Текст книги "Любовь и чума"
Автор книги: Мануэль Гонзалес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Далмат не обратил внимания на это восклицание, и лицо его оставалось бесстрастным.
– Если сделать это, – продолжал он, – то Венеция будет лишена всякой возможности начать войну, потому что у нее не останется ни кораблей, ни матросов. Комнин же, перед которым так храбрились венецианцы, станет между тем могущественным, грозным императором с той минуты, как он возьмет в союзницы чуму.
– И ты берешься выполнить эту задачу, демон?
– Клянусь, что выполню!
– Следовательно, торг наш заключен?
– Я не всегда говорю, что делаю, цезарь. Но зато всегда делаю то, что говорю, – заметил Азан.
– Идем же, коли так, – сказал император и дал знак следовать за собой.
Далмат повиновался, но, дойдя до порога, он вдруг остановился и взглянул на Комнина.
– Наши молодые посланники, – сказал он, – чрезвычайно смелые и отважные люди, в особенности когда они защищены кольчугами. Что вы сделаете, если они вздумают оказать отчаянное сопротивление?
– Не опасайся ничего, Иоаннис. Мы сладим с ними шутя.
– Пощадите их, цезарь. Я еще должен признаться вашему величеству, что их кольчуги не крепче полотняных сорочек, так как в день нашего отъезда из Венеции, я постарался прокалить их кольца.
– Благодарю за откровенность. Но тут дело ведь не в азарте охоты, а в том, чтобы выбрать из капканов попавшуюся дичь... Идем же.
Азан последовал за императором, который, взяв с собой двести человек варягов, отправился к «Водяным дверям».
Сиани, Орио и остальные венецианцы, которых посланники сочли нужным взять с собой, поняли при виде этой толпы вооруженных людей, что их намерение бежать стало известным. А потому, покинув незаметно подземный ход, они разбрелись по длинным галереям и обширным залам Бланкервальского дворца.
IV. Как полезно было быть вооруженным на пирах Мануила Комнина
Между тем император велел позвать великого логофета, великого протоспафера, своего адмирала и еще нескольких других офицеров.
Первым явился логофет Никетас и распростерся перед великолепным императором. Он надеялся вызвать своим усердием улыбку на лице цезаря, но последний устремил на него такой угрожающий взгляд, что бедный старик задрожал всем телом.
– Разве я оскорбил своего божественного императора? – осмелился спросить он, заслоняя дрожащими руками глаза, словно боясь ослепнуть от сияния, исходившего от священнейшей особы цезаря.
– Мы составили с тобой план, который нужно было привести в исполнение нынешней ночью, – отозвался император. – Как могла эта тайна, которую я доверил одному тебе, стать известной венецианцам?
– Венецианцам? – повторил с ужасом Никетас.
– Да, им! – повторил с угрозой Комнин. – Берегись, если ты окажешься изменником: несдобровать тебе!
Старик хотел было начать свое оправдание, но прибытие товарищей помешало ему. Мануил приказал собравшимся арестовать посланников Сиани и Молипиери вместе со всеми их соотечественниками, имевшими неосторожность присутствовать на царском пиру, и овладеть флотилией и товарами, сложенными на Ломбардском базаре.
В то самое время, когда протоспафер и адмирал выходили из Бланкервальского дворца, чтобы исполнить данное им поручение, посланники, понявшие, что побег невозможен, поспешили пробраться тайком в залу, из которой они увидели сигнальные огни. В них теплилась слабая надежда, что их отсутствие не было еще никем замечено.
Но едва они вошли в залу, как зловещий скрип и стук запираемых за ними дверей доказал, что посланники стали жертвами хитрых греков и пленниками императора Мануила.
Вслед за тем до их ушей донесся из сада какой-то смешанный гул: звон оружия, громкие проклятия и крики негодования... Посланники с отчаянием прислушивались к этому шуму, проклиная своего властелина, который не допустил их умереть славной смертью, сражаясь бок о бок со своими братьями.
Но шум вскоре затих, и ничего не стало слышно, кроме тяжелых, мерных шагов часовых.
Обойдя залу, друзья убедились, что все выходы заперты и что не остается никакой надежды на спасение. Впрочем, Орио не унывал и, беспечно расположившись на одном из диванов, заметил весело:
– Ну, что бы ни случилось, а все же мы славно поужинали.
– О Комнин! Комнин! – бормотал Сиани, простирая сжатые кулаки к небу, как бы призывая Бога в свидетели своего обета. – Я доберусь до причины такого поступка.
– И какое же внимание оказывается нам, – продолжал Орио. – Нас угостили превосходным ужином, да сверх того еще удерживают на ночь! Это, впрочем, понятно: здешние улицы ведь крайне небезопасны, в особенности ночью, потому что греки – страшные бездельники...
– Ты видишь, Орио, – перебил Сиани, не обращая внимания на остроты своего друга, – что предчувствие не обмануло меня: Зоя недаром предупреждала нас об опасности.
– Зоя обворожительное существо, – проговорил Молипиери с полузакрытыми глазами. – Если б она обратилась ко мне,мы бы не попались в эту западню.
– А в это время, может быть, убивают наших матросов, топят наши корабли! О, я готов пожертвовать десятью годами жизни за один час свободы!
– Больше всего мне жаль доброго Иоанниса, который ожидает нас, не догадываясь о случившемся с нами.
– Перестань говорить вздор, Орио! – перебил с нетерпением Сиани. – Ты слишком легкомысленно относишься к тому, что случилось. Знаешь ли ты, что мы погибли, обесчещены навеки и будем заклеймены на страницах венецианской истории?.. Нужно признаться, что мы заслужили это вполне.
– Ты так думаешь?! – воскликнул Орио, вскочив на ноги. – Если ты прав, так загладим же наше преступление против отечества своей кровью: пронзим друг друга мечами!
– Это было бы новой подлостью, – возразил спокойно Сиани.
– В таком случае что же мы будем делать? Неужели мы допустим, чтобы палачи изрезали нас здесь на куски? – сказал Орио, начиная терять терпение.
– Да придут ли они сюда?
– А ты воображаешь, что они дадут нам превратиться в подобие египетских мумий?.. Хочешь, я сейчас позову кого-нибудь сюда?
В порыве исступления он схватил могучими руками стол из черного дерева и расшиб его, как стекло.
– Что ты делаешь? – закричал Сиани, стараясь успокоить потерявшего над собой контроль друга.
– Оставь меня, я задыхаюсь здесь... Я ведь, как ты знаешь, привык после ужина гулять на свежем воздухе.
– Но если тебя увидят таким взбешенным, то покончат с тобой по причине собственной же безопасности...
– Тем лучше! Я разгорячен до такой степени, что маленькое кровопускание будет мне очень полезно.
Орио продолжал ломать и бить столы и скамейки. Не находя более ничего, на чем мог бы выместить гнев, он кинулся к двери и разбил бы ее вдребезги, если б она внезапно не отворилась перед ним, как по мановению волшебного жезла.
Встречая вместо сопротивления, достойного его геркулесовской силы, одну пустоту, Орио двинулся вперед и очутился посреди двухсот Бессмертных, стоявших в галерее прямо напротив двери, из которой он выбежал.
Эта неожиданная встреча так ошеломила посланника, что весь гнев его мгновенно испарился, и он искренно рассмеялся, забывая, что видит перед собой своих тюремщиков.
Но Сиани, смотревший на все с более разумной точки зрения, чем Орио, обратился к центуриону с вопросом: в силу какого права осмелились посягнуть на их свободу?
Ряды солдат раздвинулись, давая пропуск аколуту Кризанхиру, сопровождаемому двадцатью варягами и герольдом. Отдав секирой честь посланникам, он приказал герольду выступить вперед.
Последний обнажил голову, развернул длинный пергаментный сверток и громко прочел следующее:
«По указу августейшего Мануила Комнина, императора святейшей Римской империи, оба посланника Венецианской республики, благородные синьоры Сиани и Молипиери, объявлены государственными пленниками, и всем центурионам и проч. и проч. отдан приказ подвергнуть их аресту».
Сиани и Орио выслушали указ с притворным спокойствием, но когда начальник варягов вежливо попросил их вручить ему оружие, они оба, побуждаемые одним и тем же чувством, обнажили мечи и встали в оборонительную позу.
– Благородные синьоры, – проговорил аколут самым убедительным тоном. – Заклинаю вас именем императора вручить мне ваше оружие.
– Возьмите его, если сможете, – ответили венецианцы в один голос.
Кризанхир указал на стоявших за ним дружинников.
– Вы видите, – сказал он, что всякое сопротивление бесполезно.
– О, да что нам за дело до вашего конвоя? – отозвался Орио. – Поймите же вы, что мы не заблудившиеся дети, которых можно безнаказанно убить, не опасаясь, что придется отдать за них отчет.
– Исполняйте вашу обязанность, храбрый начальник, – добавил Сиани. – Если мы будем убиты, то Венеция сумеет отомстить за нас.
– К тому же я ведь предлагаю вам взять этот меч, который вы требуете, – сказал насмешливо Орио. – Неужели вы не осмеливаетесь принять его, потому что он подается вам не так вежливо, как бы следовало?
– Повторяю в последний раз: отдайте ваше оружие! – закричал Кризанхир, задетый за живое насмешкой Молипиери.
Вместо ответа молодые люди отступили к двери, которая находилась на другом конце комнаты и вела в залу пиршества. Затем, размахивая мечами в воздухе, они приняли такой угрожающий вид, что начальник варягов невольно побледнел.
Считая лишним доводить дело до крайности, он сделал центуриону Бессмертных какой-то знак, после которого четверым дружинникам было приказано обезоружить посланников.
– Ну, Валериано, – сказал Орио, – благодаря далмату, снабдившему нас кольчугами, мы никого не испугаемся.
– О, этот далмат чрезвычайно предусмотрительный малый! – отозвался иронично Сиани.
– Скажи лучше, что это наш добрый гений, – возразил Орио, засучивая рукав левой руки.
Двое из Бессмертных, которые напали на посланников, далеко не оправдали своего названия: мечи молодых людей нанесли им такие раны, которые неминуемо должны были повлечь за собой смерть.
Еще двоих, на которых лежала обязанность не только исполнить приказания начальника, но и отомстить за товарищей, постигла та же участь. Обливаясь кровью, они вернулись в свои ряды.
Некоторое время никто из Бессмертных не решался броситься на противников, но потом выступило сразу человек десять.
Сиани схватил за неимением щита обломок скамейки и смело стал ожидать неприятеля.
Орио же, вооруженный одним только мечом, имел такой решительный вид, а глаза его сверкали таким зловещим огнем, что ближайший из варягов, видимо, не осмеливался нападать на него.
– Вперед! – скомандовал аколут, выведенный из терпения робостью своих подчиненных.
Ободренный голосом Кризанхира, варяг, испугавшийся было грозной позы Орио, взмахнул секирой и приготовился нанести молодому человеку тяжелый удар.
Но быстрее молнии заблестел меч Орио, и пораженный насмерть варяг с глухим стоном повалился на землю.
Громкий крик негодования пронесся между воинами, и они, не дожидаясь приказаний начальника, стремительно бросились вперед и обступили посланников.
У последних не было никакой возможности ни отступать дальше, ни проложить себе путь сквозь хорошо вооруженную толпу.
Думая, что настал их последний час, друзья обменялись прощальными взглядами и приготовились биться до последней капли крови.
Но в то самое мгновение, когда смерть уже носилась над молодыми людьми, дверь, находившаяся за ними, тихо отворилась, и на пороге ее показался высокий мужчина, который поднял руки и простер их над головой посланников в знак своего покровительства. Это был Мануил Комнин.
При виде императора варяги с испугом отступили назад.
Настала минута торжественного молчания. Воины с волнением смотрели на величественное лицо своего властителя, ожидая его приказаний.
Между тем молодые посланники, пользуясь наступившей тишиной, старались собраться с силами для новой борьбы.
Окинув быстрым взглядом всю эту растерянную толпу, Мануил спросил Кризанхира о причине беспорядка, представшего его глазам.
– Осмелюсь доложить вашему величеству, – ответил начальник варягов, – что вследствие ваших приказаний я обратился к синьорам Сиани и Молипиери с просьбой отдать мне их мечи, но они отказались исполнить это требование, и я счел своей обязанностью...
– То есть вы зашли слишком далеко, – перебил Комнин, кидая строгий взгляд на аколута.
Услышав эти слова, посланники вздохнули свободнее и опустили мечи.
– Плохие слуги те, которые служат уж слишком усердно. Они часто портят дело, – продолжал Мануил. – Уходите все отсюда и ждите в оружейной зале новых распоряжений.
Дружина удалилась молча, унося с собой раненых. Кризанхир хотел последовать за воинами, но император остановил его.
– Избавьте меня от оружия, которое тяготит меня, – сказал Комнин, отстегивая кушак, к которому был подвешен его боевой меч. – Возьмите также и это, – добавил он, подавая Кризанхиру кинжал с рукояткой, осыпанной бриллиантами.
Начальник варягов взял кинжал с нерешительностью, зная, что император не расставался с ним даже во время сна.
– Теперь, – продолжал Мануил, – вы можете идти. Но помните, – прибавил он строго, – что сильно поплатится тот, кто дерзнет переступить порог этой комнаты, даже если он услышит что-нибудь особенное. Идите!
Кризанхир, стоявший до сих пор на коленях, встал и, выйдя из залы, запер за собой дверь.
Между тем венецианцы смотрели на происходившую сцену не без любопытства. Опираясь на мечи, они безмолвно ожидали той минуты, когда император обратится к ним.
Комнин начал задумчиво ходить по зале, сохраняя такой спокойный вид, как будто он все еще был окружен своей стражей. Длинная пурпурная одежда его, не сдерживаемая больше кушаком, ниспадала широкими складками на пол, а через открытый ворот шелковой сорочки была видна его богатырская грудь. Быть может, сорочка была расстегнута с намерением показать посланникам, что на нем нет кольчуги.
Обойдя несколько раз залу, он, наконец, остановился и взглянул на венецианцев.
– Мне кажется, – сказал он, – что теперь и вы могли бы положить в сторону оружие, которое может служить вам только помехой.
– О нет! – ответил Орио. – Могу заверить ваше величество, что оно вовсе не обременяет нас.
– Орио прав! – подхватил Сиани. – В прежние дни, когда гость считался особой неприкосновенной, меч и кольчуга были действительно напрасной обузой. Но времена переменчивы. Теперь благородный и святой обычай гостеприимства предан забвению. И если вас пригласит на пир не только простой смертный, но даже властитель Византии, то недостаточно явиться с одним лишь аппетитом, нужно захватить с собой и оружие.
– А что толку от оружия? – спросил Комнин холодно. – Оно, конечно, хороший товарищ для труса, но для храбреца вещь совершенно лишняя... Храбрость – самое лучшее оружие, что сейчас и было доказано вами, синьор Сиани. Будь вы трусом, то не решились бы бороться с дружиной Бессмертных, имея в руках только эту стальную игрушку, которая чересчур уж ломка. Дайте мне ее, и я покажу вам, как она ненадежна.
Взяв меч Сиани, Мануил крепко сжал острие в зубах и надавил рукой эфес. Клинок издал странный звук и разлетелся вдребезги.
Молодые люди переглянулись с недоумением, между тем как император продолжал невозмутимо:
– Что же касается ваших кольчуг, то я не желал бы употребить их даже для ловли птиц, которые легко могут прорвать их клювом.
– Да это просто насмешка – отзываться так об этой чудной кольчуге, которую я привез из Толедо! – воскликнул Орио, краснея от гнева. – Возьмите мой меч, – продолжал он самоуверенно, расстегивая свою перевязь, – и попробуйте проколоть меня. Клянусь вам, что этот опыт доставит мне истинное удовольствие.
– Нет, – возразил Комнин, отводя рукой меч, который предлагал ему Орио. – Я не выполню вашей просьбы, но докажу иначе справедливость сказанного.
Проговорив эти слова, он взялся обеими руками за кольчугу и без особенного усилия разодрал ее сверху донизу. Венецианцы остолбенели от изумления.
– Вот вам и чудная кольчуга! – заметил с улыбкой император. – Но дело не в ней, – добавил он, садясь на софу посреди груды подушек, разбросанных Орио, – а в том, что я хочу, мои храбрые синьоры, предложить вам мир, но на таких условиях, которые не были бы обременительными ни для кого из нас. Потрудитесь же сесть и выслушать меня.
Это вежливое приглашение смутило немного Молипиери. Он украдкой осмотрел залу, надеясь увидеть между рассеянными по полу обломками уцелевшую скамейку. Но, не найдя ничего подобного, он решился вывернуться из затруднения хитростью.
– Да разрешит нам цезарь выслушать его с должным уважением, то есть стоя, – проговорил он почтительно.
Сиани улыбнулся. Но Комнин понял эти слова иначе, подумав, что они вызваны чрезмерной вежливостью Орио.
– Я понимаю, господа, – сказал он, вставая в свою очередь и беря молодых людей за руки, – что политическая мера, которую мне пришлось принять против Венецианской республики, немало повредит вашей репутации.
– Очень может быть, что и повредит, – ответил Молипиери.
– Сенат непременно обвинит вас, хоть и не справедливо, в неосторожности и беспечности, – продолжал Мануил.
– А вас в предательстве, – перебил Орио. – Не пугайте же нас: наша роль все же получше вашей.
– Венеция, – добавил император, как будто не расслышав замечания Орио, – безжалостна к тем из своих детей, которым не благоприятствует счастье. Своих увенчанных лаврами полководцев она встречает восторженными криками и трубными звуками. Но для побежденных у нее есть тайные судилища и...
– И чтобы избавить моего друга и меня от плачевной участи, готовящейся нам в Венеции, – отозвался Сиани, – вы решились, следуя повелениями своего доброго сердца, удержать нас пленниками в Бланкервальском дворце?
– Будьте уверены, что мы глубоко тронуты вашей отеческой заботой, – добавил Молипиери с насмешливой улыбкой.
– Отрекитесь от вашей неблагодарной родины, – говорил Комнин, – и я осыплю вас богатством и почестями. Если Венеция конфискует ваше имущество, я возвращу вам вдесятеро больше потерянного. Трое храбрых людей, умных, смелых и действующих заодно, могут легко нести такую тяжесть, которую не поднять десятерым другим... Да, мы трое могли бы выполнить громадную задачу, которую я один не в состоянии совершить, несмотря на всю свою силу. Мы осуществили бы святую идею, которая вела неустрашимых рыцарей в Палестину и, может быть, даже соединили бы нашу церковь с Римской... Ты, Сиани, – продолжал он, – был бы моим первым министром и советником, а тебе, Орио, пылкому, отважному Орио, я доверил бы мои дружины и моих неустрашимых англосаксов. Став друзьями, мы можем совершить такие чудеса и такие подвиги, что весь мир содрогнется от ужаса и будет у наших ног.
Император смолк на минуту и посмотрел на посланников, как бы желая угадать по их лицам, какое действие произвело сделанное им предложение.
Сиани молча отвернулся, а Орио проговорил насмешливо:
– Почему вы не назначите меня немедленно начальником своих евнухов, если уж вам пришла охота осыпать меня милостями?
– Берегитесь! – возразил император. – Венецианский сенат не погладит вас по головке.
– Сенат хотя и строг, – заметил Сиани, – но справедлив, и мы сумеем оправдать себя в его мнении!
– Это не так легко, как вы воображаете: разбитому кораблю все ветры опасны.
– Может быть, – произнес с грустью Сиани, – но, несмотря на это, если мне суждено возвратиться в Венецию, то лучше вступить в нее в качестве побежденного, чем с именем предателя.
– Успех оправдывает все! Политика – это такое море, в котором тонет только тот, кто не умеет плавать, – сказал ему Комнин.
– Не забудьте, однако, ваше величество, – возразил Валериано, – что пригревший на груди змею, известную под именем измены, будет рано или поздно ею ужален.
– Ваше последнее слово, господа? – спросил император после непродолжительной паузы, не обратив внимания на замечание Сиани.
– Мое последнее слово то, что я предпочитаю честь быть пленником цезаря бесчестью называться его первым министром, и вручаю ему мой меч! – ответил Валериано спокойно и решительно.
– Не ждите другого ответа и от меня, ваше величество, – добавил Молипиери.
– Прекрасно, синьоры! Но я не принимаю ни вашего последнего слова, ни вашего оружия, – проговорил Мануил. – Утро мудренее вечера, и завтра мы увидимся.
Произнеся эти слова, Комнин завернулся в свою мантию и вышел из залы, не позабыв запереть ее дверь на замок.
V. Добрый отец и плохой министр
Дворец великого логофета принял крайне унылый вид после последнего свидания его владельца с императором.
Угроза Мануила Комнина страшно поразила министра, и он тоскливо спрашивал себя: кто был тот тайный враг, который подготовил эту катастрофу? Хотя совесть логофета была вполне чиста, он все же провел ночь чрезвычайно тревожно, даже сон его был заполнен различными кровавыми видениями. Грозные слова императора все еще звучали в ушах его, и при малейшем шорохе он начинал дрожать и холодеть от ужаса.
День близился к концу, а двери и окна дворца все еще оставались наглухо закрыты, и слугам было строжайше запрещено выходить на улицу под каким бы то ни было предлогом.
Удалившись в одну из самых дальних комнат дворца и опустив на морщинистые руки свою седую голову, великий логофет сидел в глубокой задумчивости перед столом, на котором среди ваз с плодами красовалась громадная серебряная лампа.
Вся поза почтенного старика изображала глубокое, безысходное горе. Немилость, в которую он впал, помимо воли, ужасала его и заставляла трепетать при мысли о будущем. Предавшись самым безотрадным мыслям, старик припоминал до мельчайших подробностей свой последний разговор с Комнином и спрашивал себя: что делать? Бежать ли ему к Мануилу и, упав на колени, просить пощадить его старость? Или же, захватив свою дочь и сокровища, покинуть Константинополь и искать спасения за пределами родины? Но прошел день, прошел вечер, а он все еще не получил ответа на эти вопросы.
Между тем пока Никетас сидел, выражая своей фигурой крайнее отчаяние, молодая Зоя находилась в своей молельне, вознося горячие молитвы к Пресвятой Деве о спасении дорогого ее Сиани, об аресте которого она узнала еще утром.
Девушка плакала о своей бедной первой любви, отвергнутой тем, для кого она была вполне готова отдать душу и жизнь. Она молилась, чтобы Бог не наказал его за то, что он, хотя и невольно, подверг отца ее неминуемой гибели!
Никетас поднял голову, и вся кровь прилила к его сердцу: кто-то постучался у парадного входа, и этот стук отозвался в глубине его сердца. Убавив свет в лампе и завернувшись в свою длинную шелковую одежду, логофет спустился в людскую, где в тот день никто не смел пошевельнуться без его приказания. Взяв с собою двух негров, он пошел открыть окошко, проделанное в двери. Никетас взглянул в него и отскочил назад при виде человека, стучавшегося в его дом в столь позднюю пору. Им овладело чувство, которое испытывает приговоренный к смерти при виде палача.
У подъезда стоял Кризанхир, начальник варяжской стражи. Рассудив после минутного колебания, что если его пришли арестовать, то все выходы уже заняты, великий логофет вынул из-за пояса ключ, надетый на серебряное кольцо, и решился скрепя сердце открыть дверь аколуту. Удостоверившись, что Кризанхир один и что в его руках нет подобия приказа, старый министр вздохнул с видимым облегчением, и лицо его прояснилось. Запирая снова дверь, он уже благодарил Бога, что опасения его не оправдались, когда начальник стражи тихо дотронулся до его плеча и проговорил:
– Проведите меня сейчас же в какую-нибудь комнату, в которой мы могли бы поговорить, не рискуя нашей безопасностью. Речь идет о вашей жизни.
Великий логофет зашатался, так что был вынужден прислониться к стене.
– О моей жизни? – повторил он, окинув Кризанхира каким-то диким взглядом.
– Да, – сказал аколут, толкая старика. – Пойдем же скорее: нам нельзя терять времени!
Иоанн Никетас побрел машинально в ту комнату, из которой только что вышел.
Войдя в нее, начальник стражи запер тихонько дверь и сел с несчастным стариком, который опустился в бессилии на диван.
– Старый друг, – начал Кризанхир. – Император объявил мне, что он намерен конфисковать ваши имения в свою пользу и отрубить вам голову.
Министр испустил крик дикого отчаяния и зарылся головой в подушки.
– Он обвиняет вас, что вы продали врагам тайну, которую император доверил вам.
– А я между тем совершенно не виноват в этом!
– Я хотел было замолвить за вас слово, но император перебил меня, повторив свою странную угрозу.
– Благодарю, что предупредили вовремя, – сказал великий логофет, вскакивая и начиная отпирать ящики с драгоценностями.
– Что же вы хотите предпринять? – спросил Кризанхир.
– Что хочу предпринять? – повторил старик, даже не оборачиваясь. – Я спешу собрать свои драгоценные вещи и убраться отсюда как можно скорее!
– Не увлекайтесь, друг мой, обманчивой надеждой! – возразил спокойно аколут. – Император предусмотрителен. Он окружил ваш дворец шпионами, которым отдан приказ схватить вас, живого или мертвого, при первой же попытке к побегу.
– Так, значит, я погиб? – воскликнул великий логофет.
– Да. И могу заверить вас, что я даже не дам ни одного безанта за вас и вашу голову.
– Как это горько!
– Да, и в особенности для человека ваших лет, который привык дорожить своей жизнью.
– О, я с удовольствием поменялся бы участью с последним рыбаком!
– Верю вам, бедный друг! Но это невозможно... У вас осталось только одно средство к спасению.
– Какое? – произнес министр, внезапно обернувшись. – Почему же вы молчите, если есть путь к спасению моей жизни?
– Это ужасное средство! – ответил аколут, понизив голос. – Но клин... вышибают клином!
– Ну говорите же, что мне следует делать!
– Убить императора этой же ночью!
– Вы... Вы смеете мне делать такое предложение! – произнес старик, с ужасом подаваясь назад.
– Но я ведь уже намекал вам однажды на существование заговора против Комнина. Он может быть приведен в исполнение не сегодня, так завтра. В наших силах лишь ускорить развязку.
– Да, в самом деле, – сказал министр задумчиво. – Если это убийство уже дело решенное, то откладывать его незачем.
– Я же вам говорю, что это можно сделать хоть нынешней же ночью. Начальнику стражи нетрудно уничтожить все препятствия к выполнению замысла.
– Великодушный друг! – воскликнул логофет, бросаясь в объятия аколута. – Я вам обязан жизнью.
– Теперь нам остается только потолковать об условиях.
– Говорите! Я согласен заранее на всякие...
– Ну... я желаю жениться на вашей прекрасной дочери.
– Как? Вы на моей дочери?! – изумился старик.
– Вы знаете, Логофет, что я люблю ее давно, – продолжал Кризанхир. Но когда я признался вам в своем чувстве к ней, то вы ответили мне с презрением, что неравенство состояний и лет делают этот брак невозможным.
– Теперь я жалею об этом отказе! Но если Зоя откажется исполнить мою волю?
– Тогда я отступлю от вас! – ответил Кризанхир.
– Как? Вырвав меня из бездонного омута собственными руками, вы хотите столкнуть меня снова в него?
– Я сделаю это без малейшего угрызения совести, если вы через час не дадите мне письменного обещания в руки! – сказал аколут, направляясь к двери.
– Не спешите! – проговорил торопливо старик, схватив его за плащ. – Дайте мне хотя бы поговорить с моей бедной Зоей!
Он вышел из комнаты и, заперев Кризанхира для большей безопасности, направился по узкому коридору в комнаты своей дочери.
– Дитя мое! – воскликнул старик, войдя внезапно к ней. – Предвиденное мною несчастье обрушилось на нас и, может быть, завтра у тебя уже не будет отца!
Девушка испустила раздирающий душу вопль и упала к ногам бедного старика в порыве страшной скорби и жгучего раскаяния.
Министр поднял и обнял ее ласково.
– Да, у тебя не будет более отца! Богатство, которое я приобрел трудом, будет отнято у тебя... И тебе негде будет преклонить даже голову... Не дай же мне лечь в могилу с этой ужасной мыслью, которая отравит мне последние минуты. Разреши мне избрать для тебя покровителя, который бы защитил тебя, когда меня не станет!
– Я вас не понимаю, – сказала тихо Зоя, обратив на него печальные глаза.
– Я хочу сказать, дочь моя, что так как Кризанхир любит тебя давно, то ты должна решиться выйти за него замуж.
– Отец! – воскликнула Зоя. – Неужели вы серьезно хотите, чтобы я стала женой человека, к которому я чувствую презрение и ненависть?
– Так ты категорически отказываешь мне в последнем утешении?
– Да, легче умереть, чем выйти за него!
Никетас зашатался при таком неожиданном ответе своей дочери.
– Но если я скажу, что ты спасешь мне жизнь, согласившись на этот брак? – спросил он ее вдруг после минутной паузы.
– Объяснитесь, я слушаю, – произнесла девушка таким холодным тоном, что по телу министра пробежал озноб.
– Так знай же, – продолжал он, – что начальник варягов стоит во главе заговора. Привести его в исполнение или нет зависит от него. Но он хочет прежде узнать, согласна ли ты стать его женой. Если да, то завтра поутру Мануила Комнина не будет уже на свете. Ты видишь теперь, что моя жизнь зависит от твоего решения.
– Заклинаю вас, отец, не требовать от меня жертвы, которой, как я чувствую, я не в силах принести, – отозвалась молодая девушка, заливаясь слезами.
– Так ты в таком случае хочешь моей гибели? – воскликнул великий логофет.
– О нет, батюшка! Нет!.. Вы правы: мне стоит сказать только слово, чтобы спасти вам жизнь... И я обязана выполнить это, тем более что я сама поставила вас в такое положение!
– Ты? – повторил министр с глубоким удивлением. – Теперь уж моя очередь не понимать тебя.
– Я должна, наконец, признаться вам во всем, рискуя вызвать гнев ваш и, быть может, проклятие. Это я подслушала в саду тайну императора и передала ее посланнику Сиани.
– Так это сделала ты? – произнес Никетас с пылким негодованием. – Что же могло побудить тебя выдать нашу тайну этому чужестранцу?
– Я люблю его, батюшка! – прошептала она.
– Несчастная! – воскликнул, бледнея, логофет.
– Понятно ли вам теперь, что я не могу отдать своей руки начальнику варягов? – продолжала она. – Понятно ли вам, что я могу спасти вас, признавшись императору, что тайна выдана мною!
– Ты должна отказаться от этого намерения, – возразил Никетас. – Император поступит с тобой беспощадно!
– Я не дорожу жизнью, только бы спасти вас.
– Кроме того, я уверен: Мануил не поверит тебе. Он подумает, что ты его обманываешь, чтобы отвести его гнев от моей головы. Поверь, что только один Кризанхир в состоянии исправить это сложное дело... Да и пора покончить, наконец, с императором: кровожадность и алчность его выше всех выражений, он поднимает руку только с целью наносить удары счастью других. Вчера, например, он вопреки всем правам человека приказал арестовать венецианских посланников. Кто знает, что ему придет в голову завтра? Моя жизнь и имущество подверглись опасности лишь из-за пустого и не доказанного подозрения, а ведь я служил императору честно и верно целых пятнадцать лет. Сегодня он избрал своей жертвой меня, а завтра изберет кого-нибудь другого. Это еще не все: по милости его Венеция в силу прав своих пошлет на нас своих могущественных союзников, которые обратят в груду развалин наши церкви и дворцы и разграбят все наше кровное достояние. Но если аколут выполнит сегодня задуманное, то отечество наше избавится от гибели. Посланники будут отосланы обратно, осыпанные почестями. Торговля разовьется, и наше благосостояние еще больше увеличится под охраной прочного мира.
