Текст книги "Профессор Криминале"

Автор книги: Малькольм Стэнли Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

И я вернулся в главный зал. Стулья уже вынесли, все было подготовлено к приему. Там имелась выпивка, изрядное количество, там собрались фотографы, притом какие! В конечном счете сливки мировой фотографии, и все щелкали друг друга и, конечно, Басло Криминале. Он находился там, где он любил бывать, – в центре внимания, он был окружен толпою. Я пролез поближе. «Вы прочли такую замечательную лекцию, – сказала очень симпатичная румынка. – Только пятеро участников уснули, прекрасный результат. И вы так тонко чувствуете эротику! Я хочу, чтоб вы меня сфотографировали обнаженной!» «Давайте договариваться, – согласился Криминале. – Завтра?» «Басло, миленький, тебе пора на пароход, – проговорила мисс Белли, трогая его за рукав. – Они вконец тебя уморят». Илдико была права: говорила она совершенно как Сепульхра; может, это Криминале так действовал на людей. «Этой милой даме хочется, чтоб я ее сфотографировал», – ответил Криминале. «Не забудь, что утром тебе в банк», – сказала Белли. «Можно ведь пойти туда в любой момент, – ответил он. – Почему всегда, когда тебе высказывают восхищение, пора идти куда-то?» «Тебе высказывают восхищение все кому не лень», – нетерпеливо откликнулась Белли и увидела меня. Судя по всему, она меня узнала; глаза ее расширились. Повернувшись, она что-то зашептала Басло Криминале. Начиная понимать причины сдержанности Илдико, я улизнул, чтобы пройтись по замку.

Илдико увидел я уже на пароходе. Наше возвращение в Лозанну проходило под порывистым холодным ветром. Поискав средь разгулявшихся фотографов, я наконец нашел ее одну в заднем салоне; съежившись от холода в своем (моем) «Я люблю Лозанну», она выглядела чрезвычайно несчастливой. «Пора поговорить, – сказал я. – Мне охота знать, что все же происходит». «И мне тоже, – отвечала Илдико. – Он с ней по-прежнему?» «Да, – ответил я. – Он хочет поснимать одну там голой, а Белли хочется с ним прогуляться в банк». «Когда, завтра?» – поинтересовалась, выпрямляясь, Илдико. «Угу, – ответил я. – Она и правда с каждой минутой все больше смахивает на Сепульхру». «Басло так устроен, – объяснила Илдико. – Находит себе новую милашку, а потом теряет интерес к ней. И обнаруживает, что на самом деле любит прежнюю. Когда сбежал с Сепульхрой, то все время говорил, что больше любит Гертлу». «А зачем сбегал?» «Ну, ясно, потому что Гертла погубила б его, если б он остался», – заявила Илдико.

Я поглядел на нее. «Погубила? Как?» «Она спала с одним там, – объяснила Илдико. – С начальником тайной полиции как будто бы». «Гертла? Спала с начальником госбезопасности? – переспросил я, пораженный. – Я-то думал, что они были против режима». «В таких делах имеет смысл быть по обе стороны одновременно. Может, она думала, что это ему помогает. В те времена так делали. Но ничего хорошего из этого не вышло. Он был опозорен в глазах всех своих друзей». «Да, когда супруга основного радикала водит шашни с главой госбезопасности, – сказал я, – это вряд ли помогает». «Он и сам крутил романы, – заявила Илдико. – Он тогда еще влюблен был в Пиа. Ты видел ее голой в Будапеште, помнишь?» «Я?!» «Ты видел ее голой, верно? – повторила Илдико. – Ну, в Будапеште, на стене. Пиа, его берлинская жена, он говорил всегда, что никого так не любил».

«А почему же бросил?» – удивился я. «Уж слишком много она знала про него, – сказала Илдико. – Я думаю, о связях его с Ульбрихтом и гэдээровским режимом. Странное то было время для него». «Он продолжал с ней видеться?» – спросил я. «Она сразу умерла, как только он ушел, – сказала Илдико. – Но говорил он о ней больше, чем о любой другой. Да и по карточкам заметно, лучшие – ее. За исключением, возможно, карточек Ирини». «Ирини?» – удивился я. «На ней женат он так и не был, – сообщила Илдико. – О ней я вовсе ничего не знаю. Об Ирини он вообще молчок, в отличие от Пиа». «А что произошло с Ирини?» – спросил я. «Откуда же мне знать? – сказала Илдико. – Я знаю только, что из-за нее он чуть не влип по-крупному. Ирини тоже умерла, задолго до того, как я с ним познакомилась, пойми».

«Давай-ка по порядку, – попросил я. – Стало быть, сначала была Пиа, слишком много знавшая о Криминале. После – Гертла, спавшая с начальником госбезопасности». «Нет, между ними, ты забыл, была Ирини». «Ах, ну да, из-за которой Криминале чуть не влип по-крупному – сказал я. – А потом?» «Потом Сепульхра, та могла его удерживать лишь тем, что она знала про него, – сказала Илдико. – Не выпить ли мне соку?» «Погоди-ка, что же она знала?» «О всех прочих. И о закулисных тех делах, я говорила тебе. Может быть, и о других вещах». «Каких?» «Ты знаешь, что она причастна к написанию его книг? – сказала Илдико. – Говорят, что больше половины созданного им на самом деле создано Сепульхрой». «Я думал, что Сепульхра выполняла только секретарскую работу». «Говорят, «Бездомье» – плод ее трудов», – сказала Илдико. «Так почему же он ее бросает?» – спросил я. «Он думает, что мир переменился и что можно все оставить позади, – сказала Илдико, – но он не прав. Что было, никуда не денется. Не убежишь от самого себя. Всегда найдется кто-нибудь, кто помнит. Ну, теперь ты знаешь все».

«Нет, не совсем, – сказал я. – В этом перечне кое-кого недостает». «Думаю, что многих, – отвечала Илдико. – У Криминале было много женщин. Он ведь венгр». «Я имел в виду тебя», – сказал я. «Обо мне давай не будем», – попросила Илдико, «Но я желаю знать, когда вы встретились, когда все это между вами было». «Главное, что все это прошло, – ответила она. – Несколько лет тому назад. Ему требовалась помощь с его книжками на Западе. Я говорила тебе». «Почему же он тебя оставил? – спросил я. – Ты тоже много знала?» «Что я знаю, я тебе рассказывала в поезде, – сказала Илдико. – Мы все о нем не в меру много знали. Но после происшедших перемен он думает, что он теперь свободен, он считает, будто бы всего, что было, больше нет, что ничего не надо исправлять». «Зачем же ты поехала за ним сюда?» – спросил я. «Это я из-за тебя, – ответила она. – Мне было хорошо с тобой. А ты что вытворяешь? Притащил сюда, засунул в жуткую дыру, бросаешь то и дело...» «Я думал, ты ради него», – сказал я. «Нет, теперь я вовсе не желаю его видеть», – ответила она.

Я на нее уставился. «Вообще-то для мыслителя альковные дела его уж чересчур запутанны», – выговорил я наконец. «А ты считаешь, если он философ, то не может, как все прочие, запутаться в своих амурах?» – вопросила Илдико. «Я бы назвал запутанной также его политическую жизнь». «Почему бы нет? – отозвалась она. – Ведь он восточноевропеец». «Равно как и финансовую». «Я говорила: хотя деньги он и любит, они вовсе не настолько для него важны», – сказала Илдико. «И каждая из женщин, им любимых, чем-нибудь его держала», – сказал я. «Конечно, в браке так оно и происходит, – подтвердила Илдико. – Теперь он хочет от всего этого убежать. Он не осознает, что все равно это невозможно». «Но отчего? – спросил я. – Что вы все о нем такое знаете?» «Пожалуйста, я не хочу об этом больше, – попросила Илдико, вставая. – Как-нибудь в другой раз, может, завтра». Повернулась и пошла через веселую толпу.

Чуть позже я увидел, как она танцует с молодым де Графом. Только пароход пристал в Уши, она сошла, опередив меня, и припустила в «Цвингли». Когда я пришел, она уже взяла у мрачной девы ключ и поднялась в свеж номер. Проходя мимо ее двери, я постучал; ответа не было. Поднялся еще на два этажа к себе, сел на кровать. Все изменилось. Илдико стала далекой, и с тревогой я почувствовал, что я ее теряю. Но Криминале, прежде – белое пятно, теперь являл собой избыток знаков – знаков философии и секса, политики и денег, славы и бесславья. Раньше было слишком мало материала, а теперь чуть ли не слишком много. Сейчас мне требовалось выяснить, что же за душа у Криминале, если у него есть душа. Рассеявшиеся за вечер подозрения опять ко мне вернулись. Я пытался увязать между собою факты, даты, имена. Хотел, чтобы все это обрело какой-то смысл, но почему-то нужный смысл не выходил.

Я размышлял об Илдико, потом о прочих женщинах, с которыми был близок Криминале. Я пытался их расставить по порядку и понять, когда же появилась Илдико. Пиа и Ирини, Гертла и Сепульхра, Илдико и Белли – Криминале говорил, что любит женщин, обладающих волей к власти, но набралось достаточно таких, которые имели власть над ним. Одна была излишне осведомлена об отношениях его с режимом Ульбрихта. Другая, так почти мне и неведомая, принесла ему какие-то напасти. Еще одна делила ложе с тайной полицией, четвертая помогала в написании книг и владела им благодаря всему, что знала. Пятая была его очередной попыткой обрести свободу от чего-то, его шансом все начать сначала. Еще одна, которую, как мне казалось, я знал лучше всех, помогала ему публиковаться, гарантируя тем самым банковские накопления, так что он мог не думать о деньгах. Две из этих женщин были здесь, одна неподалеку, в Бароло. Мне становилось ясно, почему на пароходе он с такой тревогой говорил о сексе. Я ощущал нечто подобное, но в то же время мною овладел своего рода журналистский зуд. Права была Лавиния: жизнь и романы Криминале – странная история. Надев пиджак, я соскользнул по лестнице, на цыпочках прокрался мимо двери Илдико и стал спускаться вниз, чтобы доложить новости Вене.

Под перезвон полночных колоколов я обнаружил в вестибюле «Цвингли» удивительные изменения. Место строгой девы за конторкой занял здоровенный малый в черной майке-безрукавке, который явно проводил иной режим. Он запросто выдал ключи двум странным парам – темнокожим, средних лет самцам в сопровождении совсем еще девчурок, – пустившимся по лестнице едва ли не бегом. Похоже, ровно в полночь кальвинизм закончился. Я взял у силача жетоны и поплелся в угловую будку. Но ночная жизнь Вены, судя по всему, была такой же бурной. В «Отеле де Франс» мне сообщили, что Лавиния умотала рано и еще не возвращалась.

Я собрался вновь наверх, но вспомнил о данном мною обещании. Не то чтобы я жаждал его выполнить, но раз уж обещал... Я бросил еще несколько жетонов, набрал номер Бароло. Пробиться не надеялся – в конце концов, тем вилла Бароло и славилась, что берегла своих высоких гостей от всяких внешних посягательств. «Ja, Брукнер?» – отозвался голос на другом конце. «Я Фрэнсис Джей, я из Лозанны», – сказал я.

 «Пожалуйста, ведь мы не знаем, кто нас слушает, – сказала Брукнер, – «Связной докладывает с места назначения». Итак, субъект находится в известном месте?» «Да», – ответил я. «Субъект женского пола тоже?» – осведомилась Брукнер. «Да», – ответил я. «Замечено ли в действиях их что-то необычное?» «Нет, все весьма обычно, – отвечал я, – они просто ожидают нового конгресса. Известное место, кстати, очень ничего. Не знаю, как он себе это позволяет. Разве что на западные отчисления». «Простите? – переспросила Брукнер. – Западные что?» «Проценты от изданий его книг на Западе, – сказал я. – Он хранит их здесь, в швейцарских банках». «Вы точно это знаете?» – спросила Брукнер. «Да», – ответил я. На другом конце надолго замолчали. «Как называется ваша гостиница?» – вдруг спросила Брукнер. «Цвингли», в Уши, – ответил я. – Совершенно не рекомендую. Этакий гибрид монастыря с борделем». Мускулистый малый покосился в мою сторону. «Ладно, будьте завтра целый день на месте, – приказала Брукнер, – не съезжайте, я приду туда, как только я смогу». «Вы?» – удивился я. «Вы справились с задачей хорошо, я поздравляю вас, – сказала Брукнер. – Он вас не заметил?» «Я имел с ним долгую беседу». «Вы вели себя неосторожно, ну да ладно, ничего, – сказала Брукнер. – Постарайтесь больше подозрений у него не вызывать. Вы были золотой жилой информации». «Спасибо, – сказал я. – Только какого рода?» «И я имею тоже кое-что для вас, – сказала Брукнер. – Ваш источник – понимаете меня? – спешно бежал в Вену. Здесь вы тоже оказались правы, он, конечно же, замешан в этом». «В чем?» – спросил я. «Мы и так уже сказали слишком много, – отрубила Козима, – не говорите никому. Ну, доброй ночи, друг мой. Ждите меня завтра утром». Я медленно повесил трубку с беспокойным ощущением, что, позвонив Козиме Брукнер, совершил серьезную ошибку.

В ту ночь я спал неважно. Несмотря на то что я был далеко от зигмундовой Вены, мне приснился сон, весьма меня встревоживший. Я выступал в телепрограмме, говорил о будущем, поскольку был как будто футурологом, а пол огромной съемочной площадки в телестудии раскачивался почему-то взад-вперед. Затем, я обсуждал судьбу какой-то из восточно-европейских стран с ее послом, который то и дело возражал мне. После, поздней ночью, лимузин доставил меня к дому, где, как я понял, я уже когда-то жил. Теперь он выглядел совсем иначе, и его к тому же перестраивали. В спальне тут и там стояли приставные лестницы каменщиков и маляров, и я увидел, как ведро, полное краски, перевернувшись, расплескалось по постели, где я спал ребенком. Раздался громкий звон разбитого стекла, и я проснулся. Раздался громкий звон разбитого стекла: какой-то постоялец «Цвингли» избавлялся от опустошенных им за ночь бутылок, отправляя их во двор. Потом я подумал о находившейся через этаж от меня Илдико. Мне захотелось оказаться рядом с ней, или чтоб она оказалась здесь.

Рано утром, в семь, я поспешил к ней вниз. Дверь была не заперта, я заглянул. Там был ее багаж одежда, сумки и покупки – все разбросано с щедрой безалаберностью, хорошо известной мне по Бароло. Ее следы были везде, самой же ее не было и в помине. Все становилось слишком хорошо знакомым, слишком выводило из себя. Я дунул вниз. Швейцарский кальвинизм воцарился вновь, ночного силача как не бывало, за конторкой стояла строгая девица. Я спросил об Илдико. «Она ушла, месье, полчаса назад, – сказала девушка с укором. – И не сдала ключа». «Куда, не говорила?» «Нон, месье, – ответила девица, – но спросила, где получше магазины. У нас в Лозанне очень неплохие магазины». «Конечно», – согласился я, засовывая руку в карман, где был бумажник, и, естественно, его не находя; потом я вспомнил, что она не возвратила его мне, когда брала вчера на пирсе. Я вообразил уже, как славные лозаннские торговцы в восторге потирают руки, радуясь неожиданному росту барышей.

Сначала я чуть было не пустился догонять ее. Потом припомнил директивы Козимы и, перейдя дорогу и купив английскую газету, зашел в гостиничное кафе и заказал рогалики и кофе. Развернув газету, я узнал, что мир за время моего отсутствия совершенно разболтался. Новый мировой порядок становился слишком уж похож на Старый мировой. Американские войска, танки и самолеты отправлялись в Саудовскую Аравию, а многочисленный международный флот шел по Персидскому заливу. Саддам Хусейн лез на рожон и угрожал взорвать какую-нибудь ядерную штуку. В Советской России начиналась голодная зима. ХДС в бывшей Восточной Германии обвиняли в том, что он переправил в кейсах 32 миллиона дойчмарок в Люксембург. Снова что-то приключилось с футболистом по фамилии Гацца.

Временами я выглядывал на улицу в надежде, что на горизонте покажется Илдико с пакетами, количество которых будет не бесчисленным. Раза два я бегал посмотреть: а вдруг она вернулась? Вещи были там, чего нельзя сказать о ней самой. В третий раз, спускаясь, я заметил у конторки черные кожаные штаны, беседовавшие с мрачной девой. Конечно, я узнал их сразу и окликнул: «Мисс Брукнер!» «Не забудьте, вы меня вообще не видели», – сказала Козима девице за конторкой, после чего приблизилась ко мне и подхватила под руку. «Прошу вас, без имен, – сказала она. – И не надо задавать вопросов. Мы сейчас спокойно выйдем из гостиницы. На улице увидите вы черную машину. Сядете на заднее сиденье». Когда Козима давала указания, все почему-то слушались. Должен признать, что мировосприятие этой особы обладало какой-то заразительностью.

У входа стоял черный «мерседес» – в неположенном месте, что считается в Швейцарии серьезным нарушением. За рулем сидел шофер в темных очках. Я сел на заднее сиденье, Козима уселась рядом. «Вы упомянули банк, – сказала она, – где у Криминале есть счета. Вы знаете его название?» «Конечно нет», – ответил я. «Вы говорили, что у вас есть доказательства, – сказала Брукнер. – Что вам известно? Это важно». «Он сделал что-нибудь не то?» – спросил я. «Это уж вас не касается», – отрезала она. «Ну, я видел мельком какой-то банковский счет на его рабочем столе в Бароло, – сказал я. – Существует что-нибудь здесь под названием «Бругер Цугербанк»?» «Ja, ja, фройляйн Брукнер», – сказал шофер. «А, вы знаете его? – обрадовалась Козима. – Тогда – туда, скорее, Ханс». Машина с ревом понеслась по улице. «А что же может быть не так с его счетами? – удивился я. – Как автор он известен во всем мире». «Да, это прекрасное прикрытие», – сказала Козима. «Но для чего? – не понял я. – Читайте меньше книжек про шпионов!»

Немного позже мы сидели с ней на модерновых стульях в изысканно обставленном – столы, к примеру, из стекла – офисе герра Макса Патли, управляющего мощным отделением лозаннского «Бругер Цугербанка». Хозяин нас разглядывал поверх очков в золотой оправе. «Я прекрасно понимаю, что вы представляете Европейское сообщество, – сказал он, глядя на разложенные перед ним Козимой документы. – Но вам известно, что Швейцария под юрисдикцию Комиссии не подпадает». «Я думаю, вы в курсе нашего сотрудничества в некоторых сферах», – проронила Козима. «Финансы – деликатнейший из всех вопросов, фройляйн Брукнер, – отвечал герр Патли, облаченный в щегольской костюм. – Здесь мы во что бы то ни стало обязаны блюсти нашу прекрасную традицию банковской тайны. Для нас это необычайно важно. Тем не менее вы можете мне задавать вопросы, посмотрю, смогу ли я на них ответить».

«Очень хорошо, – сказала Козима. – Имеет ли профессор Басло Криминале в вашем банке счет?» «Вопрос, конечно, интересный, фройляйн Брукнер, – отвечал герр Патли. – Я могу сказать определенно: нет». «И вам не нужно даже проверять?» – осведомилась Брукнер. «Никакой необходимости, – ответил Патли, – так как счет, который мог он здесь иметь или же не иметь, сегодня был закрыт». «Закрыт?– переспросила Брукнер. – Им самим?» «Нет, закрывал его не сам профессор». «Там была поставлена другая подпись?» – вопросила Брукнер. «Если б у него действительно имелся счет – чего я не признал, – я думаю, вы обнаружили бы нечто в этом роде», – осмотрительно ответил Патли. «Чья же подпись там была? – спросила Брукнер. «Я, конечно, не могу назвать вам ее имя, фройляйн Брукнер, – сказал Патли. – Это в корне бы противоречило традиции сохранения тайны вкладов». «Но к счету этому имеет доступ целый ряд различных партий, не правда ли, герр Патли?» «Ну, только с соответствующими разрешениями, – осторожно согласился Патли. – Положенные процедуры выполняются всегда, даже по отношению к правительствам, которые не входят в Международный валютный фонд, вы понимаете меня?»

«Да, я прекрасно понимаю вас, герр Патли, – проговорила Брукнер. – Еще только один вопрос. Известно ли вам о других таких счетах в лозаннских банках?» «Боюсь, я снова ничего вам не смогу ответить, фройляйн Брукнер, – молвил Патли, – могу вам предложить лишь обратиться в шесть ведущих банков города и там задать эти вопросы». «Благодарю, герр Патли, вы мне очень помогли», – сказала Козима, вставая. «Надеюсь все-таки, что нет, – ответил Патли, поднимаясь и пожимая ей руку. – Я бы не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, что мы каким-то образом способствуем внешним расследованиям. Но в то же время мы предполагаем в ближайшем будущем войти и сами в Европейское сообщество. Поэтому мы рады оказать Комиссии умеренную помощь, я надеюсь, что она была действительно умеренной. Видерзеен, фройляйн Брукнер. Всего доброго, сэр. Мы готовы предоставить вам любую из наших услуг. Может быть, желаете субсидию? Помните, мы лучший в мире банк». «Нет-нет, спасибо», – сказал я, и мы ушли.

 «Значит, женщина, – весьма задумчиво проговорила Козима, когда мы ехали к отелю «Цвингли». – Женщина, каким-то образом имеющая доступ к спецсчету Криминале. Как вы думаете, кто она? Мисс Белли?» «Не исключено, – сказал я осторожно. – Это может оказаться кто угодно. Сепульхра, Гертла, Пиа, Ирини...» «Кто это такие?» – удивилась Брукнер. «Его жены и тому подобные, – ответил я. – Он был близок с массой женщин. Честно говоря, это одно из основных его занятий». «Значит, это все, что вам известно?» «Все», – ответил я. «Что же, вы мне тоже очень помогли, – сказала Козима. – Мы просто опоздали, но не ваша в том вина». «Готов служить Европе», – отозвался я. «Если вы еще что-то припомните или узнаете, пожалуйста, звоните, – попросила Козима, – в любое время суток в «Мовенпик». «Конечно, – обещал я, покидая черную машину у отеля «Цвингли», – боюсь лишь, это все, что мне известно».

Но, конечно, знал я и другое. Что номер Илдико, когда я поднимусь к нему, окажется пустым, разбросанных вещей уже не будет. Знал, что в это время в магазинчиках Лозанны станет снова по-швейцарски чинно и спокойно, а Илдико почти наверняка будет уже далече, может быть, с изрядной долей западных процентов Басло Криминале, сунутых куда-нибудь в ее все пухший точно на дрожжах багаж. Номер был не заперт, я вошел. Там оказалось голо, негостеприимно, сиротская кровать готова была встретить следующего бедолагу. Я медленно побрел к себе наверх, думая, что я прекрасно понимаю, что произошло и почему Илдико приложила столько сил, чтобы попасть в Лозанну. Знал я также, что уже по ней скучаю и отчаянно хочу ее увидеть вновь. Я отпер свою дверь, вошел. Посреди кровати лежал маленький коричневый предмет – мой собственный бумажник. Я взял его, открыл, сообразив, что вместе с Илдико могли покинуть город не одни лишь гонорары Басло, но и все мое собрание кредитных карточек.

На пол хлынула бумага, необычная бумага – новая, хрустящая, нарезанная цветными прямоугольниками, не какая-нибудь там бумага – бумага с указанием достоинства, особый вид ее, который называется деньгами. Я подобрал лежавшие повсюду франки, сложил их в кучу, постоял немного, потом принялся считать. Вышла сотня тысяч франков плюс-минус одна-две банкноты. Трудно было сказать, сколько это в долларах, я только знал, что очень много. Среди могущественной этой бумаги оказалась и другая, сложенная белая записка, для меня – не меньшей ценности. Она гласила: «Фрэнсис, это мой тебе сюрприз. Понимаешь, я действительно хочу с тобой расплатиться за этот заключительный шоппинг. И поблагодарить тебя за замечательное путешествие. Потрать это как хочешь, Фрэнсис, но когда будешь тратить, думай обо мне. Успеха тебе в подготовке передачи. Криминале интересней, чем ты думаешь. Надеюсь, что я тоже. Пожалуйста, будь осторожнее и постарайся хоть немножко привенгериться. Люблю + целую, Илдико».

Сидя на кровати, я смотрел на то и на другое: на пачку денег и на маленькую ее записку. Я потерял ее, и как же я жалел! Может быть, я сам был виноват, того не сознавая, быть может, это потому, что она просто никогда не была для меня важней всего. Я пробовал представить, что в тот день случилось в банке. Не так давно Илдико опустошила мой счет, воспользовавшись моей карточкой – возможно, у нее это уже вошло в привычку. Но неужели же все ради этого? Когда мы встретились впервые в Будапеште, собиралась ли она тогда уже надуть великого философа, добраться до его счетов в Лозанне, выбрать все его деньги в банках? Мне казалось, ей действительно нравится со мной путешествовать, однако же когда дошло до дела, даже я был вынужден признать, что крупный тайный счет в твердовалютном банке привлекал ее гораздо больше. Как издатель Криминале, она знала его иностранные счета, возможно, некоторые из них и открывала. Или, может, бегство его сюда из Бароло навело ее на мысль, что настало время прекратить нести потери и забрать свою долю. Так или иначе, я не слишком сомневался в том, что Илдико сейчас в каком-нибудь далеком безопасном месте вовсю ловит кайф от шоппинга.

Но если в самом деле так, то эти деньги были грязными, и мне не следовало их вообще держать в руках. Сколько их там, какова их ценность? Я спустился в вестибюль и через голову суровой девы заглянул в таблицу с надписью «Обмен», висевшую на стене. Затем пошел в кафе, что на террасе, и проверил снова содержимое бумажника. Там было сорок с лишним тысяч фунтов, куча денег – столько не смогла бы Илдико добыть со всех моих счетов даже при наивысшей ставке. Я огляделся, снова посмотрел на деньги. Там лежало множество банкнот – бумаги, которая была гораздо больше, чем просто бумагой, – и среди них записка от Илдико. Тексты и на этой, и на тех бумагах, понимал я, равно трудно допросить, расшифровать, деконструировать. Оба можно прочитать двумя совсем различными манерами. Быть может, оба они – выражения любви, акты нежности и проявления щедрости гораздо большей, чем когда-либо мне удавалось проявить по отношению к ней. А может, то дары совсем иного рода. От меня, возможно, откупаются, приглашая в тот же мир, в котором – начинал я думать – Криминале жил годами? Может, смысл всего этого в том, что мне надо привенгериться – молчать, не задавать больше вопросов, взять свою поживу да и укатить домой?

Так чтó мне – я напомню, славному открытому парнишке – делать с этой сомнительной, может быть, отравленной чашей? Сидя на террасе, где мы накануне вечером сидели с Илдико, я обнаружил, что решить на удивление непросто. Само собой, можно пройти по набережной несколько шагов до «Мовенпика» и заглянуть к Козиме Брукнер, как будто бы доступной днем и ночью. Но это означало бы предать Илдико Хази, чего я делать вовсе не хотел. А можно пройти по той же набережной в противоположном направлении до отеля «Бо риваж палас» и протянуть все эти деньги Криминале, вероятно, их законному владельцу. Только был ли Басло таковым? С чего бы Козима тогда рвалась исследовать его счета? Чем больше думал я, тем лучше понимал, что почти во всем был слеп. Пока я потихоньку искал Басло Криминале, велись гораздо более серьезные, страшные поиски – в том числе и под самым моим носом. Как было сказано в зажатой у меня в руке записке, Басло и Илдико намного интереснее, их жизни – куда более затейливы, таинственны и, без сомнения, обманчивы, нежели я в своей наивности мог вообразить.

Позднее в тот же вечер я впервые побывал в «Бо риваж паласе» и познакомился с его великолепием. Я посетил залитый светом пивной бар на первом этаже, где явно собиралась золотая молодежь Лозанны, как можно было сразу же понять по выстроившимся снаружи экзотическим машинам. Внутри красивый молодняк болтал, смеялся, лапался и целовался – по суровым здешним меркам это, без сомнения, считалось высшей степенью веселья и развязности. Я взял кружку пива, и еще одну, еще... А почему бы нет? В кои веки я не был на мели и мог легко это себе позволить. В действительности я не представлял, что делать дальше. Но посидев и выпив кружку – или несколько, – поднялся и прошел в центральный вестибюль. Мимо плыли шейхи в белых балахонах; за конторкой горделиво высился портье во фраке. Представившись самим собой – британским журналистом, я поведал ему, что проделал долгий путь в надежде взять интервью у профессора Басло Криминале, каковой, насколько мне известно, проживает в их отеле.

Оглядев меня, портье изрек «Момент, месье» – и распахнул увесистую регистрационную книгу. За его спиной на стене висела здоровенная таблица, озаглавленная «Курс обмена»; я просмотрел ее и вновь прикинул, сколько у меня в бумажнике. Больше сорока тысяч фунтов; впервые с полным, наиполнейшим правом я мог стать гостем «Бо риваж паласа». «Профессор Криминале и мадам, уи?» – сказал, взглянув на меня, портье. «На самом деле если нет его, не страшно», – буркнул я. «Нет, месье, боюсь, что вы совсем немного опоздали, – ответствовал портье, – они днем съехали из своего пентхауса. Похоже, что-то непредвиденное».

 «Правда? – сказал я. – Какое разочарование для моего редактора». «Кель домаж, месье», – посочувствовал портье. «Конечно, вы не знаете, куда они отправились?» – спросил я, разверзая свой бумажник. Зыркнув внутрь, портье сказал: «Я полагаю, в Индию. Я думаю, месье, вы там их где-нибудь найдете». «Благодарю», – ответил я и протянул ему банкноту. «Вы, месье, сама любезность», – отреагировал портье; я, очевидно, был необычайно щедр. «Ну что вы», – бросил я и, выйдя из отеля, пошел на набережную.

Ну вот, подумал я, облокотившись о перила и оглядывая черную громаду озера, – исчезли все они: Илдико Хази, смазливая мисс Белли, загадочный, обескураживающий Басло Криминале. Мне подумалось: а вдруг они все вместе... нет, это абсурд какой-то, совершеннейшая ахинея. Было ясно только одно: след потерян. Хоть в бумажнике моем и сорок тысяч фунтов, но преследованию Басло Криминале наступил конец. Я задавал не те вопросы. Я нашел невнятное решение, точнее, не нашел его вообще. Жизнь, женщины, друзья, враги, сюжет и замысел – все было лишено как формы, так и смысла. Я был сбит с толку, выбит из колеи, разбит, убит и не имел понятия, что делать дальше. Оставалось лишь одно: податься к Брукнер. Может быть, она все объяснит. Но в то же время я лишаюсь своего бумажника... Потом я вспомнил о персоне, к которой, как предполагалось, я всегда должен был обращаться в случае чего, из-за которой я в конечном счете и попал сюда. Вернувшись в вестибюль отеля «Бо риваж палас», я отыскал там телефон и позвонил Дельфийскому оракулу в Вену.

На этот раз Лавиния была на месте. В глубине звучала оперная музыка, звякали стаканы и болтали по-немецки. Я заговорил, она меня оборвала. «Боюсь, что дело дрянь, лапуська Фрэнсис, – сообщила она, – пробовала дозвониться тебе в Бароло, но там вообще твое существование отрицали». «Естественно, – сказал я, – после Бароло уж сколько прошло, теперь я здесь, в Лозанне». «С тобой чертовски трудно связь держать, – ответила Лавиния, – даже когда я трезвая». «Так что за новости?» – спросил я. «Экая досада, Фрэнсис, – бухнула Лавиния, – все накрылось». «Ты про что это?» – не понял я. «Про нашу передачу, – молвила Лавиния, – капут, финито. Больше мы ее не делаем». «Не хочешь ли ты мне сказать, что этот чертов Кодичил...» – проговорил я. «Он здесь ни при чем, – ответила Лавиния. – Он, кстати, по словам миляги Франца-Йозефа, вернулся в Вену в совершенной ярости. Я верно говорю, Франц-Йозеф, лапка?» Издали доносилась болтовня. Я заорал: «Не Кодичил, так кто же?»

«Эльдорадо телевижн», вот кто, – изрекла Лавиния, – они похерили все до одной программы по искусству. Видно, им обрыдли все эти Мыслители Эпохи Гласности». «Не может быть, Лавиния, – сказал я. – Ведь история Криминале – просто потрясающая. Там и начальники госбезопасности, и непонятные счета в швейцарских банках – все что хочешь». «Что бы ты ни говорил, лапуля Фрэнсис, – изрекла Лавиния, – все, к сожалению, бесполезно. Философия – вещь слишком дорогая, а «Эльдорадо» собралось обзаводиться новой техникой, поэтому они хотят заняться исследованием чудесных свойств дешевого телевидения». «Каких еще чудесных свойств?» «Ну, первое чудо будет, ежели вообще отыщется такой дурак, который станет все это смотреть, – ответила Лавиния. – Да, как ни жаль, лапуля, все меняется». «Целая эпоха кончилась», – сказал я. «Именно, – ответила Лавиния. – Стало быть, ты свое дело сделал. Дотащись до ближнего аэропорта и купи себе билет обратно в Лондон. Из разведочного фонда денег больше не проси, они все вышли. Ухнули будто в дыру какую в Вене. Бог весть как, сама не понимаю, ты же знаешь, до чего я бережлива».