Текст книги "Сальто ангела"

Автор книги: Марен Мод

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Я сочиняю свой роман. Все так прекрасно, нежно, сентиментально. Он говорит мне, что у меня красивые глаза и шелковистая кожа. Искрится шампанское, вечер – теплый, а море – ласковое.

Я словно парю над землей. Я слишком много выпил, слишком долго играл с моим двойником. Я считаю, что он мертв и что я его убил, но еще не было публичной казни. Еще нет никаких доказательств свершившегося, это событие должно материализоваться. И вот Жан Паскаль Анри Марен, студент, получивший отсрочку от призыва в армию, должен отправиться в Венсен, где он предстанет перед военной медицинской комиссией, и Франция с погонами на плечах решит, какого он пола.

Мой стратегический план приводит меня в последний раз к психиатру. Вот уже несколько месяцев он безуспешно пытается маскулинизировать мою психику, и теперь я хотел бы знать, что он думает о результатах своих усилий. Пусть он все это изложит по всем правилам в медицинском свидетельстве. Я хочу получить приговор, официальный диагноз усатого Фрейда. Я имею на это полное право. Я платил, я достаточно настрадался, сидя напротив него. Он взъерошился, как петух, охраняющий свою территорию.

– Зачем вам нужна такая справка?

– Потому что даже речи не может быть, чтобы я пошел служить в армию.

– А почему бы нет? Вы боитесь столкновения с жизнью? Что такое для вас армия?

– Это мужское дело. Мне там не место. И я боюсь.

– Боитесь кого? Себя самого?

– Я должен еще раз показать вам свой член?

– Дело не в этом. Я вас спрашиваю, чего вы боитесь?

– Мужчин. Быть женщиной среди мужчин – вот чего я боюсь. И боюсь ужасно.

Я только произнес это, а уже весь покрылся от волнения испариной. Действительно, я ненавижу само представление о мужчине, мужское понятие, а в своем максимальном проявлении оно связано с армией. Военная форма и идея защиты своей территории идеализируют самца. «Раздайся клич мести народной…» Такой мужчина-самец еще более ужасен в полку или в строю, чем на перемене в школе. Он опасен. Он все время будет смеяться над моим телом, кожей, лицом. Он будет топтать меня ногами, плевать в меня, насиловать меня на словах и на деле, уверенный в своей безнаказанности. Транссексуал в казарме может быть только порнографической игрушкой.

– Если они сочтут вас годным, я ничего не смогу сделать, и вы тоже.

– Я умру.

– Ну, это слова…

– Нет, я правда умру. Вы что, не понимаете? Вы же меня наблюдаете уже несколько месяцев, вы видите все мои реакции, разве вы не поняли, что, если меня не признают женщиной, мне останется только умереть?

– Допустим, вас освободят от военной службы, чем вы будете заниматься?

– Я сдал все экзамены за четвертый курс, кроме одного устного. Я буду работать по контракту с почтовым ведомством, а вечером буду жить как женщина, буду выступать в кабаре, буду петь, до тех пор, пока…

– До каких пор, Марен? Вам кажется, что лучший способ быть женщиной – это петь в кабаре?

– Но это единственный, доступный мне сейчас, в надежде на лучшее.

– В надежде на лучшее? Вы имеете в виду кастрацию? Изменение пола? Это безумие, Марен… У вас ничего не выйдет.

Я говорю каким-то странным металлическим голосом, он царапает мне горло, еле пробивается через сжатую челюсть. Сейчас со мной будет нервный приступ. Успокойся, дыши глубже… Слишком много поставлено на карту. Вздохни глубже, подними выше свою нарождающуюся грудь, обтянутую скромным пуловером, покажи этой ученой обезьяне свои гормональные таблетки. Пусть ему будет не по себе, пусть это выведет его из равновесия, заставит признать, что его наука не всесильна.

– Лично я продолжаю считать, что армия пошла бы вам на пользу, Марен. Но из симпатии к вашей семье я выдам вам медицинское свидетельство.

– При чем тут семья? Ведь речь идет обо мне! Только обо мне и о вашем диагнозе.

– Психиатр ставит свой диагноз не так, как деревенские врачи. Я лечу не ветрянку или грипп.

Кто наделил его этой страшной властью? Я ненавижу его! Я смотрю, как он берет бланк, медленно снимает колпачок с ручки. Он пишет свой приговор, складывает листок, засовывает его в конверт и протягивает мне. Занятый своим проклятым священнодействием, он даже не почувствовал, как страдаю я.

Я скатываюсь по лестнице, сжимая потными руками свой приговор. На шумной улице, как вор, я разворачиваю бумагу.

Я, нижеподписавшийся, и т. д. наблюдал и лечил такого-то… по поводу того-то… и пришел к выводу о его относительной несовместимости со службой в армии…

Относительная несовместимость… Негодяй! Относительно чего?

Доктор Гормон, спасите меня. Скажите им. Если они заберут меня в солдаты силой, я умру!

Как он спокоен!

– Вы не умрете, у вас нет склонности к самоубийству. Но надо посмотреть правде в лицо. Если вас возьмут в армию, вы не сможете потом изменить свой пол. Законный путь вам будет навсегда закрыт. Если армия признает вас мужчиной, ни один суд не возьмется это опровергнуть. Я вам выдам медицинскую справку, но не думаю, что она очень поможет.

– Я пойду к ним, одевшись женщиной. Я должен их убедить, они не посмеют возражать.

– Посмеют. Не путайте Венсенский форт и площадь Пигаль. Они могут поместить вас в свою больницу. Психиатрическую больницу. Я видел одного пациента после такого лечения, после военной психиатрии – жалкое, вконец опустившееся существо. Вы слабый и болезненно робкий и хотите таким образом их спровоцировать?

– Это мой единственный шанс. Если я проиграю, я действительно умру.

Я говорю «умру» так, как будто это просто выход, а не катастрофа. Он, конечно, прав, доктор Гормон, я не хочу умирать. Я хочу выйти из моего мрака, выйти из Монмартра, из бара для травести и темных улиц, где мне ничего не грозит, на яркий свет и предстать женщиной с головы до пят. Я ничего не забуду. Я продумаю все детали. Я, конечно, понимаю, что военные могут меня поднять на смех. А смех меня убьет.

Апрель 1970 года, четверг, восемь тридцать утра, моя комната на улице Ив. Матрас на полу, стол, старый платяной шкаф, стопки учебников. В углу умывальник, над ним старое, засиженное мухами зеркало. Я мою и накручиваю волосы, сооружаю прическу из слегка подвитых волос, подщипываю брови, накладываю легкий грим. Рука дрожит, дрожит и щеточка для ресниц. Я еще к ней не привыкла, и у меня такое чувство, что я актриса накануне премьеры. Я еще не вошла в спой женский образ и совсем не знаю слов, которые должна произнести.

Красить губы или нет? Яростно стираю слишком яркую косметику. Это доведет меня до слез. Я уже плачу. Меня охватывает паника. Отчаяние. Никуда не идти. Забиться под кровать, переждать этот проклятый день. Пусть он пройдет без меня, пусть никто не ответит, когда выкликнут мое имя. Но нет. Невозможно. Я стану дезертиром, меня будут искать, поймают и посадят в тюрьму.

Успокойся. Начни сначала. Смой черные потоки туши и слез, иначе ты похож на клоуна. Снова наложи всю косметику: тональный крем, зеленоватые тени на веки, тушь на ресницы, розовую помаду, светлый лак для ногтей.

Моя рука больше не дрожит. Вот мое настоящее лицо, вот мое тело. Ему нужен бюстгальтер, господа военные. Для вас я облачаю его в бежевое платье и в туфли на низком каблуке. Я похож на какую-нибудь учительницу, обычную женщину, на которую приятно посмотреть. Мне надо укоротить шаг при ходьбе и держать что-нибудь в руках, чтобы их занять. Они слишком привыкли прятаться в карманы брюк. Знакомая проститутка одолжила мне кольцо, браслет и сумочку. Сумочка особенно драгоценна – в ней то, что я называю своим «досье»: два медицинских свидетельства – одно я читал, и в нем есть это «относительно», другое я не читал, но знаю, что там научно изложен мой случай с точки зрения эндокринологии и транссексуализма. Не очень-то весомо по сравнению с удостоверением личности, на котором хмурый глаз фотоаппарата запечатлел моего двойника с короткой стрижкой и мужского облика. И повестка – требовательная, проштемпелеванная и военная вплоть до запаха, исходящего от бумаги.

Поведение шофера такси меня успокаивает мало, хотя оно и показательно, особенно для площади Пигаль.

– В Венсенский замок.

– Хорошо, мадемуазель.

Он не улыбнулся. Он вежливо равнодушен. Если бы он узнал во мне травести, а, Боже мой, глаз у них наметан, я бы, наверное, отступил. Он молчит, не рассматривает меня в боковое зеркальце, ворчит на неловких шоферов. Я обычная пассажирка.

Приехали. Вот он – замок. Я расплачиваюсь, выхожу и начинаю ходить кругами. Я приехал на два часа раньше. Глотать кофе чашку за чашкой нельзя, я и так уже весь дрожу. Есть не могу. Курить тоже. Слежу, как проходит время на часах проститутки, которая, добрая душа, надела мне их на запястье со словами: «Смотри не потеряй, они позолоченные».

Меня собрали по частям, и я понимаю, что выгляжу странно. Только на площади Пигаль я нашел поддержку. Я теперь их уполномоченный представитель. Все эти Нины, Каролины и Александры снабдили меня своими вещами и советами. Если бы полицейские не вынудили меня оставить снятую квартиру, за которую я уже заплатил за три месяца вперед и в которой оставил даже мебель, купленную на семейные деньги, я бы, конечно, выглядел лучше. Но у меня уже почти совсем нет денег, и я стою на краю зияющей пропасти.

Час дня. Я направляюсь к входу в форт Венсен и, не доходя нескольких метров, останавливаюсь. Они здесь. Молодые люди, от восемнадцати до двадцати лет. Некоторые пришли с родителями или с подружками. Некоторые знают друг друга, из одного предместья. Смеются весело или вызывающе. Одиночки молчат. Я узнаю тех, кто учился в колледже в Руане. Их отсрочка тоже подошла к концу. Они скользят по мне взглядом. Я весь сжался, ожидая, что вот-вот кто-нибудь хлопнет меня по плечу: привет, Марен!

Но этого не происходит. И не может произойти. Я неузнаваем, я женщина, чья-то незнакомая сестренка или подружка. Пока я еще не привлекаю к себе внимания.

Появляется военный, тяжелая решетка отодвигается, воцаряется тишина, и он выкрикивает:

– Призывники, стройтесь в колонну по четыре и проходите в главное здание.

Я иду последним, а не в колонне по четыре. Как собака, плетущаяся за хозяевами на расстоянии, я прохожу пятнадцать метров, отделяющие меня от решетки. Я смотрю под ноги, не отрывая глаз от земли, камешков, окурков. Но голову придется поднять.

– А вы что здесь делаете?

Я замираю. Я весь заледенел, кровь больше не течет в моих жилах, ум растворился, у меня его больше нет, и я не знаю, откуда взялся голос, который за меня отвечает:

– Мне прислали повестку.

Первая реплика произнесена. Там, где находятся люди, – черное пятно под солнцем. Моя жизнь разыгрывается сейчас на этом казарменном дворе. Трагикомедия, непонятная другим.

Тот, с нашивками, начинает орать:

– Что это за маскарад? Опять травести?

Почему «опять»? Еще одно существо пыталось до меня ускользнуть от военной формы? Что они с ним сделали?

Выпрямившись, с негнущейся спиной, я принимаю на себя все шутки. Мальчишеская свора тотчас же набросилась на меня, довольная тем, что можно отвлечься от своих проблем. Но им-то просто поступиться собственной гордостью, они быстро привыкнут и к стойке «смирно», и к старшине. Но в данный момент появилась неожиданная возможность расслабиться и повеселиться.

– Посмотри на педика…

– Эй, ребята, вот так красотка!

– Берегите задницы, от него всего можно ожидать.

Я знал, что будет тяжко. Но я не знал, что от насмешек может быть физически больно. Меня не поймет тот, кто не чувствовал на себе презрение других. Вы не можете меня понять. Я биологически несостоявшийся человек, у меня нет шанса выжить. Я существо, неспособное к размножению, ни как мужчина, ни как женщина. Я – тупик всего человечества. Вы меня боитесь, не осознавая этого.

Они смеются, перекликаются, делают непристойные жесты. Тошнота подступает к горлу. А дежурный снова орет:

– Тихо в строю! Капрал, отведите этого типа в кабинет «D»! И побыстрей, черт возьми!

Капрал – недавно призванный солдатик – ведет меня в кабинет «D», гримасничая на потеху всей компании.

– Эй, а ты ничего… Я тебя принял за девку… правда, у тебя все, как у девчонки.

А потом он вдруг замолкает. Что-то неуловимое, маленькая частичка моего отчаяния коснулась вдруг его тупой стриженой головы.

Он сказал так, будто ему вдруг стало стыдно:

– Да ладно, не волнуйся, такую, как ты, они не должны взять…

Кабинет «D» – это кабинет врачей. При входе сидят секретари. В тишине опять раздается насмешливый голос:

– Надо же, баба… И другой голос:

– Пусть заполнит карточку.

Я никого вокруг не вижу. Автоматически выполняю все действия, стараясь не упасть. Беру ручку, начинаю заполнять формуляр.

Снова голос:

– Что это еще такое? Ответ:

– Травести. У него повестка.

– Веди его прямо к главному врачу. Вот он будет доволен!

Я иду за военным, который несет мои бумаги. Я их заполнил нетвердым, дрожащим почерком. Когда я очень волнуюсь, проявляется двойственность моей натуры: я не знаю, какой рукой я пишу, левой или правой.

Солдат стучит в дверь, на которой табличка с каким-то именем, но я не успеваю прочесть. Мой сопровождающий пропускает меня вперед и объявляет:

– Месье полковник, врач направил к вам этого… человека.

И вот мы смотрим друг на друга. Передо мной полковник медицинской службы в белом халате, небольшого роста, со строгим и суровым лицом. Ему лет пятьдесят, у него круглые обезьяньи глаза.

– Что это за карнавал? Вы кто?

– Жан Марен.

– А! Так это вы!

Кто его предупредил? Он вынимает из ящика какое-то письмо, перечитывает. На меня не смотрит.

– Так, понятно…

Он слегка раскачивается взад и вперед, с пятки на носок, поправляет воротничок и говорит сухо:

– Это мне не нравится. И в университете вы тоже одеваетесь женщиной?

Теперь пора это сказать. Надо же с чего-то начать.

– Я транссексуал…

Он молчит. Все время раскачивается, но зато уже смотрит прямо на меня. Судя по нетерпению, написанному у него на лице, мне не на что надеяться. Я достаю из сумочки две справки, призванные его убедить. Он их берет, читает, перечитывает и не возвращает. Моя жизнь исчезает в папке, к которой меня никогда не допустят.

– Раздевайтесь.

Он садится и ждет, как перед спектаклем. Я не смогу. Меня охватывает панический страх. В этом холодном кабинете с металлической мебелью, с открытыми окнами, выходящими на казарменный двор. Раздеться перед мужчиной в белом халате, в галстуке – в этом есть что-то неприличное.

– Раздевайтесь. Меня ждут еще и другие дела.

Платье, колготки, туфли. Мне холодно. Опять та же тоска. Смутные воспоминания о визитах к врачам, о прикосновениях чужих рук…

– Раздевайтесь догола, Марен!

Словно повинуясь глупому рефлексу, я свертываю трусы в комочек и не знаю, куда их положить, будто неприлично оставлять их на виду у моего палача. В конце концов я засовываю трусы и лифчик в сумку.

– Выпрямиться! Лицом ко мне!

Мне уже приходилось видеть удивление в чужих глазах. Любопытство, смущение. Приходилось видеть и нежность, и даже вожделение. Это та гамма чувств, которые может вызвать мое тело. Но я никогда еще не видел отвращения.

Врач – полковник, чью фамилию я не успел прочитать на двери, осматривает меня с отвращением. Всего, от сосков грудей до лобка. Он не видит положенной растительности, перед ним стоит нечто, похожее одновременно на девушку и на десятилетнего мальчика.

– Подойдите, станьте сюда, в этот угол.

Руки проверяют то, что видят глаза. Он ощупывает грудь, плечи, живот» вновь поднимается к груди, трогает подбородок, щеки. Он проверяет, бреюсь ли я. Он хочет найти и ухватиться, как за спасательный круг, хоть за намек на мужскую волосатость. Хоть один волосок на подбородке или над губой утвердил бы его в нужном диагнозе. Все было бы для него просто. Один волосок – и я годен к службе.

К его огорчению, мне нечего ему предъявить. И это ему явно не нравится. Но мой член остается главным аргументом.

– И все же вы мужского пола!

– Нет. Я транссексуал.

– Это вы так говорите. Встаньте спиной к стене, смотрите вперед, не двигайтесь.

Он нагибается и резко ударяет по моему члену. Он делает это двумя пальцами, быстро, профессиональным жестом. Мне больно, как будто учитель ударил меня линейкой. Я вскрикиваю. Он выпрямляется, очень недовольный.

– Мне это не нравится. Встаньте в пол-оборота. Нагнитесь вперед.

Сначала он проверял, действительно ли я импотент. А что он сейчас проверяет? Я не знаю. Холодный пот выступает у меня на лбу, от унижения меня корчит.

– Одевайтесь и не устраивайте цирка!

Не бойся, чудовище. Я не упаду в обморок. Я не выверну весь мой страх на натертый паркет. Мне даже удается что-то произнести в свою защиту:

– У меня нет полового возбуждения с детства. Это должно быть объяснено в письме. Психиатр…

– Психиатр меня не касается. Одевайтесь и пройдите в семнадцатый кабинет.

Ясно, что он хочет побыстрее освободиться от меня. Он не может решить сам. Он меня отсылает к армейскому психиатру в семнадцатый кабинет, и я опять иду за капралом, который несет папку с моими документами, как носят секретные государственные бумаги.

Второй этаж. Я встречаю какого-то студента с блуждающим взглядом. Похоже, он напичкан транквилизаторами. Наверное, один из тех, кто пытается играть в опасную игру – симулирует нервное расстройство, чтобы не идти в армию. В лучшем случае он проведет два-три месяца в военном госпитале, глотая всякую психотропную гадость. В худшем – выйдет из госпиталя по-настоящему больным.

Наглый парень, ожидающий своей очереди, бросает мне, когда я прохожу:

– Ты голубой?

Капрал стучит в дверь, произносит несколько слов, кладет мои документы и проводит без очереди в семнадцатый кабинет.

И там я вижу женщину. Психиатр – женщина! Я хватаюсь как за соломинку за возможность наконец-то все объяснить.

Я говорю, говорю. Рассказываю все – про детство, отрочество, свою любовь, свой стыд, свои надежды и повседневную жизнь.

Она слушает, иногда задает очень точные вопросы. Мои сексуальные отношения с мужчинами? Пассивные. Нервные расстройства? Я месяцами страдаю, плохо сплю, меня переполняют эмоции, я в постоянной борьбе с собой, это меня убивает. Наркотики? Не употребляю. Алкоголь? Тоже нет. Гормоны? Да. Ваша семья? Это будет полный разрыв. Будущее?..

Если я выберусь из этой ловушки для мужчин, мне останется сдать устный экзамен по праву. Получив диплом, мне надо будет отработать в Министерстве связи. Провести пять лет, как в тюрьме, в конторе, в мужском костюме. Выдержу ли я? Не знаю, доктор. Ничего, я попытаюсь. А если не выдержу? Я буду выступать в кабаре: для людей вроде меня это выход. Можно всегда научиться немного петь и танцевать, достаточно, чтобы как-нибудь извернуться в жизни. Что я хочу? Жить как женщина, быть женщиной, я ведь уже очень много страдал. Если меня заберут в армию? Тогда я умру.

Перед ней я могу даже плакать. К тому же мне больше нечего терять, и я умоляю:

– Спасите меня!

Она могла бы быть моей матерью. И в ней есть что-то материнское, в этой спокойной, полноватой блондинке.

– А почему бы вам не попробовать альтернативную службу?

Для меня это все равно приговор. Я бы никогда не смог потом изменить свой пол. Нельзя быть женщиной с военным билетом мужчины.

– Успокойтесь.

Неужели надежда? Неужели кто-то может меня защитить? Еще нет.

– Я оставлю у себя ваши бумаги, а вы пройдите к дежурному офицеру – это около лестницы в глубине коридора – и ждите.

Дежурный капитан – антилец. У него добродушное лицо и приятная улыбка. Улыбаясь, он придвигает мне стул. Мне все равно, что в этом жесте – жалость, сочувствие или ирония. Надо ждать. Они совещаются все вместе – суровый полковник, женщина-психиатр и другие. Они обсуждают мой случай, а я тихонько молюсь.

«Господи, если ты существуешь, прости мне, что я упрекал тебя. Сделай так, чтобы меня не забрали. Дай мне шанс, который ты не дал в начале моей жизни. Не бросай меня в ад к мужчинам!»

Коридор пуст. Капитан пошел за ответом. Шесть часов вечера.

– Марен!

Мне протягивают бумагу. Я не могу читать, я слушаю их приговор.

– Окончательное освобождение от армии, вторая категория. Можете идти. Армии вы не нужны.

Я победил. Впервые в моей жизни я выиграл настоящую битву. Свободен. Свободен для будущего. Я иду по казарме, по большому двору, дохожу до решетки. Для моей «безопасности» они дали мне провожатого. И тот мне очень просто объясняет, что, если бы меня забрали в армию, пришлось бы меня ночью охранять. Какой-то новоиспеченный солдатик спрашивает, что я делаю сегодня вечером. Еще один приветствует меня, когда я прохожу, я слышу последнюю любезность, сопровождаемую соответствующим жестом:

– Сколько берешь за отсос?

Двадцать тридцать. Решетка Венсенского форта закрылась за мной. Они проиграли. Я сейчас напьюсь с радости. Моя семья, все эти буржуа, полицейский, сочувствующий врач, наглые военные, – вы все проиграли! Армия не сделает из меня настоящего мужчину, потому что этот мужчина не существует! Я его убил, а вы только что его похоронили.

Мир праху его.

Но я напрасно не верю в привидения, они меня уже подстерегают.