Текст книги "Смерть призрака"

Автор книги: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

С этими словами он снял коричневую обертку и удалил тонкие листы фанеры, обычно предохраняющие рисунок.

– Ну вот он, наконец, – произнес Кэмпион, снимая листы папиросной бумаги, – вот он, наклеенный на картон… И…

Но последние слова застряли в его горле, а девушка удивленно вскрикнула, поскольку он держал в руках всего лишь чистый лист картона, абсолютно пустой.

И сколько ни пытались они найти хотя бы намек на рисунок в складках бумажной упаковки пакета, нигде не обнаружилось ни следа «Головы мальчика», исполненной Томасом Дакром.

Глава 9
Умение продавать

– Дорогой друг, это же невероятно! Абсолютно невероятно!

Макс Фастиен ходил взад и вперед по роскошному ковру, покрывавшему пол главного зала его нарядной маленькой галереи, и подкреплял свою точку зрения весьма богатым набором жестов.

Бывшая галерея Салмона на Бонд Стрит была переоборудована после того, как он приобрел ее, и теперь она являла собой идеальное воплощение его вкусов и его взглядов на бизнес.

Выставлялось обычно несколько тщательно подобранных картин, остальные деликатно хранились в запасниках мистера Фастиена, и неосведомленный посетитель мог даже подумать, что нечаянно забрел в частный дом, принадлежащий некоей баснословно богатой персоне, чей вкус настолько изыскан и рафинирован, что приближается к пределу, за которым начинается отрицание всего общепринятого…

Полностью изолирующие от уличного шума стены обеспечивали тишину, свойственную картинным галереям, соборам или банкам, и в этой тишине протяжно-мелодичная речь Макса казалась намного более уместной, нежели в гостиной Бэлл.

Мистер Кэмпион, опершись на трость, с нескрываемым интересом разглядывал хозяина галереи.

– Итак, я вам изложил суть дела…

Он проговорил это почти извиняющимся тоном, поскольку в такой редкостно изысканной обстановке слова об обыденных предметах, подобных содержимому какого-то там коричневого пакета, звучали почти святотатственно.

– Ну конечно же, мой милый Кэмпион! – Макс очаровательно изображал смятение. – Я послал за тем человеком, который упаковывал рисунок. Ничего не было наклеено на картон, говорите вы? Это просто невероятно! Но, вы знаете, происходят и другие экстраординарные вещи, имеющие отношение к этому злосчастному парню и его гибели. Какие-то дикие вещи! У меня самого тоже случилось нечто непостижимое. Я вам расскажу. Если вы виделись с Линдой (бедное дитя! Как выразительно она выглядела в горе!), то вы уже знаете историю с рисунками Сэйгелса. Так вот до сегодняшнего утра я думал, что вы – последний в Лондоне, если не сказать в мире, владелец образчика произведений Дакра.

Совершая почти балетные па, он резким движением открыл металлический ларец с изумительной гравировкой, стоявший на ничем, кроме него, не занятом роскошном резном столе орехового дерева. Этот стол делил с двумя стульями типа «Уильям» и «Мэри» привилегию быть единственной мебелью в зале.

Мистер Кэмпион отказался от предложенной ему египетской сигареты, выглядящей здесь странно, неприятно и даже громоздко.

– Вы согласны с мнением Линды, что кто-то пытается вычеркнуть из реальности любую работу, выполненную Дакром? – рискнул он задать Максу вопрос.

Макс поднял брови и растопырил свои белые длинные пальцы.

– Кто может знать? – почти пропел тот. – Нет ничего невозможного, вы же понимаете, Кэмпион! Лично меня это не особенно волнует. У Дакра, видите ли, кое-какой талант был, но у кого сейчас нет таланта? Он был одним из тысяч. Тысяч! Одного таланта недостаточно, Кэмпион. Современным «знатокам» подавай гениев. Бедный Дакр! Бедный заурядный Дакр! Лишь смерть сделала его интересным.

Мистер Кэмпион усмехнулся.

– Вот вам и отличие, выделяющее его из массы других художников, – заметил он, несколько рискуя.

Маленькие черные глазки его собеседника на мгновение сверкнули.

– Какая очаровательная истина! – промурлыкал он. – Но я полагаю, что мы должны быть признательны Дакру хотя бы за то, что его смерть сама по себе так оригинальна. А исчезновение всех его работ вдобавок еще и романтично!.. Так вот, меня тоже в какой-то мере это коснулось. Я далеко не был восхищен творчеством Дакра, вы же знаете, но была одна небольшая вещица, всего лишь набросок руки, небольшая вещица, ничего значительного, но она мне понравилась. Я ее прелестно окантовал. Это была моя собственная идея: картон окаймлен камнем. Это исключительно подходит к некоторым его карандашным рисункам: смесь оттенков серого… Я этот рисунок повесил у себя в столовой прямо над неполированным буфетом в стиле Стюартов… – Он замолчал и продолжил свои слова жестом, который мистер Кэмпион истолковал, как отражение композиции, мысленно восхитившей Макса. – Мне пришла в голову причуда, – продолжил он, отрешившись от всех впечатлений, кроме того, которое он мысленно смаковал, – поместить одну яркую розу в оловянной кружке слева от картинки. Это образовало маленькую группу, нарушило монотонность линий, и очень мне понравилось. Вечером следующего дня, когда я вошел в свою квартиру, мне сразу показалось, что кто-то здесь побывал без меня. Всего лишь какие-то мелочи, видите ли. Стул стоял не на том месте, подушка на софе сдвинута. При этом, хотя никакого существенного беспорядка не было, я уже понял, что кто-то здесь прошел и поспешил в спальню. Там было то же самое. Лишь какие-то мелкие признаки вторжения. Но когда я вошел в столовую, меня словно ударило. Оловянная кружка с розой стояла непосредственно под рамой, но в раме не было ничего. Она была пуста. Рисунок был из нее извлечен весьма искусно. Не скрою, Кэмпион, что в первый момент я подумал, что это дело рук Линды, хотя как она могла проникнуть в мою квартиру? Но потом, поговорив с ней и поглядев на нее, я осознал, что она ничего не знает и так же поражена, как и я сам. Вся эта история несколько абсурдна, не правда ли?

– Так ваш рисунок тоже исчез? – тупо переспросил Кэмпион, казалось потерявший от огорчения способность соображать.

– Полностью. – Макс волнообразно потряс руками в воздухе. – Совершенно таким же образом. Смешно, правда?

– Занятно! – буркнул Кэмпион.

Беседу прервало появление испуганного и болезненного на вид подростка, одетого в некое карикатурное подобие собственного костюма Макса.

– Это мистер Грин, который упаковывает наши картины, – произнес Макс с таким видом, будто представлял редкого гостя или особо привилегированную персону. – Мистер Грин, вы уже слышали о наших трудностях? – осведомился он любезно.

Подросток выглядел ошеломленным.

– Я не могу понять, как могло это получиться, мистер Фастиен! Рисунок был в полном порядке, когда я его упаковывал…

– Вы уверены, что он был там? – Макс сверлил мальчика своими блестящими, похожими на бусинки, глазами.

– Там, сэр? Где, сэр?

– Я подразумеваю, – отчеканил Макс, не изменяя любезного выражения лица, – я подразумеваю, милый мистер Грин, уверены ли вы точно, что рисунок был наклеен на картон и что именно его вы так тщательно упаковали и отослали мистеру Кэмпиону?

Бледные щеки подростка заалели.

– Конечно, естественно, сэр! Я же не спятил, я имею в виду… да, я уверен – рисунок был там, мистер Фастиен!

– Ну вот, Кэмпион, – повернулся к гостю Макс с видом фокусника, готового распахнуть свою черную мантию.

Кэмпион посмотрел на мальчика.

– А что было с пакетом после того, как вы его упаковали? – спросил он. – Отправили ли вы его сразу?

– Нет, сэр! Я понял так, что вы сами не хотели его немедленной отправки, поэтому он остался лежать на вешалке в комнате под лестницей, где мы завариваем чай. Он пролежал там около недели…

– В комнате, где вы завариваете чай, мистер Грин? – холодным тоном переспросил Макс.

Подросток, которому, как подумал Кэмпион, было не больше четырнадцати лет, сжался, как от боли.

– Ну да, в комнате, где мы моем руки, сэр! – пробормотал он.

– Вы хотите сказать, в уборной для служащих? – с ледяным изумлением уточнил Макс. – Прекрасный рисунок, принадлежавший мистеру Кэмпиону, пролежал около недели на вешалке в уборной для персонала? Ну конечно же, мистер Грин, вы ошиблись?

– Да, должно быть он пролежал еще где-нибудь, – пролепетал несчастный мистер Грин, оказавшийся на грани обморока под давлением чудовищной мешанины из несправедливости и необъяснимости.

– Я понимаю, – все так же холодно отметил Макс, – но тогда в течение недели любой человек в любое время мог проделать что угодно с чудным рисунком, принадлежавшим мистеру Кэмпиону! Что, собственно, и произошло, мистер Грин!..

Мистер Грин удалился, совершенно уничтоженный, а Макс повернулся к Кэмпиону с унылым жестом.

– Вот вам и персонал! – сказал он. – Вот вам и работнички!

Мистер Кэмпион вежливо улыбнулся, но его светлые глаза за стеклами очков глядели озабоченно. Перед лицом этого нового поворота событий то, что произошло в Литтл Вэнис, начинало отдавать особым, крайне настораживающим внутренним содержанием.

Поначалу он действительно был склонен многое отнести за счет повышенной впечатлительности Линды. Но теперь он и сам был готов допустить, что затеян некий весьма неприятный заговор. И хотя несомненно имелись собиратели коллекций, готовые приобрести работы трагически погибшего художника, но вряд ли кто-нибудь из них был бы способен пойти на прямое воровство, да к тому же еще на похищение изношенных тряпок убитого!

С другой стороны, в привычной ему обстановке Макс, как оказалось, выглядит значительно более любопытной и сложной личностью, нежели в доме Лафкадио. И его несколько эксцентричная манера общения кажется в его собственной галерее куда более органичной.

Мистер Кэмпион, которому было свойственно составлять суждение о людях без всяких претензий на то, чтобы считаться знатоком в этой области, стал приглядываться к Максу с новым интересом. Он даже сказал себе, что инспектор Оутс, скорее всего, недооценил его.

Как раз в этой точке его размышлений в помещение впопыхах вбежал упитанный и интеллигентный мистер Айзадор Леви, который шепнул несколько слов своему патрону.

Кэмпион заметил, как загорелись маленькие темные глазки Макса.

– Так он уже здесь? – спросил он взволнованно. – Я немедленно отправляюсь к нему!

Мистер Кэмпион заторопился. Он почувствовал, что несколько затянул свой визит, отдавшись размышлениям об удивительном впечатлении от галереи в целом и от озарений, его посетивших только что.

– Я загляну к вам позднее, – сказал он, собираясь откланяться, – или, быть может, вы сами мне позвоните?

– Мой дорогой друг, не уходите! – абсолютно искренне попросил Макс. – У меня свидание с клиентом, – он понизил голос, – это сэр Эдгар Бервик, да, да, политический деятель. Он вбил себе в голову, что является большим знатоком фламандской живописи. – Макс просунул руку под локоть Кэмпиона и увлек его прочь из зала, вполголоса продолжая рассказывать: – Он довольно любопытен. Ему хочется приобрести что-нибудь для своей коллекции фламандской живописи, и мне, кажется, есть что ему предложить. Пойдемте, пойдемте со мной! Вы должны его услышать! Это весьма поучительно и полезно для вас. Я настаиваю на этом! Кроме того, – добавил он, внезапно изобразив откровенность, – я гораздо удачнее действую при наличии аудитории. Вы же изучаете психологию, не так ли? Это будет весьма интересный пример для вас.

Последовав за Максом в зал меньших размеров, где также размещались экспозиции галереи, Кэмпион обнаружил, что процесс обработки клиента уже, собственно говоря, идет.

Высокое удлиненное помещение с верхним освещением и некрашенными деревянными панелями стен было вполне подготовлено для процедуры. Картина покоилась на мольберте, установленном в дальнем конце комнаты, где имелось, кроме нее, единственное цветовое пятно, образованное длинной бархатной гардиной, изящно драпирующей двери. По счастливому дизайнерскому наитию живой синий цвет, главенствующий в картине, отзывался как эхом в этой гардине. Впечатление, производимое этой «перекличкой», было очень приятным.

Когда Кэмпион скромно вошел в зал вслед за Максом, сэр Эдгар уже стоял перед картиной, склонив набок свою голову, увенчанную серой шевелюрой.

Это был уже немолодой человек, крупный и величественный. На его розовом лице царило привычно важное выражение. Он выглядел в этот момент как персона, полностью отдающая себе отчет в значительности происходящего и вполне умудренная собственным опытом.

Мистер Кэмпион, притворившись, что его заинтересовали прикрытые занавесками витринки с ранними немецкими гравюрками, навострил уши и стал наблюдать за встречей.

Макс, по его мнению, был неотразим. Он приблизился к своему несколько напыщенному клиенту со смешанным оттенком почтительности и дружелюбия и остановился рядом с ним в молчании, также вперив взгляд в картину. Взгляд этот выражал как бы инстинктивное удовлетворение и терпеливое ожидание того, что может изречь его гость в качестве незаурядной личности и тонкого эксперта…

Сэр Эдгар так долго пребывал в состоянии созерцания, что Кэмпион получил полную возможность тоже рассмотреть эту картину, да и все остальные в зале картины. Наконец долгожданное собеседование началось.

Кэмпион был не особенно высокого мнения о своих познаниях в живописи, но все же от того места, где он находился, он мог убедиться, что на картине изображен фламандский интерьер, написанный в манере Яна Стена. Там происходило крещение ребенка в прелестном опрятном помещении со множеством персонажей вокруг, участвующих в самых забавных маленьких сценках. По-видимому, картина была в хорошем состоянии, и лишь одна довольно заметная трещина пересекала один из ее углов.

Наконец, когда Кэмпион закончил свое движение по кругу вдоль стен зала, где находились столы-витрины с гравюрами, и вновь подошел к произведениям живописи, сэр Эдгар, взволнованно дыша, обратился к Максу.

– Интересно, – промолвил он. – Определенно интересно!

Макс, казалось, с трудом заставил себя очнуться от транса. Он отвел глаза в сторону от холста и позволил слабой, но загадочной улыбке проступить на своем лице.

– Да, – мягко откликнулся он, – о да!

Великолепный гамбит, открывающий собеседование, был уже завершен, и вновь воцарилось молчание. Сэр Эдгар, не теряя величественности, присел на корточки и через маленькую лупу стал изучать строение мазков на самом нижнем конце холста.

Потом он поднялся и резко спросил:

– Мы могли бы вынуть ее из рамы?

– Разумеется!

Макс поднял руку и, как по мановению волшебной палочки, возникли два помощника в коленкоровых фартуках. Одним из них был вездесущий мистер Грин. Прекрасная старинная рама тут же была удалена, и картина, ставшая как-то на удивление менее значительной, предстала перед сэром Эдгаром и его лупой в своей незащищенной наготе.

Последовали минуты, в течение которых холст изучался с лицевой и оборотной стороны, таковое священнодействие было пересыпано отдельными междометиями, смахивающими на мычание, а также небольшими техническими терминами, которыми негромко обменивались оба соратника.

Наконец рама была водворена на место, и они встали в тех же позах перед мольбертом. Сэр Эдгар был немного розовее, чем до этого, и выглядел чуточку взъерошенным, хоть и старался сохранять достойный вид, а Макс был спокойнее и еще загадочнее, чем всегда.

– Никакой подписи и никакой даты, – произнес любитель живописи.

– Нет, – ответил Макс, – лишь чувство внутренней неоспоримости.

– О да, – быстро согласился клиент, – о да, конечно!

Затем снова воцарилось молчание.

– В каталогах работ Стена не значится «Крещения», – наконец рискнул отметить сэр Эдгар.

Макс пожал плечами.

– В таком случае вряд ли могут быть какие-либо еще вопросы, – откликнулся он и тихонько засмеялся.

Сэр Эдгар тоже тихонько засмеялся.

– Ладно, – сказал он. – Во всяком случае, это несомненно тот же период.

Макс кивнул.

– У нас есть всего лишь картина, – произнес он. – И, естественно, в голове у нас теснится множество догадок. Мне известно не больше, чем вам. И, как я вам уже говорил, она попала мне в руки самым заурядным путем. Я купил ее у Теобальда в январе, заплатив за нее четырнадцать сотенных бумажек и одну пятидесятку. Я, правда, очень внимательно к ней присмотрелся, прежде чем купить, и я имею о ней собственное суждение. Я не могу вам поклясться, что это подлинный Стен. Я этого попросту не знаю. И, скорее, я думаю, что это и не Стен. Кроме того, в наши дни такие счастливые открытия и не случаются. Со мной, по крайней мере, такого ни разу не было. Но в том же зале висел подписанный Стен, и начальная цена была две тысячи семьсот фунтов, а А. Т. Джонсон, купивший ту картину, предложил мне за эту четырнадцать с половиной сотен. Впрочем, – продолжил он, как бы отмахиваясь от такой малоинтересной темы, как деньги, – вот она, сама картина. Эта вот маленькая группка, например, – он описал своим длинным пальцем кружок в воздухе перед картиной, – в ней есть радость и душа. Это нечто, не поддающееся описанию. Вы обратили на нее внимание?

– О, разумеется! – сэр Эдгар был полностью охвачен впечатлением от нее. – Разумеется, обратил. Я даже рискну пойти дальше, чем вы, Фастиен. Вы всегда слишком осторожничаете… Контуры тельца ребенка, тот кусочек ткани – все это подсказывает мне руку Стена.

– Да… – невзначай обронил Макс. – Да. Или его ученика.

– Ученика? – сэр Эдгар обдумал это непредвиденное предположение и, покачав головой, возразил сам себе, как бы признавая, что сам он зашел слишком далеко. – Впрочем, как вы сказали, мы не можем быть ни в чем уверены!

– Нет, – как бы согласился Макс. – Нет. Хотя в первом каталоге упоминается картина «Первый день рождения». Но и здесь ведь ребенку не больше года? Если предположить, что ранние биографы Стена были не слишком педантичны, то уж тем более можно допустить, что более поздние составители каталогов могли ошибочно приписать это название картине, хранящейся в Венеции. Для меня это всегда было сомнительным…

Сэр Эдгар вновь вооружился лупой, надолго углубился в сосредоточенное разглядывание младенца.

– Ну хорошо, Фастиен, – наконец сказал он. – Я предоставляю вам право вынести определенное суждение. Так вы говорите, пятнадцать сотен? В любом случае я прошу вас отложить эту картину для меня.

Макс заколебался и затем с видом человека, принимающего решение, произнес слова, которые показались Кэмпиону верхом мастерства обработки психики клиента.

– Сэр Эдгар, – легко сказал Макс, – сожалею, что мне придется вас разочаровать, но пока мы с вами здесь обсуждали эту картину, меня все время грызла мысль, что я откровенно не считаю, что это Стен. И, конечно же, никаких гарантий на этот счет я бы вам дать не сумел бы. Картина прелестна, она очень в духе Стена, очень, но при отсутствии убедительных внешних доказательств я не рискну принять ваше предложение. Нет, нет! Оставим это! Я не считаю, что это Стен!

В голубых глазах сэра Эдгара появился плотоядный блеск. Он улыбался.

– Боже, как официально! – протянул он. Макс позволил себе немного скривить лицо.

– Нет, у меня и в мыслях не было делать официальное заявление! – воскликнул он. – Просто я испугался того, что вы предоставляете мне делать окончательные выводы. Вот они: я не думаю, что это Стен. Но я либо продам вам ее за пятнадцать сотен, либо отправлю обратно в запасник.

Сэр Эдгар рассмеялся и долго-долго протирал платком свою лупу, прежде чем засунуть ее в карман.

– Вы осторожны, – заметил он. – Даже слишком осторожны! Вы должны были бы выставить свою кандидатуру в парламент. Так отложите эту картину для меня!

Мистер Кэмпион переместился в соседний зал. Как он справедливо заключил, переговоры завершились.

Макс присоединился к нему через несколько минут. Он откровенно ликовал. Его небольшие черные глазки не могли скрыть выражение счастья, и, хотя он не стал никак обсуждать только что состоявшуюся беседу, Кэмпион понимал, что он чувствует себя триумфатором.

На прощание Макс рассыпался в уверениях о своем огорчении по поводу пропажи «Головы мальчика» и в несколько опрометчивых обещаниях, что она отыщется, даже если ее увезли на край света.

Мистер Кэмпион медленно побрел по Бонд Стрит. Его мысли были невеселы. Вся эта история с рисунками Дакра была малопонятной и тревожащей, но он отдавал себе отчет и в том, что в его сознание вошло еще нечто, вызывающее неприятные ощущения. Это «нечто» было им воспринято только что, в течение нескольких последних минут, но, будучи еще не распознанным, уже захватило его мозг и пыталось куда-то направить.

Испытывая явную досаду, он попытался хоть чем-то себя отвлечь.