Текст книги "Явье сердце, навья душа (СИ)"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава девятая. Сороковое царство

– Почему скатерть-самобранка слушается тебя, как не слушается Морану?

Ягая и Яснорада спозаранку готовились к приему гостей: банную печь растапливали, на стол накрывали. Часто гости через их дом текли единым потоком – едва изба поворачивалась вокруг своей оси, пропуская одного сквозь открытые городские ворота, дверь открывалась, чтобы впустить другого. Дверь в избу была заговоренная – впускала гостей лишь тогда, когда того хотела Ягая. А другие, верно, стояли на Калиновом мосту в ожидании своего часа, не ведая, что за стеной тумана притаился многоголовый Змей.

Не жестоко ли заставлять души ждать? Или, оставившие по ту сторону реки свои воспоминания, они и вовсе не знают, куда и зачем бредут по мосту?

– Растрепала царица? – неприязненно усмехнулась Ягая. – Не рассказывала ли она часом, что пришла в избу непрошенной гостьей, вошла в мою комнату и скатерть мою взяла?

Под тяжелым взглядом Ягой Яснорада проглотила слова «Она ведь царица». Что-то подсказывало, для Ягой подобное оправданием служить не может.

– Ты не ответила, – сказала она вместо этого.

Ягая вздохнула. Весь ее гнев куда-то испарился.

– Я – привратница, страж границ, а значит, принадлежу и той стороне, и этой.

Она вдруг приподняла темно-красную, что кровь, юбку, которую Яснорада так часто видела на ней. Одна нога – как нога, а другая – белая кость, лишенная плоти и кожи. Яснорада ахнула, не сумев прикрыть ужас маской вежливого равнодушия, что было бы куда уместнее.

– Прости…

– Не обижаюсь. К такому зрелищу ты не привыкла. Но, скрытые покровами обманов, так, боюсь, выглядят многие из жителей царства Кащеева. Я одной ногой в земле мертвой – считай, что в могиле. Они – обеими.

Яснорада вздрогнула всем телом, представляя, что обнажила бы слезшая с прекрасной Драгославы позолота. И снова вспомнился ей разговор с Мораной. Зная, что скрывает мнимая правда, что будет теперь она чувствовать к тем, кого видит перед собой? Кого знала всю свою жизнь… а, оказалось, не знала вовсе?

– Расскажи про наш мир, – попросила Яснорада, поправляя блюда на скатерти-самобранке.

Баюн вертелся юлой – то под столом, то под ее ногами. Ягую он побаивался до сих пор. Пока мать не видела (или, всевидящая, лишь делала вид), Яснорада скормила ему по кусочкам уже несколько блинов.

– Долго же ты ждала, – беззлобно усмехнулась Ягая.

Сколько дней уже минуло с тех пор, когда она открыла Яснораде правду? Все они ушли на то, чтобы примириться с ней.

– Мир наш един в двух лицах. Явь и Навь – искаженные отражения друг друга.

– И какое из них искажено?

Ягая хмыкнула.

– Я бы сказала – тот из миров, в котором магии нет и в помине. Люди, на которых ты смотришь через волшебное блюдце, узнав правду, сказали бы иное. Если змея свернется в кольцо и вонзится зубами в собственный хвост, как понять, где конец ее, а где начало?

Яснорада похлопала ресницами, озадаченная.

– А Кащеево царство?

– Кащеево царство – лишь часть Нави. Мертвая часть. Приграничные это земли. Не все знают о них, а кто знает, называет их Сороковым царством.

Яснорада молчала, старательно запоминая.

Мало-помалу открывала Ягая для дочери свои секреты. Например, что порог избы и Калинов мост усеяны дурман-травой и окутаны ее, привратницы, особыми чарами. Вот почему пришедшие из Яви люди не просились назад, не вопили от ужаса и не бились в страхе, осознав, что находятся в царстве мертвых. Ни о чем не задумываясь, брели по мосту, а в избе Ягой делали то, что им было велено. Спокойные, одурманенные.

В глазах других – тех, чья воля оказалась сильней – Яснорада читала отнюдь не умиротворение. Они пытались противиться чувству, что гнало их вперед, дурману, что туманил их рассудок. Но, переступив порог, проигрывали всякий раз.

Ягая ушла с зельем из дурман-травы, и Яснорада приняла обязанности привратницы. Дверь в переднюю отворилась спустя мгновения. Растерянность, страх в глазах вошедшего – теперь она знала, что их породило. Смерть и путь по Калиновому мосту, конец которого тонул в дымной пустоте. Едва появившись на нем, гость еще принадлежал Яви. Пройдя мост до конца, стал частью царства Кащеева.

– Входи, гость дорогой, – тихо сказала Яснорада.

Как требовал обычай, усадила за его стол, уставленный явствами со скатерти-самобранки. Откуда берутся они? Из Яви, да, но откуда? С печи? С чьего-то обеденного стола?

Обычай требовал ничего не спрашивать, и Яснорада впервые решилась его нарушить.

– Вы помните, как вас зовут?

– Ничего не помню, – признался гость.

Иного она и не ожидала, но должна была спросить.

Воспоминания гостя сейчас лишь окутаны дурманом, но все еще живут в нем, словно в сундуке за семью печатями. Недолго, правда. Вскоре память гостя обратится белым листом.

***

– Настасья пропала.

– Как пропала? – воскликнула Яснорада, роняя рукоделие на колени.

– Шагнула в речку и пропала, – всхлипнула Иринка. – Шла, будто заговоренная, я звала, а она не откликнулась!

Тревога переполнила Яснораду, заплескалась где-то в горле. Выходит, мертвые тоже умирают? Или исчезают так, как Настасья – в воде, в земле? А ведь прежде и другие исчезали. Всех мертвых Яви город вместить бы не мог, да и многих Яснорада никогда здесь больше не видела. Они уходили куда-то… но куда? Искать себя в живой Нави?

Яснорада вылетела из дворца, точно подстреленная птица. Ягая, едва увидев ее, лишь покачала головой.

– За новыми ответами пришла?

– А дашь? – В собственном голосе Яснораде почудился некий вызов. Она вздохнула, садясь на лавку, опустила плечи. – Настасья пропала.

Ягая знала всех невест Полоза – готовила для них отвары, призванные сохранить им молодость и красоту. Теперь Яснорада знала, что красота невест – напускная, а под ней, под шлейфом чар – кости да вековая пыль.

Что сама она такова без чар Ягой.

– Помню, как Настасья впервые появилась в Кащеевом граде. Было это прежде, чем ты у меня появилась, как стала с гостями мне помогать. Вот и выходило порой, что чары мои дурманящие ослабевали. В гостях память пробуждалась – вспышками, короткими мгновениями сродни озарению. О жизни, что они оставили, пусть и сами того не знали – Калинов мост заставил их забыть. Настасья не понимала, где она, но сохранила память о себе и своем любимом. Поляницей она была, богатыршей. Про любимого все рассказывала, которого звали Дунай.

Яснорада зажмурилась. И снова чувство, что она уже слышала об этом прежде. Но где? От кого?

– Почему она исчезла? Куда ушла?

– Вода Нави ее позвала, – хмуро сказала Ягая.

Отвернулась к столу, за которым смешивала травы, и замолчала. Не знала большего, запертая в царстве мертвых, или не хотела говорить.

Яснорада еще долго лежала без сна, пока Баюн не замурлыкал в изголовье кровати. Укутанная сладкой дремой, точно пуховым одеялом, вспоминала.

Жил на Руси богатырь Дунай. Сосватал он для князя Владимира королевну Евпраксию. Та согласие свое дала, вот только сестра ее, поляница Настасья Королевична, об этом не знала. Помчалась вслед за Дунаем на богатырском коне, чтобы спасти, как она думала, похищенную сестру от насильной свадьбы. Дунай вступил в бой с поляницей и силой, красотой ее и храбростью был покорен. Предложил Настасье руку и сердце, а она возьми и прими. А потому сыграли в Киеве сразу две свадьбы.

Вздумал Дунай перед молодой женой похвалиться своей ловкостью, удалью и силою. Настасья возразила, что ничем богатырю не уступает. Уязвленный, он предложил жене в честной схватке сразиться. Гордая Настасья и согласилась. Разошлись супруги в разные стороны и стали стрелять из лука – в серебряное кольцо, что друг у друга на голове. Первой стреляла Настасья. Все три раза стрела ее угодила точно в цель, а когда настала очередь Дуная, Настасья встревожилась. Боязно стало, что ее муж, на свадьбе захмелевший, в нее вместо кольца попадет. Но сколько бы ни просила она Дуная опустить лук, он не слушал. Пустил стрелу, а та попала прямохенько в грудь Настасье. Убила и ее, и ребенка, которого она под сердцем носила. И Дуная, так вышло, убила – не острием своим, но горем, что ему принесла. Поняв, что натворил, богатырь вонзил в грудь копье. От его крови родилась река Дунай, от крови Настасьи Королевишны – река Непра.

И только теперь Яснорада наконец вспомнила, откуда она узнала эту печальную историю. Нет, не из книг Ягой. Не сразу та дочке книги свои показала – причудливые, белолистные, с цветными футлярами и красочными картинами внутри. Про поляницу Настасью и супруга ее Дуная Яснорада прочитала в одном из берестяных свитков. И про колдовку Маринку, что стала Драгославой, Яснорада там же – в дворцовой библиотеке – когда-то прочла. Вот только Настасья отчего-то имя свое сохранила…

Яснорада поспешила обратно во дворец. Невесты Полоза порой задерживались до самой ночи, чтобы уже затемно разойтись по своим избам. У многих вовсе не было домов. Их не называли сиротами или приютскими, как в книгах, что Ягая принесла из Яви. Никак их здесь не называли. Просто однажды они оказывались в палатах невест, и в одной из них и ночевали.

«Откуда они приходят?» Теперь она это знала. Из Яви, откуда же еще.

«Зачем мертвым сон?» Наверное, все те же «привычки тела», о которых говорила Ягая. Душе не нужен сон, он нужен телу, которого у них, жителей Кащеева царства, нет. Или есть? А может, душа их тоже устает? Она ведь думает, чувствует, терзается…

Закусив губу до острой боли, Яснорада мотнула головой и ускорила шаг. Опережая собственные мысли, она почти бежала. Словно пыталась, глупая, и вовсе от них убежать. Настигнут – не сейчас, так ночью, когда будет лежать без сна. Да, у нее есть Баюн, но в последние дни даже его сонные чары помогали не сразу.

Яснорада пересекла широкое гульбище. Тусклое солнце уже закатывалось за горизонт, и на галерее в столь поздний час не было ни души. Души в оставшихся еще от Яви оболочках нашлись в палате Невест. Иринка клевала носом над вышивкой в неярком свете свечей, Аксинья и Ольга о чем-то тихо беседовали. Драгослава стояла у столов в середине и ваяла что-то из самоцвета – чистого, словно горный хрусталь. И где только отыскала такой? Не Морана ли своей наскучившей игрушке подарила, зная, что та уже одной ногой в земле? В царстве Полоза только, а не в могиле…

Вряд ли Драгослава знала – помнила, – что это за камень. Она окунала руку в стоящее перед ней блюдце с чистой водой, зажимала ее в кулак. А когда разжимала, на ладони ее лежал камень – хрупкий и прозрачный, точно стекло.

«Обманы, – зазвучал в голове голос Ягой. – Все, что ты видишь вокруг кроме земли, кости и камня – обманы».

Что увидела бы Яснорада, если бы покров иллюзий спал с Кащеева града? Наверное, к правде она бы привыкла, сколь бы уродливой, неприглядной та ни была… Если бы исконно жила в этой истине.

Из обманного хрусталя Драгослава создавала нового зверя. Чего ей не занимать, так это упорства и честолюбия. Она намеревалась стать женой Полоза, а для этого нужно превзойти не кого-то, а саму царевну. Прекрасную, будто тихая снежная зима. Ту, что лучше всех вышивает. Ту, чей чистый голос слышен звонче всех, когда невесты Полоза подпевают дворцовым музыкантам. Ту, что создана царицей обманов Мораной, и создана совершенством.

Аксинья и Ольга, заслышав шаги Яснорады, шептаться перестали, Иринка удивленно вздернула голову. И только Драгослава едва стрельнула в ее сторону взглядом. Сейчас ей было не до издевок. А Яснораде не было ни до кого.

Она бросилась к шкафу – высокому, в человеческий рост, широкому – почти во всю стену. Вынула наугад свернутый берестяной свиток, за ней – другой.

Десятки, сотни историй. Но что, если это – не просто истории?

Морана крала у приходящих с Яви людей их имена, ведь так? Некоторые, как Настасья, или выторговали их, или отстояли. А может, гостьи понравились царице, и она выразила свою благосклонность тем, что всего лишать их не стала. Только воспоминаний.

Те, что потом чужими руками увековечила на бересте.

Глава десятая. Полоз и его царица

И снова катилось по серебряному блюдцу волшебное яблочко, чтобы открыть перед Яснорадой таинственную, чарующую Явь. Чтобы подарить ей колдовские звуки гуслей… и улыбку того, кто был так искусен в игре на них.

В этот вечер Богдан не пошел в свой «ансамбль» и гусли в руки не взял. Он сидел за щедро накрытым столом – должно быть, в Яви случилось какое-то празднество. С Богданом была его мама – красивая, стройная, темнокудрая, и отец – с волосами, тронутыми сединой, и добродушной улыбкой. Сидел с ними отчего-то и тот рыжий парень – Богдана, должно быть, близкий друг. Да, и сама Яснорада наряду с другими Полозовыми невестами привыкла сидеть за столом с царской семьей – Кащеем, Мораной и, с недавних пор, Марой. Но то ведь Кащеево царство… Сколько ни вспоминала она эпизоды из прочитанных книг, не могла припомнить, чтобы за праздничный стол приглашали не только члена семьи, но и друга.

Яснорада глядела в блюдце, плененная царящей в этом доме любовью. И понимала, как отличается семья Богдана от ее собственной. Тепло и нежность ей заменяли знания, которыми потчевала ее Ягая, трепетную заботу – строгие наставления. Она привыкла уже и большего не просила, но на миг разрешила себе помечтать, что и у них в семье все могло быть немного иначе.

Тарелки опустели, затихли смех и оживленная беседа. Богдан поднялся, обнял маму за плечи и заботливо велел отдохнуть. А сам собрал тарелки и в раковину понес.

– У тебя глаза сейчас словно сердечки, – прыснул в усы Баюн.

– Неправда, – краснея, возразила Яснорада. – Просто я рада, что он такой, какой он есть.

***

Настал день, которого ждали все невесты Полоза. Быть может, ждали чуть меньше, когда в Кащеевом граде появилась Мара. Но Драгослава, похоже, была единственной, кто не готов был надеть золотую корону на ее голову. За титул царицы она собиралась биться до конца.

К ее боку жался хрустальный зверь, сложенный из острых, ослепительно сверкающих на солнце граней. Он так и притягивал к себе взгляды царского двора. Яснорада, не утерпев, и сама провела по зверю ладонью. Холодный. Искусственный. Неживой. Ее чуточку толстенький и непривычно пушистый Баюн куда родней и милее.

Многие из невест облачились в собственоручно вышитые платья, чтобы впечатлить Полоза своим мастерством. Но ярче всех сверкала она, Драгослава. Высокая, горделивая искусница облачилась в рубиновое бархатное платье с золоченой вышивкой на поясе и рукавах. Будто хотела показать Полозу, как идет ей золото. Как хорошо она будет смотреться среди его сокровищ.

Словно снег, искрящийся на солнце, своей красотой ослепляла и Мара. Она была в платье шелковом, кипенно-белом, с голубыми и серебряными узорами по рукавам и подолу.

Яркий, коварный огонь и безжалостная, равнодушная стужа схлестнулись в невидимой схватке, и дворец Кащея и Мораны стал для них полем боя.

Царевна и искусница возглавляли шествие – от дворца к единственной в Кащеевом граде площади. Вместо частокола там – живая ограда из людей, что жаждали зрелищ. Казалось, собрался весь Кащеев град.

Все мертвые собрались.

Среди музыкантов был и гусляр Олег. Яснорада смотрела на него, а видела Богдана. Но ее внимание перехватила другая фигура, что застыла посреди площади. Вытянутая, худая, совсем не плечистая. Бесцветные волосы, невзрачные черты лица. Выделялись только глаза – круглые, ярко-желтые, с каким-то странным зрачком, который Яснорада со своего места разглядеть не могла.

Полоз.

Большинство мужей Кащеева града носили зипуны из простого сукна, дворцовые – кафтаны из аксамита и бархата. Последние опускались до щиколоток, открывая лишь сапоги. К моде мертвого города Полоз, царь заморский, вряд ли приучен, но и его кафтан ниспадал до самой земли. Подол в золоте, будто вторя убранству Драгославы, вот только это золото было настоящим.

Кащей стоял по правую руку от Полоза, Морана – напротив, рядом с невестами. Царь был очень худ. Не хотела Яснорада заглядывать ему в глаза – неживые, холодные, запавшие, но еще жутче смотреть на его скуластое лицо и отчетливо видеть обернутый бледной, сероватой кожей человеческий череп.

Полы царского кафтана дворцовые мастерицы украсили позументами, верхнюю часть оторочили вышитым воротником. Морана по своему обычаю облачилась в серебро и белила, что спадали с плеч и шлейфом тянулись за ней.

Невесты по одной подходили к Полозу, кланялись и здоровались. Взгляд заморского царя бесстрастно скользил по их лицам. Подошла и Яснорада. Вздрогнула, разглядев Полозовы глаза: зрачок его будто сжали с обеих сторон и вертикально поставили. «Даже в его глазах – холод и золото», – подумала она невольно, выдавливая нужные слова.

Когда подошли Мара, а за ней – Драгослава, равнодушие Полоза уступило жадному любопытству. Его взгляд потянулся сначала за царевной, а после – за искусницей. Все прочие невесты были лишь безликими фигурами, призваными оттенить красоту главных избранниц.

Морана поравнялась с Полозом, что-то ему шепнула – наверное, в красках расписывала свою красавицу и умелицу-дочь. Но в глазах ее застыла тоска и мука. Полоз слушал царицу, склонив голову. Кивнул, прерывая нетерпеливым взмахом руки.

– Я сделал свой выбор.

Гулкий голос Полоза прокатился по площади. Невесты задержали дыхание, зеваки, окружившие их, в нетерпении подались вперед. Будь в Кащеевом граде птицы – и те бы щебетать перестали.

– Я выбираю своей женой Драгославу. Ту, что оживит мое царство волшебным зверьем, ту, что осветит его своей красотою.

Морана, кажется, побледнела. Резко опустила голову – боялась, наверное, взглянуть на Кащея. Лицо того, даром что мертвое, вспыхнуло от гнева – или стыда за потерпевшую поражение дочь. Мара и сама словно окаменела, стеклянным взглядом смотрела на землю. На лицах глядящих на нее невест – сплошь неверие. Как могла, она, безупречная, проиграть?

Драгослава же полнилась торжеством – от осанки и вскинутого подбородка до хищной улыбки. Яснорада сдержала порыв ухватить ее за вышитый золотыми нитями рукав и шепнуть: «Не надо. Не ходи». Вспомнила, что перед ней Маринка – колдунья, погубившая и невинных людей, и богатырей славных, и не стала ее останавливать.

И пока Драгослава шла навстречу своему нареченному, из земли тут и там били фонтаны. Не вода была в них – чистое золото, опадающая на землю не каплями – маленькими солнцами. На лице Кащея заиграла довольная улыбка, когда дворцовые слуги бросились собирать монеты в загодя припасенные кошели. Он жадно следил, как бы ни одну не пропустили, а Яснорада задумчиво наблюдала за ним. Кащеев град – не Явь, здесь в деньгах не было нужды. Так отчего ж Кащей так бредил золотом, что готов был обменять на него родную дочь?

Не оттого ли, что, царь мертвого города, устал он от окутавших город обманов Мораны? Жаждал чем-то явным – явьим, быть может – обладать?

Недолго гостевала улыбка на лице Кащея. Его потемневший взгляд обратился на Мару. Верно, царь считал, на сколько золотых пополнилась бы его казна, стань она Полозовой женой. Помедлив, он и вовсе отвернулся.

Драгослава застыла напротив Полоза – раскрасневшаяся, торжествующая. Ждала, как и остальные, начала свадебного обряда. Но Полоз вдруг взмыл ввысь, будто игрушка на пружинке, какую дарили когда-то явьим детям. Тело его, больше не скрытое кафтаном, все тянулось и тянулось из-под земли. Толстое, покрытое блестящей чешуей туловище оказалось змеиным.

Толпа зевак ахнула почти в унисон, затем разбилась, раздробилась на кричащие голоса и рассыпалась в разные стороны.

Полоз обвил кольцами тонкий стан Драгославы и вместе с ней ушел под землю. Исчез в червоточине, со всех сторон осыпанной золотыми монетами. Последнее, что увидела Яснорада перед тем, как земля скрыла в своих недрах Драгославу – ужас в ее глазах. И взгляд искусницы, в одночасье все понявшей, был обращен на Яснораду.

В куче золота остался сброшенный Полозом, словно змеиная шкура, алый кафтан.

Кащей, Морана и Мара затерялись за спинами толпы. Люди медленно расходились по домам, пряча в карманах памятный кусочек казны «царя заморского», что выбрал Драгославу своей царицей. Яснорада смотрела на них во все глаза. Неужели не видели, не чувствовали, что случилось нечто… неправильное? Неужели эту неправильность замечала только она одна?

«Я знаю, куда смотреть. Потому и вижу».

Она еще долго стояла на площади, глядя на землю, будто неосознанно желая заглянуть под нее. И в последний раз увидеть змея и его змеицу.

Глава одиннадцатая. Тайная библиотека Мораны

Училась Мара стремительно – всему, что бы ей ни преподали. Рукоделию ли, пению или колдовству. Морана потехи ради (или же для того, чтобы лишний раз испытать свое творение) показала ей древние знаки чужого, заморского языка. За дни, прошедшие с ее рождения, Мара выучила и его.

Непонятными оставались лишь люди. В их с виду хрупких оболочках бушевало столько чувств! Не все Мара понимала, не все могла распознать. Но нельзя ей, царевне, искуснице, творению самой Мораны не понимать и о чем-то не ведать. И без того она царицу свою подвела, когда не стала лучшей в Кащеевом граде искусницей. Когда позволила Драгославе себя обойти и разжечь искру интереса в царе Полозе.

Морана увещевала, что так будет лучше. Что слегла бы она от тоски там, под землей. Мара предпочла бы занемочь, но не подвести свою создательницу. Не обмануть ожидания и супруга ее, Кащея. Теперь он пуще прежнего ее сторонился. А завидев, морщился. Всякий раз после встречи с ним Мара разглядывала себя в зеркала Мораны – не появился ли на лице какой изъян? Нет, она по-прежнему была совершенна. Тогда что означал Кащеев взгляд?

Невежество зудело внутри, отравляло кровь своим ядом. Чтобы утолить голод, невесть откуда взявшийся в ней, Мара запоем читала берестяные свитки и неустанно наблюдала за невестами Полоза из-под опущенных серебристых ресниц. Простейшие чувства разгадать ей оказалось все же под силу. Когда искусницам было весело, радостно – они смеялись или улыбка озаряла их лицо, а глаза словно бы зажигались. Стоило гуслям Олега заиграть элегическую мелодию, они опускали кончики губ, и во взгляде их появлялось нечто неуловимое… Грустью звалось это, печалью или горечью.

С остальным оказалось куда сложней. Что есть эта любовь, о которой постоянно говорилось в берестяных свитках? А нежность? Преданность? Привязанность? Дружба? Мара исчертила не один берестяной лист, нарисовала десятки схем (их рисовала Морана, преподавая ей очередную науку). Разобраться, однако, так и не смогла.

И это… злило. Да, Мара знала теперь, что это жгучее, жгущее чувство в груди означает злость.

Сколько же еще нового открыть ей предстояло?

***

И хотя выбрана для Полоза жена и царица, во дворце Мораны ничего не изменилось. Бывшие невесты Полоза так и приходили в свои палаты, шили, вышивали, пряли, пели да беседы вели. О Драгославе только не говорили.

В голове Яснорады билась мысль, что ночами спать не давала. Если в свитках Мораны – воспоминания тех, кто пришел из Яви в мертвое царство Нави, значит, есть там и ее прошлая жизнь. Яснорада не знала лишь, сохранила ли она, как Настасья, свое имя или носила то, что Морана ей дала. Не знала, сколько веков или десятилетий назад жила в Яви. Но надеялась, что чутье, передавшееся ей от Ягой, подскажет, какая из жизней на свитках – ее жизнь.

Все те, что были во дворце, она давно уже перечитала. И ничего в ней не отозвалось. Но тех было совсем немного и все повествовали о старых временах – о Руси с ее церквями на холмах и золочеными куполами, с богатырями и поляницами, с князьями и их дружинниками. Не было в Кащеевом граде церквей, богатырей и поляниц не было, но все прочее Морана оттуда, со старых времен взяла. Из кожи вон лезла, чтобы сохранить город таким, каким он был столетиями назад. Знала, что Явь никогда ее не впустит, и остальным запрещала тосковать по тому, что навсегда для них утеряно. А значит, свитки, что повествовали о временах поздних, она спрятала. Если, конечно, и вовсе не сожгла.

Снова обернувшись в покров незаметности, Яснорада мышкой скользила по палатам. Прежде всего невестино платье сняла, надела то простое, что украдкой сшила. Теперь неотличима она была от служанок Мораны. А значит, могла идти куда хотела.

Свитки, к счастью, не могли отыскаться в царских покоях. Зачем Моране рядом с собой держать такую отраву – напоминание о мире, в которое ей пути нет? Яснораде улыбнулась удача – быть может, не обошлось без удачи ведьминской, что от Ягой ей перешла. В одной из нижних палат, куда даже слуги не забредали, отыскала она запертую комнату. Но, как ни старалась, отпереть ее не смогла.

Вернулась в избу задумчивая, обо всем Баюну рассказала. Тот когти стальные выставил и зашипел возмущенно:

– А я тебе на что?

Котов, способных отпирать замки, Яснорада даже в диковинных книгах Ягой не встречала. А потому, вернувшись к тайной комнате, с интересом следила за тем, как Баюн возится в замке. Держать его было трудно, руки быстро заныли – он будто волшебную сметану ел, из-за которой рос не по дням, а по часам. Когти скребли пружины, пока дверь со щелчком не отворилась. Довольный, Баюн спрыгнул с рук Яснорады и первый – как и положено коту – забежал внутрь.

Не подвела «ведьминская чуйка». В полутемной комнате с одним-единственным окном и впрямь обнаружились берестяные свитки. Только не сложенные хворостом на полку, а сваленные в кучу прямо на полу. Морана не могла или не хотела от них избавляться. Но и видеть их – и позволять это другим – тоже не могла.

Яснорада искала в свитках свои воспоминания. Пыталась отыскать среди бересты и нацарапанных строчек свою прошлую жизнь. И нашла бы, может, но в тайную палату спустилась Морана. Не иначе, почувствовала в своей сокровищнице чужаков.

– Глядите, какая нахалка отыскалась. Кто позволил тебе блуждать по моим чертогам, будто ты, а не я, в них хозяйка?

Яснорада отбросила свиток, который в руках держала. Сглотнула, глядя на царицу снизу вверх.

– Испепелить бы тебя на месте… – прошипела Морана, пронзая ее гневным взглядом.

– Я здесь не одна, – выпалила Яснорада. – Расквитаться с нами обоими не успеете.

– Что за вздор? Невесты преданы мне. Никто из них не пошел бы с тобой.

Раздался страшный скрежет. Это Баюн, невидимый среди темноты в углу комнаты, провел когтями по полу. Будто и не кот вовсе свои когти точил, а громадное чудовище шло за Мораной, чтобы поглотить ее душу.

Белокожая царица побледнела еще сильней. Прошипела:

– Ведьма…

И горько стало, и смешно. Знала бы она, какая непутевая из Яснорады ведьма.

– Но твое чудище меня не напугает. Ты успеешь отдать душу Нави прежде, чем он на меня накинется.

– Он растворится в тенях прежде, чем вы успеете рукой взмахнуть, – спокойно отозвалась Яснорада, пока в груди неистово билось сердце. – И появится в других спустя мгновение.

– Чтобы на помощь позвать? – усмехнулась Морана. – Будет уже поздно.

– Чтобы рассказать Кащею, что из-за вас Мара не стала Полозовой женой. Что это вы, царица, лишили его горы золота.

Усмешка разбилась и слетела с лица Мораны. Скрежет прекратился – Баюн и сам, похоже, словами Яснорады был немало удивлен.

Отрицать царица не стала. Повела плечами, еще сильней выпрямляя спину, вздергивая подбородок.

– Как ты это поняла?

– Я на вас взглянула, когда Полоз Драгославу забрал. Облегчение было в ваших глазах, не обида. Может, Мара и была создана, чтобы стать женой Полоза, чтобы принести золото, что так дорого вашему супругу. Но потом… Вы, верно, привязались к ней?

– Привязалась, – глухо отозвалась царица. – Все мы цепляемся за то, что делает нас живыми – особенно если сами мертвы. У Кащея это казна, бессмертие и этот город. У меня…

– Мара.

Не сразу, но Морана кивнула.

– Я в Кащеевом граде и хозяйка, и пленница. А еще я царица обманов. До того, как Мара появилась на свет, ничего настоящего у меня не было. Только это место, где я могла тосковать по тому, что моим никогда не станет.

«И власть. Власть отнимать чужие имена и давать другие. Власть отбирать принадлежащие кому-то воспоминания». Мелькнувшая было жалость к Моране растаяла как дым. Царица игралась с людьми, как с куколками играли дети Яви. Наряжала невест Полоза в прекрасные платья, прочих кащеградских – в кафтаны с сарафанами, девушкам длинные волосы в косы заплетала. Не своими руками… но эти обычаи она создала. Она вплела их в вены царства Кащеева вместе с обманами.

Бессильная попасть в мир иной, Морана лепила собственный из земли и кости, как Драгослава – свое зверье. Царица держала в руках зачарованное веретено, а пряжей ей стали человеческие судьбы.

– Мне так не хватало холода… Время Карачуна длится слишком недолго. Он и вовсе не должен приходить сюда, в Сороковое царство, в царство Кащеево. То моя прихоть, подарок мне от супруга. Я создала Мару в недолгий час Карачуна, чтобы она несла в себе зиму, которую мне приходится порой сдерживать в себе. Она – моя Снегурочка… – обессилено прошептала Морана.

Яснорада улыбнулась краешком губ. Уж эту сказку знали едва ли не все жители Кащеева града. Сказку о старике со старухой, у которых ни дочки не было, ни сына. Однажды снежной зимой слепили они из снега девчушку. Снежный ком скатали, ручки с ножками приладили, в снежной головке вылепили нос и рот. И то ли так велика была их тоска по детям, которых у них не было никогда, так сильно было их одиночество, то ли сам повелитель холода Карачун пожалел стариков, но губы у Снегурочки заалели, открылись голубые, что небо, глаза. Пошевелилась она, отряхнулась, сбрасывая с хрупких плечиков, будто шаль, пушистые снежинки. И та, что вышла из сугроба, живой девочкой оказалась: с кожей белой, что снег, с косой светлой до самого пояса.

Старики обрадовались дочке, в избу свою привели. Любовались Снегурочкой, души в ней не чаяли. Она росла прилежной, веселой красавицей с кротким нравом и чистым голоском. Но с весной яркой вдруг погрустнела, и с каждым днем становилась все печальнее. Все чаще уходила в тенек, и дождя ждала, не солнца.

За весной пришло лето, и Снегурочка с подругами на гулянье в рощу пошла. Цветы собирали, венки плели, с песнями хороводы водили, а вечером костер разожгли и начали через него прыгать. Настал черед Снегурочки. Прыгнула она через огонь и… растаяла. Подруги искали ее, да так и не нашли. Звали до поздней ночи, голоса срывая. Да только эхо лесное им откликнулось.

– Не из снега только вылеплена Мара, – прошелестела Морана. – Из самой зимы. А потому весной ей не растаять.

Не спасали царицу от одиночества ни ее обманы, ни Кащей со своим златом, ни невесты Полоза, что преданно в глаза заглядывали и вились вокруг нее вьюном. Только Мара спасала.

– Уходи, – устало сказала Морана. – Но знай: я буду наблюдать за тобой.