Текст книги "Шеф Пьер (ЛП)"
Автор книги: Маргарет Макхейзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Глава 10
Пьер
– Холли, пожалуйста, не засыпай. Я уже вызвал полицию и скорую помощь. Они будут через несколько минут.
– Пьер, что он сделал? – спрашивает Ангус, делая шаг в сторону пьяного придурка, валяющегося на дороге.
Смотрю на Холли и вижу, как ее глаза начинают закатываться. Хоть она и сидит на земле, прислонившись к машине, она покачивается и еле держится в вертикальном положении.
– Холли, – говорю я, подбегая и опускаясь на колени перед ней. Она отчаянно пытается оставаться в сознании, но скоро просто отключится. У нее вполне может быть сотрясение мозга из-за того, что пьяный мудак ударил ее головой об машину.
И этот ужасный, тошнотворный звук, когда ее лицо встретилось с холодным металлом автомобиля. Меня чуть не вырвало, когда я услышал его.
– Холли, – повторяю снова, отчаянно желая, чтобы она открыла глаза и посмотрела на меня.
– Пьер, – бормочет она. Я провожу рукой по ее лицу и пытаюсь сделать так, чтобы она оставалась в сознании. Короткий одобрительный звук слетает с ее вишневого цвета губ, и она прислоняется ко мне. – Пьер, – повторяет она, и ее тело неуклюже падает.
– Merde (фр. черт)! – кричу я и ловлю ее прежде, чем головой она ударится о грязный, холодный асфальт.
– Черт! – кричит Ангус и тоже бросается к Холли, чтобы поймать ее, но я подхватываю ее раньше.
– Я слышу полицейскую сирену, – говорит он, выпрямляясь и глядя в сторону переулка. – Пойду и направлю их сюда.
– Холли? – я пытаюсь разбудить ее и нежно потираю ее плечи.
Она издает небольшой стон. Конечно, с ней не все в порядке, но, по крайней мере, я могу надеяться, что ей не угрожает опасность.
Сирены приближаются, и в течение нескольких минут две полицейские машины резко останавливаются в переулке.
– Что случилось? – спрашивает полицейский у Ангуса, в то время как я сижу, прислонившись спиной к машине Холли, и укачиваю ее в своих руках. Я посадил ее к себе на колени, а ее голова лежит у меня на груди.
Чувствую ее теплое, нежное дыхание на своей шее. Слава Богу, что она дышит. Может быть, она потеряла сознание. Ярко-малиновая струйка крови почти перестала течь по ее лицу, но ее одежда испачкана кровью.
Слышу, как полиция допрашивает Ангуса, а «скорая» через минуту останавливается позади полицейской машины.
Работник «скорой» смотрит на меня с Холли на руках, затем на придурка на земле.
Он быстро подходит ко мне и садится на корточки рядом с нами.
– Что случилось? – спрашивает он меня.
– Эта тварь дотронулась до нее своими руками. Он ударил ее головой об машину, – рассказываю ему и чувствую, как моя челюсть сжимается, пока я смотрю на мужика в отключке.
– Я возьму носилки.
Молодой парамедик встает и идет к задней части машины, откуда вытаскивает каталку и катит ее ко мне.
Не похоже, что он слишком торопится, и это выводит меня из себя.
Еще один парамедик подходит, и они оба пытаются забрать Холли из моих рук.
– Я сам, – говорю я и прогоняю их прочь.
Я встаю, все еще прижимая Холли к себе, и кладу ее на жесткую каталку. Они пристегивают ее ремнями и катят к задней части скорой. Держа ее за руку и нежно поглаживая, я иду с ними.
– Вы ее супруг? – один из них спрашивает меня.
– Non, – отвечаю я.
– Вы не можете поехать с нами.
– Merde! Конечно, я могу.
Нахмурившись, я сжимаю челюсть.
– Хм... – он смотрит на меня, потом на своего коллегу. – Извините, но вы не можете.
– Fils de salope (фр. сукинсын)! Я не отпущу ее одну. Когда она проснется, ей будет нужен кто-то, кого она знает, – я почти кричу.
– Что за дела, мужик? – спрашивает парамедик, глядя поочередно то на меня, то на напарника.
– Ничего. Я еду, точка, – мой голос становится все более несдержанным, более угрожающим. И поэтому один из офицеров подходит к нам.
– Пусть они делают свою работу. Если хочешь – поезжай в больницу, чтобы увидеть ее. Но сейчас ты ей совсем не помогаешь, – говорит он, останавливаясь рядом со мной.
– Non, я тоже должен поехать с ними.
– Послушай, – начинает он, и его голос понижается, становясь более искренним. – Я понимаю, что тебе, наверное, она нравится, и ты хочешь позаботиться о ней…
– Non, она мне не нравится, – говорю я, прерывая его.
– Действительно? Ну, значит, она не твоя забота.
Мы стоим несколько секунд, но затем я отступаю и отпускаю ее руку.
Она мне не нравится. Она дура, просто сотрудник в ресторане. Женщина, которая достает меня и постоянно спорит со мной, ничего больше.
– Пьер, – зовет Ангус, вырывая меня из душевного потрясения. – Пусть они делают свою работу. Мне нужно позвонить ее семье.
Следующие несколько минут пролетают очень быстро, и пьяного мудака тоже увозят на другой машине скорой помощи. Его запястья наручниками прикованы к каталке. Полицейские остаются, чтобы поговорить со мной.
Ангус исчезает внутри здания, а я остаюсь в этом кошмаре и смотрю на свою окровавленную одежду. Ключ-карта все еще в моих руках, а коп задает мне вопросы, пытаясь выяснить, что же именно произошло.
Кажется, проходит вечность, и после многих бесполезных вопросов копы, наконец, уезжают.
Наконец-то я могу поехать в больницу и убедиться, что Холли в порядке.
Я поворачиваюсь и бегу к своей машине. Ключи уже у меня в руках.
Больница не слишком далеко от ресторана, около пятнадцати минут езды, и, когда я подъезжаю, парковка практически пуста. Останавливаюсь возле самого входа и бегу в отделение неотложной помощи, чтобы узнать о Холли.
– Мне очень жаль, сэр, но только членам семьи разрешено находиться в отделении. Вы можете подождать, и когда они приедут, я попрошу их подойти к вам.
Я закатываю глаза и устраиваюсь в неудобном кресле в тихом зале ожидания.
Пока сижу в многолюдном месте, пахнущем антисептиком, я не могу не думать о том времени, когда больницы были для меня такой же рутиной, как чистка зубов.
Звуки, запахи, чувства – все эти воспоминания снова всплывают в моей памяти.
– Я буду в порядке, – говорила Ева, улыбаясь мне и глядя на меня из-под своих густых ресниц. – Это необходимое зло, чтобы сделать меня лучше, чтобы сделать меня сильнее. Мы пройдем через это, – Ева сжимала мои пальцы и клала голову на мое плечо.
Я убаюкивал ее, целовал в лоб и шептал, как я горжусь ею за ее силу и за ее способность видеть все только положительное. Я упивался ее уверенностью, ее чистейшей способностью оставаться сосредоточенной на том, чтобы стать лучше и сильнее. Не только для себя самой, но и для меня и нашего будущего.
Губы Евы всегда были теплыми и манящими, умоляющими поцеловать их и обласкать. Она предлагала мне эту идеальную розовую мягкость, и я всегда наслаждался их безупречной формой, прежде чем соединиться с ними. Она всегда хотела больше поцелуев, когда проходила лечение. Она хотела, чтобы я обнимал ее и говорил, что все будет хорошо.
Но ничего не было хорошо.
Ничего не было идеальным.
За исключением нескольких лет, что мы провели вместе.
– Ты здесь, чтобы увидеть мою мамочку? – слышу я вопрос маленькой девочки, и одновременно она стучит по моему плечу, вырывая меня из воспоминаний о Еве.
Посмотрев направо, я вижу источник вопроса – маленькую темноволосую девочку с сонными глазами, в руках она держит медвежонка.
– Я не знаю, кто ты, – говорю я, отстраняясь от ребенка.
– Ты здесь, чтобы увидеть мою мамочку? Я слышала, как медсестра сказала бабушке, что ты ждешь мою мамочку.
Я смотрю туда, куда показывает ребенок, и там пожилая седоволосая женщина разговаривает с медсестрой.
Перевожу взгляд с пожилой леди на маленькую девочку, которая стоит рядом со мной. Не могу сдержаться и поэтому изучаю черты ее лица. У нее такой же нос и разрез глаз, как и у Холли, и она довольно бесстрашная. Какой ребенок будет подходить ко взрослому и спрашивать у него что-нибудь?
– Ты тот дядя, о котором мамочка разговаривает с бабушкой.
Нахмурившись, я приподнимаю плечи в оборонительном жесте.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, выпрямляясь в неудобном кресле.
– Мама сказала, что ты не очень приятный, но, как по мне, ты выглядишь ничего так.
Не могу сдержаться, и из меня вырывается смешок.
– Может быть, твоя мама права.
– Не-а, я думаю, ты нормальный.
– Эмма, – пожилая леди зовет ее.
– Я должна идти. Бабушка зовет меня.
– Ладно, увидимся позже.
Эмма поворачивается и идет к бабушке. Пожилая леди осматривает меня сверху донизу, хмурится и, прищурившись, оценивает меня.
Медленно она подходит ко мне, крепко держа внучку за руку, ее лицо напряжено.
– Вы Пьер? – спрашивает она, когда останавливается в нескольких метрах от места, где я сижу.
Я встаю и протягиваю ей свою руку для рукопожатия.
– Oui, мадам.
Она смотрит на мою протянутую руку и еще крепче сжимает руку Эммы.
– Вы тот мужчина, который устраивает моей невестке проблемы на работе?
Невестке? Она замужем.
Я поцеловал замужнюю женщину?
Твою мать!
Этот поцелуй, невероятный поцелуй, в котором я потерялся. Нежный поцелуй, который мне хотелось продлить навечно. Всепоглощающий поцелуй, который я обычно дарил Еве.
– Я... – «извините» кажется не достаточным. – Я... – дрожь пробегает вниз по телу, тьма окутывает меня, и мое горло начинает сжиматься. – Мои искренние извинения, – говорю я и делаю шаг от нее.
– Пьер, – говорит она и кладет руку на мое плечо.
– Non, non, non. Я ухожу, раз уж вы здесь.
Делаю еще один шаг назад, поворачиваюсь и бегу. Сбегаю от ситуации, от красивых карих глаз дочери Холли и от осуждения женщины, чью невестку я поцеловал.
– Пьер... – я слышу, как она кричит мне вслед.
Но больше всего я боюсь осуждения не невинных глаз окружающих меня людей, а того, что внутри меня.
Я разочаровал всех.
Но больше всего мне ненавистно думать, что Ева думает обо мне и о подлом поступке, который я совершил.
Забравшись в машину, я понимаю: единственное, что смоет все эти чувства, – это алкоголь.
Глава 11
Холли
– Мамочка, можешь проснуться?
Моя голова кружится, окутанная тяжестью, и я пытаюсь сосредоточиться на самом сладком голосе, который когда-либо слышала. Пытаюсь бороться с пеленой, затуманивающей мой разум. Мне кажется, что я кричу так громко, как только могу, пытаюсь скинуть одеяло и дать знать моей маленькой девочке, что я в порядке. Но остаюсь лежать молча и неподвижно.
– Мамочка, ты в порядке? – спрашивает Эмма, и я чувствую, как нежными, теплыми ручками она дотрагиваются до моих.
– Эмма, думаю, надо дать мамочке отдохнуть. Мы останемся с ней, но ты должна вести себя тихо, чтобы она поправилась, – нежно шепчет Бронвин.
Нет! Я пытаюсь закричать, заорать, издать хоть какой-нибудь звук. Я хочу, чтобы Эмма продолжала говорить со мной, возвращать мой разум к реальности, помогла развеять туман, который окутал меня.
– Мамочка, мне очень понравился наш пикник. Когда ты проснешься, мы можем сходить на еще один?
– Ш-ш-ш, Эмма. Твоей мамочке нужно поспать.
– Я разговаривала с тем дядей с твоей работы. Он смешной. Мне он понравился. Мне нравится, как он говорит. Так разговаривают там, откуда он.
– Эмма, – тон Бронвин становится предупреждающим.
– Но я думаю, что он хороший. Он может пойти с нами на наш следующий пикник? Думаю, что ему понравится батут.
– Эмма, – Бронвин обращается к ней все строже.
– Все хорошо, бабушка. Мама любит, когда я разговариваю.
– Ей нужен отдых.
– Не нужен. Ей нужны мы, чтобы она смогла проснуться. Думаю, она ждала нашего прихода. Тебе тоже стоит с ней поговорить, бабушка, – невинно говорит Эмма. Она не специально не слушается Бронвин. Просто у Эммы такой характер.
– Давай ты поговоришь с ней несколько минут, а потом мы сходим за горячим шоколадом?
– Хорошо. Мамочка, думаю, ты должна сейчас проснуться, потому что я хочу, чтобы ты поехала с нами домой, – она сжимает мою руку чуть сильнее, но ее голос по-прежнему остается веселым и сладким.
Свет начинает исчезать, а голос Эммы становится приглушенным. Темнота плотно окутывает мое сознание и силой утягивает туда, куда я не хочу идти.
– Холли, – нежно шепчет он с сильным французским акцентом. Теплыми пальцами он сжимает мои, и я чувствую жар от этого нежного прикосновения.
– Merde! Я не хочу вот так с тобой разговаривать. Я ждал возле больницы в машине, пока твоя маленькая девочка и свекровь не ушли, – его французский акцент усиливается.
– Пьер, – я пытаюсь сказать, но звук не выходит достаточно громким.
– Mon chéri (фр. дорогая), прости меня. Я не должен был целовать тебя. Не должен был нападать на тебя и захватывать твои губы так, будто ты принадлежишь мне. Но ты напомнила мне о времени, которое я хотел бы вернуть. Это был момент, когда я забыл о своем разбитом сердце и хотел бороться за большее. Хотел обнимать красивую femme (фр. женщина) и чувствовать хоть что-то, кроме той пустоты, что заполняла меня так долго. Oui, ты пришла ко мне на кухню и рассказала о мужчине, non, твари, которая посмела поднять на тебя руку, и это напомнило мне о времени с Евой.
Я не понимаю, что происходит. Может быть, темнота затягивает меня, или, может быть, Пьер перестает говорить. Озноб добирается до меня, а тепло, ласкающее мою руку, исчезает.
– Мама, – снова слышу я.
Хотя в этот раз я могу открыть глаза. В комнате приглушен свет, сильный запах антисептика раздражает мой нос.
Поворачиваю голову направо и вижу капельницу с пакетом прозрачной жидкости, из которого тянутся трубки.
– Мамочка, – слышу снова.
Когда я медленно поворачиваю голову налево, то вижу свою малышку – она смотрит на меня с самой широкой улыбкой на свете.
– Эмма, – говорю я, мой голос хрипит, а в горле сухо. Я пытаюсь сглотнуть, но недостаток влаги затрудняет это.
– Ты проснулась, – восклицает она и бросается ко мне. Ее маленькое тельце прижимается к моему, и она крепко меня обнимает. – Я знала, что просто нужно с тобой разговаривать, чтобы ты проснулась. Я сказала это бабушке, но она просила меня быть тихой. А я не хотела молчать, мамочка. Я люблю тебя.
Не могу удержаться и обнимаю ее сильнее. Ее волосы пахнут цветочным кондиционером, а маленькое тельце с любовью прижимается к моему.
– Я тоже тебя люблю, малышка, – удается мне сказать. Это ощущается прекрасно. Держать в руках самого важного человека и знать, что я в порядке и могу обнимать ее и говорить, как сильно ее люблю.
В то время как мы с Эммой лежим вместе, дверь открывается, и Бронвин заходит в палату, держа в руках стаканчики.
– Холли, милая, как ты себя чувствуешь? – спрашивает она, как только оглядывает палату и замечает, что я очнулась.
Мне требуется несколько секунд, чтобы вспомнить все, и затем я понимаю, что моя голова на самом деле пульсирует от тупой боли. Поднимаю свою правую руку и замечаю катетер. Когда подношу руку ко лбу, морщусь от боли, но чувствую небольшую повязку.
– Сколько дней я пробыла здесь? – спрашиваю я и осторожно провожу рукой по ушибленному и перевязанному лбу.
Бронвин нажимает на кнопку, а затем садится на свободный стул с правой стороны от меня.
– Сейчас пять часов дня. Ты пришла в себя рано утром. Помнишь, что произошло?
– К сожалению, – я на мгновение делаю паузу, поглаживая волосы Эммы, которая еще ближе прижимается ко мне. – Где Пьер? – спрашиваю я, глядя на Бронвин.
– Он забавный. Мне он понравился, мамочка.
Я смотрю на Эмму, которая сидит на кровати и держит меня за руку.
– Откуда ты его знаешь?
– Он был в зале ожидания, когда мы с бабушкой приехали сюда. Я разговаривала с ним. Он может пойти на пикник вместе с нами?
– Я не знаю, малышка. Возможно, он не захочет пойти, и это может быть не очень хорошей идеей.
– Но я думаю, что он захочет, так почему бы нам просто не спросить у него? – говорит Эмма, ее большие шоколадного цвета глаза смотрят прямо на меня. Ее невинность прекрасна – такая согревающая и чистая. Как и она сама.
– Посмотрим, – отвечаю я и смотрю на Бронвин, призывая ее на помощь.
Как только Бронвин встает, дверь открывается и заходит медсестра в униформе.
– Меня зовут Ребекка, и сегодня я ваша медсестра. Как вы себя чувствуете, миссис Уокер? – спрашивает она, пока подходит к кровати и берет мою историю болезни.
– Я в порядке.
Бронвин подходит с другой стороны и берет Эмму за руку, пока та спрыгивает с кровати.
– Головокружение, головные боли, тошнота? Врач скоро подойдет, чтобы осмотреть вас.
– Просто головная боль и лоб болит.
– У вас была глубокая рана на лбу, но швы не потребовались.
Я киваю, а она приветливо улыбается мне. Ребекка – молодая и красивая, но еще – спокойная и заботливая.
– Вам что-нибудь нужно, пока я здесь? Может быть, помочь вам сходить в туалет?
– Нет, все в порядке. Но я бы не отказалась от воды.
– Как только врач осмотрит вас, я принесу воду и еду.
– Спасибо, – говорю я и смотрю на нее, а затем на Бронвин.
– Привет, Эмма. Как дела? – спрашивает Ребекка мою дочь.
Глаза Эммы загораются, а широкая улыбка сияет из-за вопроса медсестры. Очевидно, Эмма и с ней разговаривала.
– Хорошо, но мне скучно.
– Возможно, я могу взять тебя с собой и посмотреть, смогу ли найти тебе несколько карандашей и бумагу, – Ребекка смотрит на меня и ждет, дам ли я ей свое разрешение.
Я слегка киваю и улыбаюсь, и Эмма взволнованно что-то быстро говорит, пока Ребекка уводит ее из палаты.
Когда дверь за ними закрывается, я поворачиваюсь к Бронвин.
– Зачем Пьер был здесь?
– Как ты узнала это?
– Он заходил в палату, разговаривал со мной.
– Что он сделал? – спрашивает она, нахмурив брови и сжав губы в тонкую линию.
– Что случилось?
Бронвин подходит и садится на стул справа от меня.
– Когда Ангус позвонил домой, он сказал, что наш номер указан как экстренный контакт. Как бы то ни было, когда мы приехали сюда, Эмма увидела мужчину, сидящего в зале ожидания, всего в крови, и спросила его, пришел ли он увидеть тебя.
– Она это сделала? – улыбаюсь я, зная, насколько смелой она может быть, прямо как и я.
– О да. Она сказала ему, что он не такой, как ты говорила.
– Боже мой. Пожалуйста, скажи мне, что она не сделала этого, – я чувствую, что мои щеки розовеют, и опускаю глаза.
– Сделала. Когда я подошла поговорить с ним, он едва ли минуту простоял, прежде чем сбежал. Я никогда не видела, чтобы мужчина двигался так быстро, – смеется Бронвин.
– Он приходил сюда и разговаривал со мной. Я не помню всего, но он сказал, что ему жаль, что он поцеловал меня.
– Он поцеловал тебя? – присвистывает Бронвин и приподнимает от удивления брови.
– Да, сегодня... или, полагаю, прошлым вечером… или неважно, – я пытаюсь подсчитать время, которое провела в отключке.
Наступает долгая минута тишины.
Пытаюсь вспомнить, что говорил Пьер. Я не знаю, что Бронвин думает по этому поводу, хотя на ее губах красуется хитрая улыбка.
– Что? – спрашиваю я, пытаясь прочесть выражение ее лица.
– Ты не находишь это немного интересным, что такой мужчина, как Пьер, поцеловал тебя, затем избил мужчину, который пытался напасть на тебя, сбежал, когда я пыталась поговорить с ним, а потом прокрался сюда, чтобы побыть с тобой?
– Я не знаю, что и думать. Он был здесь, чтобы помочь мне, – я умолкаю, не желая говорить с ней о поцелуе или о том, как он назвал меня Евой и сказал, что любит меня… э-м-м… любит ее.
– Почему он поцеловал тебя? – она бросает вызов.
– Я не знаю.
– Что он сказал?
– Он назвал меня Евой. Думаю, это его жена, которая умерла. Но что-то произошло, когда он поцеловал меня…
Я прекращаю говорить и сосредоточиваюсь на наполовину разорванном плакате в дальней части палаты. Насколько странно то, что этот разговор происходит у меня с Бронвин? Она моя свекровь. Она не хочет слышать этого, и не думаю, что мне удобно разговаривать с ней об этом.
Но на самом деле у меня нет подруг, с которыми можно об этом поговорить. Мне тридцать пять, и я была со Стефаном с тех пор, как мне исполнилось двадцать. Хоть я и заставила его завоевывать себя, мы общались друг с другом при любой возможности.
Стефан поступил в медицинский университет. Я работала официанткой в нескольких местах, а затем продвинулась до должности метрдотеля в крутом ресторане в центре города, хоть у него и не было звезды Мишлен. Я была занята, и мы со старыми друзьями отдалились друг от друга.
Когда я обнаружила, что беременна Эммой, мы со Стефаном уже были женаты. Когда родилась Эмма, все наше свободное время было посвящено друг другу и Эмме.
В этом не было ничьей вины. Просто у каждого сложилась своя жизнь.
– Думаю, что у этого молодого мужчины могут быть чувства к тебе. И, подозреваю, он не знает, что с ними делать, или даже еще не знает, что сам чувствует.
– Бронвин, – начинаю говорить я, качая головой при нелепой мысли о неравнодушии Пьера ко мне. – У него нет чувств.
– Что произошло, когда он поцеловал тебя?
– Это было... – не знаю, что сказать. Я едва могу перевести дыхание. Кажется, будто это произошло несколько дней назад, но на самом деле это случилось вчера вечером. – Он поцеловал меня. Затащил меня в кабинет Ангуса и поцеловал.
– Что ты почувствовала? – спрашивает Бронвин, оставаясь совершенно спокойной.
– Я не знаю, – честно отвечаю я.
– Как я уже сказала, у этого молодого мужчины есть к тебе чувства.
– Это невозможно. Он притянул меня к себе, поцеловал, а потом от него исходил только гнев, – я делаю паузу и снова качаю головой при воспоминании о том, в какой ярости он был.
– Он француз.
– И что?
– Они очень страстные люди.
– И что? – снова спрашиваю я.
– Не ошиблась ли ты, приняв гнев за то, что это было на самом деле? Безрассудная страсть?
Я смотрю на Бронвин и продолжаю качать головой.
– Чт... что? Страсть?
– Пришло время двигаться дальше, Холли. Стефан хотел бы, чтобы ты была счастлива, и он хотел бы, чтобы в жизни его маленькой девочки был сильный мужчина. Стефан бы не возражал.
Я пристально смотрю на нее. Понимаю, о чем она говорит, но это слишком. Чувствую, как начинают появляться слезы, а в животе образуется тугой узел. Мой пульс учащается. Не из-за Пьера, а из-за гнетущих мыслей и неуверенности, которые появляются каждый день с тех пор, как умер Стефан.
– Думаю, настало твое время двигаться дальше. Ты тоже должна быть счастливой.
– Я не могу, – шепчу я и закрываю лицо руками, чтобы скрыть слезы.
– Конечно, можешь, Холли. У нас есть только один миг на этой земле. Не трать свое время, оглядываясь на прошлое. Снова любить – это нормально. Нужно двигаться вперед.
– Я не готова к этому.
– Я думаю, что готова. Может быть, не с этим мужчиной, Пьером, но это не значит, что ты должна стать тридцатипятилетней старой девой, – Бронвин придвигается, садится на край узкой больничной койки и притягивает меня в крепкие объятия.
– Сейчас неподходящее время.
– У нас у всех есть выбор. И каждый ждет своего часа. Сделай правильный выбор, Холли, и сломай свою стену. Поговори с Пьером. Может быть, что-то есть между вами, а может быть, и нет. Но не прячься от него или от себя.
– Я должна думать об Эмме. Во всем, что я делаю, она мой главный приоритет.
Бронвин улыбается, и какой-то озорной блеск загорается в ее глазах. Ее плечи расслабляются, она откидывается назад и потирает руками вверх и вниз по моей спине. Это нежное материнское прикосновение, которое я очень хотела бы получить от своих родителей, хотя мой отец исчез, когда я родилась, а мать не смогла справиться с этим и передала опеку надо мной моей тете.
В этот момент все мои барьеры падают. Каждый. Я построила их невероятно высоко, а мои стены всегда были непроницаемы. Стефан разрушил их, и я жила прекрасной жизнью. Но как только он умер, кажется, я построила их еще выше и крепче, чем раньше.
Я удерживала себя в крепости, отказываясь разрешать хоть чему-нибудь достучаться до моего сердца. Я думала, что если проживу всю оставшуюся жизнь без таких сильных эмоций, как любовь, то буду в безопасности.
Безопасности от зла.
Безопасности от отказа.
Безопасности от возможной боли.
Но сейчас моя душа разрывается на части. Мое сердце перестало биться. Я поклялась, что никогда больше не полюблю, но Бронвин права: я не могу прожить всю оставшуюся жизнь, скрываясь.
Прячась от жизни.
Но самое главное, прячась от самой себя.
