Текст книги "Любовь и чума"
Автор книги: Мануэль Гонзалес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Это так, – возразил нетерпеливо Орселли, – но и его не пощадило несчастье. Ты разве не слышала, что Мануил Комнин, этот воплощенный демон, захватил у него восемь кораблей с товарами? Может быть, Бартоломео совершенно разорен, хотя он и продолжает давать роскошные пиры.
– Это ничего не значит, брат мой: синьорина не оставит нас. Она очень добра и, кроме того, знает, что я молочная сестра дорогого ей Валериано Сиани.
– Напрасно ты так доверяешь богачам, милая Беатриче, – перебил гондольер. – Они почти все бездушные эгоисты... Но посмотри, как бледнеет матушка... А дети жмутся друг к другу и тихо плачут... О нет, я не могу больше выносить это зрелище! Пойду искать помощи у рыбаков Сант-Блеза, несмотря на запрещение выходить по ночам. Если же ничего нет и у них, то делать нечего: придется побеспокоить просьбой сенат и дожа... Дож называется нашим отцом и покровителем и, следовательно, он не должен отказать в помощи нам.
– Не ходи, брат! – сказала девочка, загородив ему дорогу. – Лучше я пойду к синьорине Джиованне.
– Ты должна оставаться с детьми, да и мать нуждается в тебе, – перебил Орселли сердито. – Я не могу быть сиделкой... Мои грубые руки не привыкли обращаться с больными.
С этими словами гондольер вытащил из-под кучи мха тесак и спрятал его в рукав своей голубой туники.
– Как! Ты берешь с собой оружие?! – воскликнула Беатриче с испугом. – Но разве ты забыл, что это запрещено под страхом смертной казни... Нет, Орселли, я не позволю тебе идти на верную гибель!
– Чем же прикажешь защищаться в случае нападения? – произнес молодой человек. – Не мешай же брату взять лучшего друга, который не изменял ему никогда...
– Но тебя казнят, если увидят тесак, – твердила девушка, вырывая оружие у брата, который противился усилиям сестры.
Во время этой борьбы тесак вывернулся из рук гондольера и поранил слегка руки Беатриче. Увидев кровь, Орселли побледнел.
– Прости меня, Беатриче, – произнес он с волнением. – Ты права... Я повинуюсь тебе и не возьму оружия.
Он собирался уже выйти из комнаты, как в это время дверь отворилась, и на ее пороге показались две женщины, закутанные в длинные накидки из зеленой шерстяной материи. Молодой человек почтительно снял свою шапку. Когда одна из посетительниц откинула с лица капюшон, ему показалось, что он видит перед собой одну из тех богинь, статуи которых наполняли залы дворца венецианского дожа. Беатриче захлопала в ладоши и воскликнула радостно:
– Я так и знала, что это синьорина Джиованна... Ну, теперь ты не уйдешь, Орселли!.. О, синьора, как нам благодарить вас за ваш приход!.. Этот упрямец хотел рискнуть своей жизнью ...
Беатриче плакала, смеялась и прыгала в одно и то же время, между тем как прекрасная Джиованна всматривалась с ужасом в нищенскую обстановку этой хижины. Дети робко смотрели на посетительницу, словно считали ее каким-то сверхъестественным существом. Маленькая певица подвела их к Джиованне ди Понте.
– О маленькие трусы! – сказала она. – Неужели вы боитесь синьорины? Вы должны полюбить ее. Она такая сострадательная к бедным и никогда не приходит с пустыми руками – помните это, лакомки!
Беатриче снова рассмеялась.
– Однако вы ужасно бледны и как будто похудели, мой добрый ангел, – продолжала она, обращаясь к синьорине. – Ну, Орселли, что же ты стоишь, как пень! Сними с синьоры накидку... Разве ты не видишь, что она вся промокла под дождем. Берегите свои ножки, синьора: в полу громадные щели...
Орселли, смутившийся от неожиданного появления дам, немного оправился и снял своими неуклюжими руками накидки с Джиованны и ее служанки, после чего Беатриче подвела первую к своей больной матери.
– О синьорина, как благодарить вас! – проговорила с чувством Нунциата. – Вы оставили прекрасный дом во время дождя и бури, чтобы посетить нашу хижину... Боже мой, тут нет даже и скамейки, на которую вы могли бы присесть, – добавила она, обводя глазами бедную обстановку лачуги.
Гондольер притащил старый ящик, в котором укладывали детей, и гостьи сели на него. Джиованна знаком приказала служанке открыть принесенную ей большую корзину, и дети, сгоравшие от любопытства, столпились вокруг девушки.
– Нунциата, – произнесла с волнением Джиованна, – я узнала, что вы больны и нуждаетесь в поддержке. Валериано Сиани не может больше помогать своей кормилице, и потому прошу вас позволить мне заступить его место.
– О, если молитвы бедной больной угодны Богу, то вы будете счастливы, – воскликнула Нунциата, растроганная до глубины души мелодичным голосом и благородными словами молодой гостьи.
Джиованна глубоко вздохнула и, вынув из корзины серебряный кувшин с превосходным вином, подала его Нунциате. Затем она обняла и поцеловала детей, не обратив внимания на их неряшливую наружность, и начала с помощью Беатриче раздавать им пироги, пряники и фрукты. Подобного праздника никогда еще не было у бедных малюток. Они не помнили себя от радости и осыпали Джиованну целым потоком благодарностей.
Между тем девушка шепотом спросила Беатриче, не видела ли та Сиани.
– Нет, синьорина, – ответила маленькая певица грустно.
Орселли, не сводивший глаз с девушки и слышавший этот тихий разговор, приблизился к молодой гостье.
– Теперь, когда вы, синьорина, взяли под ваше покровительство Нунциату и детей, – сказал гондольер, – я отправлюсь не на работу, а на поиски всем нам дорогого Валериано... Я буду предан вам так же, как и ему... Поверьте мне: я умею быть признательным за добро и готов для вас решиться на все, даже на убийство дожа. И уж будьте уверены, я без колебаний пожертвую собственной жизнью по первому же вашему приказанию.
– Благодарю, добрый Орселли! – сказала Джиованна. – Я не забуду никогда этих слов. А теперь дайте мне мою мантию, – добавила она, вставая, – Мне пора уходить: отец будет беспокоиться, если узнает, что меня нет дома.
– Но буря усилилась, – заметил почтительно гондольер, приотворивший дверь.
Действительно, ветер яростно завывал вокруг хижины и грозил ежеминутно опрокинуть ее.
– Это не беда! – ответила молодая девушка.
– О, да вы храбрее любого рыбака, несмотря на вашу молодость, красоту и богатство! – сказала восторженно Беатриче.
– Я провожу вас, синьорина, – заявил Орселли.
– Нет, не стоит этого делать... Идем, Франческа, – добавила она, обращаясь к своей служанке.
– Но вас может оскорбить кто-нибудь, синьорина, – возразил нерешительно гондольер.
– На этот раз ты прав, Орселли, и я не буду удерживать тебя, – воскликнула Беатриче. – Нельзя же нам уступать синьорине в смелости.
Гондольер помог Джиованне одеться.
– Закройтесь получше капюшоном, синьорина, – заметил он. – Впрочем, я надеюсь, что шпионы и бродяги предпочтут сидеть во время бури дома, чем шнырять по улицам.
Не успел Орселли произнести это, как за окном послышались торопливые шаги нескольких человек, и дверь задрожала под сильными ударами.
X. Какое дурное влияние оказывало кипрское вино на капитана Орио
Всех охватила тревога ввиду предстоящей опасности, но Беатриче первая опомнилась от испуга и воскликнула:
– Это, вероятно, Валериано Сиани!
Она побежала отворить дверь и отскочила назад, увидев капитана объездной команды в красной епанче[15], накинутой сверх панциря, и в каске с изображением льва.
– Именем дожа и сената требую, чтобы никто не выходил отсюда! – проговорил он властно, протягивая вперед руку, обтянутую замшевой перчаткой.
Сзади него стояла толпа вооруженных моряков и кандиотских наемников. Беатриче снова первая собралась с духом.
– Пожалуйте, господин капитан, – сказала она смело. – Но предупреждаю вас, что здесь нет ни сокровищ, ни врагов республики.
– Это мы еще проверим, хорошенькая говорунья, – сказал капитан с улыбкой. – Прошу только не шуметь. Распоряжениям сената следует покоряться беспрекословно... Все ли вы верны и преданны республике?
– Без всякого сомнения, синьор, – отозвался Орселли, подходя к капитану. – Но зачем вы являетесь с обыском к бедняку, который никогда не воровал, не ходил по миру и не оскорблял никого?
– Ты владеешь очень бойким языком, парень, – сказал капитан насмешливо, – но мне кажется, что ты скоро прикусишь его... Я люблю смелых людей, и потому советовал бы тебе лучше служить в войсках республики, чем воевать с рыбами. Не тебя ли зовут Орселли ле Торо?
– Да, меня, – ответил гондольер угрюмо.
– В таком случае ты действительно оправдываешь свое имя! – засмеялся капитан. – Ты силен не меньше, чем Мануил Комнин, копьем и щитом которого не может владеть даже граф Раймонд, прозванный Антиохским Геркулесом. Теперь нам остается только узнать, так же ли ты храбр. Комнин убил однажды на моих глазах сорок варваров и сорок взял в плен.
– Вы пришли сюда, чтобы рассказать мне о подвигах греческого императора, господин капитан? – спросил Орселли с нетерпением. – Или по другому делу?
– Какой ты любопытный, товарищ! – проговорил капитан весело. – Но я не буду мучить тебя и объясню тебе причину, заставившую меня забраться в эту трущобу: нам надо, видишь ли, набрать силачей, подобных тебе, чтобы управлять нашими галерами, если не хватит сарацинских невольников, и поколотить Комнина, наводящего ужас на весь мир... Согласен ли ты посвятить свою жизнь интересам республики? Впрочем, согласен или нет – все равно ты обязан покориться приказанию сената... Ну, поцелуй же мать и отправляйся с нами!
– Отправиться с вами? – повторил изумленный гондольер.
– Ну да! Хочешь или нет, а собирайся, парень! Я объявил тебе волю сената. Повинуйся же ей беспрекословно.
Услышав это, Нунциата испустила отчаянный вопль.
– Орселли, дорогой мой Орселли, не покидай меня! – воскликнула она в отчаянии.
Лицо гондольера стало мрачнее ночи.
– А кто будет кормить больную мать и детей, господин капитан? – спросил он отрывисто.
– Ба! – возразил офицер, вынужденный прислониться к стене, так как он, должно быть, прикладывался в этот день уж чересчур усердно к бутылке. – Для бедных есть богадельня.
– А для пьяниц – приют! – перебил Орселли резко.
– Понятное дело, дружище, – согласился капитан, не принимая этот намек на свой счет. – Но довольно болтать: твои родные найдут себе пропитание у ворот монастыря... Порви же все связывающие тебя узы. Греческий патриарх Феодосий, преемник скупого Зосима, говорил мне не раз, что трусы часто отговариваются семейными привязанностями, чтобы только отказаться от службы.
Орселли скрестил руки на груди и устремил на капитана угрожающий взгляд.
– Не хотите ли вы обвинить и меня в трусости, синьор Орио Молипиери? – спросил гондольер глухим голосом.
Услышав это имя, Джиованна вздрогнула и, выступив на шаг вперед, посмотрела с любопытством на закадычного друга Валериано Сиани. Капитан улыбался.
– А тебе зачем знать это? – сказал он. – Замечание патриарха Феодосия относится ко всем, кто не решается идти на войну.
Глаза Орселли налились кровью.
– Да будет вам известно, господин капитан, что я не боюсь ни норманнов, ни гуннов, ни турок, ни греков... Ни даже вас! – загремел он. – Когда мое семейство будет обеспечено и сенат позовет добровольцев защищать отечество, я тотчас же брошу гондолы и невод, чтобы поступить на галеры республики. Но сейчас, поймите, я не могу оставить в этом ужасном положении свою мать и семейство. Я знаю, что Мануил Комнин оскорбил нашего посланника Эндрико Дондоло, а потом взял в плен вас и Валериано Сиани. Но что же мне делать? Не отвечать же мне за ваши промахи?!
– Можете кричать, когда с вас начнут сдирать кожу, – сказал Орио с неестественной веселостью. – Ну, идем же! Ты обязательно станешь капитаном, если и не прославишься. У тебя и сила необыкновенная, и вид чрезвычайно воинственный. Разграбим какой-нибудь греческий городок и позволим тебе отослать часть добычи Нунциате... Сознайся, что спасение республики не должно же зависеть от слепого случая да от капризов граждан.
– Все это прекрасно, синьор, – возразил гондольер, но не по вашей ли вине приходится республике начинать войну? Не вы ли забыли о деле, которое было поручено вам, проводя время в пирах и ухаживании за греческими куртизанками? Нет, господин Молипиери, не вам учить нас, как должно поступать по отношению к Венеции.
– А! Ты начинаешь говорить тоном наставника? Ты не подумал, что мне не очень-то весело ходить из дома в дом и собирать солдат, заглаживая, таким образом, свои ошибки... О, с какой радостью полетел бы я на поле битвы, искать встречи с августейшим императором, победившим меня за кубком?!
Между тем, пока Орселли и Орио обменивались словами, отряд патриция стоял, не понимая, что заставляло их начальника говорить так долго с гондольером, тогда как в других местах он исполнял свою обязанность, не допуская никаких рассуждений.
Но Беатриче, пристально смотревшая на капитана, поняла, что тот находился в состоянии полнейшего опьянения. Это было видно по его глазами, то мутным, то сверкавшим, как раскаленные уголья. Тем не менее девушка решилась подойти к нему, надеясь смягчить сердце Орио.
– Синьор Молипиери, – начала она ласково. – Вы не слишком снисходительны к нам.
– Напротив, милая крошка, я очень снисходителен к хорошеньким девушкам, – отвечал Орио, стараясь сохранить равновесие.
– Вам жаль женщин, и вы не хотите видеть их несчастными?
– Любезнее меня нет ни одного человека ни в Венеции, ни в Константинополе, – воскликнул Орио, – и я разрублю пополам того, кто дерзнет сказать, что у тебя некрасивые глаза.
Беатриче покраснела и отступила шага на два от капитана.
– Ну а что же будет с нами, если вы уведете Орселли, капитан, – продолжала она. – Разве вы не знаете, что нам придется тогда просить милостыню?
Молипиери старался твердо стоять на ногах и, опираясь на рукоять секиры, проговорил убедительным тоном:
– Клянусь, что ни один сенатор не откажется отдать тебе свое сердце, моя красоточка!
По лицу Беатриче пробежало облако. Гондольер же, напротив, как будто оживился и устремил мрачный взгляд на лицо Молипиери. Нунциата же приподнялась на постели и обратилась к дочери:
– Не трать попусту слов, милая Беатриче, – сказала она, – разве ты не видишь, что этот патриций не в силах понять твоих слов?
– Не в силах понять?! – повторил с сильным негодованием Орио. – Ого! Старуха, как видно, желает поругаться... Черт побери! Этот молодец умнее матери: он, по крайней мере, молчит. Но успокойтесь: если я возьму брата, то разумеется не оставлю без внимания и сестру. Нельзя же позволять жемчужине валяться в грязи... Ради твоих прелестных глаз, Беатриче, я буду покровительствовать твоему брату... В доказательство же моих миролюбивых намерений и в залог вечной дружбы я сейчас расцелую тебя на виду у всех.
Он расхохотался и простер к ней объятия.
Девочка отскочила с испугом, но все же мысленно признала, что капитан прекрасен, как Адонис. Она невольно увлекалась его мелодичным голосом и любовалась великолепными глазами, взгляд которых проникал в ее душу.
– Я поцелую вас, синьор Орио, но только в том случае, если вы не возьмете Орселли, – сказала певица полушутливым тоном.
Вместо ответа патриций принял самодовольный вид и направился неровными шагами к смущенной Беатриче.
Орселли, не говоривший ни слова, посмотрел на капитана мрачно и презрительно, возмущаясь его дерзостью.
– Позвольте мне дать вам хороший совет, синьор Орио, – проговорил гондольер глухим голосом. – Не трогайте девушку, если не желаете получить за это должное возмездие.
– Возмездие! Так ты угрожаешь мне? – воскликнул Орио, подняв руку, как бы с намерением ударить гондольера. – На колени, несчастный! Проси прощения!
Беатриче вздрогнула, она знала хорошо характер брата и понимала, что тот, не задумываясь, бросится на пьяного Орио. Ей было жаль молодого патриция, и сердце ее забилось под влиянием нового, никогда еще не испытанного ей чувства. Она схватила руку Орселли и прошептала с мольбой в голосе:
– Не бей его, милый брат! Ты видишь, что он не сознает, что делает...
– Неужели же я должен встать на колени по приказанию этого нахала?
– Нет, нет!.. Я унижусь перед ним за тебя... Буду умолять его, образумлю его... Он ведь сумасшедший, а сумасшедших надо жалеть.
– Сумасшедших, но не пьяных! – возразил гондольер сурово.
– Пьяных? – повторил Молипиери, расслышавший это замечание со свойственной нетрезвым людям чуткостью. – А! Ты считаешь меня пьяным?.. Это, право, забавно! Но я докажу...
– Берегись, синьор Орио! Иначе я переломлю тебя, как тростинку...
– Как тростинку?! Черт побери: да ты, видно, не знаешь, что тростинку можно только согнуть, но не переломить, – воскликнул патриций. – Ты выбрал дурное сравнение... Никому не трогаться с места! – добавил он, обращаясь к солдатам. – Я справлюсь один с этим быком и утащу девчонку, как какое-нибудь перышко.
Он пошел было вперед, но должен был на минуту остановиться, потому что опьянение его усиливалось все более и более. Орселли отвернулся с видом отвращения.
– Я выну среднюю половицу, – сказал он Беатриче, – и этот хвастун полетит в воду...
– Не делай этого! – горячо возразила Беатриче. – Разве ты не видишь, сколько тут солдат... Если ты сделаешь это, ты погибнешь. Нет, Орселли, я постараюсь сама уладить все к лучшему.
Говоря эти слова, она отвернулась от брата и кинулась на колени перед молодым патрицием:
– Умоляю вас, синьор, пощадить этих детей, – воскликнула Беатриче. – Неужели вы решитесь отнять у них единственного кормильца?.. Грудь Орселли служила нам до сих пор щитом, сердце его билось только для нас, руки его зарабатывали нам насущный хлеб... О синьор Орио, неужели вы не любите никого?
Приятный и кроткий голос девушки произвел на капитана какое-то странное чарующее действие. Он смотрел на нее с удивлением, смешанным с восторгом, и гнев его начал уступать место другим, более мягким чувствам.
– Вставайте! – проговорил он с нетерпением. – Я не хочу, чтобы передо мной унижалась женщина... Приказываю вам встать... Слышите?.. Как она хороша!.. Боже мой, как дивно хороша эта дочь лагуны!.. О да, я любил, – продолжал он, сжимая рукой горячий лоб. – Я любил много раз в жизни... Но можно ли любить слишком много?.. Ах, я хочу пить... Красавица, дайте мне стакан холодной воды!.. Как ваше имя?.. Отчего ваш брат смотрит на меня так угрюмо?.. Встаньте же! Прошу вас!
– Я встану, если вы дадите слово пощадить нас, – ответила Беатриче сквозь слезы, протягивая к нему руки.
– Это невозможно! – произнес Молипиери. – Я присягал сенату... Я должен быть неумолимым, как мраморный Юпитер... Слышишь: неумолимым?.. Не плачь, моя красавица!.. Повторяю тебе, что я не могу ослушаться сената... Ну поцелуй же меня, или я...
Он нагнулся, чтобы обнять, Беатриче, которая, как очарованная, была не в силах ни пошевельнуться, ни остановить его словом. Казалось, что она даже ждала его поцелуя, несмотря на свой испуг и негодование.
– Назад! – произнес Орселли, схватив со стены тяжелое весло и подняв его над головой Орио.
Громкий крик вырвался из груди Беатриче. Почти не помня себя и словно повинуясь чьей-то неизвестной воле, она быстро поднялась с колен и загородила собой Орио.
Ввиду явной опасности капитан опомнился.
– Ко мне! – крикнул он. – И множество солдат бросилось на гондольера, ошеломленного поступком сестры. Не прошло и минуты, как Орселли был уже связан и не мог причинить вред кому бы то ни было.
Убедившись, что гондольер не может напасть на него, Молипиери обратился опять к Беатриче.
– Успокойтесь, милая крошка, – сказал он с веселым тоном, – вы спасли мне жизнь, а потому можете быть уверены, что я не причиню вашему брату никакого вреда...
Говоря эти слова, Молипиери обхватил стройный стан дрожавшей Беатриче и стал покрывать поцелуями ее нежную шею на глазах Орселли, старавшегося разорвать веревки, чтобы кинуться на патриция.
– Моя кроткая голубка, – продолжал Орио. – Пока мои солдаты позаботятся об Орселли, я поведу тебя в свое палаццо, где предоставлю в твое распоряжение гнездышко, вполне достойное такой хорошенькой птички.
Маленькая певица сделала над собой усилие, чтобы разбить странное оцепенение, вызванное в ней голосом и взглядом молодого патриция. Вырвавшись от него, она бросилась опрометью к матери и проговорила, заливаясь слезами:
– Успокойся, матушка, я не оставлю тебя и детей!
Орио приказал двум морякам схватить девушку, но она судорожно вцепилась в далматику Джиованны.
– Помогите мне, синьора, – воскликнула бедная Беатриче. – Ради Бога, спасите меня от них!
Все это время Джиованна сидела, погрузившись в думы, и смотрела с безмолвным ужасом на происходившее вокруг нее. Впервые в жизни присутствовала она при такой отвратительной сцене.
Крик Беатриче вывел девушку из оцепенения, глаза ее сверкнули и, не отдавая себе отчета в том, что делает, она быстро подошла к Орио.
– Стыдитесь, монсиньор! – произнесла с негодованием Джиованна. – Неужели вы так мало цените свое звание и имя, что готовы втоптать их в грязь?
– В грязь?! – повторил капитан.
– Да! – повторила надменно дочь ди Понте. – Поступать так с бедным семейством, как поступаете вы, может только или человек очень порочный, или бандит!
– Черт побери, кто вы, осмеливающаяся говорить так дерзко? – воскликнул молодой патриций, раздраженный донельзя, подступив на шаг к Джиованне.
– Вы желаете знать, кто я? – произнесла девушка, откидывая капюшон. – Извольте: я – дочь Бартоломео ди Понте.
Капитан остолбенел.
В течение минуты он стоял, молча и не двигаясь с места.
– Клянусь святым Марком, странная встреча! – произнес, наконец, патриций.
– Ваша правда, встреча очень странная, если передо мной действительно Орио Молипиери. Но нет, это верно, не он! Тот синьор, о котором я говорю, друг Валериано Сиани, и, конечно, не унизит себя, обижая больную женщину и ее несчастных детей.
Услышав эти слова, поручик отряда по имени Лоредано подошел к Джиованне и положил на ее плечо свою сильную руку.
– Потише, синьорина, я не позволю вам оскорблять так своего начальника! – произнес он тоном, в котором звучала угроза.
– Оставьте ее, Лоредано! – воскликнул повелительно Орио, стараясь принять вид, полный достоинства, чтобы скрыть овладевшее им смущение.
– Однако же, капитан! – начал было поручик.
– Молчите! – повторил грозно Молипиери. – Эта особа должна быть священна для нас!
Не смея возражать начальнику, Лоредано пожал плечами и отступил назад, а Джиованна продолжала, обращаясь к Орио:
– Я пришла сюда, монсиньор, с целью облегчить тяжелое положение кормилицы вашего друга Валериано Сиани. Но вы, как видно, пожаловали с другим намерением и увеличиваете горе бедной женщины. Что же, продолжайте начатое! На вашей стороне сила, и никто не в состоянии противиться вашему произволу. Вы даже можете, если угодно, оскорбить в моем лице Сиани, хотя это, разумеется, и не останется безнаказанным. Мой отец не замедлит обратиться к сенату с просьбой воздать вам должное за подобные поступки.
– Ну и пусть его жалуется: мне-то какое до этого дело! – воскликнул Орио, задетый за живое высокомерием Джиованны.
– Если вам нет дела до Бартоломео, – возразила девушка, – то ваш друг потребует от вас отчета в оскорблении его невесты, и я от его имени бросаю вам перчатку.
С этими словами девушка сняла ее с руки и бросила к ногам молодого патриция.
Солдаты зароптали, но капитан нагнулся и поднял перчатку.
– Благодарю, синьорина, – сказал весело Орио. – Я сохраню ее на память о вас. А засим честь имею объявить, что из уважения к вам – но никак не из страха – я оставляю в покое прекрасную птичку и прикажу солдатам проводить вас до дому господина ди Понте.
– Последнее вовсе не нужно, – гордо возразила Джиованна. – Дочери Бартоломео нечего бояться венецианской черни, которая любит и уважает старого торговца, презираемого гордыми патрициями. Ваши солдаты внушают мне гораздо меньше доверия, синьор Орио... Уведите же вашего новобранца, связанного по рукам и по ногам, но знайте, что я никогда не забуду, как патриций попирает все человеческие права и не стыдится унижать свое звание, прибегая к насилию.
Молипиери не ответил ни слова. Смущенный донельзя, он повернулся к воинам и приказал им увести Орселли. Затем он выпрямил свой стан и проговорил как будто в виде извинения:
– Гм! Женщины ничего не понимают в государственных делах... Будем же исполнять наш долг!
По удалении отряда, с которым отправился и Молипиери, плач и рыдания огласили хижину. Не имея сил видеть отчаяние бедной Нунциаты, Джиованна почти тотчас же отправилась домой и увела с собой Беатриче.
– Ты должна оставить свою мать и детей на несколько часов, – сказала ей Джиованна. Тебе необходимо рассказать моему отцу все, что произошло в хижине. Он имеет громадное влияние на простолюдинов и заставит их заступиться за вас. Мы посмотрим, кому будет отдано предпочтение: неумолимым ли сенаторам или Бартоломео ди Понте!
XI. Спасение утопающей
Когда женщины вышли из хижины, буря усилилась до невероятной степени. Ветер глухо гудел в высоте, небо было покрыто почти сплошь тяжелыми свинцовыми тучами, и между ними поминутно сверкала молния, сопровождаемая страшными раскатами грома. Ночной мрак плотно окутывал все предметы, и только изредка серебристый луч луны, пробиваясь сквозь пелену туч, освещал зеленоватое море, яростно бившееся о берег. Но хотя погода была отвратительная, девушки шли, не обращая на нее внимания.
Таким образом, они добрались почти до острова Святого Серволо, на большой лагуне, и двинулись по направлению к Лидо. Но здесь их заставило остановиться следующее зрелище: многочисленные барки летели по волнам с быстротой птицы, и со всех сторон приближалось множество людей обоего пола и различного возраста. Все они несли корзины, крюки и сети.
– Куда вы идете? – окликнула удивленная Джиованна нескольких человек.
– За добычей, синьорина! – отвечали они, ускоряя шаги.
– О синьорина, эта ночь будет очень прибыльна для бедных рыбаков! – заметила Беатриче.
– Прибыльна!.. При такой буре?.. Я тебя не понимаю!
– Жаль, что здесь нет брата: он тоже попользовался бы береговым правом... Но я присоединюсь к другим, синьорина: просто грешно не брать то, что посылается нам случаем... Тут, наверное, найдется что-нибудь на долю матушки и моих маленьких братьев.
– Что ты хочешь делать? Неужели же ты побежишь с этими сорванцами? – воскликнула изумленная Джиованна.
– Да, синьорина, не следует упускать того, что дается нам свыше.
– Но что же это за береговое право? – спросила молодая девушка. – Объясни, в чем оно заключается?
– О, вам не понять этого, – проговорила со вздохом девушка. – Но умоляю вас, дорогая синьорина, не задерживайте меня больше!
– Однако ты шла, чтобы подать жалобу моему отцу... – начала было Джиованна строгим тоном, но сильный порыв бури заглушил ее голос. Поднялся какой-то рев и свист, и в тот же миг засверкала яркая молния. Джиованна и ее спутница услышали крики народа, столпившегося на берегу и готового к своему опасному промыслу.
Вдруг громадное светлое пятно появилось на небе и осветило бушевавшее море.
– Пресвятая Дева! – воскликнула Джиованна. – Беатриче, видишь ли, там плывет какой-то корабль?
– Нет, это только баркас, на котором нет людей, – возразила певица.
– Ты так думаешь? – проговорила молодая девушка, смотря с ужасом на грозные волны.
– Конечно, – ответила Беатриче, – я не вижу никого на палубе.
– Но если ты ошибаешься? Если на этом судне есть люди?
– В таком случае нам надо пожалеть их, синьорина, и помолиться об их душе.
– Этого недостаточно, надо спасти их! Надо, чтобы рыбаки поспешили к ним на помощь!
– Не думаю, чтобы они так поступили, – ответила Беатриче со странной улыбкой. – При такой буре самый опытный и отважный моряк не решится подвергать себя прихоти волн разбушевавшегося моря.
– Но неужели же они допустят умереть без покаяния своих ближних?
– Что же делать! Все мы должны умереть рано или поздно, – проговорила задумчиво Беатриче. – Голод ли сведет в могилу или волны поглотят нас – не все ли это равно?
Джиованна не отвечала. Все ее внимание было приковано к замеченному в море несчастному судну. Гонимое сильным ветром, оно летело с быстротой стрелы по направлению к берегу, и громадные валы то подбрасывали его вверх, как легкое перо, то погружали в страшную бездну. Прошло несколько тяжелых минут. Наконец сильный напор волн ударил судно о риф – и море покрылось обломками. Джиованна вскрикнула: между обломками она ясно разглядела человеческую фигуру, которую несло к перешейку, где прибой волн был не так силен. Она кинулась опрометью к группе рыбаков и проговорила скороговоркой:
– Спасите этого человека, пока еще не поздно!
– Вы сошли с ума, синьорина?! – отозвался один из рыбаков, отталкивая ее. – Зачем вы пришли сюда? Идите своей дорогой и не мешайте беднякам доставать себе пропитание.
Но видя, что она настаивает на своем, рыбак схватил девушку за руку и закричал:
– Уйдите, иначе, клянусь честью Доминика, вам будет худо!
Беатриче подбежала, едва переводя дух.
– Молчи, проклятый пьяница! – воскликнула она. – Разве ты не видишь, что говоришь с дочерью нашего доброго покровителя Бартоломео ди Понте?
Услышав имя негоцианта, рыбаки почтительно сняли шапки и окинули Джиованну взглядами удивления, смешанного с любопытством, а Доминико пробормотал со смущением:
– Простите меня, синьорина, но вам нельзя оставаться здесь в это время: ваш почтенный отец первый осудит вас, если вы накличете беду на наши головы.
Джиованна вздрогнула: до слуха ее донесся пронзительный крик.
– Слышали? – спросила она с отчаянием.
– Конечно, – отвечал с улыбкой Доминико, следуя за своими товарищами. – Это разбилась галера из Кипра: и на всех нас хватит вдоволь прекрасного вина и прекрасных материй.
Но Джиованна последовала за ним.
– Помогите же утопающим! – воскликнула она. – Я наполню ваши шапки монетами... Отправляйтесь! Я помолюсь за вас Пресвятой Деве, и она окажет вам свое покровительство.
Но никто не слушал ее; все бросились ловить плывшие мимо берега ящики, доски и всякого рода обломки.
Один только Доминико навострил уши, когда девушка упомянула о деньгах, и спросил своего товарища Антонио, не хочет ли он помочь ему исполнить желание синьорины.
– Нет, – возразил Антонио. – Мы погибнем, если будем сопротивляться воле Божьей из-за нескольких монет.
– Вы видите, синьорина, – обратился Доминико к молодой девушке, – что вы будете напрасно просить товарищей. Мы все уверены, что погибают только те, кто согрешил перед Господом, и что спасать их – значит противиться воле Его. Никто не послушается вас, и вы поступите благоразумнее, если поспешите вернуться к своему отцу.
Но едва гондольер успел произнести эти слова, как из толпы раздался голос, говоривший:
