Текст книги "Явье сердце, навья душа (СИ)"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Подобные Маре своих родительниц матерьми не называли – не принято. Яснорада по сей день пыталась разобраться, может ли считать себя полноценной дочерью, а их с Матерью Сырой Землей – полноценной семьей, если она вылеплена из земли, как Мара – из стужи?

– Я прежде к тебе не обращалась, и даже не знаю, слышишь ли ты меня. Не знаю, сколько твоих детей – моих сестер и братьев – бродит по свету, сколькие просят тебя сейчас о помощи. И все же с твоего дозволения и я попрошу. Мне очень нужен один из твоих особенных коней, чтобы добраться до острова Буяна. Чтобы помочь одному хорошему человеку, а второго вернуть домой.

Земля задрожала, будто над ее просьбой смеясь. Лес за полем зашумел, колосья заволновались, словно ветром потревоженные. Яснорада лишь на миг смежила веки, как на поле вылетел конь. Шкура серебряная, а грива с хвостом золотые. Бока вздымаются, из ушей валит дым, из ноздрей вырывается пламя.

– Спасибо, – прошептала она матери.

«Кто землю трясет? – раздался недовольный голос из самой, казалось, земли. – Кто меня будит?»

Яснорада, еще не успевшая отнять ладонь, оторопела.

– Простите, – робко сказала она.

Извне чувство пришло: с ней говорила полуденница, что отплясала все лето и с началом осени ушла на заслуженный покой.

«Вижу корни твои, что вплелись в мою колыбель. Чую силу в тебе, родную, навью, да только не воплощенную».

Шелковые локоны Яснорады снова обратились пшеничными колосьями. Как золотистое море, заколыхались на ветру, спрятали от случайного взгляда в пшеничном поле. Та рука, что касалась земли, стала тонкой и гибкой ветвью.

«Хочешь, с собой заберу? Земля укроет тебя в своих недрах. Летом проснешься вместе со мной и станешь сестрой моей, полуденницей».

Яснорада представила, как танцует на полях, поднимая юбками ветер, что разгонит иссушающий летний зной. Как водит с новыми сестрицами хороводы и песни звонкие колосьям и травам поет, чтобы быстрей росли и созревали. Как бежит наперегонки с луговичками, как шутливо бранится с полевиком…

– Меня ждет дело, – отозвалась Яснорада, глядя на дарованного матерью коня и Баюна с Марой, которые спешили поближе к нему подобраться.

«И я могу тебя подождать», – вкрадчиво сказала полуденница.

Яснорада, позабыв о том, что навья нечисть ее видеть не может, медленно покачала головой.

– Прости, но я не приму твое предложение.

«Как знаешь», – разочарованно отозвалась полуденница.

И, кажется, заснула – до нового лета.

Яснорада, помедлив, поднялась. Ее ждала долгая дорога.

***

Маре нравилось учиться у Анны Всеволодовны – спокойной, мягкой, терпеливой… не похожей на Морану ни в чем. Ее отчего-то изумляли общирные и разносторонние знания Мары – как и ее пробелы. Верно, не вписывалась царевна Кащеева царства в представления ставшей учительницей княжны. Не говорила этого Анна Всеволодона, но Мара не зря так долго и так пристально наблюдала за людьми обоих миров. Трех даже, ведь и кащеградские во многом от навьих людей и сущностей отличались, а от явьих – и подавно. Не зря училась расщеплять их слова на скрытые смыслы, действия и взгляды – на чувства и мысли. Сложна для Мары была эта наука, но и упорства ей было не занимать.

Видела она и другие уроки Анны Всеволодовны с чудскими детьми. Увидев впервые, недоуменно фыркнула – они не знали даже грамоты! Княжна защищала их с мягкой улыбкой: слишком маленькие еще они. Вот только Мара заговорила в первый день своего рождения, а грамоту – что чтение, что письмо – освоила во второй.

Нравилось Маре наблюдать за чудскими и все свои наблюдения записывать уже не на бересту, а на подаренную Анной Всеволодовной восковую табличку. А после показывать ей, словно домашнюю работу, что гусляр сдавал в Яви своим учителям.

Но просто наблюдать Маре было мало. В ней трепетала нужда стать важной, значимой для кого-то, как Анна Всеволодовна – для этих несмышленых маленьких людей, Морана – для невест Полоза, кот и гусляр – для Яснорады… как и она для них, наверное.

Оттого Мара старательно ловила в чужих словах и взглядах чужое к ней отношение. С гусляром было просто – он ее недолюбливал. Но ей-то что до его любви? Это Яснораде, что занятно розовела от одного его имени, о том стоит тревожиться. Баюн к Маре все еще присматривался, глаза все щурил, глядя на нее – даром, не принюхивался. Яснорада… Сердце ее было большим, душа распахнутой – таким ее образ сложился в голове Мары. Потому свою неприязнь Яснорада не показывала, а может, и вовсе была на нее неспособна. В ней многое, верно, было от ее родительницы – Матери Сырой Земли…

Больше всех любила Мару, кажется, Анна Всеволодовна. Правда, что-то подсказывало ей, сердце той было приучено любить всех без исключения. Но это ничего. Не страшно, что приходится быть одной из многих. Мара сделает все, чтобы княжна полюбила ее больше всех.

Глава тридцать первая. Берендеи и волколаки

Ход, прорубленный в горе Хозяйкой, вывел Финиста к глубокому, чистому озеру, на берегу которого стоял высокий длинный терем. Однако сколько бы он ни стучался, ответа не было.

Развернуться и уйти? Ни за что.

Финист толкнул дверь, и та легко отворилась. Перешагнув порог, он оказался в общинном доме. В одной просторной спальне стояло несколько коек, на двух из них спали люди, остальные сидели в другой комнате, за столом у печи. Среди берендеев были и молодые, как он, юноши, и взрослые мужчины, и совсем старики. Объединяло их многое: все берендеи были рослыми, крепкими в плечах и бородатыми, как будто очень хотели походить друг на друга.

– Кто такой будешь? – с ленцой сказал один из них, с черными, будто уголь, волосами.

Макнул в миску с супом куском хлеба и одним укусом его отполовинил.

– Финист я. С Кащеева царства.

– Не слышали о таком, – обрубил берендей. – Зачем ты здесь?

– Хозяйка горы говорит, что видит во мне двусущность. А я, как ни пытался, оборотиться никем не могу. Она сказала, что ничем больше помочь мне не может, посоветовала к вам прийти.

– А чего сама не пришла? Испугалась?

Берендеи радостно расхохотались. В голове Финиста мелькнуло: «А есть чего?»

Дожевав кусок хлеба, черноволосый поднялся. Прищурился, будто прочитав мысли незваного гостя. Глаза у него, казалось, были еще темней волос.

– А кто мы такие, знаешь?

Финист врать не привык – покачал головой.

– Вот отчего храбрый такой, – гоготнул старик, чья седая борода грозила в любой момент угодить в суп.

– А давайте покажем, – подмигнул черноволосый собратьям.

Берендеи, ухмыльнувшись, повставали со своих мест. Опустились на колени, опираясь о пол ладонями. В желудке Финиста заворочался холодный ком. Кажется, его еще называли нехорошим предчувствием.

Оно оправдалось в полной мере, когда мышцы под натянувшейся кожей берендеев заходили ходуном. Обитатели терема увеличивались в размерах, от расширившихся, раздувшихся мышц и костей лопнула одежда. Будто одного этого перевоплощения оказалось недостаточно, чтобы напугать Финиста до дрожи, кожа берендеев покрылась густой бурой шкурой.

Раздался рык, выбивший землю из-под его ног. На Финиста смотрела дюжина медведей.

– М-мама.

Они то ли загоготали опять, то ли зарычали. А потом перевоплотились обратно, оставшись в одном исподнем. И, как ни в чем ни бывало, уселись за стол доедать.

– Не берендей ты, ох, не берендей, – ухмылялся черноволосый. – Смелости в тебе – по крохам собирать.

Финист пожал плечами, и не думая обижаться. Как-то раньше ему не приходилось проверять на прочность собственную смелость.

– Может, и не берендей…

– А раз так, делать тебе здесь нечего, – беззлобно сказал старик, с некоторым огорчением глядя в опустевшую миску.

– Выходит, тем, кто не вашего поля ягоды, вы не помогаете?

– Отчего же. Многих людей мы в свои тайны посвятили, многих берендеями сделали.

– Меня вот, например, – отозвался русоволосый парень с жиденькой бородкой. – Только до той поры мне пришлось пройти множество испытаний, чтобы волю свою железную берендеям показать. Чтобы доказать, что их дара я достоин.

– Не герой ты совсем, хотя есть в тебе что-то такое… – проговорил черноглазый, рассматривая Финиста в упор.

– И я чую, – кивнул старик. – Только этого недостаточно. А вот если пройдешь дюжину наших испытаний, может, в тайны свои посвятим, собратом нашим сделаем. Здесь будешь жить, в общине нашей. В человеческом теле – вкусную еду есть, в кроватях спать. В медвежьем – резвиться в лесу, свободой наслаждаться.

Финист вздохнул.

– Не герой я, это правда. Не пройти мне ваши испытания. Да и Марья ждет меня в Кащеевом городе. И я не знаю, уж не обижайтесь, нравятся ли ей медведи. Она, конечно, девушка смелая…

– Да поняли мы, поняли, – махая руками, засмеялся черноглазый. – Возвращайся к Марье своей, душа ты везучая, поцелуй ее от всех нас. Мы хоть и свободные, а порой одинокие – не бывает, увы, девиц среди берендеев.

Финист искренне им посочувствовал. Зачем иметь недюжинную силу, богатырское здоровье и долгую жизнь, если не с кем ее разделить? Если, обладая нечеловеческим могуществом, тоскуешь по простому человеческому счастью?

– К волкодлакам сходи, – посоветовал на прощание старый берендей.

Наученный горьким опытом (и страхом, который до сих пор жил где-то под кожей), Финист осведомился:

– А это кто?

– Колдуны-оборотни, что превращаются в волков, – наморщил нос черноглазый.

Видимо, среди двусущных – или исключительно берендеев – волки особым уважением не пользовались.

Финист вернулся к Хозяйке горы и рассказал ей о визите к берендеям.

– Чего тебе вздумалось медведей бояться? – искренне удивилась она. – Ящерки мои вон, и то поумнее их, тупоголовых, будут. Как-то скучно мне было, послала я их под лапами берендеевыми путаться. Ох и хохотала же я! Как они пританцовывали, как ярились, как сталкивались своими лобастыми бошками!

Финист смущенно пожал плечами. Хозяйка послала ему снисходительный взгляд.

– Ладно, уважу я твою просьбу, прорублю тебе вход к колдунам. Но на этом все. Занята буду, тебя не встречу. Сам дорогу назад найдешь.

«Уйдет искать себе новую забаву», – подумал он без особого огорчения.

Хозяйка горы лишь коснулась стены рукой, и коридор в подбрюшье горы изменился. Финист обернулся, чтобы поблагодарить красавицу с изумрудными глазами, а ее уже и след простыл. Только вдалеке мелькнул изумрудный хвост.

Без еды Финист мог обходиться долго – чаще всего за работой вообще о ней забывал. Потому он решил не возвращаться в Кащеев град, а пройти созданной Хозяйкой горы каменной дорогой. Кто знает, вдруг потом забудет и закроет ему вход.

Коридор вывел его на опушку леса, поросшей кустами и лесным молодняком. Со стороны казалось, череда разбросанных по лугу землянок подпирает стену деревьев. Простые, сложенные из бревен землянки уступали в красоте избам и теремам Кащеева града. Но вряд ли колдунов-волков, как и берендеев, так уж сильно заботил уют.

Один из волколаков жарил мясо на костре, другие сидели рядом и о чем-то негромко беседовали. Увидев Финиста, не насторожились, но разговаривать перестали. У большинства были длинные волосы до плеч. Брови густые, часто – сросшиеся, на щеках – щетина или неровная клочковатая поросль.

Финист уже привычно объяснил, что за дело привело его к колдунам. Показалось, что волколаки его историей заинтересовались куда больше берендеев. Они тоже почуяли в Финисте присутствие иной, звериной, силы. Своего в нем не признали, но потребовали на плечи волчью шкуру набросить. Он, однако, с сомнением вертел ее в руках.

– И чего вы творите, дурни? – воскликнул вышедший из землянки колдун.

Высокий, жилистый, с бледными, как новая луна, глазами.

– Хотим проявить его сущность. Видим же, вон она, под кожей сидит. Да и пальцы, говорит, зудят порой, а во снах ему когти чудятся.

Колдун терпеливо вздохнул.

– Ой, дурни, дурни. Как будто только у волков есть когти. Не нашей он породы. Не звериной даже.

– А какой? – заинтересовался Финист.

– Бывает так, что зудит между лопатками? – спросил колдун, обходя его кругом.

– Бывает.

И впрямь случалось, что он просыпался от странного зуда. Порой царапал кожу на спине до крови.

– Крылья в тебе прорваться пытаются, да сдерживает их человечья сущность.

– Он птица, что ли? – поморщился волколак у костра.

– Птица. – Колдун задумчиво пожевал губы. – Да только птичья сущность в нем чужая, не пробужденная. И ты, конечно, не помнишь, кто тебя ею наградил?

– Не помню, – сокрушенно признался Финист. – Вернее, не было такого. Я бы запомнил.

– Запомнил бы он, – отчего-то насмешливо передразнил его колдун. – Навья эта работа… Скажи, есть ли в твоих закромах что-то странное, чародейское?

Финист озадаченно хмурился, старательно перебирая в уме все свои пожитки.

– Не помню такого.

Колдуна будто озарило – глаза зажглись.

– Что вообще ты помнишь? Самое раннее твое воспоминание?

– Кащеев град помню. Помню, как девица какая-то привела меня в избу. Сказала, что это теперь мой дом и что завтра меня ждет работа.

– Было ли при тебе то, что ты оставил в своем доме?

Осенило наконец-то и Финиста.

– Было! Птичье перо за ухом. Я удивился, снял его, но не выбросил. В ларец положил.

Колдун довольно осклабился.

– Вот оно. Перо – звено связующее. Как домой вернешься, за ухо обратно заложи. И попробуй оборотиться.

– Спасибо, – ошалело сказал Финист.

Выходит, он и впрямь… оборотень.

– А кто именно я, не знаете? – смущенно спросил он колдуна.

Тот махнул рукой.

– Оставайся на ужин, а я пока травы подсоберу нужные, обряд кой-какой проведу, и узнаем. Не бойся, – хохотнул колдун, увидев выражение его лица. – Мясо мы сырым едим в другой личине. Как зовут-то тебя?

– Финист, – окончательно стушевавшись, представился он.

– Всеслав Брячиславич я, еще кличут Всеславом Полоцким, – сказал колдун, приосанившись. А глаза жадно впились в лицо Финиста. – Князь-оборотень. Слыхал о таком?

Волколаки расфыркались. Самый молодой из них, с волосами, заплетенными в тоненькие косички, и вовсе закатил глаза. Видимо, Финист был далеко не первым, кому старший колдун задавал подобный вопрос. И, наверно, не первым, кто сказал: «Нет», потому что князь-оборотень, хоть и махнул рукой с досадой, но сильно не расстроился. Привык, наверное.

– И чему вас там в Яви учат? – бормотнул он себе под нос.

Старые колдуны зашикали на Всеслава Брячиславича, будто тот сказал что-то лишнее.

– Где? – растерялся Финист.

– Нигде, – обрубил молодой.

Они поужинали в молчании – при нем, чужаке, волколаки не спешили открывать свои тайны. И о Кащеевом царстве, откуда он пришел, не расспрашивали – будто и без того все знали.

К тому времени, как хорошо прожаренное, без крови, мясо упало в пустой желудок Финиста, Всеслав успел кинуть травы в чан, проварить, процедить и залпом выпить.

– Вижу очертания второй твоей личины, – сказал он после недолгого молчания. Птица ты хищная и быстрая. Летит, а крылья сложены серпом. Сокол ты.

Финист сердечно поблагодарил колдунов – и за компанию, и за ужин, и за то, что не пытались его напугать, обернувшись волками. Но больше он, конечно, благодарил князя-оборотня – за то, что открыл ему правду.

Позади осталась деревушка волколаков, а затем и штольня Хозяйки горы. А в голове Финиста беспрестанно крутилась одна и та же горделивая мысль.

«Я – оборотень. Я – сокол».

Глава тридцать вторая. Царь Поддонный

Дорога оказалась не такой уж и долгой – все благодаря Сивке-бурке, что мчалась вперед, перелетая холмы и горы, перепрыгивая реки и поля. Порой, оглядываясь назад, Яснорада подспудно ожидала увидеть крылья, вырастающие из серебристых боков. Не было их, но Сивке-бурке это не мешало бежать наперегонки с ветром.

Не могла она перелететь море-океан, но Яснораду с Баюном и Маром донесла до него за считанные часы. Спешившись, Яснорада расчесала гриву коня и тепло его поблагодарила.

Разношерстная троица – кот, ожившая зима и вылепленная из земли и стихии девушка – подошла к самой кромке моря-океана. Отсюда Буян был не виден – все пространство до горизонта заливала вода. Босыми ногами Яснорада ощущала и тепло песка, и мелкую гальку, которой был устлан берег. На нем сидели морские девы – длинноволосые красавицы, чьи тела, украшенные водорослями, осколками кораллов и ракушками, человеческими были лишь наполовину. Вместо ног у морских дев – длинный, покрытый чешуйками, словно серебром, хвост.

Они негромко переговаривались, с любопытством поглядывая на незнакомцев, и расчесывали длинные волосы. Яснорада вежливо поздоровалась, а после сказала, что хотела бы видеть отца их, царя Поддонного – чтобы позволил на берег другой перебраться. Морские девы оживились, предчувствуя славное зрелище. Одна из них скрылась на глубине, чтобы вынырнуть вместе с белокожим и белобородым стариком на паланкине из сбившихся в тесную кучу рыб. Одежда, сотканная из рыбьей чешуи и сверкающая на солнце, напоминала кольчугу, но ниспадала с плеч как царская мантия, серебристая порфира. Голову венчала сложенная из ракушек корона.

Баюн с Яснорадой поклонились царю, и недовольную Мару заставили поклониться. Пусть она и была царевной, перед ней был заморский царь. Он мягко покачивался на волне, будто на троне, и на берег выходить не спешил.

– Зачем пожаловали ко мне, странники?

– Мы хотим попасть на остров Буян.

Морской царь посмеялся. Диковинный, булькающий звук вышел.

– Может, и помогу я вам. А может, делать этого не стоит. Куда любопытнее посмотреть, как у вас самих выйдет. Тоскливо на дне бывает порой, ни песен, ни танцев, а тут – какое-никакое, а развлечение. – Он лукаво подмигнул.

Яснораде вспомнились слова Настасьи, что в каждом озерце, реке или море был свой водяной. Кажется, тот, что попался им, оказался добродушен… и охоч до потех и зрелищ.

– А если докажу, что с нами не соскучишься?

Глаза царя Поддонного жадно загорелись.

– Мара вам споет.

Яснорада обернулась к царевне и одними губами прошептала: «Пожалуйста».

В былые времена Мара не стеснялась являть невестам Полоза свое мастерство – часто пела, когда играли дворцовые музыканты. То ли ей нравилось показывать другим, как она хороша, то ли нравился звук собственного голоса.

Как бы то ни было, просьбу Яснорады царевна исполнила.

Стоило ее песни зазвучать, и птицы петь перестали – заслушались. Морские девы бросили расчесывать свои волосы. Казалось, море-океан даже застыло – не от замораживающих царевних чар, а от чарующего звука ее голоса. Мелодия лилась, как льется ручей, хрустальный и до ломоты в зубах ледяной.

– Хоть и зима ты, а поешь красиво, – выдохнул Морской царь, когда Мара замолчала.

Значит, чуял в ней, с виду – просто красавице, опасную для него стихию.

– Давно я такого чудесного пения не слышал. Вот только песня грустная, под нее больно не потанцуешь.

– Верно говорите, батюшка, – вздохнула черноволосая морская дева, которая вышла из глубин вместе с отцом. – Танцевать охота…

Морские девы закивали прелестными головками, загорелись глаза всех оттенков воды – от светлых, лазурных и изумрудных, до темно-синих, как морская глубина.

– Не умею я песни веселые петь, – с достоинством отозвалась Мара. – Не приучена.

И впрямь сложно было представить себе подобное зрелище, но расстраивать Морского царя, который мог провести их на Буян, не хотелось.

– Давно твои дочери не танцевали? Давно не танцевал ты сам?

– Давно, – признался Морской царь, поводя бледной рукой по белым усам.

– Тогда потанцуете, царь и царевны, – с улыбкой бросила Яснорада.

– Что ты задумала, Яснорадушка?

Вместо ответа Баюну она шепнула Маре:

– Открывай пути, зови Богдана.

Услышав мужское имя, морские девы оживились пуще прежнего. Заново уложили по белым плечам шелковистые локоны, пощипали бледные щеки, чтобы появился румянец, и приняли кокетливые позы, подогнув под себя блестящие хвосты.

Знали бы они, что незнакомец придет из мира иного…

Богдан появился в повисшем в воздухе круге с размытыми краями – будто в окошке, ведущем в Явь. Огляделся, стоя спиной к Морскому царю и его дочерям. Бодро спросил:

– Вы уже на Буяне?

– Не совсем, – сказала Яснорада, старательно не глядя на навью нечисть поверх его плеча. – У меня одна есть к тебе просьба…

– Что угодно, Веснушка, – с готовностью откликнулся Богдан.

Она послала ему милую улыбку.

– Сыграй на гуслях, повесели Морского царя.

Богдан наконец обернулся. И на несколько минут окаменел. К чести его будет сказано, он быстро взял себя в руки. Повернулся к Яснораде, вдумчиво кивнул. Вынул гусли из мягкого черного чехла, бережно провел рукой по струнам – легонько, не задевая. Сел на краешек кровати. Однако Мара будто затуманила окружающий мир – Явий мир – вокруг Богдана, из-за чего казалось, что сидит он на навьем камне, как морские девы.

– Веселое, – смущенно шепнула Яснорада.

Из-под пальцев черноволосого гусляра полилась мелодия – залихватская, безудержная.

Морскому царю так понравилась игра Богдана, что он сам пустился в пляс вместе с дочерьми. Море-океан из-за их танцев едва из берегов не вышло. Яснорада до рези в глазах вглядывалась вдаль, но, к счастью, не увидела ни кораблей, ни лодок, которых пляски Морского царя, что обернулись штормом, могли потопить.

Бросив случайный взгляд на Мару, Яснорада поспешила скрыть понимающую улыбку. Впервые на лице царевны она видела что-то настолько близкое к восхищению. Зима, воплощенная в человеке, была искусна в вышивке, пении и танцах. А ее привел в восторг обычный смертный. И, должно быть, уже не в первый раз.

Богдан закончил играть, и море в берега вернулось. Вернулся к путникам и властитель всех вод. Прильнув к отцу, что-то шепнула на ухо черноволосая морская дева.

– Понравилась игра твоя дочери моей, Чернаве, – довольно сказал Морской царь. – Возьмешь ее в жены? Будешь верным ей супругом?

Богдан, кажется, оторопел.

– Молод он слишком жениться, – вступился Баюн за бедного гусляра.

– А по мне так в самый раз, – вкрадчиво отозвался Морской царь.

– В Яви он, – сообразила наконец Яснорада. – Он лишь гость здесь, почти видение. Тропа, проложенная между нами, истает, и он уйдет.

Поддонный царь смотрел на нее, но глаза его смеялись.

– К тебе, выходит, ведет его тропа? – спросил он, чем напрочь засмущал и Богдана, и Яснораду. – А ты, молодец добрый, подумай. Все равно, рано ли, поздно ли, а в Нави окажешься.

Морской царь пристально оглядел Яснораду. И она себя оглядела – чтобы понять, что внимание царя привлекло. Да так и ахнула. Забывшись, она подошла слишком близко к воде, ноги босые промочила. Их, невидимых под сарафаном, покрыла сверкающая чешуя, что перекинулась на руки и плечи. Яснорада, очарованная звуками гуслей – и немного, признаться, самим Богданом – даже этого не заметила.

Сам Богдан теперь тоже смотрел на нее во все глаза.

– Навий дух ты, человеком прикинувшийся, – без удивления молвил Морской царь. – Хочешь быть дочерью моей, морской девой или фараонкой вольной?

Яснорада представила, как танцует с сестрами в морских пучинах, взбивая воду в пену. Как сидит на камне и расчесывает длинные волосы. Как мчится наперегонки с волной, и только ее серебряный хвост порой показывается.

Представила, и тихо сказала:

– Спасибо, царь, за щедрое предложение. Но я должна отказаться.

– Ну как знаешь, – ворчливо отозвался он.

Чернава перевела жалобный взгляд на Баюна.

– Коты боятся воды, всем известно, – с ужасом выдавил тот.

– Есть у нас котики морские, да совсем не такие, как ты, – с огорчением протянула царевна.

Морской царь и его дочка – что заскучавшие жители крохотного городка, где все лица приелись, и косточки всем давно уже перемыты. Так и хотели они новой крови, свежих лиц. Но Мару не звали – не хотели пускать зиму в морские пучины.

В Морском царе Яснорада, однако, не ошиблась – вредничать он не стал. Утолив свою жажду, велел рыбам, что снова сбились в костяк-паланкин, перенести путников на остров Буян.

С Богданом снова пришлось проститься. Она все ждала, замирая, спросит ли, кто она такая? Не спросил. Вряд ли сам постеснялся – ее не хотел смущать. Яснорада приняла это со смирением – значит, время для правды еще не настало.