Текст книги "Сальто ангела"

Автор книги: Марен Мод

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА XIII

Чувствуется, что эту даму тронули мои проблемы. Ей семьдесят лет, она вдова высокопоставленного офицера, она сохранила гордую осанку и очень любезна.

Я в самом сердце отдела, который выступает против «торговли живым товаром». Вот, например, месье. Ему семьдесят пять лет, и он президент не знаю чего; посвятил свою жизнь борьбе с сутенерством с тех пор, как во время войны сидел в марокканской тюрьме вместе с одним сутенером.

– Детка моя, вы вновь почувствуете вкус свободы. Знайте, что вы не одиноки.

И меня начинают наставлять на праведный путь, мне предлагают взять какое-нибудь нейтральное имя, например, Доминик или Мари. Для руанского суда Мари было бы даже лучше. Это первый этап перед главным процессом, который должен установить, к какому полу я принадлежу.

Он ничего, этот старичок. Он обратился к самому прокурору, да еще предложил мне помощь целой армии священников. Руан – это цитадель, где обязательно нужен священник, если хочешь, чтобы тебя услышали.

Я не желаю, чтобы меня звали Мари. Я Мод и буду выступать под этим именем.

– Не надо нервничать.

– Я не нервничаю, но я не пойду ни на какие уступки.

– Вы же знаете, что имя Мари – святое имя и его можно давать и мальчику, и девочке. Это так облегчило бы вашу задачу, дитя мое…

– Мод.

– Вам понадобится также эксперт, признанный судом.

– Я не доверяю экспертам. Мне нужны врачи, разбирающиеся в этом вопросе.

– Но эксперта приводят к присяге!

– Принять присягу – одно, а разбираться в таком редком деле, как мое, – другое. Ваш эксперт никогда, наверное, не видел транссексуала!

– Успокойтесь. Поймите, что в таких делах суд сталкивается иногда и с психопатами, которые отнимают у него время. Вам нужен адвокат, но в нашей организации его нет. Я вам советую выбрать все же какого-нибудь адвоката из Руана, так будет лучше для суда. К тому же вы имеете право на финансовую помощь.

Финансовая помощь, начинающий адвокат, почему не стажер? Ведь речь идет не о мелкой распре между соседями, мое дело очень важное. Я защищаю свою жизнь, свою шкуру. И буду это делать там, где родилась, – в Руане.

Если я не подниму шум, не найду никого, кто бы выступил со мной публично, можно уже сейчас считать дело проигранным.

– Я выбрала Жизель Алими.

– Вы хотите размахивать своим процессом, как революционным флагом? Это самый надежный способ все провалить.

– Я не имею права проигрывать. Сзади меня подгоняет преступный мир. Если я проиграю, мне не останется ничего, кроме проституции. Вы можете мне предложить что-нибудь другое?

– Не надо нервничать. Но я считаю, что политизация процесса…

Я благодарю. Ухожу. Политизация, неполитизация… Мне наплевать. Мое терпение лопнуло. Я приехала в Париж в ноябре. Хожу, пугаясь собственной тени, считаю оставшиеся гроши. Мама обещала мне помочь. Больной отец будет просить судью по делам опекунства, ведающего его пенсией, направлять мне какую-то ее часть. Бедный отец! Болезнь держит его в плену уже столько лет! Он так напичкан лекарствами, что не знает, что значит просто выпить стакан воды, а не запить очередные розовенькие или голубенькие таблетки. Он уже очень давно не видел своих детей: ни того, которого держат, как и его, в специальном заведении, ни того, кто, убегая от наркотиков, скитается где-то по Европе. И теперь я – неудавшийся сын, бывшая проститутка, транссексуал, борющийся за свои права!

Я иду доставать всевозможные медицинские справки. Обкладываюсь юридической литературой по этому вопросу. По моему вопросу. Я рассказываю о себе то одному, то другому.

Профессор Б. из больницы Фернан-Видаль готов мне помочь, но он знает, во что это может вылиться. После скандала со знаменитой транссексуалкой по прозвищу Божия Коровка Совет Корпорации врачей обратился в Министерство юстиции со следующим предложением: суд может принять решение об изменении гражданского пола в единственном и четко определяемом случае – если трехсторонняя экспертиза докажет, что в самом начале была допущена ошибка.

Значит, сразу же исключаются такие люди, как я. Слабо выраженный, мой пол был все же мужским. Я его переделала, и за это меня могут привлечь к ответственности…

Профессор Б. входит в группу врачей, решивших бороться за отмену решения, принятого Академией медицинских наук, а не юристами. Но, по его мнению, на это понадобятся годы, поскольку большинство врачей с ним не согласны.

– Получается, выхода нет? Как же мне жить, если это будет длиться годами?

– Может быть, вы и станете той, кто изменит положение вещей. Я буду помогать и вам, и вашему адвокату.

Надежда, предательская надежда, не оставляй меня, пожалуйста. Рассказывай о своей жизни, Мод. Тебе удалось убедить и привлечь на свою сторону хорошего адвоката, энергичного, с боевым характером, но ты можешь сделать больше. Собери все документы, все, что есть по этому поводу в юриспруденции, пройди все возможные обследования и тесты.

Первое очень важное обследование: надо провести два дня в больнице, чтобы определить мой кариотип.

Что такое кариотип? И я, и вы, и все мы – не что иное, как ходячие кариотипы с определенной формулой. У всех нас, мужчин и женщин, двадцать три пары хромосом. И только в двадцать третьей есть разница – XY – у мужчин, XX – у женщин. Вроде бы все просто. Но как только начинаешь разбираться с особыми случаями…

Кто я? Псевдогермафродит? Настоящий интерсексуал или только психологический? Каков мой основной пол? С точки зрения хромосомного набора? Половых желез? Секреции? Какие у меня гаметы? Гоносомы? Гормоны? Соматический тип? Психический? Даже социальный…

Я – единое целое, и все это определяет мой пол. Но генетики, эндокринологи, психологи, гистологи, да еще и юристы не могут прийти к согласию. Только я одна всегда понимала, кто я.

Кариотип XY. Мужской. Ничего, говорит профессор. Одного кариотипа недостаточно. За вас все ваше развитие: атрофия полового члена, женский тип поведения с самого детства, грудь, отсутствие растительности на лице, наличие влагалища в зародышевом виде, маленький мочевой пузырь, как у женщин… Так что смелее!

Смелость потребуется, и надолго. Дело запущено в ход в июне семьдесят седьмого. Обо мне все известно: железы, нервная система, семья, проституция, аресты, страхи…

Наберись терпения. Жду медицинских заключений. Они очень важны. А пока читаю юридическую литературу. Чтение скорее деморализующее. Всем моим предшественникам было отказано в изменении записи в актах гражданского состояния. Самым удачливым позволили взять имя, подходящее и для женщины, и для мужчины. Они так и остались в двойственном состоянии. Им же присуждали платить судебные издержки. Правосудие боится затрагивать эту проблему, закрывает рот, не приняв ни ту, ни другую сторону. Пусть сами разбираются, а судьи умывают руки.

Чтение старинных текстов приводит меня в уныние:

«У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне». Второзаконие 23.1.

«Если кто ляжет с мужчиною как с женщиною, то оба они сделали мерзость; да будут преданы смерти, кровь их на них». Левит 20.13.

«Мужчина, носящий женское платье, вызывает отвращение…» Опять Моисей. И никакого выхода, ни малейшей надежды.

Это еще одна «дама в зеленой шляпке», хотя самой шляпки и нет. Я уже встречала десяток таких, во всех этих ассоциациях и обществах, группах по защите и пр., по которым меня достаточно потаскали. Существует даже «общество помощи гормональным больным»… Я прошла через все это, вышла из этого. Комментарии излишни.

Итак, еще одна дама без зеленой шляпки, с аристократической фамилией, посвящающая свою жизнь делу социальной реадаптации проституток. Помещения унылые, у ассоциации нет даже трехсот франков на аборт для молоденькой проститутки, забеременевшей от какого-то клиента. Ей не на что купить еды, а ей толкуют о радостях материнства.

Дама беседует со мной.

– Мод, когда на улице Сен-Дени я вижу полуголых девушек, мне хочется взять рупор и крикнуть: «Возвращайтесь домой, не занимайтесь этой грязью…»

Раньше мне приходилось слышать, как обрабатывают в мире сводников и проституток, а теперь узнаю, как промывают мозги в мире добропорядочных дам.

– Надо изменить свой образ мыслей… Образ мыслей? Где-то я это уже слышала.

– Надо покончить с проституцией. Деньги – не единственная цель в жизни, а эти деньги грязные.

– Грязные или нет, они существуют и ходят между сутенерами, жиголо, полицейскими. Нужно покупать платья, косметику, ходить в бары, рестораны, надо платить штрафы. У девушек ничего не остается.

– Мы должны бороться за общество без проституции.

Она мечтает, бедняжка. Такая наивная… как трогательно.

– «Образ мыслей», как вы выражаетесь, нельзя изменить за минуту. Мой образ мысли такой же, как у этих девушек. Мы прошли один и тот же путь: сначала разочарование в любви, потом просто затягивает… Это своего рода мазохизм. Живешь в постоянном страхе, но зато невероятно активно. Никакая «нормальная» жизнь в этом смысле с ней не сравнится. Проституция – как наркотик. Я через это прошла. Нужно противоядие. В этом и есть главная трудность, с которой вы будете сталкиваться.

– Нет, Мод. Проституция – это воровство!

Мне надо успокоиться. Она больше меня не умиляет, эта дама без зеленой шляпки и с аристократической фамилией. Проститутка не крадет денег, она их зарабатывает своим телом. Мужчины платят за то, что хотят иметь. Все просто.

Я напрасно стараюсь ей что-то объяснить. Моя личная история ее тронула. Но в остальном, как у настоящей бывшей скаутской вожатой, прилежно посещающей церковь по воскресеньям, принципы ее незыблемы, наивны и смешны.

«Вам надо прийти к Богу». Мод пойдет на службу в церковь в воскресенье. Реадаптация требует.

«Мод! Вы будете заниматься физкультурой в женском клубе». И Мод вдыхает и выдыхает два раза в неделю, а дамы подозрительно на нее косятся. Реадаптация требует.

«Мод! Этот цвет волос… Мы же не на площади Пигаль». И Мод заменяет яркий рыжий цвет на грустный каштановый. Реадаптация требует.

«Мод! Эти блузки… Вы привлекаете внимание. Мод! Что у вас за лифчики!» Шелковые блузки, шикарные лифчики с этикетками лучших французских магазинов – прощайте… Спрячьте свои кружева, вы оскорбляете нравы в раздевалках гимнастических залов.

Или она шепчет с ужасом в голосе:

– Мод, как вы не понимаете, это уже слишком… Нет, я действительно не понимаю. Совершенно искренне.

– Вы должны носить хлопчатобумажные трусики, как все.

Почему для реадаптации нужны хлопчатобумажные трусы? Великая тайна.

Впрочем, мы едем в Лурд. Социальной реадаптации без Лурда быть не может. Мое тело обретет здоровье благодаря хлопчатобумажным трусам, а моя душа – благодаря исповеди.

В Лурде мы проводим субботу и воскресенье.

Идет дождь. Там, наверное, всегда идет дождь.

Меня приглашают «примириться». Так они теперь называют исповедь.

– Сколько раз, дочь моя?

– Тысячи… семь или восемь тысяч, я уже не знаю… Это были богатые, бедные, черные, желтые и даже священники…

– О!

Я говорю все, что придет в голову, потому что не могу больше видеть, как они стараются затолкать добро и зло в сообщающиеся сосуды. Я ошеломила бедняжку священника. Он обалдело бормочет:

– Господь вас любит… очень любит… Последние станут первыми…

Мне даже не пришлось, как прочим смертным, читать «Отче наш». Моя дама, на сей раз в зеленой шляпке, просто счастлива. Она примирила меня с Господом…

Но не с людьми.

Мое медицинское досье становится все толще и толще. По мнению трех различных врачей, я – интерсексуал. Это очевидно, и феминизация была единственным выходом.

Мне хочется их расцеловать. Я так долго боролась и буду еще бороться! Я чувствую, что удача придет ко мне. Во время своих поисков я наткнулась на книжку из серии «Что я знаю». Книжечка называлась «Интерсексуальность», и написал ее один известный профессор. Я прочла ее залпом. Открытие! Просто чудо! Наконец во Франции кто-то занялся этим вопросом. А я и не знала, могла бы пройти мимо. Но автор – известный человек, важная особа, захочет ли он встретиться со мной? Согласится ли высказать свое мнение? Оно могло бы перевесить чашу весов в мою пользу. Он единственный способен это сделать. С его диагнозом, конечно, будут считаться. И вот я узнаю о нем, когда до суда осталось всего несколько месяцев.

У меня такое чувство, что я нашла своего оракула. Можно ли звонить оракулу?

Оказывается, можно.

– Не путайте транссексуальность, в которой нет никакой двойственности пола, и интерсексуальность, когда при нарушении функции определяющих пол генов, только врач имеет право решать, какой пол выбрать.

– Да, месье профессор…

– У вас, мне кажется, депрессия?

– Да, вы понимаете… этот суд…

– Я знаю. Судьи, действительно, ничего в этом не понимают, но решают они. Однако они обязаны принять во внимание медицинские свидетельства, и не исключено назначение эксперта.

– Да.

– Вы хотите меня видеть?

– Конечно, большое спасибо.

Никогда еще телефонная кабина не слышала такого облегченного вздоха. Весь кислород в мире наполнил мои легкие. Сердце прыгает в груди, ноги дрожат. Я спасена, спасена… Он – единственный, к кому могут прислушаться в этом семьдесят седьмом году, согласился рассмотреть мой случай, выслушать меня и, может быть, дать свое заключение… Я буду ноги ему целовать… Он известен, признан, влиятелен, его послушают…

Успокойся, Мод. Ты еще не выиграла. Руан очень жестокий город. Ты в нем родилась, в нем будет слушаться твое дело. Захотят ли руанцы уступить?

Он назначил мне встречу через неделю. Я уже почти без денег. Поездки в провинцию съели все отцовское пособие. Я живу на средства матери. Иногда ей это нравится, но не всегда.

В своем бойцовском порыве я даже написала мадам Вейль, министру здравоохранения. Двенадцать страниц, которые мне очень трудно дались. Я уже устала писать, рассказывать, повторять… Ожидание изнуряет меня.

Дама в зеленой шляпке поддержала мое прошение. Мне назначен прием. Давно пора: Агентство по трудоустройству мною не занимается, прав на социальную помощь у меня нет… Суд приближается… Если я проиграю… В министерстве мое письмо попало на стол к женщине, специально занимавшейся вопросами проституции. Ею можно только восхищаться: не моралистка, не ретроградка. Она обещает мне содействие, и я чувствую, что это не просто слова.

По остальным вопросам я должна встретиться еще с одним врачом из управления при Министерстве здравоохранения.

Еще один. Но на сей раз не такой, как другие. Это женщина, и можно было бы надеяться… Но чего ожидать от старой девы, прослужившей тридцать лет в министерстве. Она гордится этим и разглядывает меня словно какой-то неприличный предмет.

– Что меня удивляет в этой истории, так это анормальные рождения в вашей семье…

И начинает мне рассказывать о проблемах транссексуализма в Англии в пятидесятые годы и о французских теориях шестидесятых.

Я начинаю терять терпение.

– Доктор, вы видели когда-нибудь транссексуала?

– Нет.

Все понятно: в управлении Министерства здравоохранения никогда не видели транссексуалов. Тогда что я здесь делаю?

– Послушайте, доктор. Этот суд – мой последний шанс. Если я проиграю дело, то покончу с собой.

– Это шантаж! Никогда не сводят счеты с жизнью, раз так говорят!

– Бывает, что и сводят, если вас судят. Не разобравшись, вас судят и выносят приговор. Посмотрите на меня хорошенько, доктор. Меня зовут Мод. Я интерсексуал, я женщина. Мод – женщина. Теперь вы ее знаете. Помните о ней. Она умрет, если ей откажут в праве жить.

Я сказала, что покончу с собой. И я действительно… Я борюсь уже почти тридцать два года. С того дня, когда мне казалось совершенно естественным пойти в женскую школу. С тех пор я и борюсь со всеми вами. Надоело. Это мое последнее сражение.

Что вы еще хотите от меня, добропорядочные люди? Что же вам надо еще, кроме воскресной мессы и хлопчатобумажных трусов? Скажите же!

Я у вас прошу только имя. У вас было право на ошибку, но теперь все. Я больше в эти игры не играю. Называйте меня, пожалуйста, Мод! Запишите: «В такой-то день и в таком-то месте родился ребенок женского пола – Мод Марен». Я требую только то, что принадлежит мне по праву.

Медная дощечка, дом в XVI, престижном, округе. Профессор Д. меня ждет.

Месяцами я хожу из кабинета в кабинет: от адвоката в бюро социальной помощи, от врача в общество поддержки реадаптации проституток. Месяцами на меня устремлены взгляды: сочувствующие или недоверчивые, понимающие или равнодушные.

И вот в первый раз на меня смотрят по-настоящему профессионально. Этот старый месье знает, на кого он смотрит. Знает, кто эта немного неуклюжая дылда с грустными глазами, в смущении сидящая перед ним. Он все о ней знает, я это чувствую.

– Какого размера был ваш член?

Я показываю мизинец. Он слегка удивлен.

– Я осмотрю вас.

Мне немного страшно. В Англии один гинеколог сказал мне как-то, что результаты операции неплохие, но что он сделал бы лучше. Например, влагалище можно было сделать, не прибегая к пересадке кожи, а использовав отрезок кишки, тогда оно получилось бы более эластичным. Он даже предложил мне снова прооперироваться. Но у меня не было ни денег, ни желания вновь оказаться на операционном столе.

Но профессору Д. все очень нравится, он просто в восхищении.

– Это превосходно. Вы испытываете наслаждение?

– У меня вот здесь есть очень чувствительное место. Это у меня как клитор.

– Прекрасно, прекрасно. Полный успех. А груди?

– Они тоже чувствительны.

– Вы хорошо развиты как женщина. И вы знаете, когда женщина испытывает наслаждение, это явление чисто психологическое. Давайте посмотрим ваше досье.

Он берет увесистую папку: заключения гинеколога, эндокринолога, психиатра… Внимательно читает то, что написал его коллега профессор К., потом изучает результаты обследования в больнице. Опять я рассказываю о себе, опять говорю в конце:

– Я всегда была женщиной. Если руанский суд не признает этого, я пропала.

– Руан? Вы родились в Руане? Суд там не самый мягкий…

– Я знаю. Но для того чтобы исправить запись в метрике, нельзя провести процесс в другом месте. Только там, где родился.

– Вы мне симпатичны. Я вам помогу. Тем более что, по моему мнению, вы представляете собой случай псевдогермафродизма. Ясно, что между двенадцатью и двадцатью годами не произошло развития по мужскому типу. Это вопрос не транссексуальности, мы должны говорить об интерсексуальности.

Я слушаю его как Господа Бога. Я смотрю, как он пишет мою Библию.

Слабое развитие гениталий….. развитие молочных желез типично женское….. отсутствие вторичных половых признаков мужского типа…

… перенесенное хирургическое вмешательство можно считать совершенно законным…

Я вспоминаю тот отрывок из его книги, который поддерживает мою надежду:

«Когда неразвитость полового члена очевидна, как и его неспособность к совокуплению… можно без колебаний превратить этого человека в женщину. Ни один аргумент ни морального, ни юридического порядка не является обоснованным и не противоречит этой терапевтической акции, из которой закономерно следует обязательное исправление в актах гражданского состояния, в данном случае перемена мужского пола на женский».

Он ставит дату под шестью страницами, исписанными очень элегантным почерком: 17 октября 1977 года. Потом добавляет: «Передано в собственные руки с правом использовать в своих интересах». Подписывает. Я бы с удовольствием его расцеловала…

– Я уже стар, но суд не может не принять во внимание мои аргументы. Мы выиграем процесс. Если они назначат эксперта, сообщите мне. И послушайтесь меня, не устраивайте шумиху в прессе. Эти дела очень деликатные, ваш случай особенный, а во Франции так мало специалистов…

Мой отец тоже поддерживает меня в моем деле. После многих лет молчания и депрессии его обращение к суду поразило и взволновало меня. «В то время не было принято заниматься вопросами пола, и мы слишком долго подавляли проявление женских черт в этом ребенке в угоду общественной морали и предрассудкам… Это было нашей ошибкой и причиной его несчастий».

Надо ждать, ждать… Мои нервы напряжены, ожидание и жизнь в провинции, как в тюрьме, даются мне нелегко. Да к тому же моя мать иногда восклицает: «У меня ведь не гостиница и не ресторан! Когда же ты начнешь зарабатывать себе на жизнь?»

Все считают, что я держусь молодцом, но я-то знаю: я привязана к жизни ниточкой, за которую скоро потянут судьи в Руане. Когда?

Понедельник 24 апреля 1978 года. Даже в день операции я так не волновалась. Тогда это касалось только меня лично.

Сегодня – меня и их. Вас, всех остальных. Я знаю также, что я – надежда той горсточки людей, которые похожи на меня. Если я выстою, впервые после вековых отказов и скандала с Божией Коровкой, они тоже обретут надежду.

Но в это утро я эгоистка и думаю только о себе.

С трудом глотаю кофе. Я, конечно, тщательно продумала свою одежду и два дня назад уже все приготовила: платье из ткани «куриная лапка» и черный пиджак. Все очень строго и элегантно.

Я не ходила накануне в церковь и не надела хлопчатобумажные трусы. Я – это я, а не карикатура на меня. Мод Марен садится в поезд. В ее сумке заключение адвоката. Над Руаном солнце, мимо проплывает квартал моего детства. Выхожу, иду по улице Жанны д'Арк до Дворца правосудия, великолепного и внушительного.

Первая палата по гражданским делам в глубине коридора. Меня просят подождать. Со мной мой руанский адвокат Франсуа Агера. Мы ждем Жизель Алими. Ее все еще нет.

Дела разбираются одно за другим. Ответственность за причинение ущерба, неуплата долгов… Рядом со мной ссорятся два пожилых адвоката. «С годами у вас портится характер», – говорит один старик другому. В такой атмосфере трудно оставаться спокойной. Я чувствую, что руки и ноги у меня холодны как лед.

Я узнаю прокурора, который будет участвовать в процессе. Он что-то читает. Плотный, рыжеватый, похожий на нормандского крестьянина.

Секретарь суда погружена в свои бумаги. Время от времени она поднимает свою темноволосую головку и озабоченно смотрит по сторонам.

Я нетерпеливо слушаю мелкие дела и наблюдаю за председателем. Ему лет пятьдесят, худой, седеющие волосы, строгий голос… Конечно, именно он будет принимать решение, вряд ли с двумя заседателями, похожими на гротескные персонажи картин Домье, тут особенно считаются.

Моего адвоката, парижской знаменитости, все еще нет. Отправились даже встречать ее на вокзал. Я начинаю подумывать, что зря пригласила эту «звезду» правосудия, она может только вызвать раздражение в этом консервативном суде. Мне сказали, что там, «наверху», в министерстве, после моего письма госпоже Вейль на дело обратили внимание. Мне сказали, что им заинтересовались службы управления социальной защиты. Мне сказали, что очень прислушиваются к мнению аббата Марка Орезона, что трудно опровергнуть доводы профессора Д. Мне столько всего сказали и так успокаивали, что мне и бояться не надо было бы. Почему же я дрожу? Почему мне страшно?

Наконец все в сборе. Жизель Алими мне улыбается:

– Это как экзамен.

– Хуже. Они будут решать мою судьбу. Секретарь поднимает голову:

– Дело Марен против прокурора Республики… В зале никого. Меня судят при закрытых дверях. Я сижу в последнем ряду, точно плохая ученица. Председатель просматривает дело. Все ли в порядке, можно ли начинать заседание? Все в порядке. Слово предоставляется адвокату. Она встает.

Зловещая тишина воцаряется в зале. Будто слушается уголовное дело. Студенткой я ходила на такие процессы, и, когда подсудимому угрожала смертная казнь, в зале была такая же тишина.

В этой тишине ощущается и неловкость. Судьям не по себе. Поэтому они и поставили мое дело последним. У меня все сжалось внутри, в горле комок. И опять я слушаю рассказ о своем жалком существовании, и слова гулко разносятся под высокими потолками… Зачитывают показания отсутствующих свидетелей. Отец: «Физиологическое развитие не соответствовало развитию мальчика…» Мать: «Мой ребенок всегда вел себя как девочка…» Армия, почтовое ведомство, проституция, унижения – все проходит чередой в этом зале, облеченное в слова, в обрывки хлестких фраз.

Я не могу сдержать слез. Я рыдаю, уткнувшись в платок. А ведь мне надо будет говорить. Они наверняка начнут задавать мне вопросы после резкой и страстной речи моего защитника. Адвокат заканчивает речь цитатами из медицинских заключений, говорит об операции, утверждает, что мое дело не подпадает под статью 316 Уголовного кодекса о кастрации, разбивает аргументацию о «невозможности изменения гражданского статуса», обвиняет общество в нетерпимости. Я все еще рыдаю, когда она садится, бросив напоследок:

– Дело, с которым эта женщина обратилась в суд, касается прав человека, права на жизнь.

Опять тишина. Теперь очередь за прокурором. При первых же его словах страх немного отпускает меня.

– Сначала я был настроен отрицательно по отношению к исковому заявлению… Потом я увидел дело, прочел книгу профессора Д.

Он уступает. На этот раз очевидно, что он не настроен против меня… Он говорит очень четко, недвусмысленно, это не обвинительная речь, а изложение выводов, к которым он пришел.

– Традиционно принято феминизировать мужские имена, называть не Жаном, а Жанной, например. Но Мод – имя, под которым заинтересованная сторона известна…

Известна, да… Я долго была лишь «известна» под этим именем. Но теперь я хочу иметь его официально, и я благодарна прокурору.

– К тому же я обращаю внимание суда на телеграмму № X Министерства юстиции, содержащуюся в деле…

Значит, это правда. Судебные власти дали «рекомендации». В таком деле, как мое, они имеют на это право. Даже обязаны. Прокурор закончил. Я сижу в последнем ряду и потихоньку прихожу в себя. Меня, конечно, сейчас о чем-нибудь спросят. Я не знаю, о чем, но я должна отвечать, а не плакать. Ведь речь идет о моей жизни, о моем прошлом, настоящем и будущем.

Я глубоко дышу, ожидая, что меня вызовут.

Издалека до меня доносится голос председателя:

– Судебное постановление будет объявлено 22 мая сего года. Заседание окончено.

Они даже не посмотрели на меня. Никто ко мне не обратился. Я, как идиотка, взмокла от волнения, рассчитывала на что-то большее, чем просто рассмотрение дела. Мне казалось, я должна хоть что-то сказать. Пусть они хотя бы услышат мой голос. Я ждала, что они зададут мне хоть какой-нибудь вопрос. Сама не знаю какой. В моем воображении все это должно было выглядеть более торжественно: я поднимаю руку, чтобы поклясться, что я женщина, как клянутся говорить правду, только правду, ничего кроме правды… Но ведь я хотела быть адвокатом и знаю право и должна была понимать, что от меня уже ничего не зависит. Я даже не проходила свидетелем по своему собственному делу, значит…

Значит, все закончилось. Постановление будет объявлено 22 мая.

До свидания, мэтр… Огромное спасибо. Руанский адвокат известит меня. Конечно, он мне позвонит… Я остаюсь в провинции, возвращаюсь к матери. Мне надо прожить четыре недели в неизвестности, в молчании и ночных страхах, в четырех стенах с телефоном.

28 июня 1978 года мне исполнится тридцать три года. Это будет день рождения Мод или Жана Паскаля Анри? День рождения или день смерти? Слишком театральный вопрос? Да. Театральный и драматический, потому что жизнь – огромный театр. Особенно моя.

22 мая 1978 года. Одиннадцать часов утра. Я не могу больше ждать. Звоню сама. В ту минуту, когда руанский адвокат как раз собирался это сделать.

Победа! ПОБЕДА!

Я танцую. Как единственный болельщик на матче моей жизни, я танцую от радости. Я выиграла, выиграла… все выиграла. Я женщина. Меня зовут Мод. Теперь надо ждать, когда постановление войдет в силу.

Существует срок подачи апелляции. Опять повод для волнений. Если прокуратура обжалует решение, придется ждать еще год.

7 июня 1978 года. Обжалования не было. Постановление суда вступает в силу. Я читаю и перечитываю четыре странички текста, в котором собрано все мое прошлое и объявляется о рождении Мод.

28 июня 1978 года. Я поджидаю почтальона. Он не успевает позвонить, как я ему уже открываю. Мне сегодня исполняется тридцать три года, и он вручает мне подарок. В коричневом конверте письмо от руанского адвоката и моя новенькая метрика. Мама спрашивает:

– Это то, что нужно?

– Да!

Я стою, освещенная июньским солнцем, и читаю:

Республика Франция, город Руан. Акт гражданского состояния. Выписка из свидетельства о рождении № 8.ХХ.

Двадцать восьмого июня тысяча девятьсот сорок пятого года в 18 час. 14 мин. в нашей коммуне родился (родилась) МОД МАРЕН, пола женского, особые отметки: нет.

Заведующий отделом записи актов гражданского состояния и мэр города Руана заверяют этот документ.

Я выпила с соседкой шампанского. Она следила за моей историей, как за романом, часто со слезами на глазах. И, тоже со слезами на глазах, я сказала ей:

– Ну все, конец «переодеваниям в женское платье в периоды вне карнавалов».

Оказалось, что не совсем.

Со своим новым свидетельством о рождении я должна еще сменить в префектуре другие документы. Удостоверение личности, паспорт, водительские права. На меня посматривают косо, с улыбочкой. Я прошу помощи у одной из тех, кто обращал меня к Богу и к хлопчатобумажным трусам.

Я начинаю все с нуля. Агентство по найму на работу. Для меня ничего нет».

– Анкета?

– Нет ее у меня.

Остается факультет. Сдать экзамен на адвоката, почти после десяти лет перерыва вновь приняться за учебу.

Я записываюсь в университет, нахожу комнату в Тулузе у пенсионеров. Я получаю стипендию – такую же жалкую, как и обеды в студенческой столовой. Покупаю учебники, как в двадцать лет, стараюсь быть незаметной, хожу по стеночке, боюсь привлечь внимание. Великовозрастная студентка среди отпрысков из хороших семей. Я избегаю нескромных вопросов. Ты замужем? У тебя нет детей? Почему ты здесь? Ты болела? Чем ты раньше занималась?

Я не хочу больше рассказывать о себе. Я знаю, что у меня в лице есть что-то беспокоящее, одна студентка мне это сказана. Я знаю также, что они расспрашивают друг друга обо мне. Но они никогда не узнают. Никто не узнает. Это мое право.

Но память не изменишь. Можно лгать другим. Что я и пытаюсь делать. Как только я сдам экзамен, я сейчас же сбегу из этой душной провинции, от этой реадаптации. Я уже не в том возрасте, я хочу жить.

Письменный экзамен я сдала. Остался устный.

По наивности я считала, что всякие разборки бывают только в уголовном мире и среди сутенеров. Я еще не знала местных буржуа.

Октябрь 1979 года. Прямо перед устным экзаменом профессор Н. читает лекцию своим коллегам. Тема лекции: «Транссексуальность».

– Транссексуалы обречены вести жизнь маргиналов. Но они хотят жить как все. Мы знаем одну из них, она недавно сдала письменный экзамен на звание адвоката.