Текст книги "Явье сердце, навья душа (СИ)"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцать восьмая. Тропа в Явь

Закончилась весна, жарким ветром пролетело лето. Понемногу Яснорада приживалась в Нави. Жила на постоялом дворе, на жизнь им с Баюном зарабатывала тем, что помогала местной знахарке готовить отвары и снадобья, которым ее научила Ягая. Баюн и сам не сидел сложа лапы – за еду в корчме рассказывал свои дивные истории.

В Чуди даже школа своя оказалась, а хозяйкой там была сама Анна Всеволодовна. В том, оставшемся в Яви, прошлом – сестра великого князя Владимира Мономаха. Та, что монастырь женский в Киеве основала, а при нем – школу для девочек, первую на Руси. Яснорада читала об Анне Всеволодовне и историю ее хорошо запомнила. Ее путь отчего-то (хотя Яснорада все ж догадывалась, отчего) был иным. Святая княжна не выторговывала имя у Мораны и не жила в Кащеевом царстве. Появившись в Нави, сохранила все свои воспоминания. И, как прежде, продолжала нести людям свет.

Здесь она не звалась Янкой – все ребята называли ее Анной Всеволодовной. Яснорада помнила, как в первую прогулку по Чуди во все глаза смотрела на бегающую детвору. «Ты гляди, Баюн, дети!». Не крохотные луговички или боровички, а настоящие дети, о которых она знала только из явьих книг и из подсмотренного в блюдце.

Яснорада порой приходила в школу, чтобы послушать Анну Всеволодовну. Та знала про Навь не меньше, чем духи Баюна, и рассказывала складно, ни детали ни упуская.

И вроде бы складно все – уютная Чудь за окном, тихая, размеренная жизнь, приветливые горожане… Казалось бы, живи и радуйся. Вот только на сердце Яснорады было неспокойно. Не спаси она тогда Богдана, не пострадала бы ни в чем не повинная душа. Впрочем, и Богдан свою случайную, пусть и отстроченную, смерть не заслужил. Но теперь он мог винить себя – за то, что жив за чужой счет, и наверняка страдал, что потерял друга.

Яснорада долго гнала от себя горькие мысли, а они, упрямые, обратно возвращались. В один из тихих дней в Чуди вернулись не только они, но и застывшая на пороге ее комнаты Мара.

Баюн выгнул спину, распушил шерсть. И зашипел – совсем не многозначительно.

– Что ты здесь делаешь? – с холодком, ее голосу почти не присущим, спросила Яснорада.

– Мне некуда больше идти, – выдохнула Мара. – Я не справилась с поручением Кащея – женой Полоза не стала, и приказ Мораны не выполнила. Царица сказала мне не возвращаться. Я не оправдала их ожиданий.

Яснорада обменялась с Баюном чуть оторопелым взглядом. Неужели она ошиблась в Моране? Неужели привязанность царицы к слепленной, словно Снегурочка, дочери так быстро исчезла, истаяла?

– Нечисть меня не принимает. Я… пыталась. Считают меня дочерью Карачуна. Для них я та, что бьет их посевы, что сдирает с деревьев листву. Та, что замораживает царство русалок. Им приходится уходить с насиженных мест или засыпать до новой весны. Я могу проникнуть в Явь по следам гусляра. Вот только и там я чужая. А больше… Больше я ничего не умею.

Мара замолчала, переводя дух. На памяти Яснорады она никогда так долго не говорила. Сердце сжалось на мгновение.

Могла ли зима чувствовать одиночество? И оставалась ли Мара зимой?

– Будешь жить по законам Мораны, в Нави для всех останешься чужой, – проворчал Баюн.

Мара остановила на нем стеклянный, ничего не выражающий взгляд.

– А как жить иначе? Как научиться быть другой?

Яснорада растерянно взглянула на Баюна. Но и у всезнающего кота, вскормленного историями навьих духов, не нашлось для царевны простого ответа.

– Я знаю, ты хочешь снова увидеть своего гусляра, – вновь подала тихий голос Мара.

– Откуда знаешь?

В понимании людей и их эмоций царевна прежде сильна не была. Взгляд она отвела, но не смутилась.

– Я к волхву приходила, о своем спрашивала. И о тебе разговор зашел. Он объяснил мне, что я не так сделала… хотя я не сделала ничего вовсе.

– Вот именно, – глубоко вздохнула Яснорада. – Богдану все это время грозила опасность, а ты молчала. Ты врала нам. Говорила, что родители невзлюбили тебя, почти изгнали, а сама хотела душу Богдана украсть.

– Так и было, – спокойно отозвалась Мара. – Не врала я ни о Моране, ни о Кащее. Но не изгнали только – я сама ушла. Потому что… запуталась. Люди, должно быть, своей болезнью – своими чувствами, сомнениями и мыслями – меня заразили.

– Но ты наблюдала за Богданом. Не хотела отбирать его душу или просто не смогла?

Показалось, что фарфоровые щеки царевны чуть порозовели. Прямая, иногда даже излишне, на ответ Яснорады отвечать она не стала.

– Ты хочешь увидеть его, – настойчиво повторила Мара. – А я могу помочь.

– Ты? – неприязненно переспросил Баюн.

Хвост его недовольно бился по полу. В пушистых перчатках поблескивало железо когтей.

– Чтобы увидеть гусляра…

– Богдана.

– …тебе нужен волхв и босорканя. А последняя снова впала в спячку. Она бродит сейчас по Яви. Но я могу провести тебя теми же тропами, какими сама в Явь хожу. И никакого обряда не надо – я сама проложу тебе дорогу.

Яснорада стиснула руки – крепко-крепко, почти до боли. Все это время она запрещала себе прикасаться к блюдцу. С Богданом ей все равно не поговорить, ему ее не увидеть. А сердце свое терзать, глядя, как он мучается, друга потеряв …

Но желание поговорить с ним, услышать его голос и извинения попросить билось в ней, словно второе сердце.

– Зачем тебе мне помогать? – настороженно спросила Яснорада.

– Я хочу загладить свою вину. – В глазах Мары горел ледяной огонь. – А еще я понять хочу.

– Понять что?

– Кого. Людей. Зачем тот мальчик отдал свою душу?

– Это называется дружба, – вкрадчиво протянул Баюн. – А еще – благородство, доброе сердце и широта души.

Царица тряхнула белыми волосами.

– Я тоже так хочу. Дружить с кем-то – как вы с Баюном, как гусляр с тем, кто жизнь за него отдал. Но мне сложно дается вся эта наука…

– Неужели Морана совсем ничего тебе не объясняла? – изумилась Яснорада. – Не учила, что такое дружба и любовь? Что такое самопожертвование и сострадание?

Мара задумалась, словно припоминая.

– Она учила меня, как зиму призывать. Как стирать чужие воспоминания. Как идти по чужим следам в Явь, чтобы принести оттуда дивные сокровища. На остальное, верно, не хватило времени.

Или желания – не для того Мару создавали.

Яснорада, хоть и терзалась сомнениями, уже знала, что в глубине души все решила. И, не обращая внимания на красноречивый кошачий взгляд, сказала:

– Хорошо. Но не жди, что Богдан тебе обрадуется.

Мара шагнула к ней, протянула руки. Яснорада не слишком охотно вложила свои ладони в ее, ледяные, и в тот же миг ощутила, как ее подхватывает невидимый вихрь. Прикосновение Мары отзывалось иголочками по коже – словно зажатая в кулаке хвоя. Глаза застила белая пелена.

Когда она рассеялась опавшими снежинками, слетевшей по осени листвой, Яснорада увидела сидящего на кровати Богдана. Увидел ее и он.

Губы его дрогнули, готовые улыбнуться. Жаль, не случилось.

– Что она здесь делает?

По холоду в голосе и взгляде Богдан мог посоперничать с самой Марой, на которую сейчас смотрел.

– Позволяет мне тебя увидеть, – ласково сказала Яснорада. – Пытается искупить свою вину.

– Я ей не доверяю, – отрезал он.

– Как и я. Пока. Но если бы не Мара, я не смогла бы с тобой поговорить.

Богдан молчал, настороженно глядя на царевну – вновь отрешенную, безучастную, словно выточенную из камня. Лед, что захватил пространство, будто по зиме речку, треснул, когда он увидел Баюна. Серые глаза изумленно расширились.

– Это кот?! Почему он такой огромный?

– Потому что я – особенный кот. – Баюн выпятил с белым пятнышком грудку.

Богдан сглотнул – кадык резко дернулся. Яснорада подозревала, что даже для него, знающего о магии Нави, видеть говорящего кота было… немного чересчур.

– Жаль, не могу его потискать, – вздохнул Богдан.

Немного времени ему потребовалось, чтобы прийти в себя.

«Сильный он духом», – одобрительно подумала Яснорада. И разрумянилась.

Но тоска Богдана по другу никуда не исчезла. Застыла в хмуро сведенных бровях, плескалась в глазах, даже когда он почти улыбнулся. Он не спрашивал, зачем к нему пришла Яснорада – знал ответ или мысли другим были заняты, а она не говорила. Молчала и Мара. Стояла красивой ледяной статуэткой, не сводя с Богдана цепкого взгляда. Делала то, что делала всегда – наблюдала.

И людей, наверное, все пыталась понять.

– Я не спрашивала тебя, случая не выдалось. Как ты жил, когда я…

– Меня спасла?

Яснорада смущенно улыбнулась.

– Когда столкнула тебя в Явь с Калинова моста.

– В кому попал. Неделю без сознания провалялся. Потом меня долго преследовал холод. – Короткий взгляд в сторону Мары. – Теперь знаю, почему. А потом мир ваш…

– Навь.

– Да, Навь… Она стала просачиваться в мой мир – Явь, правильно? Сначала просто кляксами. В смысле, нечисть ваша для меня выглядела как темные кляксы. Видимо, только когда она, – быстрый кивок на царевну, – была рядом, я мог их разглядеть. Домовых, пустодомок, трясавок, полуночницу… И сейчас их вижу.

Богдан обвел взглядом пространство. Будто хотел еще раз в том убедиться.

– Странно все это… Есть мой мир – привычный, обыденный. А сквозь него просвечивается Навь.

Баюн опустился на задние лапы, с интересом глядя сначала на Богдана, а потом – и на его комнату, что пребывала в творчески-мальчишеском беспорядке.

– Я искал способ вернулся в Навь, – признался Богдан. – Весь интернет перерыл. Даже с домовым и кикиморой пытался разговаривать, просил к тебе, Веснушка, привести.

– Правда? – Сердечко Яснорады застучало.

«Глупая. Он знать тебя не знает. Не к тебе – к Матвею – он ищет путь».

Богдан молчал, жуя губы. Выпалил, не глядя ей в глаза:

– Я должен найти его. Если нельзя вернуть – я должен хотя бы извиниться.

– Извиниться? Разве ж ты чем-то перед ним виноват?

– Виноват. Точно виноват.

Богдан вскочил с кровати. Заходил по комнате, то сжимая, то разжимая кулаки.

– Не думай, что мне стыдно за то, что сказано. Не помню, чтобы мы с Матвеем вообще когда-нибудь ругались. Он не любил ссоры, очень не любил. Всегда старался… как это говорится… сгладить острые углы.

– А что тогда? – мягко спросила Яснорада.

Богдан и сам остановился, и взгляд на ней остановил.

– Мне стыдно за то, что я ему не сказал. Что никогда не задумывался, почему все это время Матвей ходил за мной по пятам. Почему мог днями не бывать дома? Да, нас связывала крепкая дружба… Но даже эту дружбу я…

Он замялся, не находя слов.

– Принимал как данность? – подсказала Яснорада.

Богдан кивнул, опустив глаза.

– Я привык, что Матвей всегда рядом. И даже, за что сейчас особенно стыдно, иногда подшучивал над ним. Про второй дом на улице Тепличной – ну, мой дом. Про то, что у Матвея дома готовят невкусные ужины и поэтому он приходит поесть к нам. Глупая шутка, вообще несмешная. А Матвей все это время бежал из дома при малейшей возможности. И ни слова не говорил, что он не хочет там находиться и… почему. А я… А я ничего не видел. И кто еще из нас двоих постоянно витал в облаках? – с досадой выпалил он. – Будь я действительно хорошим другом, я бы заметил, что в жизни Матвея что-то… не так. Как же стыдно…

Яснорада молчала, сочувственно глядя на Богдана. В каких словах найти для него успокоение? Оба вздрогнули, когда повисшую тишину острым ледяным осколком разрезал голос Мары.

– Странные вы, все-таки, люди. Он спас тебя, вторую жизнь подарил, а ты сокрушаешься. Радоваться надо.

– Лучше молчи, – глухим от едва сдерживаемой ненависти голосом выдавил Богдан.

– Я…

– Ты, – с нажимом сказал он. – Ты все это время следила за мной, ты впустила Навь в мою жизнь, ты не предупредила о планах этой вашей королевы смерти, хотя могла бы.

– Зачем мне это делать? Ты чужой мне, она – родная. Она меня создала.

Богдан осекся. Смотрел на Мару вытаращенными глазами, от шока, должно быть, слов не находя.

– Не суди ее по человечьим меркам, – тихо сказала Яснорада. – Не человек она.

Взгляд Богдана ничуть не потеплел и не смягчился. Лишь отяжелела складка меж сведенных бровей, превратившись в глубокую борозду.

– Я не оправдываю Мару, но я ее понимаю. – Баюн возмущенно мявкнул, но Яснорада не отступилась. – Кащей и Морана – та, что Матвея забрала – весь ее мир, и другого она не знает.

– Слишком много чести думать о ней, – хмуро сказал Богдан. – Лучше скажи, Веснушка… Ты мне поможешь?

Яснорада кивнула и только потом спросила:

– Какую помощь ты ждешь от меня?

Богдан помолчал, нервно покусывая губы.

– Помоги мне его вернуть.

Глава двадцать девятая. Финист и Марья

В Кащеевом граде Финисту жилось неплохо. К будущим смотринам вовсю готовились невесты Полоза, и он сам на одну из них глаз положил. Пришел во дворец с добытой рудой, чтобы невесты Полоза слепили ожерелье для царицы или сотворили нового зверя. И тогда-то в серебристых палатах Мораны он Марью и приметил.

У нее была ладная фигурка, длинная, ниже поясницы, светло-русая коса и бездонные серые глаза. Марьюшка не спешила становиться золотой царицей. Ей не хватало усидчивости и терпения, ни одна ее вышивка так и не была закончена – рано или поздно она загоралась новым узором и бросала начатое. Пела, по собственным заверениям, ужасно («Медведь на ухо наступил»), с музыкальными инструментами была не в ладах.

Своей непохожестью на прочих Полозовых невест она Финиста и покорила.

И вроде отлажено все и просто: работа на руднике в медной горе, из даров которой умельцы делали украшения для царицы и местных красавиц, прогулки с Марьей… Но было что-то, что никак не давало ему покоя. Странная, поселившаяся в сердце тоска.

Его все тянуло куда-то… Он и Марье об этом говорил. А однажды и вовсе предложил:

– Давай сбежим?

– А давай! – загорелась она.

Другая назвала бы глупым или сумасшедшим. Она ведь жила во дворце, в роскоши, ела вкусную еду и в серебряных палатах вышивала для самой Мораны. Если бы захотела, могла и сама стать царицей. Во всяком случае, у нее был такой шанс. Но она выбрала его – рыжего вихрастого парня, скромного горняка. Финист даже спрашивал, почему. Отвечала – с ним ей хорошо и спокойно.

Они и впрямь не раз пытались покинуть город. Но когда бы ни подходили к городским воротам, те были намертво запечатаны. Финисту даже чудилась в этом некая магия. Иногда краем глаза он видел открытые ворота. Смотрел прямо – они оказывались закрыты.

– Может, где-то в городе есть другие? – неуверенно спрашивала Марья.

Они обошли весь город, облазили каждый его уголок, но ничего не нашли. Только старое, заброшенное капище, на котором, кроме них, кажется, никто никогда не бывал. При виде капища в Марьиных глазах зажглось любопытство – то, что всегда объединяло их.

Долгая прогулка по городу каждый раз не заканчивалась ничем и оставляла привкус разочарования. Однако Марья, которой уныние было незнакомо, упрямо скрывала огорчение за улыбкой.

– Может, нам еще выпадет случай отсюда уйти.

– Было бы здорово… – мечтательно протянул Финист. – Только подумай – увидеть новые края, другие народы…

Горняки утверждали, что за пределами Кащеева града их ждали лишь дикие пустоши, протянувшиеся на сотни верст вперед. Он не верил.

– А если не выйдет… Не так здесь и плохо, – пожала плечами Марья. – Ты работаешь, я царице служу. Как Полоз себе невесту выберет, можешь меня в жены брать. Раньше нельзя – Морана не одобрит.

Финист покраснел. Он, конечно, думал когда-нибудь жениться, но чтобы так скоро? Разве он не слишком для этого молод? Финист жил совсем недолго – он даже не застал приход Карачуна, который должен был усыпать землю снежным пологом.

Часто его сомнения прорывались наружу – хорошо, в руднике было, с кем поболтать. В конце концов он, кажется, успел всем надоесть своими разговорами о Марье. Даже старый горняк, которого все называли просто Михалычем, устал над ним подтрунивать.

– Ну что ты ломаешься как девица! – в конце концов с досадой махнул он рукой. – Любишь ее или нет?

Финист задумался и честно сказал:

– Не знаю. Вроде люблю.

– Вроде люблю, – передразнил Михалыч.

Финист вздыхал. Марьюшка – девушка бойкая, своего терять не привыкла. И серьезная. Несколько свиданий при луне – и она уже вверила ему свое сердце. Он и счастлив его принять… Но жениться?

Погруженный в мысли, Финист привычно работал киркой, откалывая крупные куски породы. Он до сих пор был слишком худым и, по мнению остальных горняков, слишком слабым. Однако он тешил себя надеждами, что однажды поравняется с ними в силе. И станет хоть немного похож тех богатырей, о которых, будто они неладны, поведали дворцовым девицам берестяные книги.

Ему нужна только Марья… но кто не любит богатырей?

Сказал бы приятелям-горнякам такое – точно бы засмеяли. Вот Финист и предпочитал не говорить. Лишь махал киркой снова и снова, пока не услышал рядом смех. Женский смех – звонкий, переливчатый. Он вскинул голову с улыбкой, думая, что Марья, которой вечно на месте не сиделось, пришла в штольню его проведать. И неважно, что день был в самом разгаре, и ей полагалось развлекать Морану во дворце своей болтовней.

Улыбка поблекла. Вместо неугомонной Марьи Финист увидел незнакомку с длинной черной косой и изумрудными глазами в таком же изумрудном платье в пол. Мысленно ахнул. Горняки часто шептались о некоей красавице, хозяйке – хранительнице – малахитовой горы. Правда, Финист никак не ожидал, что она встретится… ему. Он любовался ее профилем – не как юноша, а как художник.

«Вот бы ее зарисовать…»

Лицо хозяйки с тонкими, правильными чертами и ее точеная фигура так и просились быть запечатленными. Марью он уже много раз рисовал, рисовал и Морану – по личной просьбе царицы, узнавшей от Марьи про его «талант».

– Давно я за тобой наблюдаю, – наклонив голову, певуче сказала хранительница горы.

– Почему именно за мной?

– За многими я наблюдала, не с тобой одним разговаривала. И все же есть в тебе что-то особенное… Природу в тебе чую родную, двусущную.

– Что это значит? – заинтересовался Финист, откладывая кирку.

– Сущность в нас есть иная, помимо человеческой. Я, например, могу ящеркой обращаться.

– Я тоже? – воодушевился он.

Хозяйка заразительно рассмеялась.

– Свободолюбив ты слишком для ящерки. Но я чувствую в тебе странную силу… Слабую – будто отголосок силы, ее эхо. Странно, что ты ничего не знаешь о ней.

– Иногда я мечтаю о том, чтобы сбросить с себя кожу и взлететь в небо, – неожиданно для самого себя признался Финист.

– Так что же тебе мешает?

Финист окончательно растерялся. Как что? Он же человек!

– Научу я тебя, горемычный! – озорно вскрикнула Хозяйка. – Будешь слушать меня – научишься личиной второй обращаться!

Превратившись в ящерку, она взобралась под самый потолок, и была такова.

Однако вернулась к нему, озадаченному, в тот же вечер. И начала, как сама сказала, «уму-разуму учить».

С той поры Финист повадился уходить от горняков, чтобы побыть с Хозяйкой горы. Внимательно ее слушал, но ничего путного не выходило. Как был человеком, так им и оставался, сколько бы изумрудная ящерка ни вилась возле ее ног.

Характер у Хозяйки был вспыльчивый, переменчивый. Она то хохотала, как юная девушка, то злилась на Финиста и называла неумехой. В конце концов сказала:

– Устала я от тебя. Хоть помочь и хочу, а вижу, что не сумею. Я с рождения лелеяла свою двусущность и с рождения ящеркой вилась меж камней. Если не знаешь сам о силе своей, значит, ею тебя наградили.

– И что делать? – спросил Финист.

Расстраиваться он не спешил – мир большой, непременно найдет кого-нибудь, кто сумеет ему помочь.

– Прорублю я тебе путь в горе, чтобы проход вел прямехонько к берендеям.

Сердце Финиста взволнованно застучало. Значит, он мог попросить Хозяйку вывести их с Марьей за пределы Кащеева града?

«Прости, Марьюшка, не сейчас. Для начала мне нужно понять собственную сущность».

Двусущность, если верить Хозяйке горы.

Он поспешно согласился – непостоянная Хозяйка могла передумать в любой момент. Взволнованный переменами, Финист совершенно забыл спросить: а кто они, собственно, такие, эти берендеи?

Глава тридцатая. Зов Матери Сырой Земле

Долго Яснорада обдумывала слова Богдана. Его самого давно уже не было рядом, а голос вновь и вновь раздавался в ее голове, словно записанный на явью пластинку.

– Нам не убедить Морану отменить сделку, – со вздохом сказала она Баюну.

– Не убедить, – согласился он. – Царица мертвых на редкость упряма.

– Но если не она, то кто способен спасти Матвея? Ты больше нас о чарах Нави знаешь. Какая сила способна мертвого оживить?

Баюн задумался, прислушался, верно, к навьим шепоткам.

– Вода, надо полагать, живая. Вот только добраться до нее непросто. У Алатыря, начала и отца всех камней, она течет, на острове Буяне.

Яснорада помолчала, в волнении покусывая нижнюю губу. Вскинула голову, через силу улыбнувшись:

– Значит, на остров Буян, за живой водой!

Яснорада искала Мару в Чуди и, к своему удивлению, нашла ее в школе. Анна Всеволодовна, сидя напротив Кащеевой дочери, что-то негромко ей объясняла.

– Ты? Здесь? – не сдержала удивления Яснорада.

Мара подняла на нее спокойный взгляд.

– Мне вложили в голову тысячи крупиц знаний. Учили быть идеальной во всем, чего бы я ни коснулась. Но в последние дни мне кажется, что я не справляюсь.

– О чем ты?

– Я вижу, у вас есть нерешенные дела, – улыбнулась Анна Всеволодовна. – На сегодня мы закончим, но, Мара… Я буду рада видеть тебя снова.

Яснорада проводила ее задумчивым взглядом. Знала ли святая княжна, кто перед ней?

– Слишком многое в окружающем мире мне непонятно, – вырвал ее из размышлений голос Мары. Как обычно, лишенный тени эмоций, равнодушный и отстраненный. – Я знаю все виды вышивки и несколько видов танцев, нотную грамоту, географию, историю обоих миров и несколько явьих языков. Я знаю, как превратить невинные для людей снежинки в крохотные, но болезненные метательные орудия. Знаю, как выткать изо льда целый замок.

Яснорады поморгала. Не кажется ли Моране, что, создавая идеальную дочь, она немного… перестаралась?

– Но во всем, что касается людей, их эмоций и связей…

Мара покачала головой – редкое для нее проявление замешательства.

– Ладно, может быть, уже не во всем. Самые простые чувства людей мне понятны, но… Порой они говорят одно, а делают другое. Беседуют с кем-то тепло, словно со старым другом, а в руке за спиной держат нож. Бросают резкие слова любимым, врагу – улыбаются. Любят, но в том не признаются. Скрывают злость и ненависть где-то глубоко. Говорят полуправду, лгут или прячут истину за ажурной, словно кружево, вязью слов. Это все… слишком сложно для меня.

– Людская натура противоречива, – понимающе кивнула Яснорада. – Ты правильно делаешь, что задаешь вопросы. И, думаю, лучший способ понять других – наблюдать за ними. Только не забывай иногда моргать, – не удержавшись, добавила она.

Царевна, которая, глядя на нее, с минуту не мигала, послушно захлопала ресницами. Кокетливый жест на застывшем стеклянном лице смотрелся нелепо и даже пугающе.

– Не так часто! Просто не забывай, что нужно иногда моргать.

– Иногда – это как?

Зима, втиснутая в человечью кожу, любила точность. Так ее приучили, наверное.

– Наблюдай за другими, – улыбнулась Яснорада. – Ты удивишься, как много интересного сможешь узнать.

Мара ничего не ответила. Поднялась, прижимая к груди какую-то книгу – наверное, Анна Всеволодовна дала.

– У меня для тебя как раз есть один объект наблюдения, – сказала Яснорада.

Улыбнулась невольно. Книг Ягаи с ней давно уже не было, а слова из другого мира прочно осели в голове – словно просеянные через сито песчинки.

– Гусляр, – поняла Мара.

– Богдан.

Царевна открыла пути, являя Яснораде и Баюну фигуру застывшего за столом Богдана. Он сидел над учебником, подперев голову рукой и сосредоточенно хмурясь. Яснорада знала: учеба ему сейчас давалась с трудом. Даже его чудесная, чудотворная музыка выходила натужной и печальной.

Богдан вздрогнул, когда Мара проложила тропу из Нави в Явь. Обернулся. Он был сейчас словно сама переменчивая зима. Теплый взгляд его, обращенный на Яснораду, натолкнувшись на Мару, похолодел. И снова растаял – при виде Баюна.

– Привет, Веснушка, – устало улыбнулся он. Наклонил голову, избегая смотреть на Мару. – Рад видеть вас двоих.

– И я тебя, – засмущавшись, шепнула Яснорада.

Не теряя времени даром, она рассказала Богдану о живой воде.

– Как только мы добудем ее с острова Буяна, я отправлюсь прямиком в царство мертвых. Способ отыскать можно – Баюн же как-то туда попал. Найду Ягую, попрошу убедить ее мне помочь – отыскать Матвея. Только знай…

– Никакой гарантии, что все получится, нет, – кивнул Богдан. Помолчал. – Ты действительно сделаешь это ради меня? Это ведь тебе, а не мне, нужно оставить свой город и отправиться на незнакомый остров.

Непривычно было видеть его столь неуверенным и даже смущенным.

– Чудь – не мой город, – улыбнувшись уголками губ, отозвалась Яснорада. – И, что ни говори, всю эту кашу заварила я. Я спасла тебя, что стало погибелью для твоего друга. И если есть шанс и впрямь вернуть его обратно в Явь…

Было еще кое-что. Ей понравилось узнавать Навь, как Маре – человеческую суть. Страх перемен все еще напоминал о себе, но отражался пониманием: родного дома у нее больше нет, а значит, о чем ей тосковать?

Вся Навь – ее дом. И вся Навь – ее родительница.

– Спасибо, Веснушка, – выдохнул Богдан.

То, как Богдан смотрел на нее, как ласково называл Веснушкой, словно почву выбивало из-под ног. И голова так странно кружилась… Вот если бы только у них было хоть немного времени, что они могли провести наедине. Поговорить об их, таких разных, мирах, о разных жизнях друг друга. Узнать друг друга чуть лучше…

Мысленно вздохнув, Яснорада повернулась к Баюну.

– Как нам добраться побыстрей до моря-океана?

– Ты же дочь Матери Сырой Земли, Яснорадушка, – ласково отозвался кот. – Попроси мать свою прислать ее верных коней. Если они кому и помогут, так это тебе.

– О ком ты? – нахмурилась она.

– О Сивке-бурке, конечно, да о Коньке-горбуньке. Вот только последнего днем с огнем не сыщешь. А первая до сих пор на зов детей навьих откликается.

– Значит, ее и призовем, – с восторгом отозвалась Яснорада.

Эмоции тут же поутихли, словно притушенный водой огонь. Волшебный конь – это, конечно, славно, но как быть с тем, что она никогда не ездила верхом? Она вздохнула, рассудив, что проблемы можно отодвинуть до момента, когда придется столкнуться с ними лицом к лицу.

– Но на сам остров среди моря-океана, нам, бескрылым, попасть будет непросто. Не ходят на остров Буян корабли. Чужаков хоть и не прогоняют, но и не слишком жалуют.

– Как тогда пересечь нам море-океан? – нахмурилась Яснорада. – Это не река все же, чтобы вброд ее перейти.

– Я могу заморо… – начала было Мара.

Ей ответил нестройный хор трех голосов:

– Нет!

Баюн пошевелил пушистыми усами – часто так делал, когда усиленно размышлял.

– К Морскому царю, царю Поддонному, надо обратиться.

– Он… водяной? – осторожно спросил Богдан.

Яснораду захлестнуло странное чувство между восторгом и трепетом. Их миры пересекались, и не только благодаря проложенному Марой пути. Не только благодаря дару видеть Навь, которым Богдана невольно наградила Яснорада. Он не просто наблюдал за ее миром, он с каждым днем все больше о нем узнавал.

– Скорей, царь водяных, – погладив усы, сказал Баюн. – Повелитель морей он, а значит, владыка всех существ подводных.

Они помолчали.

– Как ты? – осторожно нарушила тишину Яснорада.

Богдан улыбнулся через силу.

– Хорошо, Веснушка. Наверняка получше, чем Матвей. – Помрачнев, он обвел взглядом пространство. – Кляксы меня больше не пугают, да и стали как будто бледней. Подруга ваша ко мне больше не наведывается, поэтому я их толком разглядеть даже не могу. Да и, если честно, не хочется. Без него все как-то… не то.

Выходит, Навь Богдана почти отпустила. Вот только, к счастью или нет, не навсегда.

Настала пора прощаться – вложенная в Мару сила безграничной все же не была.

– Как только окажемся на острове Буяне, я… – она осеклась. – Как только вернемся с вестями, я отыщу Мару…

– Я могу пойти с вами, – произнесла царевна.

Яснорада вглядывалась в ее лицо, силясь отыскать там некие знаки. Подругами они не были и вряд ли когда-нибудь станут, Богдан, хоть и очаровал Мару – своим мастерством или чем-то еще, все же был ей чужой. Матвея она и вовсе не знала, пускай и могла видеть его, наблюдая за Богданом.

Отчего же царевна-зима так отчаянно хотела стать частью их жизни? Скука? Любопытство? Или, и впрямь, попытка вмешательством искупить вину за невмешательство – за то, что позволила матери забрать душу Матвея? Или надежда, путешествуя бок о бок с другими, помогая другим, обрести себя?

Какова бы ни была причина, Яснорада ее принимала. Хотелось наивно, по-детски верить в лучшее, потому что без этой веры что людская, что навья жизнь казалась ей совсем безрадостной. Если видеть тьму во всем, что тебя окружает, зачем тогда вообще жить?

Почему бы не дать Маре желанный ей шанс?

– Хорошо, – отозвалась Яснорада.

И если Баюн отправлялся в путь, чтобы не оставлять ее и напитаться новыми историями, которые позже сможет поведать другим, то что же она, Яснорада?

А ей, кажется, просто нравилось быть кому-то нужной.

«Раз так, выходит, что без других жить я не могу», – с горечью подумала Яснорада. Но, верно, такова ее сущность. Такой ее сотворили.

Она собрала необходимые вещи – немного их оказалось. Следуя совету Баюна, вышла в чисто поле за пределами Чуди – там, где стояла прогретая солнцем тишина, которой голоса людские не мешали. Там, где зов Яснорады точно услышит ее родительница, Мать Сыра Земля.

Баюн деликатно остался с краю поля, Яснорада направилась к его сердцевине. Мара двинулась было за ней, но кот ее придержал – лапой хоть и пушистой, но сильной. Спрашивать или протестовать царевна не стала – понимала, наверное, что до сих пор не сильна в том, чтобы читать между строк. Забавно, что сейчас она полагалась и вовсе на навью нечисть. И, по совместительству, кота.

Яснорада опустилась на колени, положила на теплую землю обе ладони. Показалось, что она близка к матери как никогда. Пальцы удлинились, отвердели, превращаясь в корни и уходя в землю, но метаморфоза эта уже не пугала. Она – часть Яснорады, часть ее странной, до конца будто не оформленной, раздробленной на части сути.

– Привет, мама, – тихо сказала она земле.

Голос к концу короткой фразы охрип, сорвался, и последнее слово прозвучало едва слышным шепотом.

Мертвый город не приучил Яснораду к сентиментальности, к тому, чтобы дорожить кровными узами. Книги приучили. Там семья – это что-то особенное, теплое, родное. То, что остается у тебя, когда все остальное уходит. Те узы, за которые цепляешься изо всех сил. Яснорада наблюдала такое и в Чуди – в живом городе, где у навьих людей были настоящие дети. Но разве она, дочь Матери Сырой Земли, настоящая?