Текст книги "Мой золотой Иерусалим"

Автор книги: Маргарет Дрэббл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Когда-то я очень завидовал Габриэлю, но с тех пор прошло уже несколько лет. И теперь мне приятно, что я снова ему завидую.

– А почему вы ему завидовали? – спросила Клара, не желая продолжать вторую линию его мысли, не зная, куда это может ее завести.

– Çа nе se voit pas? [92]92
  А разве не ясно? ( фр.)


[Закрыть]– спросил Магнус на хорошем французском, и Клара согласилась с ним и добавила великодушно, что, по ее мнению, в мире найдется немного людей, у которых не было бы повода завидовать Габриэлю.

Они снова замолчали. Никогда в жизни Клара не чувствовала себя столь свободной от необходимости искусственно поддерживать беседу. В ней словно широко и уверенно разворачивалась какая-то новая сущность, волнение ушло, остались легкость и непринужденность. Когда Магнус предложил ей выпить еще, она ответила, что это ни к чему, и он засмеялся, сказав, вот единственное йоркширское выражение, которое он от нее услышал, и надо выпить за это; Клара согласилась, и он заказал ей еще порцию, вступив в длинный разговор с официантом на беглом правильном французском, и, когда официант ушел, она сказала, что Магнус прекрасно говорит по-французски – гораздо лучше, чем Габриэль.

– Да, – отозвался Магнус, – у меня есть некоторые достоинства, которых нет даже у Габриэля.

Они сидели и смотрели на площадь, чувствуя себя заговорщиками. Мимо по тротуару шла женщина, и Клара лениво наблюдала за ней: не полная, но крупная, лет сорока, со смуглым румяным лицом, в поношенном платье, прямые рыжеватые волосы коротко неровно подстрижены. Наверное, школьная учительница, подумала Клара и по каким-то неуловимым признакам определила: старая дева. Женщина что-то бормотала себе под нос; Клара смутилась и не успела отвести глаза, как женщина неожиданно присела на корточки над водосточным желобом возле припаркованной машины – прямо перед ними – и задрала подол, так что мелькнула ее внушительная розовая ляжка, а потом встала, одернула платье и, продолжая бормотать, пошла дальше.

– Я не первый раз ее вижу, – сказал Магнус, – она всегда здесь бродит, а ночует на станции метро в переходе. Пойдемте, Клара.

Они встали и пошли. Они шли рядом по рю Ренуар, мимо фешенебельных домов и мелькающих за ними двориков с фонтанами и подстриженными кустами, мимо дома Бальзака, мимо дома, отделанного голубыми изразцами, мимо дома какого-то священника – с птицами и терракотовыми ангелами на дымовых трубах. Кларе было хорошо, она чувствовала, что и Магнусу приятно идти с ней. И когда они дошли до круглого здания в конце улицы, Клара предложила:

– А что если вам пойти со мной? Мы бы пообедали втроем…

– Нет, мне пора, – ответил Магнус. Но Клара, против своего обыкновения, начала настаивать:

– Ну тогда вечером, давайте встретимся вечером.

И Магнус неожиданно сказал: «С удовольствием», и они договорились встретиться в семь за столиком того же кафе. А потом он сказал: «Но ведь это ваш последний вечер», а Клара ответила: «Да, но вы обязательно должны прийти», и он сказал, что с удовольствием придет. Они расстались, и Клара повернулась к зданию телевизионного центра.

Оно ей понравилось: круглое или почти круглое – какими часто бывают здания подобного назначения, на первом этаже располагалась почта. Кларе нравились здания, куда можно зайти и что-нибудь купить, она хотела купить почтовых марок, но передумала, решив, что французские марки ей не пригодятся; и вошла. Габриэль обещал встретить ее в холле, и она поднялась на второй этаж, где находился холл – огромный, огибающий все здание, но Габриэля нигде не было, были только стеклянные стены высотой футов в шестьдесят, колонны, огромные мозаичные панно, пустые серые кресла и акры плотного серого ковра. Ситуация была не из приятных, но Клара заметила, что нисколько не огорчена, ей было все равно: ну не нашла его сразу и не нашла; и она отправилась искать Габриэля. От вида огромных серых пространств у нее слегка закружилась голова, но ее спокойствие при этом только возросло. И тут наконец появился Габриэль, он шел к ней с противоположного конца холла со своим коллегой, и Клара остановилась, невозмутимо поджидая их.

Коллега, которого звали Патрис, предложил пойти куда-нибудь пообедать, но Клара объявила с необычной для нее решительностью, что предпочитает обед в служебной столовой, что она обожает есть в столовых, поэтому они поднялись на верхний этаж в столовую самообслуживания и взяли себе по несколько блюд и, чему Клара особенно обрадовалась, как следует запаслись вином. Ей нравилось, что бутылочки с вином можно брать со стойки, как молоко, или кока-колу, или лимонад. Когда они сели за столик, Клара повернулась к Габриэлю и сказала:

– Знаешь, я договорилась с Магнусом, что вечером мы с ним встретимся и все вместе выпьем.

– Да? – удивился Габриэль. – Странная идея!

– А что? – сказала Клара, принимаясь за фасолевый салат. – По-моему, прекрасная идея. Магнус мне понравился.

– Мне он тоже нравится, – сказал Габриэль, – но ты меня удивляешь.

– Мне многие люди нравятся, – добавила Клара и, пока они ели, пригласила присоединиться к ним вечером и Патриса, который был очень обходителен. Тот с радостью принял ее приглашение, и Клара, потягивая vin ordinaire [93]93
  Дешевое столовое вино ( фр.).


[Закрыть], стала оглядывать зал:

– А давайте позовем вон того симпатичного молодого человека, и вон того – тоже. И эту женщину в зеленом.

Вскоре и Габриэль и Патрис поддались ее настроению, и когда возле их столика остановился коллега Патриса, он тоже был приглашен и тоже согласился. Пообедав, они вышли на улицу и, сев за столик ближайшего кафе, стали пить кофе и смотреть на Сакре-Кер. Габриэль хотел взять себе коньяку, но оказалось, что спиртного здесь не подают, поэтому решено было пойти в рабочий кабинет Патриса. По дороге им попался у лестницы автомат, продающий чулки; Клара остановилась и, всплеснув руками, рассказала, что не смогла купить марок; тогда Габриэль и Патрис бросили в автомат все имевшиеся у них монеты и протянули ей три пары чулок. В кабинете у Патриса Габриэль и Патрис выпили коньяку, а Клара пить не стала – ей и так было весело. Они немного поболтали, потом Патрис сказал, что ему надо в студию, и предложил Кларе тоже пойти, и они пошли. Там она бродила в полумраке, спотыкаясь о кабели, рассматривая телекамеры, читая объявления на доске, пока Патрис уговаривал нескольких человек расставить стулья для дискуссионной программы. Потом Патрис и Габриэль затеяли с кем-то длинный скучный разговор о каком-то объективе, и Клара, чувствуя себя de trop [94]94
  Лишней ( фр.).


[Закрыть], отправилась искать уборную. Соответствующих указателей нигде не было, и Кларе пришлось подняться несколькими этажами выше, пока она наконец не нашла уборную, а когда вышла оттуда, то оказалось, что она не помнит дорогу назад. Но это нисколько ее не обескуражило – она знала, что в крайнем случае найдет Габриэля, Патриса и Магнуса в кафе Малакофф, и вместо того чтобы в панике искать студию, решила пройти по всему шестому этажу. Она шла по блестящему голубому линолеуму, точно посередине коридора по прямой. Мимо проплывали двери с табличками «Мсье Такой-то», «Мадам Такая-то». Красные двери, голубой пол – все по кругу и по кругу, на одной из дверей Клара прочитала имя, которое заставило ее остановиться: «Мсье Харронсон». В памяти возник такой отчетливый, такой живой и яркий образ желтоволосого мальчика, что Клара остановилась как вкопанная. А потом, хотя никогда в жизни она не представила бы себя делающей это, она постучала в дверь. Клара совсем не предполагала, что это может быть он, но именно он и открыл ей. У него был небольшой голубой кабинет, свой собственный. Питер выглядел очень молодо, и Клара подумала, что он ее ровесник, ну конечно – ровесник.

– Привет, – сказала она. – Вы меня, наверное, не помните, но я прочитала вашу фамилию на дверях. Прохожу мимо и вдруг смотрю – знакомая фамилия.

Он долго всматривался в лицо Клары, и наконец она поняла, что он узнал ее.

– Вспомнил, – сказал он, – мы вместе плыли на пароме через Ла-Манш, а потом я танцевал с вами. Ну, конечно, помню.

– Но вы не помните, как меня зовут, – продолжала она. – Меня зовут Клара Моэм. Это вы, конечно, забыли?

– Я бы вспомнил, если бы увидел вашу фамилию на дверях, – ответил он.

– А, ну да, – сказала Клара, – но могу поспорить, вы бы не постучали.

– Может быть, и нет, – улыбнулся Питер Харронсон, – но такое желание у меня бы возникло. Проходите, проходите же, садитесь и расскажите, как вы здесь оказались.

– А разве вам не надо работать? – спросила Клара.

– Нет, – ответил он. – На сегодня я все уже сделал. Я работаю слишком быстро для них, мне всегда не хватает работы. Видите, я читал Айрис Мердок.

На столе у него лежала книга, это была действительно Айрис Мердок. И Клара села и рассказала ему четко и подробно, что именно она делает в Париже, а он поведал ей о себе, и ей показалось, она никогда еще не осознавала так ясно смысл событий собственной жизни и не проявляла такого интереса к событиям чужой. Питер сказал, что работает на французском телевидении, он изучал французский язык в Оксфорде и вот уже год как живет в Париже. Работа у него скучная – насколько Клара поняла, еще более скучная, чем у Габриэля, – и она великодушно успокоила его, уверяя, что надо только подождать и ему поручат что-нибудь поважнее чтения Айрис Мердок.

Потом Питер спросил, почему у нее в руках три пары чулок, и она рассказала ему про автомат и спросила, не поможет ли он ей найти Габриэля, а посмотрев на часы и обнаружив, что уже пять, пригласила присоединиться к ним и вместе выпить на площади. Питер принял ее приглашение, и они отправились искать Габриэля. В студии его не оказалось, а поскольку Клара забыла фамилию Патриса – если вообще когда-нибудь ее слышала, – то они не знали, где еще искать, и поднялись в столовую. По дороге Питер, бросив несколько монет в автомат, купил Кларе еще пару чулок в дополнение к ее коллекции, и это тронуло ее до глубины души, она почувствовала, что близка к неуловимому восхитительному состоянию счастья. Патрис и Габриэль пили в столовой кофе; когда Клара представила им Питера, ей показалось, что на лице Габриэля промелькнуло какое-то трогательно-смятенное выражение.

Клара и Питер сели, и все они пили кофе и еще около часа разговаривали о разводе Патриса, причиной которого послужила страсть его жены к одному из его дядюшек. Разговор шел на французском, и Клара чувствовала, что, слушая, выигрывает во всех отношениях – расширяя и свой кругозор, и познания во французском языке. Ей встретилось несколько незнакомых слов, и она поняла, что именно эти слова она всегда искала, и интуитивно сразу признала их. А около шести Клара, которая никогда в жизни не была заводилой ни в одной компании, скомандовала:

– Все, пора, пойдемте чего-нибудь выпьем.

И никто не стал возражать и спорить, не откололся от компании, все обрадовались: да, отличная идея, пойдемте. Сев в машину Патриса, они стали решать, куда ехать. До встречи с Магнусом еще оставалось время, и они по предложению Клары отправились на авеню Габриэль – Клара сказала, что хочет посидеть с Габриэлем на авеню Габриэль, и они посидели.

Габриэль в присутствии остальных держал ее руку, и от этого Клара чувствовала себя счастливой. Но без десяти семь, боясь пропустить Магнуса, она заявила, что надо ехать, и все, снова сев в машину Патриса, отправились на площадь Трокадеро, где их уже ждали за двумя разными столиками Магнус и коллега Патриса. Они посидели около часа, а потом Клара забеспокоилась, как бы все не разошлись, а ей еще было мало – она еще не получила в полной мере того, чего хотела, сама не зная, чего именно, – и когда Питер пригласил всех к себе, сказав, что живет недалеко, она вздохнула с облегчением, не сомневаясь, что никто не откажется.

Патрис хотел, чтобы все влезли в его машину, а Питер говорил, что не стоит; сначала его никто не слушал, но наконец послушали и пошли пешком, и оказалось, это действительно совсем недалеко, в конце рю Ренуар. На Клару все произвело впечатление: Питер жил в большом великолепном доме, лифт, отделанный деревом и латунью, был устлан ковром, квартира Питера на седьмом этаже оказалась огромной, роскошно обставленной, из окон открывался изумительный вид на Сену. Не одна Клара пришла в восхищение – все удивленно, одобрительно прищелкивали языками, и Питер объяснил, что эта квартира принадлежит, конечно, не ему, а одной из его тетушек, которая в ней не живет. Тогда Клара произнесла длинную речь о людях, у которых есть тетушки с квартирами и дядюшки, убегающие с женами племянников, и умолкла только когда появился Питер с целым ящиком божоле и спросил ее, не поможет ли она ему с ужином. Она сразу ответила, что не умеет готовить и не собирается пробовать, но, оговорив таким образом свой статус, согласилась пойти с ним на кухню, открыть несколько банок и нарезать хлеба. Всем было безразлично, что есть – они ели сыр с хлебом и консервированную спаржу, и каштановый крем, и какие-то жуткие консервированные помидоры, и фрукты – все, что нашлось в доме. В ход пошли тетушкины запасы копченой колбасы, печенья, маслин и хрустящих хлебцев для коктейля. Пока они ели, Габриэль безуспешно пытался узнать у Магнуса, зачем тот в Париже, а Клара рассматривала обстановку комнаты – хотя и роскошную и изобилующую позолотой, но не шедшую ни в какое сравнение с гостиной Денэмов; отметив это, Клара испытала странное удовлетворение. Когда все утолили голод, Питер спросил, не будут ли они возражать, если он позвонит нескольким знакомым и пригласит их, и все сказали «конечно», он позвонил, и Клара великодушно примирилась с перспективой прибытия других девушек, потому что ее безраздельному господству все равно ничего не грозило, она была хозяйкой этого вечера. Повесив трубку, Питер спросил Габриэля, Магнуса, Патриса и коллегу Патриса, не хотят ли и они позвонить своим знакомым, и Патрис сказал, что может позвонить своей бывшей жене и своему дяде, и позвонил, но их не оказалось дома, коллега Патриса позвонил своей девушке, а Габриэль решил, что может, в конце концов, позвонить Сэмюэлю Уиздену, который как раз в Париже, и позвонил, и Сэмюэл Уизден сказал, что приедет.

Приблизительно через час начали прибывать приглашенные, Клара, почувствовав, что ей трудно принимать гостей, решила, что, наверное, не стоит больше пить, но обнаружила, что ей не остановиться. Ею двигало воодушевление, более сильное, чем любопытство, или, может быть, любопытство, перешедшее в воодушевление. После полуночи все окончательно расслабились, и гостиная приобрела очень живописный вид: по полу были разбросаны бутылки, Сэмюэл Уизден декламировал стихи, его никто не слушал, а девушка Патриса сняла с себя платье. Питер куда-то вышел и вернулся с несколькими бутылками виски. Он стал уговаривать Клару выпить, но она не согласилась и вместо этого рассказала ему об итальянце, который водил ее в кино.

– Могу поспорить, он нравился вам больше, чем я, – вздохнул Питер, выслушав ее рассказ.

– Нет, нет, не в этом дело, – запротестовала Клара, – но ведь вы никуда не приглашали меня.

– Мы были так молоды, – сказал Питер.

– Я и сейчас не такая уж старая, – ответила Клара.

Она встала, убрала руку Габриэля, обнимавшую ее за талию, Габриэль этого не заметил – он разговаривал с Патрисом, сидевшим по другую сторону от него. Клара прошла в ванную, а потом – на кухню и стала искать растворимый кофе. Она нашла его и стояла, прижимая к себе банку, соображая, что делать дальше, и тут вошел Магнус. Он закрыл за собой дверь, и Клара почему-то совсем не удивилась, когда он подошел и поцеловал ее – хоть и не совсем по-настоящему, но с силой притянув ее к себе, так что банка с кофе неудобно уперлась в грудь ей и ему, разделяя их, как меч Тристана.

– Сказать вам что-то? – произнес Магнус, отпуская Клару. – Сказать? Может быть, вы не захотите это знать…

– Я все хочу знать, – ответила она.

– Это касается Филлипы, – сказал Магнус.

– Даже то, что касается Филлипы, – отозвалась Клара.

– Я был влюблен в Филлипу, – сказал Магнус.

– И это все? – спросила Клара, ожидая продолжения.

– Да, – ответил Магнус, – это все.

– Не знаю, – произнесла Клара, пытаясь собраться с мыслями. – Не знаю, но можно сказать, мне это кажется нормальным. Я хочу сказать, мне кажется, я даже это знала. Хотя как я могла знать?

– Такие вещи знают с рождения, – ответил Магнус.

– Кто-то, может быть, и знает, – сказала Клара. – Вы, например, и все в вашей семье. Но я – нет. Мне приходится все постигать самой. Наверное, я непонятно говорю. Вы слышите меня?

– Да.

– Но теперь вы в нее не влюблены.

– Нет, конечно. Вряд ли кто-нибудь теперь влюбится в нее.

– Вы злитесь на меня, – сказала Клара, словно увидев через колеблющийся туман какой-то новый свет, – вы злитесь на меня за то, что я с Габриэлем.

– Нет, нет, – возразил он, – наоборот, я желаю вам счастья – вам с Габриэлем, хотя не думаю, что он будет счастлив.

– Странный какой-то разговор, – сказала Клара. – Я пришла сюда приготовить себе кофе, дайте мне приготовить кофе.

– Сначала, – сказал Магнус, – поцелуйте меня.

И Клара, покорная, смущенная, с готовностью закрыла глаза и замерла в ожидании.

– Нет, нет, я сказал поцелуйте меня, – настойчиво повторил Магнус. – Откройте глаза. Давать приятнее, чем получать.

– Вы, по-моему, совсем пьяны, – сказала Клара, – да и я тоже.

– Может быть, – согласился Магнус. – Откройте глаза.

Клара открыла глаза и, посмотрев на него, поняла, что он прав, ведь она никогда в жизни не целовала мужчину, а только позволяла себя целовать. Преодолев в себе что-то, Клара потянулась к нему на цыпочках – после Габриэля он показался ей слишком высоким – и поцеловала его в губы. При этом она почувствовала, что переступила предел, до которого могла себя гнуть, и в ней скорее что-то надломится, чем так согнется, а если и согнется, то след этого сгиба останется на всю жизнь. Магнус молча подошел к плите, поставил на огонь ковшик с водой и достал две чашки. Сделав кофе себе и Кларе, он сказал:

– Пейте здесь, а то всем захочется кофе. И она осталась на кухне, выпила кофе, а потом пошла искать Габриэля.

Но его нигде не было. Клара села в гостиной и стала его ждать, нисколько не опасаясь, что он не вернется – скорее всего, он отлучился в уборную или вышел на улицу подышать воздухом. Но Габриэля все не было, и чем больше проходило времени, тем очевиднее становилось, что он не придет, и Кларе нетрудно было вообразить причины его отсутствия. Она сама ужаснулась своему поведению, а ведь до сих пор ей казалось, что она всего лишь вкушает свободу. Теперь же с катастрофической быстротой в ней нарастало отвращение к самой себе. Она с горечью сознавала, что лишилась доверия – это всегда пугало ее, но самое страшное – обвинителем ее должен стать близкий человек, любовник. Оглядываясь назад, на прошедший день, Клара испытывала томительное головокружение, как при падении в пустоту, она говорила себе: я думала, ах как это замечательно, а это было ничто, я слишком много о себе вообразила, я не создана для всего этого, вела себя как последняя дура, и Габриэль все видел, он разгадал меня, он понял, что я другая, и я не нужна ему. Клара вспомнила о Магнусе и, охваченная смятением и раскаянием, заплакала, но, боясь, что Магнус застанет ее в слезах, поднялась с дивана, побрела в прихожую и принялась открывать входную дверь. Тут ее застал Питер Харронсон и спросил, куда она собралась. Клара ответила, что поедет в гостиницу, и он спросил, на чем. Клара сказала, что возьмет такси, но она солгала – у нее почти не было денег. Питер заявил, что проводит ее, и она согласилась – не хватило решимости отказаться. Они пешком дошли до площади Трокадеро, где Кларе еще совсем недавно было так хорошо, и взяли такси. Сев в машину, Клара вспомнила, что у нее нет денег, и когда Питер сказал, что тоже поедет, ей пришлось согласиться. В такси он держал ее за руку, а она все плакала и плакала – и пока они ехали через Сену, и всю дорогу до самой гостиницы. Выйдя из машины, Клара поблагодарила Питера, он буркнул: «Не за что» и уехал, и Кларе не пришлось платить.

Дверь гостиницы была не заперта – она никогда не запиралась, – и в холле, как обычно, никого не было. Клара впервые за ночь посмотрела на часы: двадцать минут пятого. Ключа от их номера на доске не оказалось, и Клара немного приободрилась при мысли, что, наверное, Габриэль здесь, и, значит, он не так уж сердит на нее. Ей нужно было его видеть. Клара потихоньку поднялась по лестнице, распахнула дверь их номера и увидела, что Габриэль спит, растянувшись на кровати одетый, уткнувшись лицом в подушку. Он даже не разулся. Клара села рядом на краешек постели, но он не пошевелился. Впервые за всю неделю Габриэль спал так крепко, упав на кровать в полном изнеможении. И Кларе пришла в голову успокоительная мысль: может быть, он оставил ее одну, потому что устал, и никакой другой причины не было. Она сидела рядом с ним и думала о том, как он устал, как мало они спали, как вместе смеялись над тем, что не могут оставить друг друга в покое, и как он ночь за ночью стонал в ее объятиях: «Милая, девочка моя, что ты со мной делаешь, я умру сейчас, умру!» Эти интимные воспоминания рассеяли Кларину тревогу. Она смотрела на Габриэля, на выбившуюся из брюк клетчатую рубашку, на свисающие с кровати ноги в ботинках и думала, что надо его разбудить – тогда он повернется и заговорит с ней, но вместо этого она тихонько легла рядом и попыталась уснуть. Она решила, в порыве нежности и преданности, сделать доброе дело – дать ему поспать, отложить любовь и упреки до его пробуждения – проявить бескорыстную заботу и готовность к примирению.

Но ей было не уснуть. Стоило закрыть глаза, и все плыло кругом, поэтому она лежала и, глядя в потолок, размышляла о том, что будет утром. Они собирались лететь девятичасовым самолетом – Габриэлю надо было на работу. Когда Клара подумала о возвращении, ее впервые поразила мысль о том, какой величайшей глупостью была эта самовольная отлучка, и ею овладели дурные предчувствия: мало ли что могло произойти, пока ее нет, а вдруг ее отсутствие обнаружили. Она думала о том, что тогда будет и как ей тогда быть, и стоила ли того эта поездка. Клара чувствовала себя преступницей, но странно – это доставляло ей удовольствие; несмотря на все опасения, она испытывала едва уловимую постыдную радость. Она выбрала свою линию поведения и зашла достаточно далеко, чтобы понять: обратного пути нет.

Но ее тяготила мысль о Габриэле. Клара снова посмотрела на него спящего – такого отчужденного, замкнувшегося в себе, и в ней шевельнулась досада: не слишком-то хорошо они обошлись друг с другом! Клара вдруг почувствовала, что между ними все кончено. Она была в этом уверена: она осознала, что, решив не будить Габриэля, сделала выбор – порвать с ним.

В шесть часов Клара встала и собрала чемодан. Габриэль даже не пошевелился. И тогда она поняла, что оставит его здесь. Бросить его одного, как он ее бросил, – Клара с радостью ухватилась за эту мысль и, окрыленная ею, вынуждена была сознаться себе, что все еще пьяна – такое лихорадочное воодушевление на трезвую голову ее не посещало. Решение было принято окончательно и бесповоротно. То, что Габриэль не попадет на самолет, ее не останавливало – она хотела этого. Хотела поколебать в нем веру, так же как он поколебал веру в ней – или думала, что этого хочет, озабоченно роясь в его портфеле в поисках билетов на самолет. Там их не оказалось, Клара пошарила в карманах его плаща и в чемодане, но ничего не нашла. От этой неудачи решимость ее только возросла, Клара ощупала карманы его брюк и вынула билеты, не разбудив Габриэля, хотя он проворчал что-то во сне, переворачиваясь на бок. Клара взяла свой билет и оставила его билет на тумбочке у кровати. Потом, вспомнив, что у нее совсем нет денег, взяла еще десятифранковую бумажку. Прежде чем уйти, она остановилась над Габриэлем и, глядя на него, подумала: я ухожу не потому, что не люблю его, а потому, что люблю, он поймет, я заставила себя уйти ради него, отказалась от него ради него же. Я готовлю себя к бесконечному отказу от того, чем дорожу. Потому что отказаться и значит дорожить. И, не оставив записки, ушла. Не похоже было, что он проснется вовремя.

Клара пешком добралась до аэровокзала, расположенного возле Дворца инвалидов. Это заняло меньше времени, чем она предполагала, – когда она пришла, не было еще и семи часов. Клара хотела было ехать на автобусе до Орли, но ей пришло в голову проверить билет на самолет – оказалось, вылет почему-то из Ле Бурже, и она взяла билет на автобус до Ле Бурже. Все было очень просто. Слишком просто. Клара подумала: как странно, почему раньше каждое путешествие казалось таким значительным и чреватым катастрофой. Она чувствовала необычайную свободу и легкость, словно стала невесомой. Действия, которые всегда пугали ее, повергая в нерешительность, теперь казались до смешного простыми, и весь привычный груз сомнений и опасений сам собой отпал. Мысль о том, что она могла по ошибке приехать в Орли, не задержалась в голове раздражающим напоминанием о жизненных ошибках и их последствиях, а спокойно уплыла в никуда. Сев в автобус, Клара ощутила в душе безмятежную пустоту, ночь кончилась, и теперь все казалось не имеющим значения, все преобразилось и перешло в ясный рассвет приемлемости.

Когда автобус тронулся и поехал через Париж на север в ужасные предместья, Клара поняла, что ей станет плохо и это будет хоть какая-то расплата за прошедшую ночь. Но, ощущая нарастающую тошноту, она обнаружила, что ей все равно, вырвет ее в автобусе или нет. Ей все было безразлично. Она смотрела в окно на грязные улицы и облезлые дома, на кладбища и нависающие над дорогой недостроенные виадуки и думала, что ей безразлично, что будет, когда она вернется в Англию, и что будет с ней вообще когда-либо. Но это безразличие не тяготило ее, она чувствовала себя свободной; легкость в руках и ногах, пустота в голове и примиренность с происходящим – все это были только признаки ее свободы, Клара пребывала в каком-то безграничном исходном пространстве, где слова «отчаяние» и «надежда» были вполне взаимозаменяемы и где она сидела невозмутимо спокойная в стороне от собственной судьбы.

Приехав в Ле Бурже, Клара сразу прошла в уборную, и ее вырвало в раковину. Потом она, как ни в чем не бывало, умылась, сполоснула раковину и, посмотрев на себя в зеркало, подумала, что вид у нее не такой уж плачевный. Блузка, которую она не снимала целые сутки, была не первой свежести, но при этом смотрелась вполне прилично, не хуже, чем в некоторых более заурядных случаях. Никто не сказал бы по Клариному виду, что она не спала всю ночь – в этот ранний час она выглядела не хуже других. Она подкрасила губы, и от такого маленького дополнения в ее лице появилась неуловимая лучезарность, она выглядела, как всегда, как после длительного прихорашивания. Полная равнозначность любых действий приятно поразила ее. Не было никакой разницы: Орли – Ле Бурже, подкрасить – не подкрасить губы, спать – не спать. Ничто не имело значения. Не имело значения даже, появится или не появится Габриэль. Выйдя в зал, Клара подошла к стойке регистрации. Девушка в форме сказала ей, что надо заплатить семь франков – налог за пользование удобствами в аэропорту. Клара порылась в сумочке и обнаружила, что у нее ровно шесть франков пятьдесят сантимов – сдача с десяти франков: автобусный билет стоил три с половиной франка. Клара сказала, что у нее не хватает денег, чтобы заплатить. И сказав это, не могла понять, то ли ей все равно и эта проблема ее совершенно не интересует, то ли это самое интересное, что произошло с ней за всю жизнь. Девушка за стойкой сказала, что надо заплатить, и Клара повторила, что не может, и отдала ей шесть с половиной франков, потом порылась в карманах плаща и нашла монетку в десять сантимов, потом – еще одну, на дне сумочки отыскала пять сантимов и протянула мелочь через стойку.

– У меня не хватает двадцать пять сантимов. Значит ли это, что меня не пустят в самолет? – спросила Клара, глядя на девушку в форме и физически ощущая странный привкус безразличия, еще более непривычный, чем вчерашний привкус счастья. Ей нравилось, что все упирается в такие мелочи и что столь незначительная авиакатастрофа может свести на нет годы наследственной бережливости, осторожности и предусмотрительности. Девушка в форме предложила Кларе еще раз поискать в сумочке, но тут стоявшая у соседней стойки женщина протянула Кларе двадцать пять сантимов со словами: «Je vous en pris, je vous en pris» [95]95
  Пожалуйста, пожалуйста ( фр.).


[Закрыть]. И Клара взяла, вежливо улыбаясь, бесстыдно свободная от благодарности, и, получив талон на посадку, пошла и села в пластмассовое кресло, без гроша в кармане, и стала ждать, когда объявят посадку. И пока она ждала, она почувствовала: теперь ей наконец удалось то, к чему она стремилась годами, – оторваться навсегда. Теперь она могла свободно плыть, как кувшинка, оторвавшаяся от корня, или парить, как пушинка одуванчика, не боясь когда-нибудь снова вернуться на прежнее место.

Клара прилетела в Лондон, словно летала туда каждый день. Избавленная от всякой инициативы полным отсутствием денег, она вышла из самолета, получила багаж и прошла к автобусу – она словно родилась для таких поездок. Подумав о Габриэле, она обнаружила, что ее чувство к нему уже перешло в смутное, едва ощутимое сожаление о прошлом, она не заглядывала в будущее в поисках его лица. Как во сне, Клара села в автобус, доехала до Глостер-роуд, а оттуда на метро – до Финсбери-парк, и потом на автобусе до Арки. Дома ее ждала открытка с изображением Эйфелевой башни от ее бывшей учительницы мисс Хейнз, письмо от тети Дорис и телеграмма из Нортэма, сообщавшая о том, что надо немедленно ехать – мать тяжело больна и лежит в больнице.