Текст книги "Явье сердце, навья душа (СИ)"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава четырнадцатая. Навь

Путь через терновый лес показался вечностью. Яснорада исколола кожу о согнутые к земле колючие ветви, изодрала одежду о шипы. Пока она продиралась сквозь терн, Баюн бежал впереди. Юркий, пускай и немного толстенький, он пролазил в просветы между ощетинившимися колючками ветвями и, сидя на земле, смотрел на Яснораду – сочувственно и слегка виновато. Однако и Баюн оставил на шипах немало клоков черной шерсти, как она – клочки светлой ткани, нити вязаной шали и алую кровь.

Перемены свалились на голову, едва Яснорада перешагнула выложенную терном границу, что отделяла мертвые земли Кащеева царство от Нави. Стоило очутиться на опушке леса, и ее всю словно омыло солнечным светом.

Яснорада ахнула. Вот оно откуда, это солнце, что рассыпало веснушки по ее щекам. То, что грело и било в глаза, ослепляя, а не тускло светило откуда-то с вышины. А еще… Запахи. Они обрушились на нее снежной лавиной, погребая под собой с трудом обретенное спокойствие.

– Так пахнет лес? Он действительно так пахнет?

Яснорада стояла, втягивая носом воздух с примесью чего-то незнакомого. Не сладкого, не горького, просто… другого.

– Родиной пахнет, – вдруг прошептал Баюн. От восторга забыл даже лапу на землю поставить – так и держал ее на весу. – Я ж отсюда, из этого леса пришел.

– Значит, твою родную землю мы отыскали. Осталось отыскать мою.

Горечь Яснорада спрятать не успела. Ягая не мать ей… Примириться с этим знанием непросто.

Баюн уселся на землю и лапы хвостом обернул. А потом деловито спросил:

– Скажи, Яснорадушка, что последнее ты помнишь о Нави? Надо ж знать нам, откуда поиски начинать…

– Ничего не помню, – вздохнула она. – О Нави. Помню только, как появилась на свет в избе Ягой. Вот такой, какая сейчас есть.

Баюн помотал пушистой головой.

– Люди такими не рождаются, – назидательно сказал он.

Яснорада это, разумеется, знала. Читала о розовощеких младенцах, пахнущих присыпкой и молоком. Тех, что даже говорить не умели – только угукать. Тех, что не умели даже ходить, и только лежали в своих крохотных колыбельках, словно самые красивые в мире куколки.

– Так то люди Яви.

Баюн снова мотнул головой.

– Не только люди Яви, Яснорадушка. Каждое существо когда-то рождалось иным – маленьким, беззащитным и слабым.

– И ты, значит, был когда-то крохотным слепым котенком? – улыбнулась она.

Баюн фыркнул, словно негодуя, что кто-то вообще мог подобное допустить. А после вздохнул, понурившись.

– Да. Но я был очень симпатичным котенком!

– Даже не сомневаюсь, – посмеиваясь, заверила Яснорада.

– Я к тому говорю, что ты, создание Нави, не могла родиться такой – юной красавицей, девицей на выданье, готовой уже невестушкой.

– Перестань, – смущенно рассмеялась она.

Совсем некстати Яснорада вспомнила про Богдана. В груди заныло от ощутимой почти тревоги. Она вынула из холщовой сумки, что с собой из дома Ягой взяла, драгоценное блюдце. Но помедлила, никак не решаясь заговорить волшебное яблочко.

– Да, не могла, – тихо сказала Яснорада. – Морана, верно, память мою забрала… или ее проклятое царство. Увязшее в болоте, закостеневшее, не терпящее никаких перемен. Лишь те из них, что выгодны самой Моране.

– Змеевик, например.

Яснорада кивнула, задумчиво вглядываясь в линию горизонта. Ягая сказала, что нашла ее лежащей на земле, нагой и… одинокой. Что случилось с ней? Где ее родители? Кто они? Как найти их теперь в огромной Нави? И, наверное, главный вопрос, который она усиленно от себя гнала…

Почему родители ее оставили?

Яснорада тряхнула расплетенной косой. Не о себе она должна сейчас думать, а о том, в чью судьбу так грубо вмешалась. Не навредил ли Богдану ее порыв? Не привел ли к чему-то… непоправимому?

Собравшись с духом, она пустила яблочко по серебру… но, как и в прошлый раз, не дождалась ответа. Сидела на коленях прямо на траве, испачкав подол платья в яркой, сочной зелени, и пустым взглядом смотрела на блюдце.

Баюн утешительно коснулся пушистой лапой ее руки. От мягких подушечек по коже снова разбежались в стороны теплые лучики. Что-то колкое в горле растаяло.

– Идем, – устало сказала коту Яснорада.

Поднявшись, спрятала в сумку блюдце с яблочком. Шагнула вперед, отводя ветку от лица, и громко охнула. Баюн подпрыгнул от неожиданности, схватился лапой за сердце.

– Чего кричишь?

А ей бы сказать, с чего, да только она не знала, как облечь ощущения в слова.

– Я будто леса коснулась, – с трепетом выдохнула Яснорада.

Кот фыркнул.

– Так лес это и есть.

– Нет… Самой сути его… Понимаешь?

– Не понимаю, – признался Баюн.

Яснорада хотела было объяснить – хотя бы попытаться, но кошачьи уши вдруг встали торчком, а глаза снова выросли до размеров маленького блюдца.

– Что? – перепугалась она.

Кто знает, что вообще ждать от дикого леса? Чего ждать от Нави?

– Слышишь? – шепнул Баюн.

Зажмурился, наклонив голову.

– Ничего не слышу, – почему-то шепотом отозвалась Яснорада. Все звуки, что до нее доносились – шелест листьев на ветру. – А что слышишь ты?

– Голоса.

И все. Будто это многое объясняло.

Из книг Ягой Яснорада знала о тех, кто слышал голоса. И были это люди или безумные, или одаренные. Последние слышали призраков, духов. Неужели те существовали и в Нави?

Яснорада, которая всю жизнь прожила на мертвой земле, не должна была их, невидимых, шепчущих даже не ей, бояться. А волоски на затылке все равно встали дыбом.

Баюн глянул на куст с алеющими на нем ягодами.

– Малина это лесная. Вкусная, говорят. Можно есть.

– Кто говорит?

И снова:

– Голоса.

Яснорада не стала его расспрашивать. Пока не стала. Странно, но тем, кто ее пугал, она отчего-то верила. Наверное, оттого, что слышал их Баюн. Она набрала ягод в подол, попробовала – сочные, сладкие. Коту предложила, но он отказался. Ягоды все-таки – не каравай.

Они продолжили путь. Через кусты волчеягодника, боярышника и орешника (все названия Баюн, который вдруг сделался ученым котом, подсказал). Через листву, что зеленым кружевом оплела стволы деревьев. Через родники с ледяной и такой вкусной водой, что оторваться от нее было невозможно.

В Нави Баюн стал на редкость болтлив. Он был словно слепой, что прозрел божьей волей и теперь спешил поделиться со всеми любой увиденной мелочью. Он рассказывал Яснораде обо всех деревьях, что они встречали, обо всех ягодах, которые клали в рот. И если поначалу она ловила каждое слово, то вскоре голова распухла от втиснутых в нее знаний и грозила расколоться, будто брошенный наземь переспелый плод.

– Дай передышку, – взмолилась наконец Яснорада.

Баюн обиженно замолчал.

Ночевали они на расстеленном толстом одеяле. Из нагретой солнцем земли понемногу уходило тепло, а в Баюне, что приткнулся к ее боку, оно жило постоянно. О кота Яснорада и грелась, уткнувшись носом в мягкую шерсть. И снова чувствовала то странное, что не могла завернуть в обертку из слов. Но что изменилось?

И вдруг она поняла: «Обереги Ягой». Те, что были сброшены с запястий и пальцев на пол подземелья. Те, что скрывали живую сущность Яснорады от взглядов Мораны, Кащея и невест Полоза. Обереги накрывали ее, словно вуаль – невесту, пеленой энергии пустой, мертвой. И без них Яснорада была что тот слепой, нежданно прозревший.

Она не вела счет минувшим часам, но подошва ее сапожек протиралась все больше, а лес все тянулся вдаль.

Яснорада снова попросила о привале – слабое, живое человеческое тело просило отдыха, воды и пищи. Ягая прошагала бы сотни верст без передышки и не устала бы. При мысли о Ягой заныло сердце. Как она там? Все еще встречает и провожает гостей? Думает ли о ней, вспоминает? Позади остался странный, неродной Яснораде, но… дом. Впереди темным пологом раскинулась неизвестность.

Яснорада присела в корнях огромного дерева, развернула скатерть-самобранку.

– Дуб это, – со странным теплом промолвил Баюн.

Знала Яснорада, что кошки Яви часто взбираются на деревья, но представить Баюна на дубовых ветвях не смогла. Да под ним самая толстая ветка обломится!

Баюн, размышляя о чем-то своем, опустился на задние лапы. Голова его оказалась на уровне росшего рядом куста, а сам этот куст доходил Яснораде почти до бедер. И когда Баюн так вымахать успел? Она вспомнила, как несла кота через Калинов мост. Сейчас не смогла бы пронести его и несколько саженей. Да и на руки едва ли подняла.

Кошачьи уши подергивались, будто в такт мелодии, которую слышал лишь он один.

– Голоса? – догадалась Яснорада.

Баюн кивнул с прикрытыми глазам.

– Тихие, напевные.

– И о чем поют?

– О девушке, что вышла из царства мертвого на окраину царства живого. – Баюн распахнул глаза с яркими золотыми зрачками. – Это же ты!

– Я, – ошеломленная, подтвердила Яснорада. – А можешь расслышать что-то еще?

Она не знала, кто шепчет на ухо Баюну и почему для нее самой остается невидим. Но если этот кто-то хоть немного знает о ней…

Кот сидел, зажмурившись, десятки ударов сердца. Потом сказал сокрушенно:

– Сотни голосов. Сотни историй. Но твоей среди них нет.

– Ничего, – прошептала Яснорада, проталкивая звуки через комок, снова появившийся в горле. – Ничего.

***

Когда рассвет пробился сквозь переплетения листьев, что изумрудным пологом склонились над их головами, Яснорада еще дремала. Разбудил ее странный звук, что с каждым разом становился все громче и настойчивее.

Кто-то ломился сквозь частокол деревьев. Хрустели ветви, сотрясалась земля, заражая ее своей дрожью.

– Кто это? – вскочив на ноги, вскрикнула Яснорада.

– Лесовик, – прошептал Баюн. И тут же: – Леший.

– К-кто он такой?

– Дух лесного простора он, истинный хозяин леса. Приглянешься ему – из леса выведет; если заблудишься, насыплет полные карманы ягод и грибов. Разозлишь – за ноги утащит и в лесную чащу с собой заберет. И будет бежать так быстро, что ступни твои изрежутся о верхушки берез и сосен. Всем в лесу он заведует. Волков он пасет, как мы – коз и коров.

– Баюн? – испуганно позвала Яснорада.

А кот все продолжал вещать каким-то стеклянным голосом – не мертвым, но и не живым.

– Видишь лес чистый – добрый там леший. А в дремучем, темном лесу, где земля чавкает под ногами, леший злой или вовсе упокоенный. Мертвый. В дуплах живет он, в старых корягах, но путь к нему лучше не ищи – заплутаешь. Затонешь навеки в болотной топи.

Баюн будто был… как же люди Яви это называют? В трансе. Произносил своим голосом чужие слова. Те слова, что ему нашептали.

Паника накрыла с головой, швырнула в черный омут. Яснорада не знала, чего боится больше – лешего или того, что Баюн, затерявшись среди бестелесных голосов, к ней уже не вернется. Он – последнее, что осталось у нее от прошлой жизни. Но прежде всего, он – друг.

– Баюн, пожалуйста, – дрожащим голосом попросила Яснорада.

Он услышал, отозвался – вскинул голову и заглянул в ее глаза.

– Прости, Яснорадушка… – Кот вздохнул. – Шепчут, что бежать от Лесовика нет толка.

– И что же делать?

– Идти дальше. И надеяться, что и он уйдет.

Сердце билось часто-часто, ноги ослабели, но Яснорада заставила себя подобрать с земли котомку и идти. Солнце уже венчало небо, затаившись в самой его сердцевине, как Яснорада вспомнила: у дуба, под которым они заночевали, она оставила собранные ягоды и грибы. Не успела расстроиться даже – тут же их увидела. Прямо под знакомым дубом.

Она сглотнула, подошла поближе. Земля примятая, кое-где виднелась кошачья шерсть.

– Леший проказничает. Следы наши путает, по кругу водит, – вздохнул Баюн.

– Что нам делать? – в очередной раз спросила Яснорада.

И хотела бы стать ему полезной, но здесь, в чужой Нави, ощущала себя младенцем, который только-только открыл глаза.

Кот посидел, зажмурившись – к голосам, что вились вокруг невидимыми вихрями, прислушивался.

– Идти, говорят. Упрямиться и идти.

Яснорада медленно кивнула. Упрямиться – это по ней.

Страх не ушел, но будто притих, притаился. Неизвестность страшит куда больше тревожной правды. Пусть Яснорада не знала, чего ожидать от Лешего, сейчас задача перед ней стояла вполне понятная. И они направились вперед.

Солнце начало клониться к закату, а к старому дубу они так и не вышли. Дышать стало чуть легче, да и тяжелая поступь землю сотрясать перестала. Быть может, ловушку Лесовика они миновали? Может, упорством своим приглянулись ему?

Так думала она, пока земля под ногами не стала топкой и пружинистой. Деревья стали реже, а что за деревья, в сгущающихся сумерках уже не различить. На покрытых травой прогалинах тут и там поблескивала вода – будто заполненные лунным светом трещинки в травяном покрове.

– Ох, беда-беда, – запричитал Баюн. – В болота мы с тобой угодили.

Яснорада знала об опасности болот. Знала, что многие грибники навсегда теряются в этом вязком пахучем царстве. А потому застыла на месте, боясь сделать неверный шаг.

– Вадий и чарус, шепчут мне, берегитесь.

Яснорада вытаращилась на кота.

– Это еще что за звери болотные?

Баюн, хоть и был напуган коварными топями, коротко хохотнул.

– Не звери это и не навья нечисть. Видишь, бликуют окошки в болотной трясине? Вадьи это. А чарусы – ловушки. Видишь траву яркую, зеленую или корягу какую, ступаешь туда, а под ними – трясина. Болотники их колдуют – те, что на дне спят и все ждут, когда путник забредет в смертельную топкую жижу. Тогда они схватят его за ноги и в болото к себе утащат. В царство свое болотное заберут.

Едва договорив, кот стушевался. Бросил на оторопевшую Яснораду виноватый взгляд.

– Прости, Яснорадушка, мелю все подряд, что в уши мне льют.

– Ничего, – с усилием сказала она. – Ягая говорит, к любой опасности нужно быть готовым, и никакая правда не бывает плохой.

Но правда может быть пугающей.

Глава пятнадцатая. Кикимора, подвид – болотная

«Это царство – теперь и твое тоже», – вкрадчиво говорила ей Морана.

Вот Мара и блуждала от дворца до ворот, от одного края города до другого. И за изгородь заглянула, что с одной стороны оторачивал лес терновый, а с другой – Калинов мост. Обойдя весь Кащеев град, а с ним – и все Сороковое царство, Мара вернулась во дворец с заполонившим нутро беспокойным, зудящим чувством. И с одной лишь мыслью, бьющейся в голове.

«И это… все?»

Это и есть все хваленое Кащеево царство? Все ее владения?

Название переполнявшему ее чувству Мара отыскала нескоро. Случай помог. Однажды она так глубоко ушла в свои мысли, что не справилась с простейшим колдовством. Не сумела вьюгой обернуться, чтобы комнату взявшимся из воздуха снегом запорошить. Этим чарам Морана, тоскующая по зиме, ее учила.

Царица, не привыкшая юлить и прятать горькую правду за сладкой глазурью, обронила:

– Я разочарована, Мара.

Что же… В этом чувстве Морана теперь была не одинока.

***

Земля влажно чавкала под их ногами, словно беззубая старушка. Топь здесь была как будто живая… и очень голодная. Яснорада охнула – правый сапожек по щиколотку провалился в трясину и мгновенно заполнился водой.

– За мной иди, – деловито велел Баюн.

Яснорада послушалась. Он больше нее знал – и не только оттого, что родился в Нави, тогда как она о жизни за пределами мертвого города из книг только и узнавала. Баюн и сам был ведом – чужим шепотом.

Вязкую тишину болот нарушили нечеловечьи крики. Не страшные совсем, но Яснораде слышать их прежде не доводилось.

– Болотники забавляются, – неодобрительно пробурчал Баюн. – Крякают, пересмешники, совсем как утки.

Яснорада шла вслед за котом, по проложенным им безопасным тропкам между вадьями и чарусами. Но при каждом шаге у нее отчего-то замирало сердце. Порой казалось, что ногу затягивает трясиной, и сердце ухало вниз, чтобы потом взлететь под самое горло.

– Гляди, – тихо сказал Баюн.

Впереди повисли в воздухе странные светлячки – большие, яркие огонечки. Сбились в кучу, преграждая им путь. Пройти через них отчего-то казалось невозможным. Обойти их – точно в трясину угодить.

– Кто это? – шепнула Яснорада.

Чувствовала – «кто», не «что»: жила в огоньках этих странная сила. Быть может, она и дарила им этот призрачный свет.

– Не знаю.

– Что говорят голоса твои?

– Ничего не говорят, – проворчал Баюн. – Спугнул их кто-то. Или место для них нехорошее. А огоньки эти… просто шепчут. Не разобрать.

Ничего плохого те не делали. Держались на расстоянии, не приближались, не ухали, как болотники, и не пугали. Но и пускать вперед, на тропу из кочек, не спешили.

– Не могли бы вы нас пропустить? – откашлявшись, вежливо спросила Яснорада.

Теперь их шепот расслышала даже она. Шипяще-свистящий, далекий – несмотря на совсем небольшое расстояние, что разделяло путников и жителей болот.

– Может, вам холодно? – осторожно спросила Яснорада.

Ее-то озноб вовсю щипал за позвоночник.

Они оба с Баюном вздрогнули, когда раздалось многоголосое, далекое эхо:

– Х-х-холодно.

Яснорада поспешно стянула с плеч вязаную шаль и протянула ближайшему огоньку. Не было протянутой к ней руки, но шаль в то же мгновение исчезла. А земля довольно причмокнула.

– Ты слышишь их? – удивился кот. Пригляделся к ней, прищурился: – Позеленела ты что-то, Яснорадушка. Нехорошо тебе?

Яснорада вскинула на него удивленные глаза. Чувствовала она себя сносно, но в душу уже закралось сомнение.

– Может, голоса твои не про ту ягоду тебе нашептали?

– Быть не может, – заступился Баюн то ли за них, то ли за себя.

Часть огоньков, что сгрудились вокруг незадачливых путников, выстроилась стройной грядой. Яснорада с Баюном прошли вдоль нее – неспешно, осторожно, ногами и лапами ощупывая почву, прежде чем сделать следующий шаг.

Тропа, очерченная болотными огоньками, закончилась. Болото – нет.

– Может, вы голодны? – предприняла вторую попытку Яснорада.

– Г-гол-лодны.

Она расстелила скатерть-самобранку на рыхлой дернине, попросила мысленно о сыре, молоке и каравае. В тот же миг болотный огонек потянул скатерть на себя, и земля под ней жадно разверзлась.

– Подождите!

– Н-не от-тдашь?

Яснорада вздохнула, с тоской глядя на подарок Ягой. Еще один кусочек прежней жизни, и тот хотела поглотить топь болотная.

– Отдам. – А сама будто от сердца ее отрывала.

– Правильно, – шепнул Баюн. – Не поможет нам сытое брюхо, если в болотах заплутаем.

– Не в сытом брюхе дело. Навь уже многое отняла у меня – терем родной и Ягую. Даже к невестам Полоза, пусть не слишком они меня жаловали, я привыкла. Что останется у меня, если всю мою жизнь прошлую отберут по кусочкам?

– У тебя останусь я.

Яснорада рассмеялась сквозь навернувшиеся на глаза слезы, почесала кошачье ухо. А когда подняла взгляд, увидела облепленную огоньками сухонькую старушку. Маленькую, горбатую, с крючковатым носом и неопрятными, тиной покрытыми седыми волосами.

– Что ходите тут, топи мои топчите?

– Простите нас. Мы не хотели топи топтать, – невинно отозвалась Яснорада.

– А чего хотели?

– До Навьих городов добраться. До Чуди.

Что делать им там, Яснорада еще не придумала. Родителей искать, это ясно, вот только как?

– Нравишься, девица, ты мне. Щедрая, вежливая. Огонькам в просьбе не отказала, спросила, что им надобно, одежкой своей согрела, краюху хлеба дала.

«Если бы только краюху», – подумала Яснорада, с тоской вспоминая скатерть-самобранку.

– Ивга я. Лешего жена.

Яснорада кинула Баюну вопросительный взгляд. Пусть и не было сейчас рядом с ними тех, кто нашептывал коту в уши, может, в прошлый раз, когда о Лесовике рассказывали, упомянули и о его супруге?

– Кикимора, – шепнул Баюн. – Подвид – болотная.

Ивга хохотнула. Перевела взгляд на Яснораду и знакомо прищурилась.

– Болотникам, что ль, приглянулась? На волосах уже тина растет.

Яснораде хватило ума и такта не вскрикнуть от брезгливости. Она наугад нащупала мокрые, склизкие пряди – водоросли, что переплелась с ее золотистой копной. Нащупать нащупала, а выдернуть не получилось – больно, будто собственные волосы рвешь с корнем.

– Идем в избу мою, – великодушно предложила Ивга. – От болотников мне тебя не спрятать – власти в Трясине у них будет поболе моей. Но они знают, что в доме своем проказничать не позволю. Пока ты там, и пальцем своим зеленым не тронут. Ночь проспитесь, а утром они и сами отправятся спать.

Яснорада охотно согласилась.

По воле кикиморы топкая трясина превратилась в земляную твердь, обманки-чарусы корягами сложились в мосток. По нему и направилась Ивга. Болотные огоньки шлейфом тянулись за ней.

Изба ее была скромной и неуютной. Могла бы чистой считаться, если бы не тина, что темными кляксами устала пол тут и там. В чугунке в очаге кикимора готовила суп – кажется, из лягушек. И пускай Яснорада с Баюном скатерть-самобранку потеряли, от угощения поспешно отказались оба.

Блуждающие огоньки разлетелись по избе, поселились в самых темных ее углах. Как будто тенями они кормились вместо даров волшебной скатерти – засияли ярче и все пространство избы осветили. Вот тут-то Яснорада и разглядела кикимору: и неестественную зелень ее кожи, и перепонки между искривленными, изломанными старостью пальцами. Но бояться уже не боялась.

К избушке подтянулась вся болотная нечисть – каждому хотелось поглядеть на чужаков. Будто на суд пришли или на какое собрание, и на Яснораду и Баюна смотрели как на две диковинки. Грузные, словно разбухшие от воды, тела болотников покрывала рыбья чешуя; ил и водоросли заменяли им одежду. Были там и анцыбалы – черты болотные, прислужники болотного царя. Был и сам царь – с толстым животом и темно-зеленой кожей, в короне из переплетенной тиной коряги.

Яснорада старательно делала вид, что ничего необычного не происходит. На болотников с анцыбалами старалась не смотреть, иначе сердце замирало; весь оставшийся вечер с Баюном да Ивгой беседовала. Без проказ, однако, все же не обошлось. Как-то попыталась она сесть на край скамьи, мимолетно подивившись, что та будто стала длиннее, и… упала на пол, больно стукнувшись позвонком.

Сидела, хмурая, потирая спину под противное хихиканье невидимки.

– Прости ее, – терпеливо вздохнула Ивга. – Чаруса это, обманщица. Юная еще совсем, дару радуется, как дитя – новой кукле. Не ты одна попала под действие ее чар.

Болотники с анцыбалами – и даже сам царь – вразнобой закивали.

– Не звери болотные, но духи, – шепнула Яснорада Баюну.

Села на скамью рядом с ним, но перед этим надавила ладонью – выдержит ли? Довольное хихиканье Чарусы раздалось снова, но она лишь плечом повела. Такими забавами не смутить ее и не расстроить. Она воспитана суровой Ягой и острыми на язык невестами Полоза.

– Скажите мне, Ивга, а что это за огоньки? – поспешно спросила Яснорада, чтобы отвлечься от мыслей о Кащеевом граде.

– Духи это, знамо же. Духи детей навьих, которых нелегкая принесла к болотам. Тех, кто должного уважения к нам не выказывал и за то поплатился.

Яснорада поежилась, жалея о потерянной шали. Закутаться бы в нее, да и это не поможет – холод, объявший ее, шел изнутри, не снаружи.

– Не печалься по ним, дева. – Угадав ее мысли, Ивга растянула губы в улыбке. – Хорошо им сейчас, покойно. Ни тревог, ни забот. Знай, следуй моим велениям да в воздухе пари, будто птица. А однажды час наказания минует, и тогда вылупится из них нечисть навья, болотная.

– А вы тоже, значит… нечисть? – повторила Яснорада, пробуя слово на вкус.

– А кто ж еще? – развеселилась кикимора. – Она самая.

В книгах Ягой нечисть непременно означала что-то плохое, злое, темное. Но вот она, Ивга, что провела их безопасными тропами, спасла от проказ Чарус и болотников. Да и сами они сидели рядышком на скамье, суп лягушачий большими ложками хлебали. Беседы друг с другом вели, будто обычные люди. Правда, вряд ли часто услышишь людские разговоры о том, сколько сородичей они на дно болотное увели, скольких обманным путем завели в трясину.

Время уже давно перевалило за полночь, и к обществу нечисти Яснорада потихоньку привыкала. Отогрелась она, расслабилась. И все бы ничего, только в сапожке на правой ноге, которую засосала трясина, хлюпала болотная вода, а от кожи и волос пахло тиной.

Наевшись супа, гости разошлись. Ивга постелила Яснораде, стянула с нее сапожки, и, охая, унесла сушиться. Яснорада не успела дождаться ее возвращения – уснула, как только голова коснулась подушки.

Наутро чары обитателей болотного царства рассеялись. Волосы Яснорады перестали притворяться водорослями, посветлели, зашелковели – так Баюн, потрогав золотистый локон, сказал.

Яснорада поблагодарила радушную хозяйку.

– К сестрице моей наведайся, может, чего и подскажет, – на прощание сказала Ивга. – В домах она явье-навьих обитает. Но в Белогорье обретается чаще всего. Там ее и ищи.

«Кикимора. Подвид – домовая», – с невесть откуда взявшейся веселостью подумала Яснорада.

– Поищу, – улыбнулась она.

Поутру болото казалось совсем не таким опасным. То ли болотники, наевшись супа Ивги, крепко заснули, то ли сама кикимора к болоту чары свои привлекла. Но путь расчистился, стал безопасным; ни чарус, ни вадий – широкая прогалина. По ней Яснорада с Баюном и шли, пока густой зеленый лес снова не принял их в свои объятия.