя старшая сестра, которой на протяжении всей нашей жизни не было до меня никакого дела, смотрела на все это проще: в доме станет одним голодным ртом меньше, а постель теперь придется делить не с двумя, а всего лишь с одной сестрой. Только брат встал на мою защиту. Обычно тихий и молчаливый, на сей раз он выкрикивал в лицо отцу такие слова, от которых беднягу передергивало. Но даже мой брат не мог тягаться с тетушкой. В четверг вечером мы все уже были нравственно и физически истощены, но и тогда брат сумел утешить меня, подарив мне крохотный лучик надежды.

– Лиз, – сказал он, – если даже они сумеют избавиться от тебя на этот год, за это время, как я понимаю, с тобой ничего не произойдет – ты пока что будешь только учиться. А к концу года я уже закончу свое учение и стану сам зарабатывать на жизнь. Вот тут-то только они нас и видели. Я найду работу, а ты, может быть, сможешь шить, учить детей или делать что-то еще. Все будет хорошо, вот увидишь.

Боже, как мне хотелось верить в это! И я поверила.

Когда в пятницу появилась Белль, мы уже все ждали ее, включая тетушку, хотя она и заявила, что не обмолвится и словом «с этой женщиной». Белль вошла словно свежий ветер, принеся с собой запах фиалок. Помню, на ней был плащ из фиолетового бархата, подбитый белым горностаем. Она была неотразима.

– Итак? – спросила она своим мягким глубоким голосом.

Отец нервно откашлялся.

– Белль, мы обдумали твое предложение и решили, что для людей в таком положении, как наше, оно представляется весьма заманчивым. Хотя, – он растерянно взглянул в сторону моей тетушки, – учитывая, что Элизабет могла бы помогать семье, зарабатывая деньги в течение следующего года, мы подумали, что, может быть… – И он беспомощно умолк.

Глаза Белль вспыхнули.

– В вашем доме станет одним ртом меньше. Согласитесь, уже одно это кое-что значит. Кроме того, это дело Элизабет – посылать что-нибудь домой или нет, а меня сие не касается. Кстати, что скажет она сама?

Я взглянула на нее спокойно, как только могла, хотя внутри меня все сжималось от страха.

– Я не хотела, чтобы так было, но все они твердят, что я должна поехать с тобой. В течение года я буду делать все, что ты прикажешь, но после этого – ничего не обещаю. Абсолютно ничего. И нет такого закона, по которому меня можно принудить к чему-то иному.

Белль запрокинула свою прекрасную головку и рассмеялась.

– Это честно, дитя мое. Честно сказано, хотя мне и предстоит излечить тебя от чрезмерной честности в отношениях с другими, иначе ты никогда ничего не достигнешь. Давай вернемся к этому разговору через год. А теперь пошли, нам пора.

Я в изумлении уставилась на нее.

– Что ж, если ты по-прежнему хочешь забрать меня, я должна собрать свои вещи.

– Оставь их, дитя мое, оставь их. Я уверена… – в голосе ее зазвучала неприкрытая насмешка, – в этом доме им найдут применение. Что же касается тебя, то со мной ты начнешь новую жизнь с новыми вещами. У тебя больше нет прошлого – у тебя есть только будущее.

Вот так теплым августовским вечером 1794 года я начала новую жизнь с Белль Дэвис. Мне предстояло научиться тому, как стать преуспевающей проституткой.