Текст книги "Смерть призрака"

Автор книги: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 10
Ключ

Когда спустя три дня после посещения галереи Салмона мистер Кэмпион нанес визит Бэлл, его размышления об убийстве Дакра носили пока несколько отвлеченный характер.

Полиция в лице инспектора и его сержанта проявила свою достаточно трафаретную реакцию на случившееся: поскольку расследование было велено прекратить, то они и умерили свое любопытство.

С другой стороны, Кэмпион после каждой новой встречи с Линдой убеждался в том, что она никак не могла убить Дакра и что еще менее способна была бы скрыть что-либо такое.

Для него случившееся все еще оставалось предметом размышлений и, поднимаясь по лестнице в гостиную старого дома, он чувствовал что-то странное в самой атмосфере. Он не мог избавиться от ощущения, что посещает его впервые, испытывая при этом невольную жуть. Дом казался совершенно негостеприимным, и сами стены его выглядели отчужденно и мрачно, будто стараясь скрыть от него свою тайну.

Но в гостиной, как оказалось, все было по-прежнему. В ней по причине холодной весенней погоды все так же топился камин и Бэлл все так же сидела перед ним в своем низком кресле, грея у огня пухлые руки. И, как всегда, при виде ее на Кэмпиона нахлынула волна ненависти к тому, кто решился на убийство.

За те немногие недели, что прошли после случившегося, Бэлл заметно постарела. Она осунулась и стала более хрупкой, чем раньше. Ее муслиновый чепец выглядел поникшим и уголки рта тоже. Карие глаза Бэлл слегка потускнели, и ее приветствие, обращенное к Кэмпиону, хоть и было теплым, но явно носило оттенок неизжитого волнения и горечи.

Сидя рядом с ней у камина, Кэмпион в течение первых нескольких минут старательно избегал странной темы. Но пока они обменивались незначительными репликами в ожидании чая, который должна была подать Лайза, эта тема незримо витала в воздухе и даже бравые трофеи Джона Лафкадио, тут и там расставленные в гостиной, казались выцветшими, потерявшими свое волшебное обаяние. Их незыблемая прочность была поколеблена вторжением в дом гнусной реальности свершившегося насилия.

Когда Лайза с чаем и неизбежная донна Беатрис появились в гостиной, то «скелет в шкафу» не мог долее в нем оставаться. Его, естественно, вытянула наружу донна Беатрис, с присущей ей уверенностью в собственной правоте, характерной для тех, кто любит демонстрировать посторонним свои самые сокровенные и малоприятные болячки.

– Мистер Кэмпион, – изрекла она, вкладывая свою на удивление крепкую ладонь в его руку. – Вы ни в коем случае не должны относиться к нам как к социально отверженным. Как только я вошла в гостиную, я ощутила сильное голубое свечение в том углу, где сидит Бэлл, и я сказала себе: «Ну что ж, чтобы там ни было, мы имеем друга!»

Мистер Кэмпион, уже успевший подзабыть о ее радужных комплексах, был захвачен врасплох.

– Не для всех! – пробормотал он невпопад и поднялся, чтобы помочь Лайзе сервировать чай.

Старая итальянка благодарно улыбнулась ему глазами, при этом умудрившись мгновенно изменить их выражение, до этого отражавшее искреннюю антипатию к абсолютно невозмутимой «Музе», удобно устроившейся на высоком стюартовском стуле, поставленном боком к камину.

Донна Беатрис собственным видом драматизировала ситуацию в лучших традициях Национального театра. Ее платье из тяжелого черного бархата, чеканный серебряный крест и великолепный кружевной платок были почти традиционны для «стюартовской» темы.

– Ни новостей, ни развития. Тайна становится угнетающей, – смакуя, отметила донна Беатрис, принимая чашку с чаем. – Поведайте мне, мистер Кэмпион, что, полиция действительно бросила заниматься этим делом или она просто притаилась, наблюдает и готовится к прыжку?

Мистер Кэмпион метнул взгляд на Бэлл, прося у нее поддержки, которую та не замедлила ему оказать.

– Я не желаю об этом ничего слышать, Беатрис! Вы разве забыли? – спокойно произнесла она. – Я слишком стара, чтобы позволить себе думать о таких неприятных вещах.

– Это всего лишь переутомление, дорогая Бэлл, – откликнулась непоколебимая «Муза» с оттенком проникновенной доброты в голосе. – Но раз вы этого хотите, мы поменяем тему разговора. Скажите мне, мистер Кэмпион, вы не находите, что в современном искусстве наблюдаются тенденции к вырождению или возврат к примитиву?

Спустя полчаса, когда Кэмпион уже изумленно вопрошал себя, как же так случилось, что при наличии убийцы в Литтл Вэнис, донне Беатрис удалось избежать смерти, в гостиной появился Макс.

Он вошел как всегда: поцеловал руку Бэлл, отвесил поклон второй, несколько более молодой леди, слегка потрепал Лайзу под подбородком и как бы удивленно поздоровался с Кэмпионом.

– Чаю, Лайза, – попросил он. – Ведь чай – это тот маленький стимулятор, который мы всегда принимаем, чтобы скоротать наши вечера! Дайте мне чаю!

С его приходом разговор перекинулся на более общие мы, и донна Беатрис временно стушевалась.

– Линда проводит слишком много времени с этим парнем д'Урфи, – вдруг заметил Макс. – Я встретил их вместе только что, когда заходил в дом после визита к Клэр Поттер.

– Он кажется славным мальчиком, – сказала Бэлл. – Глядя на него, я вспоминаю беднягу Вилла Фицсиммонса в те времена, пока он еще не стал знаменитостью.

Донна Беатрис всплеснула руками.

– Ну разве это не типично для Бэлл? – вопросила она. – Я меня лично все это вызывает брезгливое чувство, увлечении Линды приятелем ее убитого жениха мне видится какое-то извращение.

Глаза Бэлл сверкнули.

– Моя внучка никем не увлечена и уж вовсе не извращена!

Она произнесла это с такой силой, что даже Макс, открывший было рот, чтобы что-то сказать, молча сжал бы.

Мистер Кэмпион продолжал констатировать свой все лее возрастающий интерес к Максу. Этот человек отнюдь е был просто пустым позером, и Кэмпиону показалось, что он начинает понимать, каким образом ему удалось занять определенное место в современной искусствоведческой среде при отсутствии особых дарований в этой области. У него был необычный склад ума, острого, изворотливого, неожиданно подвижного и ловкого.

Он изящно растянулся на софе, его небольшое личико с выбритой до синевы челюстью и пронзительными бусинками глаз было повернуто к огню. Кэмпион подумал, что эта личность в высшей степени достойна внимательного изучения.

– Я надеюсь, что ваши мастерски проведенные деловые переговоры с клиентом завершились удачно на следующий день? – спросил он.

Макс лениво повернулся к Кэмпиону, но улыбка его свидетельствовала о том, что вопрос доставил ему удовольствие.

– В высшей степени удачно, благодарю вас! – ответил он. – Дело прошло без всяких дополнительных обсуждений.

Кэмпион обратился к Бэлл:

– Я однажды вечером имел удовольствие наблюдать, как Фастиен продает картину старого мастера. Весьма увлекательное зрелище. Скажите мне, – добавил он, взглянув на лениво растянувшуюся на софе фигуру, – а насколько сильно вы сомневаетесь в том, подлинная ли это вещь или нет?

– Нисколько не сомневаюсь, – последовал выразительный ответ. – Никаких сомнений относительно ее неподлинности у меня нет!

Бэлл бросила на Макса острый взгляд.

– Что это за картина? – спросила она заинтересованно.

– Ничего интересного для вас, дорогая леди! – Максу уже явно хотелось поскорее замять этот разговор. – Сомнительная вещь в манере Стена, вот и все!

Его небрежный тон не смог, однако, провести старую даму. Она подалась вперед, вперив в него глаза.

– А это, случайно, не сцена ли крещения?

Макс было отвел глаза, но тут же рассмеялся и в упор взглянул на нее.

– Во всяком случае ребеночек там изображен, – согласился он.

– И много синего цвета, и коленопреклоненная фигура на переднем плане? – продолжала допытываться Бэлл.

Макс скользнул глазами по Кэмпиону.

– Должен признаться, все это там имеется! – подтвердил он смеясь.

Миссис Лафкадио откинулась в кресле, укоризненно закатив глаза. Ее увядшие щеки вспыхнули.

– Макс, это очень неблагородно! – произнесла она. – Очень, очень неблагородно! Бедный старый Салмон перевернулся бы в гробу, если бы узнал об этом. Да он, должно быть, и перевернулся уже! В самом деле, мой милый, это же мошенничество!

– Но, моя обожаемая миссис Лафкадио, – все еще улыбаясь, ответил Макс, – вы же не знаете всего! Я ни на секунду не пытался внушить, что сцена крещения принадлежит Стену. Кэмпион подтвердит это, я уверял моего клиента, что, с моей точки зрения, это вовсе не Стен. Я старался довести до его мозгов, что никаких гарантий относительно картины дать не могу. Я ведь все это говорил при свидетеле, не так ли, Кэмпион?

Бэлл избавила Кэмпиона от необходимости отвечать и вновь заговорила в той же импульсивной манере.

– Эта картина, как вам должно быть отлично известно, Макс, написана старым Корнелиусом ван Пипиером. Вы же помните его вдову, разумеется? Она жила на Кромвель Роуд. Джонни и я так сочувствовали ей! Я очень хорошо помню ее угасание. Это было, правда, довольно давно, еще до рождения отца Линды.

Макс слегка поморщился.

– В таком случае это действительно очень старая картина, – заметил он.

Глаза Бэлл затуманились, но после она тоже улыбалась.

– Я забываю, какая я старая, – сказала она. – Ну да, конечно же, бедняжка Эстер ван Пипиер жила задолго до всех вас. Но эту вещь я помню. У нее было с полдюжины картин, и Джонни уговорил Салмона приобрести их. Ван Пипиер был всего лишь копиистом, и среди купленных Салмоном картин лишь одна была не копией, а оригиналом самого Пипиера, исполненным в манере Стена. Сам ван Пипиер никогда бы с ней не расстался, но когда он умер, оставив жену в такой безысходной нищете, Джонни уговорил Салмона купить все эти картины. Я помню, что тот, бедняга, противился тому, чтобы заплатить за этот оригинал так же, как за копии. Те он мог продать именно как копии, но единственную картину никому неизвестного художника, да еще выполненную как подражание мастеру, он вряд ли мог счесть достойной внимания. Но как бы там ни было, миссис ван Пипиер была очень рада деньгам. Я помню, как она зарыдала при виде их, несчастное создание.

Макс все улыбался, теперь уже немного глумливо. Его глаза искрились.

– Дорогая Бэлл, сколько таланта в вашем изложении! – воскликнул он. – Вы все так романтично преобразуете! Кэмпион, неужели вы не видите эту сцену? Пожилая голландская вдова, утирающая глаза уголком передника в то время, как мой осанистый предшественник, облаченный в сюртук, в приливе несвойственной ему щедрости, сыплет золотые гинеи в вырез ее платья!

– Макс, вы не должны к этому так относиться! – Бэлл сердито покачала головой. – Кроме того, старик Салмон никогда и не смог бы опустить гинею ни в чье декольте, хотя он иногда и надевал сюртук… К тому же миссис ван Пипиер передника никогда не носила, а если бы и носила, и вытирала им слезы, то он вряд ли смет бы дотянуться до выреза ее платья. Ну ладно, это все неважно. Так сколько же вы выручили за эту картину?

Мистер Кэмпион смотрел куда-то в другую сторону. Макс, прикрыв глаза, ответил не сразу:

– Пятнадцать, – небрежно протянул он.

– Гиней? – спросила Бэлл, слегка смягчившись.

– Сотен, – уточнил Макс.

– Пятнадцать сотен? О Макс, я не желаю вас видеть! Мне противно.

Донна Беатрис засмеялась с легким оттенком зависти.

– Весьма ловко со стороны Макса, я полагаю, – отметила она.

– Не ободряйте его! – яростно возразила Бэлл и весьма непоследовательно добавила: – О, каким благом были бы эти деньги для Эстер! У нее была такая прелестная дочь, по-моему, чахоточная!

Макс расхохотался.

– Бэлл, вы окончательно меня доконали! Но вы ошибаетесь в отношении меня. Я же сказал моему клиенту, что, по-моему, эта картина не принадлежит кисти Стена.

– Так почему же он заплатил пятнадцать сотен фунтов за нее?

– Потому, – с великолепным апломбом отрезал Макс, – что этот человек – чванный, надутый кретин, вообразивший, что я ошибаюсь.

– Но я полагаю, вы все же попытались ему подсказать, что это современная картина? – пытливо спросила Бэлл.

– Я вовсе и не пытался, – ответил Макс. – Говорил в основном он. Разве это не так, Кэмпион? Он с определенностью заявил, что картина написана на холсте времен Стена, и я с ним согласился. Но это и в самом деле так. Ваш приятель ван Пипиер, должно быть, имел изрядный запас старых холстов. Весьма полезный запас!..

Муслиновый чепец Бэлл закачался в теплом воздухе тиной.

– Вы большой ловкач, Макс, – сказала она. – Но вы хороший человек.

Реакция Макса на такое заключение о своем характере была очень характерной для него. Он опустился возле нее одно колено и разразился потоком слов.

– Позвольте мне объясниться, дорогая леди! Вы меня бессердечно осудили. Если бы вы видели того человека, вы бы со мной согласились. Вы бы убедили его, что это подлинный Стен, продали бы ему картину за три тысячи фунтов и отослали бы деньги наследникам Эстер ван Пипиер. И вы были бы абсолютно правы! – Он вытянул руку. – Этот субъект, изрядно перекормленный и самовлюбленный невежда с уморительной маленькой лупой – такого можно показать в детективном фарсе – ползал по моему полу, разглагольствуя о строении холста и характере мазков так, будто имел действительное понятие о смысле этих слов. Зачем он все это делал? – Макс вскочил на ноги и стал мерять комнату шагами, сам себя взвинчивая и подогревая собственное красноречие. Его глаза почти метали молнии. – Он захотел по дешевке приобрести значительную картину, чтобы подарить ее картинной галерее грязного города, миллионы полуголодных граждан которого, как он надеется, поддержат его кандидата в парламент, им показушным даром он намеревается произвести впечатление на недоучек-снобов в местном совете того города, в то время как дрожащие от холода дети бедняков, еле-еле выплачивающие пошлины и налоги, вовсе не помышляют ни о каких картинах. Им нужна всего лишь еда. А знаете ли, что я намерен сделать с этими пятнадцатью сотнями фунтов, Бэлл? Я куплю один из автомобилей его конкурента. Соперник его кандидата является владельцем автомобильного предприятия, на котором трудятся сотни и тысячи людей. Я куплю один из этих автомобилей, и таким образом деньги, которые мой идиот-клиент должен был бы послать бедным детям своих избирателей, в конечном счете вернутся к ним, да еще в придачу к презентуемой им же картине.

Он закончил свою тираду, выразительно вытянув руку. Водворившееся вслед за этим молчание было прервано изнеженно-манерным возгласом донны Беатрис:

– Слушайте, слушайте Макса! – Она спокойно добавила к этому парламентскому выкрику: – Я полностью согласна с Максом! Слишком многие люди считают себя знатоками искусства!

Бэлл подняла брови.

– Мне кажется, – произнесла она, – что два черных дела складываются в одно белое, а вдобавок еще появляется очень дорогой автомобиль!

Во время всего этого обмена репликами один мистер Кэмпион хранил молчание. Он попросту переваривал все только что услышанное и сопоставлял новые факты с тем, что он наблюдал в галерее Салмона. Ему все ощутимее казалось, что он совсем близок к какому-то удивительному и важному открытию.

Он и Макс вскоре распрощались с обитателями дома и направились через Кресент к стоянке такси под железнодорожным мостом. Накрапывал дождь, и было слишком пасмурно для этого времени года. Макс, казалось, пребывал в приподнятом настроении. Он бодро вышагивал, заломив набекрень свою большую черную шляпу. Ее поля были так широки, что Кэмпион не мог с высоты своего роста разглядеть его физиономию, скрытую под ними.

– Воспоминания о былом! – вдруг изрек Макс. – Да еще такие совпадения! Это уже слишком, не так ли? Весьма поучительный вечерок!

Кэмпион промолчал, лихорадочно и сердито размышляя. Догадка, которая брезжила где-то на задворках его сознания еще с тех пор, как он вышел из галереи Салмона и побрел по Бонд Стрит, вдруг обрела ясные очертания, и ее важный смысл отозвался непривычным холодком, пробежавшим вдоль его спины.

Как он подсознательно отметил тогда, в галерее Салмона, существовало некое безошибочное «фамильное» сходство между этой аферой Макса с политическим деятелем и его «признанием» Оутсу.

Кроме явного различия в эмоциональной окраске, все остальные черты обоих собеседований совпадали: кажущаяся искренность, пламенность, безоглядная отвага и совершенство исполнения. Оборотную сторону дела с продажей картины он узнал только что, и она ошеломила его. А что если имеется и оборотная сторона того признания в убийстве? А что если и оно является экспериментом для сверхутонченного ума?

Он поглядел сверху вниз на фигурку, вышагивающую рядом с ним по пустынной лондонской улице, и понял смысл странного психологического синдрома, столь удачно именуемого «хладнокровным убийством». И чем больше он думал об этом, тем яснее становилась его сущность.

Признание Макса было, разумеется, слишком поспешно квалифицировано инспектором как признание аффектированного и самовлюбленного истерика, каковым Макс являлся на первый взгляд. Инспектор и сейчас еще считал его именно таким типом.

Но мистер Кэмпион теперь знал куда больше инспектора. Он знал, что Макс вовсе не тот идиот, которым можно просто пренебречь. Мало того, имелись основания полагать, что он носитель того странного, слегка изощренного ума, который не только побуждает к смелым поступкам, но и одинаково равнодушен как к опасности, так и к истине. Но поскольку Кэмпион теперь это знал, то «признание» Макса в убийстве представилось ему двойной изощренной ложью, а раз это так, то истина могла оказаться ужасной.

Он дошел до этого пункта своих рассуждений как раз к тому моменту, когда рядом с ними оказалось такси и Макс стал уговаривать его войти в машину.

Кэмпион, извинившись, отказался, а Макс сел в такси и отбыл. Мистер Кэмпион стоял под дождем, глядя вслед машине, пока она не скрылась из виду. Он был охвачен ошеломляющим ощущением сделанного им открытия.

Макс же в такси снял шляпу, откинулся и тихонько рассмеялся.

Некоторое время он размышлял о своем искусстве водить людей за нос, но потом нахмурился и прищурил свои блестящие глаза. Он думал о миссис Поттер.

Глава 11
Перед фактом

Утром того четверга, в который она погибла, миссис Поттер проснулась чуть пораньше, чем обычно, потому что у нее было очень много дел.

Она спустила ноги с постели, которой ей служила тахта, и осталась сидеть, раздумывая. Ее ночная рубашка, скопированная с одеяния фигуры на греческой стеле, была скрыта под теплой, но достаточно уродливой ночной кофтой, которая защищала ее горло и руки от холода, проникавшего через льняные портьеры.

Серо-стальные волосы миссис Поттер были всклокочены, а лицо очень бледно. Она дурно спала этой ночью.

Мистер Поттер встал раньше и уже удалился в свой сарай, пристроенный к кухне. В этом сарайчике он вырезал и печатал свои литографии. Он отсутствовал по крайней мере уже с час.

Его супруга механически оделась, нервно морща лоб. В мастерской сквозило и было не очень уютно. Вообще эта мастерская выглядела нешаблонно и слегка печально. Бутылка из-под кьянти и римская шаль, принятые в качестве декоративного реквизита, в наше время не столько напоминают «Богему», сколько дилетантскую продукцию «Трильби», а романтические времянки и живописная нищета, такие привлекательные в юности, в зрелые годы просто приводят в уныние.

Клэр Поттер, заторопившись, надела домашний рабочий халат, выдержанный в русском стиле. Сегодня был день работы Уильяма в Блейкенхаме, в школе Челмсфорда, руководство которой было настолько великодушно, что видело в нем внештатного лектора по вопросам искусства. Временами он даже бывал в ударе.

Пытаясь уйти от одной и той же роковой и ужасающей мысли, неотступно терзавшей ее днем и ночью, она всеми силами старалась загрузить себя заботами. Сегодня следовало заняться росписью билетов на акварельную выставку Римской гильдии художников, которые должны были быть доставлены в комитет по распространению. Затем нужно было написать отзывы на этюды учеников Цыганского художественного клуба, причем эти слегка критические отзывы, помещаемые на обороте каждого из рисунков, были примерно такими: «Повышена интенсивность тона! Осторожнее!» или «Снова нарушена гармония! Избегайте зеленого хрома!»

Клэр Поттер относилась к своим обязанностям весьма серьезно, поскольку за них платили, поскольку ей верили и поскольку они в какой-то мере могли служить ей оправданием…

Когда постель была убрана, тахта застелена домотканым шерстяным покрывалом, а подушки заправлены в яркие дневные наволочки и водворены по углам тахты, что создавало дополнительные «цветовые пятна» в студии, миссис Поттер занялась своим туалетом в небольшой умывальной комнате при кухне.

Она никогда не позволяла себе слоняться по дому неумытой и весьма тщательно совершала свои омовения, которые заканчивались наложением слоя рисовой пудры на лицо. Эту пудру она самолично расфасовывала в маленькие красиво расписанные коробочки, которые иногда продавала.

Она делала все умело и педантично, так как это был единственный способ справиться со всеми неудобствами быта. Но в это особое утро все, что она делала, было лишено обычной живости, присущей ей раньше.

Клэр прервала свои занятия на мгновение, так как по ее спине прокатилась горячая волна, захватившая и голову так, что она почувствовала звон в ушах и неприятное покалывание в глазах. Она существовала в мире маленьких вещей так долго, что вторжение чего-то крупного в ее сознание часто переходило в какие-то чисто физические, когда любопытные ощущения.

Она вынула свои кисточки из скипидара и тщательно их чистила еще до того, как взяться за приготовление завтра. Но целая горсть этих кистей внезапно выскользнула из е руки на пол, да еще она перевернула кружку, где они стояли, так как у двери, ведущей в мастерскую, послышался какой-то шорох.

Она рассердилась на себя, вспомнив, что это Лайза или Бред Рэнни положили у ее порога газету «Морнинг Пост», которую выписывали в доме Лафкадио.

Прошло еще некоторое время, прежде чем она смогла взять себя в руки и просмотреть газету. Она всегда была очень далека от того, чтобы потворствовать каким-либо предчувствиям, но беспокойное пугающее ощущение, медленно нараставшее в ней в течение недели, стало казаться особенно нестерпимым сегодня утром. Она словно ощущала дыхание беды на своих щеках.

Наконец развернула газету, пробежала колонки новостей, и огромное чувство облегчения от того, что ее глаза не видели ни одного знакомого имени, охватило все ее существо.

Клэр решительно вернулась к домашним обязанностям – их было так много, а времени так мало!

Эта жизнь была ужасна! Если человек создан для настоящего творчества, то грешен тот, кто заставляет его так много времени посвящать рутинным занятиям!

Она вдруг вспомнила свою жизнь в Италии, в маленькой горной деревушке за Сан Ремо, где каждый мог расположиться со своим мольбертом вблизи от церквушки, сидеть в ее тени и любоваться светом. Все было так чисто и ясно тогда, и было столько надежд, и так славно струились краски из тюбиков!

Клэр повторила это самой себе вслух, будто находя в этом особое отдохновение. Если бы не Уильям, не их ужасающая бедность и не бесконечная круговерть пустяковых дел, с какой радостью она бы вернулась в ту деревушку!

И лишь на мгновение, когда она стелила скатерть деревенского стиля поверх английского стола с раздвижной крышкой, ее охватило инстинктивное желание убежать, вот так, внезапно, оставив все как есть и упорхнуть, улизнуть! Но этот откуда-то нахлынувший спасительный порыв к самозащите, был, к сожалению, быстро подавлен ею.

Она, возможно, и могла бы об этом подумать. Если нервы вконец изведут ее, она осенью, пожалуй, попытается сделать это. А пока что она должна повидать Фреда Рэнни и взять у него немного краски. Да еще в полчетвертого должна прийти на урок мисс Каннингхэм… День катился вперед стремительно.

Было время, когда миссис Поттер получала удовольствие при мысли о четверге. Ей нравилось быть занятой, нравились обязанности секретаря Римской гильдии художников, даже доставляло удовольствие общаться с воспитанной и богатой мисс Каннингхэм, точно указывая ей на те случаи, когда ее несколько старомодный вкус изменял ей.

Но сегодня все было по-другому.

Мистер Поттер вернулся из сарайчика к тому моменту, когда отварная сельдь уже лежала на столе.

Миссис Поттер посмотрела на него так, словно впервые увидела его на пороге комнаты. И впервые до ее сознания со всей ясностью дошла мысль, что он абсолютно не способен помочь в ее ужасных обстоятельствах. Она никогда ничего особенного и не ждала от него, но сейчас, глядя на него в этом новом для нее холодном ракурсе, она поразилась мысли о том, что вообще заставляет людей вступать в брак? Конечно, уже в те безмятежные дни в Сент-Айвс ей было ясно, что ноша, которую таскал в своей душе этот унылый юноша, была не от таланта, а от мрачного ощущения недостатка в нем.

Но сейчас это было особенно грустно еще и потому, что мистер Поттер выглядел определенно счастливым. На нем была рубашка без воротника, его старые холщовые штаны пузырились на коленях и сзади, и на ногах, обутых в старые турецкие туфли без задников, не было носков. Но он был переполнен радостью. Обычное выражение обреченности почти совсем исчезло с его лица, и он размахивал сырым листом японской бумаги перед глазами жены. У него был вид настоящего триумфатора.

– Красота! – возбужденно произнес он. – Красота! Клэр, моя родная, этот последний камень является решающим доказательством! Я, кажется, слегка измазался. Эти чернила, ты же знаешь… Но взгляни на этот оттиск! Такого же никогда не получить с обычного камня! Песчаник – это новый и очень важный материал. Я всегда это говорил, а теперь получил подтверждение!

Он отодвинул посуду и разложил оттиск на скатерти, оставив на ней отпечаток своего запачканного чернилами большого пальца.

Вид этого пятна был первой неприятностью, омрачившей утро мистера Поттера, и он быстро прикрыл его ладонью, искоса взглянув на жену.

К счастью, она не смотрела на него, а уставилась в окно с таким выражением, какого он никогда раньше на ее лице не видел. Она глядела почти испуганно, почти кротко.

Он не мог понять почему, но это доставило ему удовольствие.

– Послушай, – сказал он, потянув ее за рукав. – Это же хорошо, ведь правда? Я хотел бы назвать это «Частичкой старого Бэйсуотера», но, может быть, стоит назвать это более современно. Здесь виден железнодорожный мост, посмотри. Это вышло прекрасно, не так ли? И эти чудные тени… – Она все еще молчала, и он продолжал, не будучи в силах оторваться от литографии. – Я думаю, ее надо окантовать и повесить здесь, вместо этой гравюры Медичи. Во всех случаях оригинал всегда ведь лучше репродукции, правда?

– О Уильям, перестань валять дурака! Давай садись завтракать. У меня столько еще не сделано!

Миссис Поттер отбросила оттиск на диван и поставила тарелку с едой перед мужем.

– О родная, поосторожнее! Он ведь еще не высох. Я возился с ним все утро…

В тоне мистера Поттера вновь зазвучали унылые нотки, и по мере того, как он кротко отсиживал свою повинность за столом и отъедал по маленькому кусочку от сельди, которая уже остыла и была совсем невкусной, он выглядел все более старым, все более запущенным и неопрятным.

Миссис Поттер поглощала свой завтрак с таким видом, точно ей неприятно даже думать о нем. И еще раз страх, обманчиво смягчивший выражение ее глаз, был принят ее мужем за что-то другое. Он кинул вороватый взгляд на диван, чтобы убедиться, что с оттиском ничего не произошло, и наклонился к ней.

– Клэр, ты хорошо себя чувствуешь? Ты после того приема выглядишь такой нервной, такой неспокойной…

К его изумлению она рывком повернулась к нему и вскричала с непонятной страстью.

– Это неправда! Я в полном порядке! Прием никак не мог меня изменить! Никоим образом!.. Ты бы поторопился! Тебе надо поспеть на автобус десять – тридцать на Ливерпуль Стрит!

– Ладно, – сказал мистер Поттер, вновь полностью обретший свое обычное уныние. – Мне жаль, что сегодня надо куда-то уезжать. Мне бы так хотелось сделать еще один или два оттиска. Я знаю, миссис Лафкадио их бы одобрила… Это адский труд – преподавание, – вдруг добавил он. – Само по себе трудно учить людей, которые хотят учиться, но эти мальчишки не испытывают ни малейшей склонности. Это очень затрудняет дело…

Миссис Поттер не откликнулась. Она процеживала кофе через стеклянный фильтр, купленный ею в Бельгии, и в эту минуту решительно не думала о своем муже.

Мистер Поттер вновь украдкой взглянул на свою литографию.

– Она смотрится очень хорошо, – сказал он. – И свет хорош, и вообще она интересна. Я думаю, ее надо окантовать и повесить здесь, если ты не возражаешь, родная!

– Я не желаю, чтобы она висела здесь, Уильям! Я вложила в оформление этой комнаты много труда, я принимаю здесь своих учеников, и для меня важно, чтобы она имела именно такой вид, какой она имеет!

Миссис Поттер нашла, что ее позиция выражена с достаточной определенностью. Правда, вопрос об убранстве этой комнаты был темой застарелого спора между супругами, и она всегда брала в нем верх, никогда не позволяя ему «подавить ее индивидуальность». А тот факт, что опасение такого рода было явно преувеличенным, нисколько ее не занимал.

Мистер Поттер обычно всегда сдавался без борьбы, но сегодня он все же был полон ощущением своего успеха и ободрен им. Поэтому он позволил себе возразить.

– Но, моя родная, – сказал он со слабой надеждой, – ведь есть же люди, которым нравятся мои работы. Кто-то из них может к нам заглянуть и, возможно, захочет купить копию. Вот герцог Кэйт купил же однажды, вспомни. Ему же понравилось…

– Уильям, успокойся! Я не могу этого позволить!

Тон миссис Поттер вдруг сделался таким истеричным и таким несвойственным ей, что супруг ее умолк и остался сидеть с открытым ртом и ошеломленным видом.

Окончание трапезы прошло в молчании, после чего мистер Поттер, потерпев полное фиаско, печально удалился в свой сарай, прихватив драгоценный оттиск.

В четверть десятого он отправился в свою школу. Глядя вслед разболтанной несчастной фигуре, бредущей к выходу из садовых ворот, видя выбивающиеся из-под шляпы косы и коричневую бумажную сумку, болтающуюся в его уке, миссис Поттер подумала, что не увидит его вплоть до семи часов вечера. Она машинально помахала ему рукой.

Если бы она подумала, что вообще больше не увидит го, вряд ли ее прощальный жест стал бы более сердечным. С точки зрения его жены, мистер Поттер был невозможной личностью.

Билеты Римской гильдии и цыганские этюды в сочетании с малой толикой хозяйственных дел заняли миссис Поттер вплоть до часа дня, когда она отправилась к Фреду Рэнни за тюбиком чешуйчатой белой краски.