Текст книги "Падший ангел (Женщина для офицеров) "
Автор книги: Марго Арнольд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
13
Джереми был просто вне себя, когда я открыла ему свой план.
– Ты, видно, и в самом деле лишилась рассудка, Элизабет! – вскричал он. – Соблазнить Спейхауза, с которым ты даже незнакома, чтобы он сделал Прескотта майором? Что за вздор! Если эта бредовая идея так прочно засела в твоей голове, то какого дьявола ты просто не дашь денег Прескотту? Пусть подсуетится, купит себе должность, и делу конец!
Зная, как Джереми относится к Дэвиду, я заставила себя набраться терпения.
– Неужели ты действительно думаешь, что Прескотт на такое способен? Да он скорее умрет. Он вообще ничего не должен знать об этом – таково мое непременное условие. К тому же, как я понимаю, подобные действия могут и не понадобиться. Спейхауз очень честен, а Дэвид является идеальной кандидатурой на вакансию майора. Я просто хочу, чтобы ты выяснил, откуда дуст ветер и есть ли у него конкуренты. Мне также нужно разузнать все о Спейхаузе на тот случай, если самой придется вступить в игру. Ну, пожалуйста, Джереми… – Я решила применить тактику вьющейся лозы, которая столь безотказно действовала на Крэна. – Ведь речь идет о моей жизни. Помоги, умоляю тебя! Впервые в жизни я узнала, что такое счастье, и не хочу утратить его.
Джереми немного оттаял.
– Видит Бог, ты заслуживаешь счастья, Элизабет, и я не сказал бы ни слова против, если бы Прескотт был свободен. Твоей просьбы было бы вполне достаточно, раз уж тебе понадобился именно этот человек. Но ведь он не свободен! Наоборот, он связан по рукам и ногам, и я при всем желании не могу видеть в твоем будущем с ним ничего, кроме несчастий. Чего ты можешь ждать от него и что можешь дать ему самому? На что надеешься? И задумывалась ли, что может случиться, если он все же узнает о твоих намерениях? Не такой он человек, чтобы простить подобное, и ты это прекрасно знаешь.
– Он ничего не узнает, – сказала я, с трудом сохраняя терпение, – если мы будем правильно управлять событиями. Я люблю его, Джереми, и очень боюсь, что, если его положение не изменится, это медленно, но верно погубит его. А майорский чин вселит в него надежду, придаст новые силы. Я знаю, что мне не удастся удерживать его подле себя вечно, но ведь и несколько месяцев счастья хоть что-нибудь да значат! Я не осмеливаюсь заглядывать в более отдаленное будущее. Несколько месяцев – вот все, о чем я мечтаю.
– Послушай, Элизабет, – глубокий голос Джереми звучал мягко и убедительно, – для меня просто невыносимо видеть, как после таких неимоверных усилий ты готова отказаться от столь желанной свободы, почти добившись ее. Позволь мне рассказать тебе одну историю. Я не говорил об этом еще никому, но тебе просто обязан. Достигнув двадцати восьми лет, Белль, подобно тебе, была исполнена решимости оставить свое занятие. Ею овладела мечта покинуть Лондон и отправиться жить в какой-нибудь сонный городишко, где она могла бы предстать в обличье богатой леди и выйти замуж. Нашелся даже человек, который захотел взять ее в жены. И вдруг она влюбляется – совсем как ты. Это был симпатичный, но слабохарактерный молодой хлыщ, к тому же картежник и, конечно же, женатый. Связав с ним свою судьбу, она оставалась глуха к любым увещеваниям. За полтора года он спустил почти все ее состояние, но затем, к счастью, подвернулся кому-то под горячую руку в таверне во время ссоры за карточным столом, где и окончил свой жизненный путь. Если бы он не погиб, Белль осталась бы без единого пенни в кармане. Так вот, чтобы вернуться на вершину, где она была к моменту, когда ее угораздило влюбиться, ей потребовались годы лишений. Взгляни на нее теперь: она снова вполне обеспечена, но можно ли назвать ее счастливой?
– Бедная Белль, – прошептала я. Джереми прочитал мне проповедь, однако я сделала из нее совсем не тот вывод, на который он надеялся. Мое сердце наполнилось жалостью к Белль, но не потому, что она пожертвовала всем ради любви, а потому, что потеряла любимого.
– Так ты не поможешь мне, Джереми? – горестно спросила я, надеясь, что мои поникшие плечи выглядят достаточно жалостно. – Тогда мне придется рассчитывать только на собственные силы.
– Я не говорил, что не помогу тебе, милочка, – резко возразил он. – Вероятно, мне придется сделать это, коль скоро сердце твое охвачено столь пламенной страстью. Просто я намного старше тебя, и мне больно видеть, как ты стремишься навстречу неотвратимой беде. И все же я выясню, что смогу, о Спейхаузе и всем остальном.
– Я просто обожаю тебя, Джереми! – Я обвила его руками и наградила поцелуем. – Пожалуйста, сделай все как можно скорее. Мне так этого хочется!
– Да поможет нам Господь, – вздохнул он, – а главное, пусть не оставит он Элизабет, потерявшую голову от любви.
В ожидании вестей от Джереми, который по моей просьбе занялся изысканиями, я отправила Марту в Рэй подыскать подходящий коттедж и сделать все необходимые приготовления, чтобы я смогла жить там в течение трех месяцев. К счастью, в этом городке у нее были знакомые. Поначалу я и сама не могла понять, почему мне на ум пришел именно Рэй, но потом вспомнила рассказы отца о том, что именно оттуда много лет назад перебралась в Лондон его семья. Повнимательнее вглядевшись в карту, я увидела, что этот Рэй находится за добрые десять миль от Гастингса, и тут же пожалела, что не выбрала местечко поближе. Но, поскольку мне не было точно известно, на каком конце города расквартирована батарея Дэвида, я сочла, что лучше оставить все как есть.
В конце концов прибыл Джереми с новостями, которые оказались не слишком обнадеживающими. Спей-хауз пользовался репутацией хорошего и справедливого человека. Родом он был из старинного семейства в Оксфордшире. Корнями этот род восходил к саксонским королям, но, как это часто бывает с такими фамилиями, его былая слава увяла, а богатство почти растаяло. Еще больше подточила семейное состояние страсть отца к азартным играм, и Эдгар Спейхауз был вынужден вступить в брак по расчету с женщиной не своего круга. Он взял в жены богатую наследницу одного железных дел мастера с севера Англии, выдающегося человека, разбогатевшего благодаря войнам, которые Англия вела на протяжении значительной части минувшего столетия.
Во многих отношениях невеста Спейхауза сама оказалась железной женщиной – властной и непреклонной. И, конечно же, семейный кошелек всецело находился в ее руках. Спейхауз до смерти боялся своей повелительницы. Злые языки даже утверждали, что и в артиллерию он пошел лишь затем, чтобы испытывать изделия предприятий, принадлежащих супруге. На других женщин полковник не осмеливался даже глаз поднять, хотя его жена почти все время проводила в туманных северных краях, железной рукой ведя дело, полученное в наследство от отца. Все эти сведения не сулили ничего отрадного.
– А что слышно насчет майорского чина? – осведомилась я.
– И здесь ничего хорошего, – скривился Джереми. – Все отзываются о Прескотте как о достойном человеке, да и сам Спейхауз, судя по всему, склоняется в его пользу. Но жена держит его на коротком поводке, и он отчаянно нуждается в деньгах. Уже два или три раза его дразнили заманчивыми предложениями, а он не так уж и стоек.
– Каковы же, на твой взгляд, шансы Дэвида? – спросила я, стараясь не терять самообладания.
Джереми нахмурился.
– Если быть честным до конца, то думаю, что в нынешних обстоятельствах у него нет ни малейшего шанса.
– Что ж, в таком случае придется изменить обстоятельства, – сказала я с мрачной решимостью. – Я должна встретиться с полковником Эдгаром Спейхаузом.
И я с ним встретилась. Бедняга вряд ли даже догадался, что за сила обрушилась на него. Я не стала заигрывать с ним, а просто набросилась на него. Мною были пущены в ход все уловки, каким меня когда-либо учили. Я льстила, дразнила, флиртовала, ластилась к нему, вскружив ему голову до такой степени, что полковник и сам толком не знал, на каком он свете. Очевидно, ему еще никогда в жизни не доводилось испытывать такого внимания к собственной персоне, и он буквально упивался этим. Через две недели полковник был без памяти от меня, но туманная, устрашающая фигура на севере все еще прочно держала его на привязи, и он никак не мог решиться на открытое предложение. Между тем время убегало как вода, и мною начало овладевать отчаяние.
– Ну что, сделал он предложение? – чуть ли не каждый день донимала я Джереми.
– Должно быть, полковник попросту не ведает, как это делается, – уныло отвечал тот.
– Тогда остается единственное средство, – решила я с отчаянием обреченной. – С ним придется поговорить тебе, Джереми.
– Что?! – переспросил он, почти сорвавшись на визг. – Господи, мы и так уже зашли слишком далеко! Но чтобы выступать в роли твоего сутенера? Будь я проклят, если соглашусь на это, Элизабет!
– Если не согласишься на это ты, я сделаю все сама, – не унималась я, – но для меня это будет гораздо труднее.
– Да пойми же, если к нему пойду именно я, то у меня будут связаны руки, – простонал Джереми. – Скажи, ради всего святого, о чем мы сможем с ним договориться? Ты не можешь толкать меня на это. Не можешь!
– Могу, – твердо произнесла я. – Ты просто должен сделать все, что в твоих силах.
Бедный Джереми! Часто я недоумевала, какая сила заставляет его мириться со всеми моими прихотями.
Через некоторое время Джереми вернулся из поездки, все еще сам не свой от той роли, которую я ему навязала.
– Ну так хочет он меня или нет? – сразу же потребовала я отчета.
– Ясное дело, хочет, – тут же застонал Джереми. – Но тебе от этого много не перепадет, уж поверь мне. О крупных деньгах речь, естественно, не заходила. Я плел ему всякую чушь о том, что в качестве свидетельства сердечной привязанности ты хочешь, чтобы он отдал открывающуюся майорскую вакансию достойнейшему из достойных, а именно Прескотту. Не заморочь ты ему голову, он ни за что на свете не попался бы на такую дешевую уловку. Но полковник, кажется, воспринимает все как само собой разумеющееся, поскольку, судя по всему, и сам уверен, что лучше Прескотта на эту должность никого не найти. Что же касается остального, то он настолько боится женушки, что согласен лишь на трехмесячную связь. Предлагает платить за твое жилье плюс четыре фунта в неделю, оплата остальных счетов не гарантируется. Если бы я думал, что он хоть что-то смыслит в таких делах, то счел бы это оскорблением. Однако Спейхауз в этом ни черта не смыслит. У него есть дом в городе, но он так запуган, что боится пустить тебя туда. Впрочем, может, это и к лучшему.
– Не нужно мне ни денег, ни чего иного, – обрадован но произнесла я. – Майорство обеспечено, а это главное. Он знает, что я не буду готова до ноября?
Лицо Джереми исказила гримаса, и сердце мое упало.
– Об этом отдельный разговор, Элизабет. Поначалу он, казалось, с пониманием отнесся ко всему, что я говорил о твоей занятости семейными – да простит меня Господь! – делами за городом на протяжении трех месяцев, но потом вдруг заупрямился и начал твердить, что если в качестве доказательства своей страсти он должен дать кому-то чин майора, то и ты, со своей стороны, должна представить ему кое-какие доказательства. Короче говоря, он не подпишет приказ, пока ты не переспишь с ним. Будучи человеком, который сам по себе ничего особенного не представляет, он скорее всего опасается, что ты за три месяца попросту забудешь о его существовании, а потому хочет получить хотя бы какую-то гарантию, что не останется в дураках.
Я равнодушно пожала плечами.
– Что ж, пусть будет так, если уж без этого не обойтись. Когда он приедет за «гонораром»?
Джереми сокрушенно покачал головой.
– Никогда бы не подумал, что ты можешь быть такой, Элизабет, – изумился он, – что ты готова пойти на такие крайности ради человека, которого даже не надеешься удержать рядом с собой на достаточно долгий срок. Значит, несмотря на свой преклонный возраст, я так и не распознал вас, женщин.
– Дорогой мой, – улыбнулась я ему, – ты сотворил чудо, на которое не способен никто другой. Когда же приедет Спейхауз?
– Я сделал все, что было в моих силах, – глухо проговорил Джереми, будто каждое слово давалось ему с трудом. – Я сказал ему, что ты уезжаешь в деревню в четверг, – тут я должна заметить, что наш разговор происходил в понедельник, – значит, он проведет здесь завтрашний день и среду. Он обещал подписать приказ о назначении и передать его в мои руки в среду утром, – вздохнул мой друг. – Поверь, Элизабет, никогда в жизни я не чувствовал себя столь подавленным, как сейчас.
– Не беспокойся обо мне, Джереми. – Мои губы тронула нежная улыбка. – В конце концов Спейхауз не какой-нибудь Чартерис, и мысли мои будут не о вторнике, а о пятнице.
Так я стала любовницей Эдгара Спейхауза, в то время как сердце мое переполняла любовь к Дэвиду Прескотту.
Бедный Эдгар был воплощением всех Изъянов, присущих вырождающемуся роду: очень высокий и худой, сутулый, с длинными, неправдоподобно узкими ступнями и ладонями. Волосы его были столь светлыми и жидкими, что казались почти белыми. Продолговатое лошадиное лицо с тонкими чертами выдавало в нем прирожденного аристократа. Нос был столь длинен и узок, что ноздри почти светились, а высокие скулы, казалось, вот-вот прорвут пергаментную кожу. Хотя ему было уже под пятьдесят, Спейхауз выглядел гораздо моложе благодаря своей тонкой и гладкой коже. Борода у него почти не росла, что придавало его лицу мальчишеское выражение. Водянистые бледно-голубые глаза подслеповато щурились, а поскольку очков полковник не носил из-за неодобрительного отношения к ним жены, создавалось впечатление, что он постоянно что-то ищет вокруг себя.
В целом его отнюдь нельзя было назвать уродом, но, как я уже отмечала, из него было вытравлено все, что превращает человека в самостоятельную личность. С таким мужчиной вы можете встречаться хоть сто раз, но во время каждой новой встречи будете с трудом припоминать, кто это и где вы могли видеться прежде.
Исполненная решимости сыграть свою роль до конца, я приняла его во вторник почти как Клеопатра, встречающая своего Антония из военного похода, хотя, подозреваю, наша ночь была гораздо менее бурной, чем та, которую провели вместе прославленные любовники. Эдгар нервничал, как восемнадцатилетняя девственница, и вел себя так, словно дверь спальни того и гляди распахнется и к нам ворвется его грозная супруга. Однако, применив все свое искусство и изобразив восторги, которых на самом деле не чувствовала, я полностью приручила его. Он проявлял столь горячее любовное влечение, что в среду утром мне стоило немалых трудов не подпускать его к себе хотя бы на то малое время, которое понадобилось ему, чтобы подписать приказ о назначении Прескотта, тут же перешедший в руки Джереми. В конце концов дело было сделано, и Джереми, привычно заметая следы, переправил бумагу в Гастингс при посредничестве агентства, принадлежавшего его другу-юристу. А я была так горда собой, что делала в тот день все возможное, чтобы ублаготворить Эдгара. Это оказалось проще простого. Бедняжка быстро получил свое и в четверг утром, когда наступила пора прощания, чуть не плакал. Шмыгая от волнения носом, он клялся мне в любви до гроба и уверял, что следующие три месяца покажутся ему вечностью. Я же не смогла сдержать вздох облегчения, когда услышала, что его жена готовится вскоре прибыть с одним из редких триумфальных визитов. Теперь я знала, что полковник будет находиться в Лондоне в надежных и крепких руках, а значит, нет нужды опасаться неожиданного десанта в Рэй.
Едва дождавшись, пока за ним захлопнется дверь, я молнией взлетела по лестнице, чтобы завершить упаковку вещей. Устроив все дела с коттеджем, Марта вернулась, чтобы помочь мне с переездом, поскольку свой дом я сдавала на три месяца жене одного офицера. Наконец вещи были сложены, и я тепло попрощалась с унылым Джереми, который пришел проводить меня.
– Не волнуйся, – смеялась я. – Обещаю больше никогда в жизни не докучать тебе своими просьбами.
В ответ он улыбнулся, умудрившись при этом не терять похоронный вид. Это делало его похожим на эльфа в припадке меланхолии.
– Ты будешь верна своему обещанию лишь до первого нового затруднения. А потом снова прибежишь ко мне вся в слезах, взывая о помощи. Поверь, дорогая, всякий раз, когда ты приходишь в мою контору, я чувствую, что постарел еще на год. И все же, – добавил он, посерьезнев, – не думаю, что хотел бы иной участи. Надеюсь, ты найдешь свое счастье, дорогая Элизабет. Благослови тебя Господь! Ты знаешь, где меня искать, когда я вновь тебе понадоблюсь.
И он неловко заковылял прочь, как внезапно состарившийся младенец.
Мы отправились в путь. Всю дорогу я грезила, строя прекрасные воздушные замки. Сидевшая напротив Марта, как всегда, строго смотрела прямо перед собой.
– Вы уверены, что любите его? – внезапно спросила она.
– Уверена, – откликнулась я из своего розового облака.
Она удовлетворенно кивнула, но потом как бы между прочим заметила:
– Счастье не обходится без страданий.
– Ну что ж, такова жизнь! – отмахнулась я. Вообще-то мне вовсе не хотелось об этом думать.
– Но запомните: нет такого страдания, которое нельзя пережить. Призывать смерть – грех, во всяком случае пока вы молоды, – продолжала она.
– Послушай, Марта, ты изъясняешься в высшей мере загадочно, – довольно резко произнесла я, выведенная из терпения. – Что это значит?
– Я говорю вам все как есть, – ответила она все с той же суровостью. – И все же вы должны быть благодарны судьбе, потому что не так уж часто это случается. Ведь это удел лишь немногих счастливцев, очень немногих.
– Какой удел? – Я была в полном недоумении.
– Как какой? Настоящая любовь, – тихо проговорила она, выглянув из окна кареты. – Настоящая любовь – и больше ничего.
Мы приехали в Рэй, когда только начинало вечереть, и я тут же направила весточку Дэвиду, пригласив его отужинать со мной на следующий день. Если же дела службы не позволят ему отлучиться, он должен был уведомить меня о невозможности встречи.
Коттедж, который подыскала Марта, располагался как раз в центре Уэст-Гейта – старой части города. Снаружи дом выглядел совсем крохотным, но внутри оказался на удивление просторным. Там была обширная гостиная, переходившая в небольшую столовую, внизу – кухня вполне приличных размеров, а наверху – одна большая и две маленькие спальни. Марта превратила дом в удивительно уютное гнездышко, добавив к старой и неуклюжей деревенской мебели кое-какие вещи из нашей лондонской обители. Она также позаботилась о том, чтобы украсить обстановку всевозможными глиняными горшочками, которые купила у местных гончаров, и медными кувшинами с цветами. Ведь был конец июля. Закрывая глаза, я до сих пор ощущаю их тяжелый аромат.
Марта сочла, что вполне управится по дому без помощников, и, поскольку экипаж теперь мне был уже не нужен, я отправила его назад в Лондон. Кучеру было сказано, что в случае необходимости я пошлю ему уведомление. Но в глубине души я надеялась, что это мне не понадобится.
Следующий день прошел в лихорадочном ожидании. Я не находила себе места, словно в день первого бала. Однако время шло, а ни самого Дэвида, ни весточки от него не было. Я терзалась догадками. Трижды я меняла наряды, прежде чем остановила выбор на голубом шелковом платье с серебряными звездами и моих лучших сапфирах. На ужин мною было заказано уже около десятка различных блюд, но я никак не могла остановиться и высказывала все новые прихоти. Марта, как обычно, была сама невозмутимость и воспринимала мои сумасбродства со стойкостью великомученицы. Много лет спустя я не раз спрашивала себя: а может, отличаясь редкой проницательностью, она вовсе и не подходила в тот день к плите, поскольку наперед знала, что ее стряпня не понадобится? К тому времени, когда сумерки окрасили все в серые тона, я уже находилась на грани нервного срыва, будучи уверена в том, что он не придет, ибо не любит меня. Но что это? Вдруг по Уэст-Гейту разнесся дробный топот конских копыт. Этот звук, почему-то показавшийся мне забавным, становился все ближе и оборвался у двери нашего дома. Тихо заржала лошадь. Дэвид приехал.
Он вошел, закутавшись в военный плащ, хотя на улице был теплый вечер. Едва взглянув на него, я почувствовала, что он охвачен непреодолимым желанием.
– Добро пожаловать, капитан Прескотт, – приветствовала я его, сделав глубокий реверанс.
Глядя мне прямо в глаза, он медленно снял плащ, обнажив новые знаки отличия на мундире и майорские эполеты. Мой возглас удивления, должно быть, согрел бы сердце бедного учителя, который приобщал меня к тайнам актерского мастерства.
– О Боже! Мне следовало сказать: майор Прескотт Вы просто великолепны!
В тот же момент я очутилась в его объятиях, наши уста слились в поцелуе, и нас закружил не поддающийся описанию водоворот чувств.
Способен ли кто-нибудь передать, что такое настоящая любовь? Тем немногим счастливцам, которые познали это чудо, не нужны мои слова – им и так все известно. Несчастное же большинство людей так навсегда и останется в неведении. Им не дано познать восторг, экстаз и боль всепоглощающего чувства, а жалкие слова мои покажутся лишь бессмысленным лепетом идиота. Это все равно, что пытаться рассказать слепцу о том, как прекрасно крыло бабочки или насколько красива паутинка, покрытая мельчайшими капельками росы. Экстаз любви охватывает не только тело, но и дух, и рассудок – все сливается воедино. Дэвид не был чем-то отдельным от меня. Вместе мы составляли единое совершенное существо – движущееся, дышащее, чувствующее и мыслящее. Мы принадлежали друг другу, как ночь и звезды, как два звена цепи.
Я не помню, как в тот первый вечер мы очутились наверху. Наверное, Дэвид нес меня на руках, а может, я летела по воздуху. Все, что осталось в моей памяти, – это белизна его тела, на котором синими тенями лежали шрамы былых ран, непреходящий восторг любви, подобного которому я прежде никогда не знала. Сумерки за окном сменила тьма, на смену тьме пришел рассвет, а мы лежали на любовном ложе, не в силах распознать границы между нашими телами – столь полным было наше слияние. Если мы и заснули, что, наверное, в конце концов должно было произойти, то лишь затем, чтобы увидеть одни и те же волшебные сны, которые вновь стали явью после нашего пробуждения.
Лишь солнце, щедро залившее комнату, заставило наши души с неохотою и по отдельности вселиться в каждое из двух переплетенных тел. Мы лежали, глядя в глаза друг другу и силясь понять, наяву ли испытали чудеса минувшей ночи или же рассудок наш помутился под влиянием какой-то прекрасной фантазии. Голубые глаза Дэвида блестели, как сапфиры, которые по-прежнему украшали мою шею. Издав долгий прерывистый вздох, он притянул меня к себе.
– Любимая моя, бесценная, я слышал рассказы о рае на земле, но до этой ночи не знал, что он действительно существует. Неужели мир не перевернулся, неужели все осталось прежним теперь, когда я нашел свой рай, свое истинное блаженство? И как мне жить дальше, если я утрачу тебя?
С этими словами Дэвид уткнулся лицом мне в грудь, будто хотел спрятаться от всего остального мира.
Моя ладонь пробежала по его шее, где волосы были волнистыми, напоминая на ощупь витое серебро.
– Это только начало, любимый мой, – прошептала я. – Давай не думать об изгнании из рая, который только что обрели. Этим утром мир кажется мне добрее, чем когда-либо. Я полностью в ладу с ним, пока ты принадлежишь мне.
Очевидно, наш разговор в таком духе мог длиться бесконечно, если бы реальность в лице Марты, постучавшей в дверь, не напомнила о себе. Марта принесла теплую воду для мытья и новость о том, что завтрак уже готов, если, конечно, такие вещи нас все еще интересуют.
В ярких лучах утреннего солнца мы, должно быть, являли собой забавную сцену: майор средних лет с подбородком, посиневшим от отросшей за ночь щетины, и шлюха не первой молодости со спутанными волосами. Но друг для друга в тот момент мы были прекраснее ангелов.
После завтрака Дэвид собрался обратно в Гастингс, и я спросила его, когда же мы снова увидимся.
– За долгие годы не слышал вопроса глупее, – добродушно ответил он. – Я буду вновь с тобой, как только распределю обязанности. Слава Богу, у меня толковый лейтенант. Жди меня сегодня во второй половине дня, душа моя.
С этими словами он дал коню шпоры и был таков.
Во второй половине дня начался проливной дождь, со стороны Пролива задул, загулял по болотам злой ветер. Дэвид приехал, вымокнув до нитки: на его плаще и кителе не было сухого места. Я развела в камине огонь. Отдав Марте вещи на просушку, Дэвид вошел в комнату и, дрожа от холода, присел рядом со мной. Сидя перед камином, он выглядел на удивление юным и беззащитным. Белая полотняная рубашка обтянула его широкие плечи, когда мой майор протянул руки к языкам пламени, бросавшим отсветы на его открытое, чистое лицо, оттеняя мужественные очертания губ. Глядя на Дэвида в этот момент, я так любила его, что едва не плакала от радости.
Опустившись на колени, я помогла ему снять сапоги, в которых хлюпала вода. И тогда он, взяв меня за подбородок, поднял мое лицо.
– Ты выглядишь так, будто тебе шестнадцать, любимая, – тихо произнес Дэвид. – А я чувствую себя похитителем невинного ребенка.
– Я тоже хотела бы, чтобы мне было шестнадцать лет, раз того хочется тебе, – сказала я с улыбкой, подумав, что это не единственная причина, почему мне захотелось стать шестнадцатилетней.
– Но я рад, что ты не такая, и тому есть много причин, – возразил он, словно читая мои мысли. И, притянув меня к себе, впился своими губами в мои – жадно, грубо, сладко – до тех пор, пока в этой комнате с догорающим огнем в камине наши тела и души не стали вновь единым целым.
До сих пор удивляюсь, как за эти несколько дней мы не умерли от истощения. Не могу припомнить ни одной из наших трапез. Но, полагаю, Марта время от времени насильно усаживала нас за стол и кормила, иначе мы бы погибли от упадка сил. И дело не в том, что Дэвид был столь умелым любовником – на самом деле у него не было ни утонченности, ни той мужской силы, которыми отличался Крэн. Но, поскольку мы были частью друг друга, он безошибочно знал, чего я хочу, точно так же, как я знала о его желаниях, а потому физическому наслаждению, которое мы черпали друг из друга, не было конца.
Естественно, это не означало, что мы предавались любовным утехам дни и ночи напролет, хотя бы потому, что Дэвиду все же приходилось выполнять кое-какие служебные обязанности. Впрочем, он устроил свои дела так, что мог отлучаться в понедельник и среду вечером, а затем в пятницу днем, с тем чтобы проводить у меня конец недели до утра понедельника. Для нас этого было катастрофически мало, но большего мы себе позволить не могли.
Когда опьянение первых дней схлынуло, уступив место более глубокому и нежному чувству, мы с удивлением обнаружили, что вокруг нас существует реальный мир. И пусть нам не хотелось жить в этом мире, ведь в нашем собственном было намного уютнее, мы решили познакомиться с ним поближе.
Мы обошли весь Рэй – странный городок, от которого отступило море, оставив о себе лишь воспоминания и свой необычный соленый дух. От бывшей пристани мы поднялись по улочке, вымощенной булыжником, чтобы взглянуть на постоялый двор «Русалка». По преданию, в поисках своего неверного возлюбленного – моряка она выбросилась на берег из морских вод и умерла на пороге бревенчатой харчевни, распевая погребальную песнь, которую иногда поет само неукротимое море. Говорили, что пение ее до сих пор можно слышать грозовыми ночами – русалка по-прежнему выходит из волн, а потому местные жители старались в такие ночи не появляться на этой улице. Я сочувствовала маленькой русалочке, хотя и не могла при всем желании представить, что такое – иметь неверного любовника.
Рэй был полон привидений. Была там обезглавленная женщина, которая якобы имела обыкновение прогуливаться по Петушиной улице вблизи старинного аббатства, а вокруг гостиницы Георга на Высокой сражались друг с другом два призрака-дуэлянта, но мы с Дэвидом ни разу не видели их, потому что почти все время смотрели друг на друга. Единственной городской достопримечательностью, которой мы избегали, была Ипрская башня, в которой содержали французских военнопленных. С этой башни в сторону моря смотрели пушки небольшой батареи, а нам не нужны были никакие напоминания о том, что мы всеми силами старались забыть.
Одним прекрасным субботним утром мы взобрались на колокольню церкви святой Девы Марии, откуда открывался великолепный вид. Церковь возвышалась на самом краю утеса, с которого можно было видеть весь город, теснившийся у подножия скалы, и серебро реки, что змеилась по равнине, норовя слиться с более широкой серебряной лентой Пролива, простиравшейся до самого горизонта. Был жаркий ясный день, настолько жаркий, что Дэвид не набросил ничего поверх рубахи, а я надела кисейное платье, самое легкое из всех, что были в моем гардеробе. Мы стояли бок о бок, облокотившись на парапет и устремив взоры в морскую даль.
Внезапно Дэвид предложил:
– Давай убежим отсюда, Элизабет. Поедем в Америку, начнем все заново. Мне говорили, что землю там дают любому, кто пожелает. Это страна, где мужчина может добиться своего, если у него достанет решимости. В Ирландию все еще заходят американские корабли, а мы бы могли добраться туда из Бристоля пакетботом и были бы уже в пути, прежде чем кто-то хватился бы нас. И началась бы новая жизнь, полная счастья для нас обоих.
В голосе его звучали порыв, горячность и в то же время печаль. В тот день на башне он был словно одержим. Меня же мучили сомнения, которые я не в силах была скрыть от него.
– И ты смог бы бросить все просто так? – спросила я, щелкнув пальцами. – Карьеру, семью – все, что тебе до сих пор удалось создать?
Дэвид закрыл лицо руками, словно желая отогнать видения, вызванные моими словами. Плечи его поникли.
– Я готов на все, абсолютно на все, лишь бы ты была со мной, Элизабет. – От волнения у него перехватило горло. – До встречи с тобой мне часто казалось, что во мне чего-то не хватает, у меня появлялось чувство какого-то несовершенства или неисправимого изъяна, мешающего мне раскрыться до конца, почувствовать уверенность в собственных силах. Но теперь я понял, что дело было не во мне самом – просто мне нужна была ты. С тобою я совершенен, я чувствую себя единым целым, которое никто и ничто не в силах разрушить. Я не могу, не должен потерять тебя, иначе буду навеки потерян для самого себя.
Однако наваждение все не отпускало меня. Я хотела быть с Дэвидом, желала бы сделать все так, как он говорит, и все же не могла отделаться от груза тяжких воспоминаний жизни, которую до сих пор вела. Я мечтала быть с ним вместе до самой смерти, но хотела, чтобы он был свободен, чтобы руки его были развязаны, твердо зная при том, что это вне моих возможностей. Отправься мы хоть за сто морей, путы, которыми он связан здесь, все равно останутся. А поскольку он добрый и порядочный человек, эти путы рано или поздно увлекут его от меня, разорвав то, что ныне соединяет нас. Я не верила, что наши души сплелись настолько, что выдержат подобное испытание. И я боялась – боялась того, что станется с ним и со мной.
