Текст книги "Желай осторожно (СИ)"
Автор книги: Мара Вересень
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
44
– Версию Вениана я знаю, теперь хочу послушать твою.
Анатоль стоял в моей гостиной, как человек, который куда-то пришел и забыл зачем. А еще он старательно избегал смотреть мне в глаза, блуждая взглядом по комнате, и наконец, уставился куда-то в район моего подбородка, вроде и приличия соблюдены, и изумруды свои ресницами занавесил.
– Зачем?
– Я просто воспользовался шансом. Отец бы меня не отпустил, а с братом мы договорились.
– И отыграть никак?
– Условия я тебе озвучивал, и не раз. – Злится? Ну-ну…
– Моя сторона медали мне знакома, а что насчет тебя?
Анатоль выдохнул и посмотрел. В глаза. А потом, не опуская взгляда, в два приема сдернул с плеч рубашку. Первой обозначилась татушка-браслет, которую я заметила на балу. Такая же обвила второе запястье. Огненные дорожки символов побежали вверх по рукам, обхватили парами браслетов пошире предплечья и плечи, легли на ключицы, ошейником сомкнулись на горле, скользнули вниз, к пупку и тремя обручами опоясали торс. Тяжи знаков уходили под пояс брюк, но и увиденного мне было достаточно. Изумрудная радужка глаз обзавелась ярким золотым ободком. Выглядело жутковато, но очень красиво.
Мужчина не двигался. Не шевельнулся даже, когда я подошла и коснулась метки договора на запястье, провела пальцами по руке и выше, очертила ключицу. Вздрогнул, потому что я прижалась губами к впадинке у основании шеи и, судорожно вдохнув знакомый теплый запах, обвила руками талию, сцепив пальцы на его спине в замок, словно кто-то хотел отнять у меня мое. Рук он не поднял.
Тишина и полумрак раннего утра заливали комнату стылым серым светом и отчаянием. Я прижималась лицом к гладкой горячей коже, чувствуя биение его сердца, неровное и сильное, на два такта. Мое иногда попадало в ритм, но больше сбивалось и частило. И снова обжигало меня изнутри. Я ждала. Потом подняла лицо вверх. Точно так же я смотрела на него в тот вечер в баре – подбородок и четко очерченные губы – только тогда он держал меня. Я все еще ждала. Когда ожидание стало невыносимым, его губы коснулись моих, окончательно разрывая мою связь с реальностью.
Отстранилась, задыхаясь, чувствуя, как боль опрокидывается солью через край и бежит по лицу, – на меня из его глаз смотрел не теплый малахит, а холодные колкие изумруды. Мои руки бессильно упали вдоль тела. И вот тогда Анатоль поднял свои. С тем же отстраненным и равнодушным взглядом он оттер от слез мои щеки, сделал шаг назад, поднял с пола рубашку, оделся, тщательно застегнул все пуговицы, одернул манжеты.
– Ночь была беспокойной. У вас есть пара часов, чтобы отдохнуть, княжна, потом придет Колин и поможет подготовиться к церемонии.
– Зачем? – шепотом спросила я и коснулась пальцами губ, на которых еще жила тень прикосновения.
– Вы этого ждали, – ответил Анатоль, растянул губы в улыбке, поклонился. – Доброй ночи, ваша светлость. Вернее, доброго утра.
Затем повернулся спиной, в несколько шагов преодолел пространство, отделяющее его от выхода из комнаты, открыл дверь и получил в глаз. Увесистым металлическим кулаком. Закатил глаза и рухнул.
– Ты что!? – завопила я громким шепотом.
– А чего он! – отозвался Вовыч, явно подслушивавший, а то и подглядывавший, за дверью.
– И что теперь? – я беспомощно посмотрела на приятеля. Шлем был другой, а выражение все то же.
– Что-что, – проговорил он, приглядываясь к лицу поверженного канцлера, на лице которого наливался багровым след от удара, особенно любопытно смотрелся узор от кольчужного сегмента, отпечатавшийся на коже. – Ты пойди, что ли, умойся, а то, как веник, пыльная и в паутине, а я тут сам как-нибудь.
– А… – я уже развернулась в сторону ванной и замерла с поднятой ногой, – а ты куда делся? Я думала ты того? Все… Даже расстроилась и отмстила.
– Ну, это ты правильно. Когда эта баба мерзкая в меня попала, меня просто в другой доспех вынесло, ну, вроде, как из чата, а я по новой залогинился, только с другого компа. Так, иди куда шла, княжна!
– Ща всеку!
– Иди, иди, дровосек любитель.
Когда я выбралась из ванной, разморенная и моргающая через раз, в гостиной никого не было. Только в углу торчал рыцарский доспех. Но он был пустой, я это каким-то образом знала. Как знала и то, что предусмотрительный организм выкрутил ручку на чувствах на минимум. Потом мне это аукнется, но это – потом. Когда моя голова коснулась подушки, я уже спала.
Правда, не так долго, как хотелось.
Апофеоз красоты и стиля начался с внесения… вкатывания… В общем, в распахнутую на обе створки дверь кое-как, со стенаниями и прижиманиями изящных ручек к трепещущей груди (Глай ар Мур), невнятными возгласами и восклицаниями (безымянная девица из свиты ар Мура), сдавленной руганью (держатель зеркала) ко мне протащили нечто на стойке и в чехле. Следом паровозиком втянулись мои горничные и парочка пришлых. Но!
До этого меня разбудили в стиле незабвенной домомучительницы Колин ван Жен. С небольшим дополнением. При побудке присутствовал добрый доктор ир Прим и, судя по мандариновым ноткам, в протянутом бокальчике был концентрат вечного двигателя. Всегда бы так. Узрев приливающую к моему лицу энергию жизни, Колин воспряла вслед за мной и началось. Сначала меня немножко накормили и озвучили культурную программу. Меня ожидало: торжественный молебен в храме Светлого, церемония передачи ключа, венчание, праздничный бал и логическое завершение всего – брачная ночь. Произнося последнее, Колин так эзальтированно закатила глаза, что я чуточку струхнула. С этим выражением на лице меня затолкали в ванную…
…Вытащили из ванной, натертую таким количеством всего, что обоняние приказало долго жить. Затем ар Мур помахал надо мной какой-то растопыркой, похожей на массажер-антистресс для головы, и мокрый ком волос упал на спину гладким струящимся и совершенно сухим каскадом. А потом меня принялись вертеть, как куклу, купленную с большим набором сменной одежды, на которую тут же, вот прямо сейчас, нужно было все-все примерить. Начиная с нижнего белья.
У меня в крови гуляло столько эндорфинов, что ошалевшие переживания обо всем вчерашнем по-тихому забились в уголок, а неукротимая жажда деятельности вынудила всячески участвовать в творящемся безобразии.
К слову, платье, а это именно его с такими нервами пропихивали ко мне в комнаты, оказалось феерическим, даже если сбавить накал страстей, навеянный зельем. Это было что-то из тонких-претонких сплетенных в невообразимый ажурный узор белых и серебряных нитей, усеянных мириадами сверкающих алмазных искр. И никакого кринолина. Просто юбок оказалось столько, что он был не нужен. Гладкий корсет, украшенный по краю декольте такой же алмазной крошкой, держался на мне только за счет шнуровки. Волосы оставили, как есть, лишь закрепили на них драгоценную сеть с прозрачными нитями, и казалось, что это не камни, а поблескивающие в прядях бриллиантовые росинки. А потом всю эту красоту взяли и спрятали под шелковое жемчужно-серое… еще одно платье, оборудованное широким капюшоном и стянутое впереди тесьмой таким хитрым образом… Тут, как только мой взгляд упирался в тесьму, я начинала хихикать, потому что – дерни за веревочку, дверь и откроется. Впрочем, шнуровка начиналась чуть ниже линии декольте, и места для зрелищ хватало.
В коридоре было необычайно шумно и суетно, и я это слышала, несмотря на достаточно большое количество бесконечно разговаривающего народу вокруг. Гости, как мне пояснили позже, начали съезжаться с раннего утра, и востребованными оказались даже самые непритязательные комнаты.
А потом явился Вениан с большой плоской коробкой, и все вымелись за порог в одно мгновение. А что, здесь жениху невесту до свадьбы видеть не считается дурной приметой?
45
Когда-то
В кабинете было темно. Он задернул шторы, чтобы даже отраженный снегом лунный свет не разгонял тьму. Зверю было маетно, а свет, даже такой зыбкий и тусклый, раздражал. На изломе года всегда было сложнее всего сдерживаться, но в это раз – особенно. У причины были дерзкие глаза мягкие волосы орехового цвета и запах. Вишня и солнце. Прикосновение тонких пальцев воспоминанием тлело на ладони, мучало. Зверь ворочался и просился наружу. Звал. Ее.
Удавкой проступила на коже вязь клятвы. Отразилась в полупустом стакане на столе, растаяла. Назойливое воспоминание таять не собиралось. Мягкие губы, тонкая нежная кожа шеи с бьющейся жилкой, стон с его именем на устах, и теплое податливое тело, бесстыдно прижимающееся к его разгоряченной плоти так тесно, что он почувствовал ее лоно, готовое принять его. И одна на двоих сладостная дрожь предвкушения. И огонь, который он не сдержал.
Тело отозвалось на воспоминание, как если бы девушка снова была в его объятиях, и проклятая пламенем кровь высветила вены под кожей. Зверь заурчал, довольный, ему тоже нравилось это вспоминать. Анатоль откинулся в кресле, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая и себя, и зверя. Нужно было снова вернуться в зал. Отец видел, как он уходил, и непременно станет упрекать. Не только за пренебрежение светскими обязанностями. Еще за брата. И за то, что он – это он.
– Анатоль? Так и знала, что опять сидишь здесь в темноте.
Канцлер выпрямился. Гуляющий в крови огонь перекинулся на свечи, пламя вытянулось лентами и опало. Контроль ни к черту… Пришлось встать и зажечь свечи… по-человечески. Улыбка вышла невеселой.
– Кто она для тебя? – Серафин подошла ближе.
– Что?
– Эта девочка. Кто она для тебя?
Анатоль продолжал смотреть на огонь. Пламя отражалось в зрачках, придавая радужке странный оттенок опаленной солнцем травы.
– Если просто забава – остановись.
Он был выше Серафин на голову. Изящная кисть легла на сжатый кулак. Анатоль вздохнул, бережно обхватил руками тонкие пальцы матери, опустился на колено и прижался лбом к тыльной стороне узкой ладони.
– Ты станешь любить меня меньше, если я сделаю что-то дурное? – спросил мужчина, чувствуя, как мать, как когда-то в детстве проводит рукой по волосам, чуть ероша макушку.
– Я очень давно не слышала от тебя этих слов…
– Ответь.
– Ты же знаешь, что нет, но наказание…
– …получу соразмерно содеянному, – закончил он за нее. – Все верно. – Вздохнул. – Она не забава. Но я остановлюсь.
– Почему?
– Так будет правильно, и… я обещал брату.
***
Сейчас
На темно-синем бархате лежало произведении искусства из серебра и уже знакомых мне прозрачных камней со стальным отблеском. Изгибом и длиной колье практически идеально повторяло форму декольте и в расправленном состоянии напоминало солнце. То есть вот это великолепие, судя по всему, достаточно увесистое, закроет мне грудь, частично плечи и спину? А платье, выходит, под него шили?
– Сумеречные алмазы и мифрил[7]7
Мифрил – вымышленный благородный металл, впервые упомянутый в легендариуме Толкина.
[Закрыть], – сообщил Лучезарный, лучезарно улыбаясь и торжественно водрузил на меня принесенное.
Щелкнул хитрый замочек, который явно не расстегнуть без посторонней помощи, и груз прекрасного ощутимо придавил к земле. Отлично, буду как Фродо в непротыкаемой кольчуге.
Вениан обошел меня, аккуратно распределяя нити ожерелья по моим плечам, груди и лопаткам, заправляя их под легкую ткань верхнего платья. Остановившись сзади, принц провел пальцами по рукам от плеч до запястий, взял мои руки в свои и обнял, прижавшись всем телом.
– Ты прекрасна, – сказал он, жарко дыша мне в волосы. – Осталось меньше десяти часов, искорка. Не волнуйся, все будет хорошо и даже лучше. Сначала служба в храме. Долго и скучно, но там красиво. Потом церемония передачи ключа. Это тоже в храме, но недолго. Потом тебя отведут в молитвенную комнату, для уединения и, как ты сама понимаешь, собственно молитвы. Там тебя оставят одну, сможешь передохнуть и перекусить, венчание состоится ровно в полночь, гости отправятся на бал, а ты станешь моей. – Объятия стали теснее, губы принца обожгли кожу за ухом, словно на меня поставили клеймо.
Волшебное действие мандаринового зелья Алька ир Прима таяло так же неудержимо, как моя надежда выйти из ситуации с наименьшими потерями. Меня охватило отчаяние. Отец не поможет, ему выгоден этот брак, от закадычной повраги Молин я избавилась, Вовыч сам влетел, да и чем он мне поможет, Анатоль… Сердце зашлось от одной мысли об этом подлом двуличном гаде. И нет, глупый орган, качающий кровь, сжался не от желания страшной и беспощадной мести, ему хотелось совершенно противоположного.
Как так могло получиться? Ведь была же ночь с беготней и воплями в окно, сумасшедший голодный поцелуй в лесу и дорога через снег. Вино в брошенной карете, библиотека и огонь по коже от его рук. Был этот танец и ревность и это невыносимое притяжение, снова и снова сталкивающее нас лбами, как глупых детей, которые в своем упрямстве не хотят понять важного… Вишня и солнце… Это – было важно, важнее всего.
– То, что произойдет в храме – всего лишь дань традиции, главное случится между мной и тобой. Каждый выполнит то, что обещал, и все будут счастливы. Твои родные получат покровительство короны, Анатоль… – я вздрогнула, и это не осталось незамеченным, но Вениан продолжал, словно ни в чем не бывало, – Анатоль получит свою долгожданную свободу и уйдет бродить по другим мирам. А у меня будешь ты, мое сокровище, а еще ключ и корона. А теперь я тебя покину. Увидимся в храме. – Еще один поцелуй-тавро, на этот раз на руке, и принц вышел.
Я стояла посреди комнаты, пытаясь стереть ощущение от поцелуя со своей руки, когда никем не замеченный неучтенный доспех, оставшийся в моей гостиной, шевельнулся.
– Ты, правда, пойдешь за этого манерного хлыща? – осведомился Вовыч, отклеиваясь от стенки. Правое колено в доспехе не сгибалось, отчего рыцарь, в попытке сократить расстояние между нами для более приватной беседы, походил на неисправного робота.
Я вздохнула и снова потерла руку:
– Пойду. Что уж теперь. Надо смотреть правде в глаза, домой мне… нам не попасть, я тут никто и звать меня никак, а тут полный пансион, замок, балы, прислуга, и, согласно договору, принц и долго и счастливо. Не жизнь, а сказка!
– Стержинская, я тебя не узнаю. А сбежать?
– Куда? Изловят и вернут. Только скандал и позорище. Тут же все тайные маги через одного. В открытую, видишь ли, неприлично, а исподтишка гадить – это пожалуйста.
– Прямо так и замуж… Я еще понимаю за этого загадочного мозголюба, который тут вчера в позы вставал, но хлыщ! Он же вылитый Славик!
– Ой, – хихикнула я, – это ты еще с местным Славиком не знаком. Вот где сюрприз! Мрачный тип в черном с серьгой в ухе и клыками на перевес!
– Ты про Даракулу? Он реально Славик? То есть, я хотел сказать, правда, вампир?
– Мало того, он бывший жених вот этой, – я потыкала себя в грудь, – тушки.
– Вечно у тебя в мужиках бардак.
– Угу, как в шкафу. Шмотья полно, а надеть нечего.
– И как ты обычно поступаешь? – прищурился шлем.
– Закрываю глаза и сую руку в шкаф. На кого… на что рука ляжет с тем… в том и иду.
Вовыч заржал. Смех гулял внутри пустого доспеха, как в сабвуфере, а я поняла, что выматывающее напряжение начало отпускать, а это значит, что кто-то во мне решил, как поступит. Хорошо бы это была, все-таки, я, а не княжна, поскольку, что могу отмочить я, мне хотя бы примерно было понятно, а что может выкинуть она…
– Кстати о загадках… А ты куда канцлера стукнутого дел?
46
Вовыч пожал плечами, и взгляд в сторону отвел. Шлем скрежетнул по плохо пригнанной пластине, закрывающей шею, издав на диво мерзкий звук, меня даже передернуло от такого выразительного смущения.
– Отволок бесчувственное тело в ближайший тайный ход и ветошью прикрыл, чтоб не хватились?
– Господи, Ринка, откуда эти дикие образы? Хотя вам, творческим людям, не один психиатр мозг не вправит… Никуда я его не девал. Сам он встал. Синяк наложением рук полечил, побурчал что-то вроде «самдурак», «могбыиполегче» и «дивноденьначинается» и ушел. А мне вот другое интересно. Скажи, а тут у всех девиц такие труселя прикольные, как у тебя?
– Так, я не поняла, ты весь этот дурдом с облачением с самого начала видел? Вовыч, ты реально маньяк! А ты чего посреди ковра застрял? Иди, сядь, как человек, ну, хоть, на пуфик. – Я хотела предложить ему угол диванчика, но юбки заняли все место.
– А вдруг войдет кто, а у тебя доспех на пуфике.
– Я тебя умоляю, после всего, что про меня рассказывают, латы в качестве собеседника – невинное чудачество.
Скрипя, как древний велик, Вовыч устроился, водрузив железные лапы на стол, а одной из них шлем подпер.
Из последнего было известно, что король имел приватную беседу с Серафин, о чем говорили, не понятно, было далеко, а подобраться и подслушать – никак. Разошлись оба недовольные, потом его величество изволил гневаться и челядь разных рангов гонял в три шеи. Королева в поле зрения не появлялась. Про происшествие в оранжерее – тишина, как и не было ничего. Молин никто не ищет, а прочие придворные дамы чистят перья так, что пух летит. Народу прибыло тьма, все суетятся и ждут. По три раза обсудили сплетни про канцлера, принца и княжну и травят анекдоты про то, кто будет первым в первую брачную ночь. Дракула с невестой устроили утром прилюдный скандал, а потом так же шумно мирились (сам не видел, но слуги болтали). В храм прибыл первосвященник, орал, что витражи не мыты, алтарь в пыли, а под амвоном мыши гнездо свили…
– А ты в храм пролезть сможешь? – перебила я поток красноречия.
– Сможешь, был я там. В зале – только посмотреть – священное воинство на половину тушки стены вмуровано, зато во внутренних коридорах этого добра, – парень гулко постучал по нагруднику, – полно, все возвышенные такие, с мечами и при лаврах.
– А ты свой кошмарный меч откуда достаешь?
– Оттуда, – ответил Вовыч и заржал, снова пустив эхо гулять внутри железяк. – Помнишь, я в одно время в сетевуху играл? Так прикинь, этот меч – точная копия того, что у меня в игре был. Я сам прифигел, когда он материализовался. Зато удобно! Надо – призвал, не надо, пусть лежит себе. Вот когда костюмчик с оружием попадается, то неудобно, не могу бросить, сразу выносит в прежнее железо. Так что не дрейфь, Ринка, еще ж не полночь, чтоб тыквой стать, я рядом буду. И потом, вдруг тебя осенит, вот, как в сказках, в самый последний момент. Разгадаешь своего красавца, и все сложится.
– Вовыч, ты… – но договорить я не успела. За мной пришли.
Храм находился на территории дворца. К нему, разрезая пополам заснеженный парк, алой царапиной лежала длинная ковровая дорожка, и я шла по ней, удивляясь, как красиво смотрятся на красном ворсе белые с серебром туфли, иногда выглядывающие из-под чуть приподнятого одной рукой подола. На моих плечах серебристо-голубой мех, волосы и лицо скрыты капюшоном. Моя вторая рука лежит на руке отца. Когда я, в сопровождении Колин, маркизы ван Лав и куколки дон Блу, изображающих моих подружек, только вышла, рядом с князем стояла миловидная белокожая девушка с тяжелыми русыми косами. Она улыбалась, азартно блестела глазами, в ее руках была маленькая корзинка с лепестками роз. «Сестра», – подумали я и та, что осталось от настоящей Мари-Энн.
По краям дорожки толпились гости. По мере нашего продвижения, приглашенные пристраивались в хвост процессии, вначале которой была, как положено, королевская чета в синем, наследный принц в белом и золотом и какие-то прочие важные шишки в разноцветном. Анатоля не было. За мной шел хвост из «подружек». Женевьев, она же младшая княжна дон Стерж, во всю щебетала с Лелли, обсуждая перспективных молодых мужчин. Вот кому счастье!
Ступеньки перед входом в храм оказались под моими ногами как-то вдруг и сразу, и я, замерев, сжала руку князя.
– Ну, ну, будет, – успокаивающе прогудел он, как и прежде, напоминая большого добродушного майского жука, и похлопал меня по руке сухой шершавой ладонью. – Одни девки в храм бегут бегом, а ты вот прочь норовишь, зачем согласие давала? Я ж не неволил, сама решила. А Венька не плохой, разбаловали его маленько, но это поправимо, да и Мезереру от свадьбы вашей хорошо выйдет. Идем.
И я шагнула на ступеньку, потом еще на одну и еще и попала в царство света. Потолок вздымался, казалось, невообразимо высоко, хотя снаружи храм производил впечатления исполина. Просто храмовый свод был искусно расписан под небеса с полупрозрачными лентами облаков, в которых, постепенно растворялись уходящие вверх стены с многочисленными узкими забранными солнечно-золотыми витражами окна. По обе стороны от входа стояли ряды скамей из светлого дерева, украшенных вдоль прохода цветами и лентами, проход вел к высокому, в те же три ступеньки, что и на входе, амвону. Дальше был алтарь – огромная янтарная глыба, а над ним, купаясь в лучах света, висело на невидимых стяжах солнечное гало. Золотое и теплое, как лето, как свежеиспеченный хлебушек, как мамины ладони, как…
Руки отца увели куда-то в сторону, светлый лик скрылся с глаз и меня отпустило. Я с удивлением поднесла руки к лицу и оттерла непрошеные слезы. Чьи это были эмоции? Мои? Настоящей Мари-Энн? Наши общие? Я больше не различала, где я, а где она.
– Тише, Марьяна, тише, – князь гладил мои руки, – а то и поплачь, чай, давно в храме не была, вот оно и накатывает. Идем-ка, сейчас службу отслушаем, легче будет.
Боковым коридором мы вышли к переднему ряду скамеек, куда меня с некоторыми сложностями (платье путалось) усадили. Как я поняла, это была невестина половина. Капюшон остался на мне, только шубку сняли. Рядом ерзала Женька, поминутно оглядываясь по сторонам и стреляя глазами. Я тоже попыталась увеличить себе площадь обзора и только потянулась приподнять нависающую на лицо ткань, как сзади раздалось гневное шипение. Мадам ван Жен бдит и опозорится не даст. Ладно, не положено, так не положено. По крайней мере, символ поклонения не так по чувствам бьет. Зато я вдоволь налюбовалась монументальным янтарным алтарем, таким прозрачным, что выточенная в нем сверху полусфера хорошо просматривалась сквозь медовый бок, а так же одеяниями первосвященника и его помощников, изобилующее вышивкой со стилизованными солнышками.
Служба началась. Хоры отозвались прозрачными детскими голосами, речитатив первосвященника вплетался мощным ликующим потоком, ему вторили другие служители. Что-то где-то возжигали. Сладковатый приятный дым от курильниц стелился вокруг алтаря, и я казалась себе мухой, которая в нем, в этом янтаре, застыла, но не умерла, и смотрю на несущийся мир сквозь золотистый монолит, а внутри меня – яркая песчинка, или не песчинка, а огромный светящийся шар.
