Текст книги "Любовь и чума"
Автор книги: Мануэль Гонзалес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
– Синьорина, из любви к вам я попытаюсь спасти утопающего!
Наступила минута всеобщей тишины и молчания, но она была вскоре прервана громкими криками гондольеров и других присутствующих:
– Это изменник! Не дайте ему нарушать право морского промысла, – загремели дикие голоса. – Убейте его баграми!.. Где он? Где он?.. Убейте изменника!
Голос незнакомца проник Джиованне в самое сердце.
– О! – воскликнул Доминико, расталкивая товарищей, обступивших с криками угрозы молодого человека, одетого в изорванный рыбачий костюм. – Это сумасшедший, которого мы встретили на улице Фреззариа... Он бредит не только от горячки, но и от голода... Да простит мне мой ангел-хранитель, если я скажу, что благотворительность не ведет ни к чему хорошему!.. Этот молодец вовлечет всех в беду.
Между тем тот, которого гондольер называл сумасшедшим, подошел, не обращая внимания на угрозы, к берегу и, посмотрев секунды две или три на море, бросился в пучину.
– Слава Богу! – сказала Джиованна, растроганная поступком храбреца. – Слава Ему за то, что нашелся хоть один человек, исполнивший мою просьбу. Я уверена, что его благородное самопожертвование увенчается успехом... если кто-нибудь поможет ему!
Говоря это, она бросила к ногам рыбаков кошелек, полный золота. Но ни одна рука не протянулась за ним. Куда Джиованна ни оборачивалась, везде встречала она только свирепые, угрожающие взгляды.
– Пойдемте отсюда, синьорина! – приставала к ней испуганная Беатриче.
Но Джиованна продолжала стоять на прежнем месте, стараясь рассмотреть сквозь мрак то место, куда бросился незнакомец. Между тем Доминико переглянулся с товарищами, и все факелы погасли моментально, как бы по волшебству, и на берегу воцарилась мертвая тишина. Прошло много времени. Буря продолжала неистовствовать по-прежнему, море волновалось так же, но незнакомец не возвращался.
– Пресвятая Богородица, несчастный погиб. И это я обрекла его на верную смерть, – воскликнула в отчаянии Джиованна, как бы очнувшись от сна.
– Да, он погиб, как должны погибнуть все безумные, которые повинуются более красоте женщины, нежели Богу, – проговорил Доминико. – Вы напрасно забыли, синьорина, что сам Бог дал нам береговое право.
Джиованна поняла, наконец, хотя и не совсем, смысл этого слова. Она вспомнила, что ее кормилица рассказывала когда-то об этом ужасном, возмутительном праве прибрежных жителей – грабить корабли, разбившиеся о скалы. По милости этого права самые добрые, гостеприимные люди превращались на время в диких зверей. Вместо того чтобы спешить на помощь к погибающим во время бури и жертвовать собой ради спасения ближних, они молили об их гибели и смотрели на остатки разбитого корабля как на свое имущество. Счастлив был тот, кто отделывался только потерей кошелька. Большая же часть находила смерть под ударами багра.
Приютить у себя потерпевшего кораблекрушение считалось непростительным грехом, потому что неграмотные и суеверные рыбаки думали, что бури посылаются собственно для пользы прибрежных жителей. Могла ли Джиованна, несмотря на все свое негодование, восставать против такого заблуждения, укоренившегося среди этих людей? Конечно, нет! Она вздохнула и не ответила ни слова на замечание Доминико.
– Доминико прав! – произнесла Беатриче. – Нельзя противиться воле Божьей, и вы сами можете убедиться в этом, синьорина, поскольку послушавшийся вас человек на дне.
Но певица ошибалась: незнакомец был жив и отчаянно боролся с волнами, рассекая их с удивительной ловкостью и смелостью. Хотя смерть грозила ему ежеминутно, он не робел и подвигался вперед с изумительной настойчивостью.
Отплыв уже довольно далеко от берега, он увидел, наконец, белую фигуру, цеплявшуюся за корабельную доску – это была женщина.
Подплыть к ней и схватить ее было очень трудно, потому что волны относили ее назад. Но, наконец, смельчаку удалось после многих нечеловеческих усилий приблизиться к погибающей. Несчастная женщина окоченела от холода и была почти без чувств. Схватив ее за пояс, незнакомец поплыл по направлению к берегу. Но добраться до него было почти невозможно: не говоря уже о силе ветра и волн, несчастная женщина так крепко уцепилась за своего спасителя, что чуть было не утащила его на дно разъяренного моря. Чувствуя совершенный упадок сил, незнакомец порывался несколько раз бросить несчастную женщину и предоставить ее на произвол судьбы, но каждый раз, когда он хотел сделать это, ему становилось совестно за свое малодушие, и он продолжал плыть далее с твердым намерением или завершить начатое, или найти смерть среди бурной стихии.
Нет сомнения, что благородное самопожертвование незнакомца не принесло бы пользы и даже могло бы быть для него гибельным, если бы буря не начала понемногу стихать: пловец изнемог, в ушах его звучал какой-то странный звон, глаза смотрели дико, и он начал поминутно погружаться под воду. Но в тот момент, когда смельчак уже прощался мысленно с жизнью, само море, как бы сжалившись над ним и над женщиной, явилось на выручку к утопающим. Огромная волна подняла несчастных и выбросила их на берег невдалеке от места, где находилась Джиованна.
Девушка, следившая все время с замирающим сердцем за подвигом пловца, кинулась опрометью вперед. Но, подбежав к нему, она отшатнулась назад с восклицанием испуга и изумления: перед ней стоял тот, кого она любила так горячо и страстно. Свет луны, скользившей между тучами, падал на пловца и давал возможность разглядеть его прекрасное, хотя и изнуренное горем лицо. В течение долгого времени Джиованна стояла как вкопанная, не имея сил проговорить хоть что-нибудь, и смотрела с каким-то страстным обожанием на Валериано. Итак, вот кто был тот незнакомец, который из желания угодить Джиованне кинулся без колебания в бушующие волны.
Патриций, совершенно разбитый неравной борьбой с грозной стихией, не заметил присутствия девушки. Он наклонился над спасенной им женщиной, лежавшей на мокрой земле, и старался привести ее в чувство.
Он вынул из кармана флакон с крепким снадобьем, влил немного в рот незнакомки и начал потом тереть ей виски, стараясь в то же время согреть бедняжку. Наконец его усилия увенчались успехом: спустя немного времени, незнакомка сделала движение, и из ее груди вырвался слабый вздох.
Услышав его, молодой человек приподнялся, и глаза его вспыхнули, как искры.
– Она жива! – воскликнул он радостно. – Она жива, я спас ее! О, это чудо, настоящее чудо!
Джиованна, стоявшая поодаль, продолжала любоваться им.
«Он не только храбр, но и великодушен», – подумала молодая девушка, растроганная до глубины души неподдельной радостью Валериано.
Но что почувствовала она, когда незнакомка, открыв глаза и увидев склонившегося над ней Сиани, проговорила с выражением беспредельной радости:
– Это сон... Галлюцинация! Пресвятая Дева, благодарю тебя за твое милосердие!.. Я умираю... Ты ввела меня в рай и послала ко мне Валериано.
Сердце Джиованны замерло. Сиани же, удивленный такими словами, наклонился еще ниже к спасенной, чтобы рассмотреть ее лицо, несмотря на окружающий его мрак.
«Она сумасшедшая, – решила мысленно венецианка. – Она помешалась от испуга... Возможно ли, чтобы она знала Сиани?»
Но овладевшее ей смущение увеличилось еще более, когда женщина обвила свои белые и холодные руки вокруг шеи своего спасителя.
– Я думала, что умру вдали от вас, Сиани, – произнесла она со странным воодушевлением. – Но судьба решила иначе, и я увидела вас опять. Скажите мне: не сон ли это и неужели я еще жива?
– Да, вы живы, Зоя, – воскликнул молодой патриций, узнав, наконец, в спасенной дочь великого логофета. – Вы живы: Господь помиловал и сохранил вас!
– Сохранил меня, – повторила машинально гречанка, мысли которой по причине перенесенного ею кошмара стали путаться. – Но что же случилось со мной?
– Вы чуть было не утонули, – проговорил Сиани мягким и ласковым тоном.
Зоя не отвечала. Глаза ее блуждали по сторонам и, наконец, остановились на молодом человеке.
– Да, да, я помню все, – сказала она глухим голосом. – Я была на корабле, а потом... Потом... О, какая ужасная ночь, какая сильная буря! Вы видите, как они приближаются! Они растут, они хотят схватить меня!
– Кто? – спросил удивленный Сиани.
– Волны! Я вижу их, они близко, о, какой страшный холод!..
Девушка остановилась и устремила вдаль взгляд, полный ужаса.
– Спасите меня, – вскрикнула она в сильном волнении. – Я не хочу такой смерти! Я боюсь ее, я боюсь этого водяного савана... Помогите! Помогите!
Патриций, взволнованный в высшей степени, хотел было успокоить девушку, но язык отказывался повиноваться ему.
Впрочем, в чувствах спасенной вскоре произошла резкая перемена, и ужас уступил место полному спокойствию.
– Что это? – продолжала тихим голосом Зоя. – Сон ли я вижу или действительно руку, которая хочет спасти меня?
– Бедняжка! – проговорил Валериано. – Вы не ошиблись: это была моя рука! Мне удалось спасти вас, но галера ваша погибла... Но что будет с вами теперь? Я остался без средств и не могу приютить вас даже на короткое время. Скажите мне, по какой причине вы, подвергаясь опасностям, прибыли сюда?
Гречанка не отвечала и, облокотившись на руку, видимо, старалась привести в порядок расстроенные мысли. Мало-помалу взор ее прояснился, и она взглянула на благородные черты Сиани с немым восхищением, смешанным с грустью.
– Вы спрашиваете, что заставило меня приехать в Венецию? – произнесла девушка с грустной улыбкой. – А вы не знаете этого, вы не догадываетесь, что я приехала исключительно ради вас...
Эти слова поразили стоявшую поблизости Джиованну, как ударом кинжала.
«Так они знают друг друга», – подумала она, ревниво всматриваясь в безупречную красоту молодой гречанки.
– Ради меня?! – повторил с изумлением молодой человек. – Вы приехали ради меня?
– Да, Валериано, – отвечала гречанка, – Вы не хотели остаться со мной, и я приехала сюда, чтобы повидаться с вами и предостеречь вас от большого несчастья... Но вы молчите, вы даже не хотите смотреть на бедную Зою, дочь старого Никетаса!
– Вы ошибаетесь, дорогое дитя, – возразил с живостью Сиани. – Я только задумался на минуту, вспомнив опасность, которой вы подвергались у этих берегов.
– Да, – проговорила она горячо. – Я рискнула всем, чтобы увидеть вас и сказать: берегитесь, мой друг! Мануил Комнин преследует вас: он тайно оставил Бланкервальский дворец и отправился в Венецию, между тем как все считают его опасно больным... О, я чувствую, что смерть близка, но она не пугает меня теперь... Я исполнила свой долг и готова умереть на ваших руках, Валериано.
– Благородная душа! – проговорил Сиани с чувством. – Вы решили оказать мне услугу ценой своей жизни... Чем я могу вознаградить такое самоотвержение и такую преданность? Известно ли вам, что посланник Венецианской республики Валериано Сиани заподозрен в государственной измене? Показаниям прокуратора или проведитора поверят скорее, чем моим. Палаццо мой опечатан, имущество конфисковано, а я должен скрываться под этими лохмотьями?..
Но гречанка, казалось, не слышала этих слов.
– Ну а видели вы эту прекрасную Джиованну, которую любите так страстно? – спросила Зоя после минутной паузы.
– Видел, но ее отец запретил мне переступать порог их дома. Я также покинут и одинок, как и вы, Зоя, – ответил со вздохом Сиани.
– Вы ошибаетесь, синьор! – воскликнула Джиованна, приближаясь к нему. – Вы спасли эту женщину из любви ко мне... Я видела все и молилась за вас, когда вы боролись так мужественно с бурей и волнами... Я беру к себе эту молодую гречанку: не для того же Бог дозволил вам спасти ее, чтобы после бросить ее на произвол судьбы. Сделаем вдвоем доброе дело, и правосудный Бог вознаградит нас за это.
– О синьорина! – произнес Сиани, целуя ее руки. – Могли я не исполнить вашей мольбы?.. Я начинаю верить теперь, что Пресвятая Дева посылает вас в час нужды ко всем неимущим и страждущим.
Зоя приподнялась на локте и посмотрела с любопытством на прекрасное лицо Джиованны, озаренное слабым светом луны.
– Кто эта синьорина? – спросила гречанка, обратившись к патрицию. – Это она? Не правда ли?
Но молодой человек не слышал ее вопроса: его страстный взгляд приковался к Джиованне и подтвердил лучше всяких слов догадку молодой гречанки. Жгучая ревность сжала сердце последней, как железные тиски, но она постаралась подавить это чувство и проговорила как можно спокойнее:
– Благодарю вас, синьорина, за вашу доброту. Я теперь понимаю, почему синьор Сиани посвятил вам все свои мысли и чувства: вы прекрасны, как ангел, и добры, как он. О, вы лучше меня, – добавила она с завистью.
– Вы льстите мне, – ответила с улыбкой Джиованна, – Я вовсе не заслуживаю такого отзыва, но оставим это. Из ваших слов я поняла, что вы любите Валериано так же горячо, как люблю его я, а потому будьте моею сестрой. Станем друзьями и будем сообща оберегать его жизнь и честь!
– Стать друзьями? – повторила Зоя. – О нет, я не хочу обманывать вас, синьорина: я чувствую, что буду ненавидеть вас вечно за вашу красоту, за доброту, за любовь, которую вы внушили Сиани... Предоставьте же меня, как вы выразились, произволу судьбы.
– Оставить вас, когда я, хотя и невольно, причиняю вам столько страданий?!.. Нет, благородная Зоя! Я не сделаю этого, я не оставлю вас в таком положении. Я сумею окружить вас всеми возможными удобствами и надеюсь, что со временем вы перестанете ненавидеть меня. Но только, ради Бога, не думайте о смерти!
С этими словами Джиованна протянула гречанке руку. Зоя сомневалась, принять ли ее, улыбаясь какой-то загадочной улыбкой. Вдруг она оттолкнула руку и горячо воскликнула:
– Нет, синьорина, я не смею прикоснуться к вашей руке... Ваш жених проклянет меня и будет вспоминать обо мне только с ужасом, а я не хочу быть проклятой им. Но довольно слов: я забыла предупредить вас, что вы не должны прикасаться ко мне.
– Почему же? – спросил быстро Сиани, молча слушавший разговор соперниц.
– И вы спрашиваете?! Разве вы не знаете, что я приехала сюда с Кипра...
– Что же из этого?
– А то, что я, может быть, погубила вас: на Кипре в настоящее время свирепствует чума.
Джиованна и Сиани вздрогнули и машинально подались назад.
Почти в ту же минуту мимо их проскользнул какой-то человек и кинулся опрометью к толпе гондольеров и рыбаков, занятых ловлей вещей и тюков, принадлежавших пассажирам разбитого корабля.
XII. Дурные последствия, вытекающие иногда из берегового права
Молодые люди осмотрелись вокруг, и ужас их увеличился. По всему берегу мелькали факелы и сновали люди, похожие на демонов, собравшихся для выполнения нечеловеческого дела.
Тут были и седобородые старики, вытаскивавшие на своих худых плечах громадные тюки, и женщины, походившие на ведьм – безобразные, оборванные, растрепанные, с жадностью собиравшие все, что только попадало им под руку. Были, наконец, и дети, прыгавшие вокруг старших, как маленькие подземные духи. Страшное зрелище представляла эта голодная ватага, бросавшаяся на безжизненные трупы, плывшие около берега, и срывавшая с них золотые украшения и платья. Некоторые рыбаки тут же разбивали горлышко бутылок, чтобы поскорее насладиться прекрасным вином. Самые кокетливые из женщин закутывались в промокшие материи, а дети забавлялись выловленным оружием.
Между тем человек, проскользнувший, как тень, мимо Сиани и Джиованны и который был не кто иной, как Доминико, подбежал к товарищам.
– Я говорил вам, что этот сумасшедший накличет на нас беду! – воскликнул гондольер, едва переводя дыхание.
– Что такое, – спросили несколько голосов. – Разве что-нибудь случилось?
– Да, – отвечал с проклятием Доминико. – Он спас какую-то иностранку, а та притащила с собой чуму.
– Чуму?! – завопили взбешенные хищники. – Чуму?
– Именно! Я сам слышал, как она говорила об этом недавно, – сказал Доминико торжественным тоном.
– Черт возьми! – воскликнул один из рыбаков. – Неужели же мы позволим им издеваться над нами.
– Смерть ей! – заревело множество голосов.
И вся толпа, как один человек, кинулась к тому месту, где находилась Зоя.
Увидев разъяренную ватагу, приближавшуюся с громкими криками, молодой патриций вздрогнул: он понял намерение этих людей. Но, не теряя мужества, он заслонил собой Джиованну и Зою и спросил, стараясь казаться спокойным, подбежавших рыбаков, что им нужно.
– Нам нужна иностранка, которую ты спас, – отвечали они, бросая угрожающие взгляды на бледное и гордое лицо Сиани.
– Зачем вам она? – спросил молодой человек.
– Не твое дело! – заревели несколько негодяев. – Иностранка принесла с собой чуму и должна поплатиться за это.
– Как! – воскликнул с негодованием Валериано. – Вы хотите убить ее? Но неужели у вас поднимется рука на невинную женщину?
Этот вопрос, очевидно, смутил толпу. Люди остановились, и на всех лицах выразилось недоумение и нерешительность.
– Не можем же мы, однако, подвергать опасности ради какой-то иностранки жизнь дорогих нам жен и детей, – произнес кто-то в толпе.
– Но эта женщина, которую вы хотите убить, не сделала вам ничего дурного, – возразил пылко Сиани. – Она даже не больна. А если вы боитесь заразы, то лучше откажитесь от вещей, на которые вы набросились, как коршуны.
Это замечание поразило толпу, внутренне сознававшую, что молодой человек говорит правду.
– Если опасаетесь чумы, – продолжал Сиани, – то бросьте обратно в море все эти материи, ящики, тюки... Или сожгите их. И вообще делайте то, что сделаю я.
Говоря это, патриций вырвал у стоявшего возле него рыбака факел и направился твердым шагом к тюкам. Но этот необдуманный поступок испортил дело: страсти разыгрались, и алчность пробудилась мгновенно. Не успел Сиани сделать пяти шагов, как множество грабителей окружили его, а Доминико положил на его плечо широкую, грубую руку и спросил нахально:
– Кто вы и по какому праву позволяете себе читать нам наставления?.. Товарищи, кто из вас знает его?
– Я полагаю, что это греческий шпион, – сказал один гондольер.
Вслед за этим из толпы раздалось несколько голосов.
– Он хочет учить нас!
– Он нарушил береговое право!
– Он пренебрегает нами!
– В море его! В море! И его, и сообщницу!
Вся толпа заволновалась и бросилась к патрицию, размахивая над его головой баграми и веслами.
При виде этого Джиованна и Зоя, смотревшие с ужасом на все происходившее перед ними, но молчавшие из боязни поколебать мужество Сиани, громко вскрикнули и закрыли глаза.
В самом деле, положение, в котором находился патриций, было самое критическое.
Он был один против этой разъяренной толпы, и у него не было даже оружия.
Лицо его было бледным, но он стоял гордо перед грабителями, и ни один мускул не выдавал его волнения.
– Что вы хотите делать, безумные люди! – говорил он им. – Зачем вы хотите лишить жизни меня и слабую беспомощную женщину? Вы обвиняете меня в том, что я спас эту молодую гречанку и защищаю ее от вас. Но знаете ли вы, что она прибыла сюда с Кипра с единственной целью предупредить сенат о составленном в Греции заговоре против нашей дорогой Венеции? Нет, друзья мои, не казнить надо эту благородную девушку, а преклонить перед нею колени и благодарить ее за то, что желает счастья дорогой нам родине. Что же касается опасности, пугающей вас, то она существует только в этих вещах, которые вы поспешили присвоить себе и которые я советую вам сжечь немедленно.
Он рванулся было вперед, надеясь пробраться сквозь толпу, но его снова остановили.
– Это ложь! Ложь! – кричал Доминико. – Не слушайте этого проповедника! Гречанка принесла нам смерть и должна умереть! Это будет ей справедливым наказанием! Она сама созналась в своем преступлении... А скажи-ка нам, – прибавил гондольер, – кто ты такой, позволяющий себе говорить с нами таким повелительным тоном?
Сиани не отвечал.
Беатриче, видевшая с ужасом опасное положение своего молочного брата и слышавшая рыдания Джиованны и Зои, смело подошла к Доминико.
– Ты очень любопытен сегодня, – сказала она с притворным смехом. – Но если ты действительно друг бедного Орселли, то заклинаю тебя объявить твоим товарищам, что этот мужественный пловец не кто иной, как благородный патриций Валериано Сиани.
– Сиани! – воскликнули все с изумлением.
– В самом деле? – произнес Доминико. – Так это и есть тот венецианский посланник, который дал себя провести лукавому Комнину?! Это тот самый патриций, который вернулся из Греции здоровым и невредимым, оставив вместо себя галеры и сокровища купцов?
– В море посланника, изменившего нам! – раздалось в толпе множество голосов.
– Негодяй!
– Трус!.. И он еще смеет заступаться за эту дочь Босфора?
– Вероятно, эта Венера пленила сердце прекрасного синьора, – проговорил со смехом Доминико. – Между тем как золото Мануила подкупило его совесть. В воду их, товарищи! Может быть, гречанка скажет нам, за сколько он продал Венецию. В воду! В воду!
Восемь сильных рук схватили Сиани, лицо которого исказилось от душившего его гнева.
– Да! да! Смерть изменнику! – раздался чей-то голос, при звуке которого по всему телу Джиованны пробежала дрожь: он принадлежал Азану.
– Смерть предателю! – продолжал Иоаннис, подходя ближе. – Он обещал Комнину продать ему вашу независимость, разорить вас и погубить свое отечество... Он не знает жалости к народу, в котором вырос сам... Он забыл, что мать его была рождена в Венеции, и, не задумываясь, изменил родине.
Валериано дрожал всем телом от негодования и сознания своего бессилия.
– О подлецы! сумасшедшие! – бормотал он. – Так вот их признательность за мое намерение спасти их!
– О, что ты наделала Беатриче! – сказала с упреком Джиованна, обращаясь к певице. – Ты погубила Сиани.
Но не успела девушка произнести эти слова, как она заметила невдалеке от группы рыбаков своего отца, бесстрастно следившего за разыгрывавшейся перед ним сценой.
Он поспешил к берегу, как только узнал о крушении галеры, чтобы купить за дешевую цену промокшие товары и вместе с тем принять благословения рыбаков, как должную ему дань.
– Да, мы действительно ужасно неблагодарны, синьор, – сказал насмешливо далмат, услышавший восклицание патриция. – Мы очень неблагодарны, но что же нам делать! Уж не прикажете ли вы пасть к вашим ногам и молиться на вас как на изображение святых апостолов?.. То есть ты будешь дурачить нас, а мы должны слушаться тебя беспрекословно, не так ли?.. Нет, мы посбавим с тебя спеси, будь ты хоть сам венецианский дож.
– В море его! В море клятвопреступника! – твердила толпа.
Храбрая Беатриче кинулась между Азаном и Сиани.
– Если я накликала беду, то и исправлю ее сама, – вскричала она.
– Не верьте, добрые люди, ни Доминико, ни Азану! Синьор Сиани честный венецианец. Он молочный брат Орселли ле Торо, которого вы все любите. Если он и попался в ловушку хитрого Комнина, то поплатился за это всем своим имуществом, которое уже конфисковано сенатом... Синьор истинный патриот: он любит народ, и если Валериано заклинает вас сжечь все эти ящики и товары, то только ради вашей же пользы, чтобы чума не распространилась через них по всей Венеции.
На лицах грабителей отразилась борьба между жадностью и страхом. Они смотрели с ужасом на драгоценные товары, но все же не могли оторвать от них своих крючковатых пальцев.
– Доминико, умоляю тебя именем моего брата, будь милосердным! – продолжала Беатриче, схватив его руку. – Защити синьора Сиани, если ты не хочешь, чтобы все наше семейство поклялось тебе в вечной вражде!
Самолюбие Доминико было сильно польщено. Он вырос в собственных глазах при мысли, что может покровительствовать патрицию. Выпустив руку маленькой певицы, он прошептал:
– Постараюсь, моя красавица, и докажу, что мое красноречие так же способно произвести чудеса, как и твой серебристый голос.
Джиованна между тем подошла к отцу, который при виде ее нахмурился и уже готов был разразиться упреками за то, что она решилась выйти так поздно из дому.
Но девушка опередила его и, обняв его, сказала, едва сдерживая слезы:
– Дорогой отец, сжальтесь над вашей дочерью!.. Я объясню вам после, по какому странному стечению обстоятельств я очутилась здесь... Простите мне, папа, и употребите свое влияние над этой чернью, чтобы спасти Валериано! Ваш голос имеет значение: вы знаете, как смягчать эти каменные сердца... Вас послушаются все... Сжальтесь же!
Бартоломео ди Понте тихо оттолкнул дочь и проговорил с какой-то странной и неопределенной улыбкой:
– Я отругаю тебя после, непокорная. Но ты все же будешь благодарна мне!
И он, скороговоркой обменявшись несколькими словами с далматом, обратился к толпе:
– Подождите, добрые люди! – произнес громко Бартоломео. – Мы должны поступать справедливо и дать этому патрицию возможность оправдаться в том, в чем его обвиняют. Если он докажет свою правоту, если окажется, что он не хитрит, то мы пощадим его. В противном же случае да будет на все воля Божья!
– Чего вам надо от меня? – спросил Сиани, окидывая смелым взглядом негоцианта и разъяренную толпу. – Если жизни, то она принадлежит вам уже давно, так как я поклялся посвятить ее Венеции и сдержу эту клятву.
Ропот умолк.
– Мы не разбойники, – проговорил купец. – Я верю, что ты подал нам хороший совет, и желаю от всего сердца, чтобы ему последовали. Ты был прав, говоря, что следует сжечь все вывезенное из зачумленной местности. Бери же все эти вещи, которые выброшены на наш берег бурей, и сожги их; мы же готовы помочь тебе в этом.
Толпа снова зароптала, один только далмат продолжал хранить упорное молчание.
– Вы настоящий патриот, господин Бартоломео! – воскликнул с увлечением Сиани.
– Мы устроим славный костер из всего этого хлама, – продолжал купец, – но ты должен положить на него эту иностранку: она опасна для Венеции не менее зачумленных тюков и ящиков, если прибыла вместе с ними. Тогда мы поверим тебе, что она не твоя любовница, мы освободим тебя и скажем: синьор Сиани оказал великую услугу отечеству и загладил этим все свои ошибки, сделанные им в бытность его посланником.
Услышав эти слова, толпа захлопала в ладоши, испуская радостные крики, а Сиани побледнел и сказал в ответ:
– Горе вам, морским разбойникам, если вы продолжаете безумствовать!.. Валериано Сиани не настолько низок, чтобы спасти себя ценой жизни женщины!
– Слышите, друзья мои! – обратился Бартоломео вторично к толпе. – Наш вероломный Сиани отказывается исполнить наше желание. Значит, он признает себя виновным, а эта женщина – его любовница! Теперь нечего сомневаться в этом. Она пожаловала в Венецию, чтобы повидаться с ним, и везла ему эти сокровища, цену его измены, которые правосудный Бог рассеял по морю. Да, Бог выдал нам шпионку Комнина и сокровища изменника, и мы согрешим против Него, если поверим опасности, которой угрожают нам этот патриций и его сообщница.
Пока негоциант говорил это, прекрасная невеста Валериано стояла, не двигаясь с места. Она с ужасом смотрела на своего отца, спрашивая себя мысленно: что означало такое бессердечие и неужели Бартоломео стал покорным орудием ненависти далмата против Сиани?
В это время Зоя собрала все свои силы и подползла к ногам патриция.
– Оставьте меня и позаботьтесь лучше о своей жизни: вам все равно не спасти жизнь Зои! – прошептала гречанка, устремив умоляющий взгляд на дорогое ей лицо.
– Пощадите его, – обратилась она к Бартоломео. – Его жизнь нужна Венеции! Никто лучше его не защитит вашу родину против козней Комнина и греков... Что касается меня, то я готова и даже должна умереть, чтобы не погубить всех вас... Я уже чувствую в теле зародыш этой страшной болезни, которой вы так боитесь; меня пронизывает предсмертный холод и...
– Не верьте ей, она лжет! – перебил порывисто Валериано.
– Я не лгу, – сказала Зоя. – Вы можете видеть это по моему лицу. Синьор Сиани хочет спасти меня, потому что он добр и ему трудно видеть страдания женщины. Сожгите же меня, чтобы спасти ваших жен и детей от бича Божия.
Толпа притихла. Все слушали с напряженным вниманием этот спор двух великодушных людей и ими уже начало овладевать более человеческое чувство.
– Берите же ее! – проговорил Сиани, с горькой иронией указывая на Зою. – Берите, изверги, свою жертву, она беззащитна!
Все вздрогнули и отскочили назад при этом предложении.
– А! Вы боитесь дотронуться до меня? – произнесла гречанка. – Ну, в таком случае я соберусь с силами и дотащусь сама до места вечного покоя. Но обещайте мне, что вы не взыщете с синьора Сиани за то, что он заступился за меня.
Беатриче и несколько женщин из толпы заплакали при этих словах.
– А! – воскликнул Бартоломео, взглянув на дочь, которая смотрела на него как безумная. – Сиани хотел пожертвовать Венецией ради твоей красоты, хитрая гречанка! Пусть же ослепление любви послужит ему извинением! Если он любит тебя искренно, если ты была его любовницей во время его пребывания в твоей стране и признаешься в этом, то мы не тронем его!
Зоя вспыхнула и затрепетала.
– Не лгите, Зоя, если не желаете, чтобы я проклинал вас как своего злейшего врага! – проговорил Сиани.
Бедная девушка не знала, что делать. Она окинула говорившего тоскливым взглядом, попросила мысленно Бога вдохновить ее и обратилась к Бартоломео с мольбой:
– Не вынуждайте меня делать унизительные признания, которые бросят тень не только на меня, но и на моего отца! Не забудьте, что у вас самого прекрасная и великодушная дочь!
Купец был, видимо, тронут этой мольбой, но жажда мести вытесняла из его сердца все другие чувства.
– Если хочешь спасти своего возлюбленного, то скажи всю правду, – возразил он, стараясь принять тон строгого судьи.
Зоя опустила голову, чтобы не видеть сверкающих глаз Валериано, который проговорил глухо:
– О, лучше бы Бог заставил ее умолкнуть навеки, чем допустить произнести ложь!
Глубокое молчание наступило на берегу. Одна только буря да шум волн нарушали ее.
Все присутствующие, пораженные происходившей перед ними сценой, стояли, затаив дыхание, и ждали с любопытством, что скажет гречанка.
– Что ж, – начала она, наконец, как бы побуждаемая какой-то невидимой силой. – Вы подвергаете меня ужаснейшей из пыток, от которой избавляют даже самого закоренелого преступника. Вам не могли внушить сострадания ни моя молодость, ни мое одиночество, ни мое отчаяние. Поэтому я решаюсь признаться в своем проступке, который состоит в том, что не Валериано добивался моей любви, а я полюбила его невольно, при первой же встрече. Его взгляд, его голос, гордая осанка и львиное мужество привлекали меня к нему сильнее всякого приворотного зелья, которыми снабжают некоторых мужчин наши Фессалийские ворожеи. Его прекрасное лицо преследовало меня всюду. Я видела его не только наяву, но и во сне. Но не будем вспоминать прошлое: оно здесь неуместно. Я полюбила Сиани, я посвятила ему все свои чувства и мысли и поклялась оберегать его от всех опасностей. Узнав однажды случайно о заговоре, составленном греками против венецианцев, я открыла его Сиани и навлекла этим поступком на своего отца гнев императора... Хотя синьор Сиани и старается опровергнуть мои слова, я все же скажу вам, рискуя заслужить его негодование и презрение. Покинутая им Ариадна захотела увидеться еще раз со своим возлюбленным.
