Текст книги "Сальто ангела"

Автор книги: Марен Мод

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Наступает тишина. Я нарочно обратилась именно к нему. Если он имеет такое влияние, на какое претендует его вид, то, может быть, у меня есть шанс на спасение. Он громко спрашивает:

– Вы слышали, коллеги?

– Что?

– И это она говорит нам! Она еще выбирает!

Его распирает от важности. Неужели я выиграла? Может быть, чуть-чуть. Он прохаживается передо мной с гордым видом, как петух.

– Кто теперь твой дружок?

– Это вы.

– Надо говорить «месье Антуан», повтори. Я повторяю много раз, столько, сколько он требует Он уходит куда-то и возвращается с бумагой и ручкой.

– Сейчас ты напишешь: «Мой дорогой муженек, я тебе никогда не изменю».

Ужас и комичность этой ситуации – все перемешалось.

– Вот видишь, ты сама написала.

– Да, месье Антуан.

– Будешь получать восемьсот франков в день и я тебя пошлю в Дакар. Ты не пожалеешь.

Сутенеры всегда говорят: «Ты не пожалеешь» Что у них есть, кроме мускулов и пистолетов? Что они без нас, тех, кто на них работает? Обыкновенные бродяги, воры, не способные заработать даже себе на жизнь. Они мне отвратительны, их надо давить, как тараканов.

Но я раб, Дакар – это каторга, это ужас, живой я оттуда никогда не выберусь. В ожидании утра, когда можно будет получить мои деньги, они развлекаются.

– А это забавно, транссексуал… Кто-нибудь видел, как он устроен?

– Тебе не очень-то повезло с членом, ты им пользуешься?

– Как ты это делаешь, покажи-ка нам! Ну-ка встань раком.

Я повинуюсь. Моему унижению нет предела. Они играют со мной. Один взял в руки деревянный кий и погоняет меня, заставляя на четвереньках продвигаться вперед.

– Повтори: «Я – говно!» Повтори-ка еще.

Они надо мной издеваются как могут. Меня бы, наверное, стошнило, если бы я не боялась рассердить своих палачей. Они делают вид, что играют в русскую рулетку. После этого они по очереди с презрением меня «использовали».

– Ты же ничего не умеешь, ничему не научился. Чего же удивительного, что ты не можешь снять клиента. Клиенты, небось, от тебя бегают. Сколько ты просишь на Елисейских полях? Двести франков? Лучше уж двадцать клиентов по пятьдесят франков. Ты больше полтинника не стоишь. Ты уже была в тюрьме? Нет? Транссексуалов там бреют наголо, это точно, мы сами прошли через тюрягу, знаем. Мы умеем убивать, это наша профессия.

И они болтают, болтают, хвастаясь друг перед другом.

Я только успеваю отвечать: «Да, месье Антуан, нет, месье Антуан»… Время идет, а они все разговаривают о своих ничтожных подвигах. Теперь я должна назвать им все бары, в которых бывала. При упоминании «Мандолины» наступает тишина. Это логово крупных акул преступного мира. Мои мучители сразу же тушуются. На самом деле я была там всего один раз, но я вижу, что главарь обеспокоен. Видимо, случайно я попала в цель, может быть, повезло?

Наступает утро. Они пьют кофе, мне не предлагают. Пригрозив напоследок, они уходят, оставив надзирателем кудрявого блондина. Если через час они не вернутся с деньгами, он должен меня прикончить.

Я молю в душе Бога, чтобы банк заплатил, чтобы моя подпись не вызвала сомнений. Я представляю себе служащего банка в окошечке. Боже, только бы он не слишком пристально разглядывал чеки!

Час иногда длится очень долго. Они не позволили мне одеться, мне холодно. Живот сводит от страха, дуло пистолета все время смотрит на меня.

Наконец они появляются, смеющиеся и довольные, пересчитывают купюры и заодно вычисляют количество клиентов, которых я обслуживала.

– Одевайся!

Месье Антуан объявляет.

– Если ты мне заплатишь еще штраф в пятьдесят тысяч франков, я тебя отпущу, если нет – отошлю в Дакар или уничтожу; я подумаю, что лучше.

– Но у меня нет больше денег!

– Устраивайся как хочешь, займи у подружек, у своей семьи, у своего Симона.

– Но у них нет таких денег, месье Антуан.

– Это твои проблемы. Я тебе назначаю свидание в пятницу в одиннадцать тридцать в баре на бульваре Сен-Жермен. Пятьдесят тысяч франков в бумажнике купюрами по сто и не новыми, понятно? Не новыми.

– Да, не новыми. Но у меня их нет.

– Найдешь. Когда хотят, всегда находят. А вот если ты приведешь полицейских, то помни, твои «пальчики» на моем пистолете.

– Да, месье Антуан.

– С сегодняшнего дня ты начнешь работать серьезно. Будешь отрабатывать положенные часы днем и ночью, и еще я тебе буду выдавать пятьдесят франков в день на такси.

Он возвращает мне сумку. Мне завязывают глаза и снова ведут по коридору, потом вниз, на улицу, и запихивают в машину. На бульваре Рошешуар меня отпускают, вытолкнув прямо на тротуар.

– Валяй, ты хорошая девчонка и не забудь, только горы друг с другом не встречаются. Пятница, одиннадцать тридцать.

Серое ноябрьское утро. Вторник. Слезы неудержимо текут по моему лицу. В стекле витрины я вижу свое отражение, бледное перепачканное лицо в синяках. Я вытираюсь как могу, подзываю такси и еду. Мне нужно кому-нибудь все рассказать.

Вот маленький ресторан, куда я часто захожу отдохнуть. Хозяин – мой приятель. Я падаю в его объятия, дрожа и рыдая. Сдерживаться больше нет сил. Он вынужден разжать мне зубы, чтобы влить в рот несколько капель кальвадоса, и только после этого я могу рассказать ему про эту ужасную ночь.

– Поезжай к Симону. И не тяни, только он может все уладить.

Я отправляюсь туда, надеясь, что действительно он все уладит. Симон обрушивается на меня с упреками:

– Отправляться на панель с чековой книжкой! Кричать в барах, что не будешь платить сутенерам! Но это ж просто напроситься на то, чтобы тебя обокрали и избили. Денег я тебе вернуть не смогу, но вот со штрафом я все устрою, а пока отправляйся в Нейи и не суй носа в гостиницу.

– А если они вернутся?

– Может, и вернутся, но не обязательно. В этом случае тебе надо будет сказать следующее: «Я вела себя хорошо, вы у меня все забрали, и больше мне вам нечего сказать». Понятно?

Не совсем. Но зато у меня теперь есть защита. Это я-то, которая от нее всегда отказывалась, теперь принимаю с благодарностью покровительство этого седовласого Симона. Уходя, он говорит:

– Им ничего не достанется, тем, кто так с тобой поступил.

Это уже приговор. Старый корсиканец сказал свое слово. Он урегулирует это дело. Я вляпалась. Все начинается с малого, дальше больше, и, в конце концов, попадаешь в мясорубку.

Моя подружка Кристина тоже пережила все это, но раньше меня. Она моет, купает меня, утешает, лечит мои раны. Ей было еще хуже. Пятнадцать дней ее мотали между Парижем и Марселем. Спас ее один бретонец. Теперь он ее, конечно, держит при себе. Она мечтает, что однажды освободится от него, а пока она одалживает мне сумму, необходимую, чтобы обставить мебелью мое убежище в Нейи.

Итак, я опять начинаю с нуля. Я не пойду на свидание, мне страшно. Хотя бы авторитет старика Симона спас меня от всего этого. Я буду на него работать. Я знаю, он многого не попросит. Так, из принципа, чтобы поддержать свою репутацию в глазах остальных. Он не обладает хваткой сутенера, и он меня любит. Кристина тоже меня любит.

Плачь, Мод. Плачь, дурочка, в своей пустой квартире, ты хотела быть в Нейи, ты здесь. Теперь побольше смелости, ты думала, что тебя не тронут, а с тобой разделались по крупному, ты прошла через это испытание, теперь нужно приучиться жить со страхом в душе, по правилам этой профессии. Работай и забудь про адскую ночь. Невозможно. Во сне меня мучают кошмары: то мне кажется, что я падаю в черную воду, то я вижу себя мертвой, по-настоящему мертвой.

Протекция старика Симона помогла мне удержаться на панели. Мои палачи вернулись, но я выдержала, сказав им точь-в-точь то, что велел Симон: «Я вела себя хорошо, и мне нечего вам больше сказать» Другими словами, это значило: «Обратитесь к моему защитнику».

Монпелиец попробовал выкрутиться. Если я назову ему «неповязанную» девицу, мы будем в расчете. Вот его работенка, работенка жалкого жулика. Пугать неопытных, обирать их – это рэкет подонков.

– Я никого не знаю, я новенькая.

Он обернулся и погрозил мне. Мне казалось, что ноги у меня стали ватными, но с тех пор я его больше не видела. Авторитет старика Симона сработал. Для меня это была исключительная удача. В этом мире «протекция» оплачивается, иногда всю жизнь. Однако Симон не сутенер, он просто больной старик, который, безусловно, не будет требовать еженедельного взноса. Он испытывает ко мне какие-то странные чувства, нечто вроде отцовской любви. Это исключительное положение усугубляется тем, что старость и рак, который его пожирает, давно отдалили его от дел. Немощный уголовник, регулярно посещающий клинику, страдающий физически, уже не занимает того положения в уголовном мире, как раньше. Обыкновенный старик, каких много, но без права на пенсию, на социальное обеспечение.

Именно ему мне всегда хотелось отдать часть своей выручки. Тем более что это не имело отношения ни к сексу, ни к сутенерству. Некая дань закону, который царил в этом мире. Благодаря Симону я получила доступ на «параллельный рынок».

Нужна мебель? И тотчас же с Блошиного рынка мне привозят несколько вещей в стиле Людовика XVI, по ценам галереи Барбес. Для этого достаточно быть подругой старика Симона. Иногда я задумывалась, кому же принадлежали раньше это канапе, эти кресла, которые теперь стояли в моей квартире в Нейи. Больше ничто меня не связывает с этим миром, я работаю с единственной целью, ради нее я и страдаю. Это операция. Я страдаю морально и физически. Каждая встреча для меня пытка.

Я не настоящая девушка, и, чтобы заработать денег на операцию, я должна играть в игры гомосексуалистов, которых я считаю отвратительными. Я чувствую, что долго не выдержу. Каждый новый клиент разрушает меня все больше. Мне только 27 лет, а мой доктор «по гормонам» уже беспокоится за мое здоровье и за состояние моего тела, которое насилуют бесконечные клиенты за каких-нибудь сто-двести франков.

Жан Паскаль Анри Марен, ставший ненадолго Магали, а затем превратившийся в Мод, очень изменился. Изменилось все: поведение, речь, манеры.

Я теперь говорю как Кристина, моя соседка, или как Наташа, моя подруга. Мы ужинаем в женской компании, чтобы избежать сутенеров, организуем небольшие выходы, болтаем о пустяках. Покупаем одежду, выгуливаем собачку, слушаем истории старой проститутки, которая когда-то занималась этим делом на площади Мадлен, а теперь служит у нас горничной. В то время девушки всегда носили шляпы. Она настоящий ветеран нашей панельной профессии, вдова уголовника, отца казнили на гильотине, а сын покончил с собою в тюрьме.

Жаннет топит в анисовой водке тридцать лет своей жизни на панели. Она убирает у нас в квартире и рассказывает о своей жизни, пока моет посуду у Кристины.

– Торопись стать женщиной, – говорит она мне. – Мужская проституция не для тебя. Постарайся найти любовь, она нам всем нужна.

Любовь. Целую неделю мне казалось, что я начинаю верить в нее. Это был один клиент из Лидо. Врач. Мы с ним много беседовали, и он делал мне подарки, водил в рестораны, как настоящую женщину. Мы не расставались. Он даже обещал подыскать адвоката, который бы в суде представлял меня в качестве «официального транссексуала», обещал он найти и врача для моей операции. Однако ничего не вышло. Адвокат оказался моим бывшим клиентом, который не хотел впутываться в дело, связанное с транссексуализмом, а мой возлюбленный вернулся к жене и дочери, к своим повседневным делам и исчез из моей жизни. Он обещал невозможное, предлагал мне открыть адвокатскую контору, жить со мной, вместе бороться за право изменить имя и пол в документах.

Он был так мил, но я, наверное, не разобралась, где кончается обаяние и начинается ложь. Однако я успела привыкнуть к хорошему отношению, но транссексуал, занимающийся проституцией, не может выбраться из этой пропасти по мановению волшебной палочки. Восемь дней счастья пролетели, и я вновь окунулась в «море горя», как говорят наши девушки, и вернулась на панель улицы Понтье. Снова холод, снова приводы и так без конца. Проститутке всегда холодно, даже много лет спустя я постоянно мерзну, и я узнаю тех, кто занимался нашим делом, по их вечному стремлению к теплу. Ноги в снегу, одетая и голая одновременно, я улыбаюсь мужчинам, как будто вокруг цветет лето.

Постановление от 27 января 1907 года префекта полиции Лепина, статья 4: За исключением воскресенья, понедельника, вторника масленицы и первого четверга поста, запрещается появляться в общественных местах в масках или переодетыми без особого на то разрешения.

Таким образом, я нарушаю закон ежедневно. Каждая проверка документов оборачивается для меня приводом в полицию. Я теперь официально зарегистрирована. Проститутка и официальный травести, которому всегда вменяется в вину «поведение, способствующее разврату» и «приставание к прохожим». Я уже сбилась со счета – столько было приводов. Меня арестовывают, когда я выхожу из магазина с сумками продуктов, арестовывают просто так, когда я иду в кино, арестовывают только потому, что я в картотеке и официально зарегистрирована. «Слишком накрашена и смотрит на мужчин с целью склонить их к разврату». Причина приводов полностью зависит от настроения полицейского или от распоряжения, полученного в данный момент. Они либо разрешают тебе заниматься своим делом, либо не разрешают.

Полицейский суд на острове Сите. Вызов на 13.30. Я купила справочник по гражданским правам и свободам. На мне костюмчик под Шанель, хороший тон, хороший вкус, я готовлюсь защищать свое дело, в папке под мышкой копия диплома. Я буду говорить вежливо, как юрист, о том, что мужчина, одетый в женское платье не только в дни праздников, не может быть осужден, что этот древний закон противоречит принципам французского публичного права. Это все равно что запрещать быть евреем не только в дни праздников Йом Кипур или Рош Хашана, а негром – в лунные ночи.

Господа судьи! Этот закон 1907 года по организации карнавалов не имеет ничего общего с проблемой транссексуалов. Вы могли бы также достать текст приговора, по которому сожгли Жанну д'Арк в моем родном Руане. Жанна д'Арк оказалась бы рецидивисткой, поскольку надела мужской костюм после того, как поклялась этого не делать. Костер, пламя, очищение и смерть колдуньи-еретички.

Господа судья! Французы из Виши выдали нацистам всех транссексуалов с Монмартра, на них не было даже розовой звезды гомосексуалистов, они, отмеченные черным треугольником, исчезли. Они стали первыми жертвами лагерей и первыми подвергались там всевозможным экспериментам.

Но передо мной, конечно, нет никаких судей. Это просто затхлый полицейский суд, где сидят за столом, заваленным бумагами, судья, судебный исполнитель и секретарь. Они занимаются делами об украденных автомобилях, или о нарушении правил парковки, или о превышении скорости.

Автомобильная проблема больше всего занимает Францию в 1973 году.

– Вы по поводу своего мужа, мадам?

У судебного исполнителя округляются глаза, когда он знакомится с моей повесткой. Председатель одним глазом пробегает мое дело, а другим рассматривает меня. Я не признаю себя виновной, но ему на это наплевать. Я успеваю лишь начать свою речь об общественных свободах. Судья меня обрывает:

– Еще один переодетый. Сто пятьдесят франков штрафа в ваших интересах не опротестовывать, поскольку это уже повторное задержание. Чтобы больше я вас не видел.

Если же он увидит меня снова, мне придется провести неделю в тюрьме. Люди, присутствовавшие в зале, ничего не поняли. И все подготовленные мною документы оказались бесполезными. Какая же я дура, со своими надеждами на суд и на справедливость!

Я становлюсь параноиком. Я прихожу в бешенство, что мне не дают возможности защищать свое право быть женщиной. Ведь у меня все-таки юридическое образование. Сто пятьдесят франков штрафа, конечно, смехотворны, но для меня это равнозначно пощечине, еще одному унижению. Невыносимо. Я женщина, и хочу одеваться как женщина. «Официальный травести», что за определение! Ложь, ложь! Как же выйти из этого положения и не тронуться умом?

Я женщина в толпе мужчин, и я одна это знаю.

Кристину подобрала полиция нравов в девять часов утра. Ее обвинили в сутенерстве. Проституткам запрещено жить вдвоем в одной квартире. Объяснение, что в этом случае они могут меньше платить за квартиру, не принимается во внимание. Шлюха – не студентка. К тому же у нее новая машина. Ах, ей ее одолжили? Вранье. Машины у шлюх не ломаются, и вообще они не одалживают друг другу свои машины. А эта старая горничная? Так называемая горничная? Она что, не берет комиссионные с каждого визита? Вранье. Бывшая проститутка может стать только сутенершей. А вон та высокая рыженькая? Ах, она соседка? Мод? Вранье. Он травести.

Этого самого травести вызывают в участок, и вновь заходит разговор о его члене.

– Он у тебя что, отрезан? Сколько визитов в день? Распишись здесь, можешь идти.

Кристина же не может уйти. Новый закон о сутенерстве теперь касается и женщин. К тому же запрещается жить по двое в квартире, одалживать друг другу пальто и собираться вместе, чтобы выпить рюмку вина. За сутенерство – в тюрьму. А в это же самое время настоящие сутенеры развлекаются в барах.

Кристина бросилась на судью. Слишком много обвинений. Она точно взбесилась, ее хватают и отправляют в тюрьму Флери-Мерожи. Отделение Д6, предназначенное для проституток.

Я в ярости. Что за идиотский закон? Мне хочется надеть мантию адвоката и восстать против этого ханжества. Кто займется в полиции нравов сутенером Кристины или Наташи? Они шантажируют девушек, чтобы склонить их к сотрудничеству с ними. Им не нужны названия гостиниц, где происходят свидания, они их знают наизусть и устраивают облавы, когда захотят. Теперь им понадобились «индивидуалы», те, которые работают у себя дома, вне системы. Протоколы, поборы с гостиниц, с сутенеров, налоги. Проблема сутенерства становится целом государственной важности. Конфискация имущества, и девушка возвращается на улицу Сен-Дени.

Они отняли у меня единственную подругу. Они отпустят ее временно под залог в пять тысяч франков. Она выйдет, конечно, из этой тюрьмы, забытой и заброшенной в самом конце тополиной аллеи. Это дом самоубийц, в нем царит холод, и женщины там сходят с ума от ужаса. Приговор: два месяца тюрьмы с отсрочкой при уплате пяти тысяч франков… Следующая!

Попасть в тюремную картотеку плохо для всех проституток, а обвинение в сутенерстве грозит именно заключением, никакой надежды на амнистию. Это вроде клейма, лилии на теле. Если мне когда-нибудь удастся покончить со своей собачьей жизнью, я буду бороться против этого. Проституцию не запрещают, сутенерам позволяют сновать повсюду, а девчонок – в тюрьму? В какую же игру вы играете, господа? Из всех европейских стран Франция – самая ханжеская.

Им остается считать Жана Паскаля Анри Марена своим собственным сутенером. И они правы. Мод занимается проституцией, чтобы освободить Жана от его мужского пола. Она занимается этим, чтобы дать ему возможность побыстрее сделать желанную операцию.

Мой доктор «по гормонам» очень обеспокоен. Четыре года лечения сильно меня изменили, я стала женственной, но профессия меня разрушает. Если я не перейду в самое ближайшее время к нормальным половым отношениям, то дело кончится плохо. Я больше так не могу. Мне рассказывали о Марокко, где какой-то хирург прославился своими поточными операциями по изменению пола. Настоящая мясная лавка, говорили мне. Соединенные Штаты? Передовая техника, но слишком далеко и слишком дорого для меня. Остается Бельгия.

Я подсчитываю свои деньги, сэкономленные ценой своей боли, наконец решаюсь.

Голос доктора Мишеля Т. звучит спокойно, серьезно, обнадеживающе. У него типичный бельгийский акцент, он обещает принять меня в июне, и если все окажется в порядке, то можно в октябре оперировать.

Надежда окрыляет меня. После исчезновения Жана необходимо будет заняться исчезновением и его личности. Мне всегда хотелось быть Мод. В один прекрасный день я смогу подписаться этим именем.

– Симон, послушай, в октябре я стану женщиной. Во Франции теперь новый президент, возможно, он поможет мне изменить запись в актах гражданского состояния. Симон? Милый ты мой Симон, ты меня слышишь?

Симон в палате один. Это его последняя схватка за жизнь. Я пришла навестить его и рассказать о себе. Симон погибает от тысячи болезней, вызванных раком. Мой защитник, мой друг, мой отец, он уже меня не видит. Взгляд его блуждает где-то далеко, жизнь покидает его. Он покорно переносит многочисленные дополнительные операции, которые, по словам врачей, облегчают его страдания. Я пришла в белом платье, чтобы слегка порадовать его. Мне удалось пронести бутылку бордо – он его обожает. Я глажу седые волосы, рассыпавшиеся по подушке. Я его теряю. Хриплым голосом, в котором уже почти не слышно корсиканского акцента, он еще раз советует мне: «Будь осторожна, моя маленькая, тебя видели, когда ты танцевала с сутенером, будь осторожна, потому что очень легко потерять независимость. Ты и твоя подружка, вы безмозглые птички, она хочет освободиться от своего сутенера, а ты вообще не хочешь его иметь. Вы мне доставляете много хлопот…»

– Симон, в этом году я стану женщиной, настоящей…

– Я знаю, у тебя будет квартира, телефон, и ты сможешь работать, ни в ком не нуждаясь… Но это в будущем, а пока что побереги себя! Когда меня не станет, не попадись в лапы к мужикам! Я тебя слишком хорошо изучил. Ты не захочешь платить, а когда не платят, сама знаешь, что бывает…

Симон, мой старый Симон, не может больше говорить – действие морфия кончается. Я чувствую, как он собирает свои последние силы, чтобы обратиться ко мне с мольбой:

– Собак усыпляют, почему же нельзя меня? Малышка, сходи за моей пушкой… Пушку… я больше не могу…

Это агония старого мошенника. Около него три его любимицы: Инесса, интеллектуалка, она пишет стихи и мечтает переделать мир; Кристина, шалунья с бульвара Пастера, и Мод, неудавшаяся женщина. Три проститутки, такие разные, стоят в полном молчании, объединенные смертью их старого друга.

– На моей могиле выпейте анисовки.

– Симон, ты справишься, ты вечен.

– Ты же видишь, я ускользаю…

Страшная ясность ума. Наконец наступает спасительная кома, и старый Симон умолкает в десять часов вечера. Нас просят покинуть палату.

Пять часов утра. Я еще в участке.

Кристина ждет меня. Все кончено, она сидела у телефона за нас троих и ждала звонка из больницы. Старика Симона больше нет. Он ускользнул, как он сам выразился. Инесса закрывает ему глаза, Кристина целует в лоб, я складываю его исхудавшие руки на груди. В первый раз много лет спустя я думаю о Боге. Из далекого детства ко мне возвращается желание перекреститься.

Старик Симон умер в нищете, окруженный тремя проститутками. Однако уважение к нему, связанное с его прошлым, привело к его гробу мафиози с Корсики, из Ниццы, Марселя, Тулона и других городов. Они приехали отдать дань этой бурной и необычной жизни, почтить память человека, с которым у каждого из них было связано так много, человека, умевшего хранить чужие тайны, способного оказывать неоценимые услуги и ставшего в конечном счете крестным отцом этого преступного мира.

Мы старались держаться незаметно. Они же, наоборот, все делали с шиком: цветы, пышные речи над скромным гробом, торжественные костюмы, перстни с печаткой.

«Симон был великий человек… Настоящий синьор… Кремень…»

Все эти корсиканские, тулонские и марсельские мафиози двигались важно, похлопывая себя по карманам с толстыми бумажниками:

– Десять «штук» для Симона… Думэ!

– Я тут.

– Двадцать «штук»…

– Я здесь… Мы здесь…

Действительно, они все были там. Закончив речи, они разошлись. Ни священника, ни панихиды…

В открытую могилу падает свежая роза, а самые близкие друзья орошают сухую землю струями анисовой водки.

Мрачный карнавал закончен. Я осталась сиротой.