Текст книги "Профессор Криминале"

Автор книги: Малькольм Стэнли Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Но, слава богу, меж нас был Басло Криминале, универсальный примиритель. Он являлся одновременно постоянным обитателем Бароло и гостем конференции, писателем и политиком, критиком и автором. Он был одним из нас и в то же время представлял собой нечто большее. Он был, можно сказать, душой всего сборища. Его вступительный спич поначалу встревожил присутствующих, но зато сразу же нашлась чудесная тема для всеобщего обсуждения – девяностые годы и надвигающийся кризис. Каждому из участников было что сказать по этому поводу, но пророчества и мнения изрекались с оглядкой на Криминале. Там, где Восток не сходился с Западом, Север с Югом, а Маркс с Фрейдом, на помощь приходил наш великий мыслитель, отлично разбиравшийся в обеих позициях и способный предложить решение, которое устраивало всех. Криминале был сам космополитизм, сама современность, но вместе с тем и неоспоримый представитель вечности. При этом никогда не раздражался, не ехидничал, не вставал на чью-то сторону. Его присутствие – даже незримое – придавало беседам значительность и благородство. Но Басло был не просто велик, он еще и умилял своей человечностью: неизменно доброжелательный, участливый, внимательный. Что бы вы ему ни сказали, он непременно отвечал: «Что ж, это очень разумно, очень интересно... – Потом следовала задумчивая пауза. – Но давайте попробуем взглянуть на это с другой стороны. Предположим, что...»

Очень скоро я понял, что судьба предоставила мне редкую возможность изучить и осмыслить явление, именуемое «Басло Криминале». Я установил настоящую слежку за титаном мысли, старался все время держаться неподалеку. Рабочий день у Криминале начинался спозаранку. Он вставал затемно, словно монах к заутрене, и при включенном электрическом свете что-то писал – это продолжалось примерно час. Затем, если позволяла погода (а в первые дни конгресса она очень даже позволяла), отправлялся на прогулку по живописным окрестностям, недостатка в коих на Бароло не наблюдалось. Очевидно, моцион помогал философу навести порядок в мыслях. Территория виллы была весьма обширна – настоящий лабиринт тенистых аллей и скалистых дорожек, каждая из которых выводила к чему-нибудь интересненькому: античному храму, часовенке, очаровательной полянке, бельведеру или смотровой площадке, откуда открывался чудесный вид на озеро. Рано утром весь этот мир принадлежал одному Криминале. Там-то и следовало его искать – где-нибудь на усыпанной цветами лужайке, возле оранжереи, на фоне горного ландшафта, у статуи Юпитера, картинно облокотившегося на балюстраду. Одним словом, в каком-нибудь совершенно сногсшибательном антураже, способствующем работе ума.

Я уже говорил, что ранней пташкой меня не назовешь. Илдико тоже к разряду жаворонков не относилась. Меня несколько озадачивало то, что, наконец отыскав Криминале, моя спутница не проявляла особого желания вступить с ним в контакт. Она говорила, что хочет дождаться удобного случая и тогда сразу решит «свою маленькую издательскую проблему». Поэтому в рассветный сумеречный час, когда я вылезал из нашей королевской постели, твердо решив во всем следовать примеру великого человека, Илдико лишь раздраженно переворачивалась на другой бок. Рай раем (а Илдико делала Эдем еще более сладостным), но и о работе нельзя забывать. Я твердо решил полюбить утренние прогулки и оздоровительный бег трусцой. Довольно часто я оказывался там же, где Криминале. Мы обменивались парой приличествующих случаю вежливых фраз, но, по-моему, он делал это чисто автоматически, не прерывая хода своих мыслей. А я тем временем впивался в него изучающим взглядом. Каждый новый день подводил меня на шажок ближе к выдающемуся мыслителю эпохи гласности.

Завтрак на Бароло подавался в любое время, по принципу праздника, который всегда с тобой, но я намеренно выбирал для своей утренней трапезы то же время, что Криминале. По изысканности завтрак на вилле не уступал обеду и ужину: восхитительный кофе, а булочки – истинный шедевр кулинарного искусства. Они волшебно похрустывали, наполненные изнутри манящими гротообразными пустотами, которые заставляли вспомнить о живописных пещерках близлежащих горных склонов. «Вот и еще одно идеальное утро», – сообщал Криминале, усаживаясь за стол. Его квадратный лик всем своим выражением (но, впрочем, без малейшего намека на высокомерие) говорил: я славно поработал, столько за утро гениального напридумывал, что вам и за год таких гор не своротить. Прочие участники конгресса, сползшиеся в столовую из своих разбросанных по территории обиталищ, норовили усесться поближе к Криминале, словно их притягивало к нему магнитом. Мартин Эмис, Ханс Магнус Энценсбергер, Сьюзен Сонтаг и прочие звезды сидели в непривычном для себя безмолвии, внимая речам мудреца. Чуть позже неизменно прибывала Сепульхра. «Кофе, дорогунчик?» – предлагала она, и Криминале на миг прерывал монолог, следя за тем, как она подливает в чашку горячего молока, потом изящно взмахивал ухоженной, посверкивающей золотым кольцом рукой – мол, хватит, в самый раз.

Свита его меж тем потихоньку разрасталась, и титан увлеченно начинал излагать какую-нибудь необычайно глубокую или парадоксальную идею. Я держался в некотором отдалении, временами записывая кое-что для памяти в блокнот. Постепенно выявились определенные пристрастия кумира. Так, он очень любил порассуждать о Дёрде Лукаче – эта тема явно задевала его за живое. «Все мы знаем, что Дёрдь был человеком весьма противоречивым, – заявлял, например, Криминале. – Разум как у Гегеля, чувство истории как у Наполеона...» «Дорогунчик, этому человеку было совершенно наплевать на друзей, даже если их ставили к стенке, – встревала в разговор Сепульхра. – Тебе одно яичко или два?» «Да-да, два... Разумеется, он жертвовал людьми ради идеи. Но, по его глубочайшему убеждению, лучше жить при худшем из коммунистических строев, чем при самом расчудесном капитализме. Спросим себя, почему он так считал?» Сепульхра: «Ясное дело. Потому что ему обеспечили хорошую работу и отличную квартиру. Дорогунчик, тебе дать чистую ложечку?» «Потому что он искренне верил в исторический прогресс, в величие философской идеи, и он во что бы то ни стало хотел участвовать в процессе сотворения истории», – продолжал Криминале. Сепульхра: «Душу он продал дьяволу, вот в чем все дело. Хватит болтать, дорогунчик, а то яичко остынет». Тут Криминале с улыбкой говорил собеседникам: «Теперь вы видите, зачем Господь – или не Господь, а история – дал мужчине жену. Чтобы рядом постоянно находился диалектический оппонент, не позволяющий нам отвлекаться от важных дел ради всякой ерунды». Сепульхра: «Ешь-ешь, а то зачахнешь. И тогда виновата буду я».

После завтрака Криминале с чашкой кофе в руке неизменно удалялся в гостиную. Я скромной тенью крался следом, этакое ничтожество, не смеющее приблизиться к небожителю. В гостиной Криминале методично набирал все свежие газеты: «Репубблика», «Монд», «Нойе цюрхер цайтунг», «Интернэшнл геральд трибюн», «Нью-Йорк тайме». Бескрайний мир с его конфликтами и важными событиями был бесконечно далек от нашей виллы, и пресса приходила сюда по меньшей мере с однодневным опозданием. Для Криминале это, похоже, не имело значения. Он усаживался за стол и нетерпеливо шуршал страницами в поисках новостей, напоминая в эти минуты старого газетного волка. Поглощение информации сопровождалось устными комментариями – великого человека интересовало буквально все. «Так-так. Русские утверждают, что существует международный заговор, цель которого – дестабилизация их экономики, – бормотал он себе под нос. – Знакомая марксистская песня». Или: «Опять про таинственную природу ислама. Что же это в нем такого уж таинственного? Ну, прячут они женщину под чадру, но ведь мы более или менее представляем себе, что там, под чадрой, находится...» Или так: «Очередная гипотеза об убийстве Кеннеди. Все мы знаем, кто это сделал. До чего же все обожают рассуждать про заговоры. Чем людей не устраивают очевидные факты?»

Я наблюдал, как мыслитель разбирается с большой политикой. Потом он переходил к чтению книжных рецензий. С особым удовольствием Криминале изучал списки бестселлеров – вероятно, потому, что там нередко фигурировали его собственные сочинения. Правда, философ никогда это обстоятельство не комментировал, а делал лишь замечания общего характера: «Ага, «Диета для бедер и ляжек» опять на первом месте. И почему это только толстяки любят читать книги?» Затем наступала очередь финансового раздела. Тут Криминале делался похож на пенсионера из кафе – сосредоточенно водил толстым пальцем по колонкам цифр, изучал котировки акций, индексы деловой активности, учетные проценты кредитных ставок, вести из мира крупных махинаций и денежных катастроф. «Что тут у нас? Так, взяточник разоблачен и посажен за решетку. Будет теперь разлагать тюрьму изнутри... Отмывание денег, полученных от наркобизнеса... Арестованы банковские счета офшорной компании... Банкир на скамье подсудимых... Липовые акции лопнули – еще бы, на то они и липовые... Занятнейшая штука – мир денег. Все человеческие грехи как на ладони. Все-таки хорошо, что нам даровано утешение в виде философской науки». «Ты так говоришь, потому что у тебя полно денег», – заявляла на это Сепульхра, обязательно присутствовавшая где-нибудь неподалеку. Газет она не читала – разглядывала картинки в журналах или расчесывала волосы. «Да ты марксистка», – удивлялся Криминале. «От такого слышу», – оскорблялась она.

Рекламные полосы Криминале оставлял на сладкое – они почему-то вызывали у него особенное восхищение. «Распродажа в универмаге «Блумингдейл», – внезапно объявлял он. – Смотри-ка, Сепульхра, тебе это будет интересно – беспрецедентная скидка на медную утварь». Сепульхра энтузиазма не проявляла: «У меня этого барахла столько, что на две жизни хватит». «Но скидка-то беспрецедентная, – уговаривал ее Криминале. – И еще, смотри, шезлонги для сада, а?» «Нет у нас никакого сада». «Зеленый горошек в баночках на девяносто девять центов дешевле обычного! «Жизнь Майкла Дукакиса» за бесценок! Ах, шоппинг, шоппинг...». Однажды я не удержался и подал голос, оторвавшись от статьи о кризисе в Персидском заливе: «Кажется, вы неравнодушны к шоппингу?» «Безусловно, – кивнул Криминале. – Правда, лишь на теоретическом уровне». «Он никогда ничего не покупает сам», – объяснила Сепульхра. «Понимаете, в эпоху, когда эротика секса исчерпана, шоппинг – последний уцелевший вид эротического переживания». «А вы полагаете, что секс перестал быть эротичным?» «Естественно. – Криминале перевернул страницу. – Во-первых, женщины сводят счеты с мужчинами за долгие века неравноправия – кажется, это так теперь называется? А во-вторых, мы так исчерпывающе осведомлены о функциях и особенностях человеческого тела, что сюрпризов от него ожидать не приходится. Вот шоппинг – дело иное». «Почему иное?» – спросил я. «Вот я на днях прочел книгу, которая называлась «Постмодернизм, культура потребления и мировой хаос». Там подробнейшим образом описаны все радости и горести современного потребителя, живущего в охваченном кризисом мире. Половина человечества либо голодает, либо воюет, а чем занимается тем временем вторая половина? Шляется по магазинам. С одной стороны, страдания и смерть, с другой – восторги мясного прилавка и огорчения секции кружевного белья. Когда человек достигает определенного уровня материального благополучия, перед ним встает вопрос: кто я? В чем смысл всего? Ответ получается таким: смысл – он висит на вешалке в магазине готовой одежды. На нем этикетка престижной фирмы, выполнен он по новейшей моде, а главное – продается на целых тридцать процентов дешевле стандартной цены. В чем причина российских неурядиц? Они там еще не додумались построить настоящие магазины». «Им и на прилавки-то положить нечего», – заметила Сепульхра, извлекая из сумочки компакт-пудру. «Дело даже не в магазинах, – сказал Криминале. – Просто русские еще не изобрели деньги. По-прежнему увлекаются бартерной торговлей. Поэтому им и хочется во что бы то ни стало заделаться американцами. Тоже хотят рождаться и умирать в универмаге».

Я испытывал некоторое замешательство. В такие минуты Криминале и Сепульхра были похожи не на великого философа и его верную подругу, а на самую что ни на есть заурядную пожилую парочку, мирно проводящую свой заслуженный отпуск. Немножко попикируются, поворчат, а потом придут-таки к общему мнению – просто какая-то пародия на счастливое семейство! Довольно странное поведение для гения мировой науки, которого привык видеть на фотографиях в обнимку вовсе не с законной супругой, а с какой-нибудь полуголой манекенщицей или в крайнем случае с политическим лидером. Я вспомнил свой сценарий – тридцать страниц блестящего жизнеописания, так и оставшиеся непрочитанными, но тем не менее вызвавшие полное доверие у моего телевизионного начальства. В моем опусе эротические приключения и романтические эпизоды из жизни титана мысли играли чуть ли не ключевую роль. Вот уж никак не ожидал увидеть рядом с Басло Криминале этакую Сепульхру, которая со строгим видом постукивала по своим часикам и объявляла: «Дорогунчик, пора на конгресс». «В самом деле? – кротко спрашивал Криминале. – Как думаешь, присутствовать мне сегодня или нет?» «Конечно присутствовать, лапусик, – категорически говорила Сепульхра и за руку тянула его из кресла. – Ведь люди специально приехали сюда, чтобы на тебя посмотреть». «Сомневаюсь, – замечал Криминале. – Их привлекло бесплатное угощение. Ну ладно, ладно, я знаю, что я должен и чего я не должен. Вечно ты меня учишь. Хорошо-хорошо, солнышко. Я только на минутку поднимусь в номер». И всякий раз повторялось одно и то же: все собирались в конференц-зале, а Криминале так и не появлялся.

Вот мы рассаживаемся по местам. У каждого кресла – деревянная коробочка с пятиканальными наушниками для синхронного перевода. На широких столах – флажки, таблички с именами участников, блокноты, карандаши, бутылочки с минеральной водой и колой. Целыми батареями выстроились видеомагнитофоны, мониторы и прочие атрибуты технического прогресса, без которых в наши дни не обходится ни одна уважающая себя конференция – уж во всяком случае не на вилле Бароло. Итак, все готово к напряженной работе. Писатели скучковались в одной части зала; шепчутся о чем-то, бросая по сторонам исполненные недоверия взгляды – отличительный признак «международной литературной общественности» (до чего же идиотский термин, если вдуматься). Политики расположились на некотором отдалении. Все эти министры культуры, финансовые советники, представители комитетов и комиссий, невзирая на межгосударственные противоречия, так мило друг другу улыбаются, так нежно обнимаются и лобызаются, что войны и вооруженные конфликты кажутся чем-то совершенно невообразимым. Если мы хотим мира на земле, нам ни в коем случае не нужно допускать, чтобы политические лидеры разъезжались по своим странам – пусть все время международно заседают.

Тут появляется профессор Монца, громко хлопает в ладоши, дабы привлечь к своей персоне всеобщее внимание, и мы стремительно погружаемся в мир «объявлементи». Попревозносив достоинства диалога, ради которого мы все здесь собрались, и не забыв упомянуть о том, что «диалогга» идет как нельзя лучше, Монца предоставлял слово записавшимся в очередь ораторам, коих нередко перебивал своими многословными замечаниями. Аудитория сидела, прислушиваясь к многоязычному стрекотанию наушников; специально импортированные синхронисты вовсю трудились в своих стеклянных будках, чтобы «диалогга» не утратил международного значения. Порядок установился такой: выступление писателя – выступление политика, потом снова писатель – политик и так далее. Монца внимательно слушал, по-птичьи наклонив голову, демонстрировал всем секундомер («Остаецца одна минута!») – словно мы присутствовали на каком-то олимпийском соревновании, скажем словесных скачках с препятствиями. Как только время истекало, председательствующий останавливал звезд и объявлял, что пора вернуться в «наш великий совместный диалогга». Но минуточку – где же тот, ради которого я сюда притащился? Опять бесследно исчез? Я сидел, беспокойно ерзая в кресле, высовывался из окна – и в конце концов обнаруживал интересующий меня объект. Объект держался в непосредственной близости к залу заседаний, в какой-нибудь соседней беседке и непременно в сопровождении дредноута «Сепульхра». Чем же он там занимался? Насколько я мог разглядеть из окна – диктовал. Во всяком случае, что-то быстро говорил, а Сепульхра строчила в блокноте. Если к убежищу мыслителя приближался кто-то из обслуги – садовник или официант с кофе, – Сепульхра вскакивала и начинала отчаянно махать руками. В такие моменты она была похожа на крестьянку, которая прогоняет забравшуюся в огород курицу. Криминале – тот не отвлекался по пустякам, диктовал себе дальше как ни в чем не бывало, и Сепульхра с удвоенной яростью припадала к блокноту. Возможно, в этом и был истинный смысл их семейной жизни: пророк и евангелистка, господин и рабыня.

Со временем я стал замечать, что многие другие участники конгресса тоже нет-нет да и выглянут в окошко, полюбуются на гения, позволив себе на минуту отвлечься от самых насущных проблем, будь то благосостояние человечества, спасение экосистем или даже непреходящее значение литературных премий. Да, Криминале в зале отсутствовал, но все знали, что он рядом, неподалеку, и это как-то воодушевляло.

Кроме того, перед обедом, ко времени традиционного коктейля, философ всякий раз возвращался к массам и был неизменно благодушен, серьезен, даже озабочен, а к ходу конгресса проявлял глубочайший интерес. Не только мыслитель мирового значения, но и очень светский общественный человек. «Я непременно хотел присутствовать на сегодняшнем заседании, – говорил он, когда участники выходили подышать свежим воздухом на прохладную террасу. – Но внезапно мне в голову пришла одна идейка, которую необходимо было срочно обмозговать. Надеюсь, вы плодотворно поработали. Как диалог, состоялся? Расскажите же мне все как можно подробнее. Я не хочу упустить ни единого слова». Так он переходил от группки к группке, от человека к человеку – у каждого пороется в мозгах, с каждым найдет что-нибудь общее. «Знаете, архитектоника чистого звука поистине беспредельна, – говорил он музыковеду. – Она способна заронить в воображение самые неожиданные концепции, унести в такие высоты, куда не достигнет ни один космический корабль. Кстати, где вы шили этот чудесный костюм?» Или так «Ах, вы министр культуры? Это просто замечательно, что на конгрессе так много министров, гораздо больше, чем писателей. Лучшее свидетельство того, что в современном мире к литературе относятся серьезно. Это не может не радовать».

Пока Криминале подобным манером благословлял и исповедовал, Сепульхра следовала за ним по пятам и все время нудила: «Дорогунчик, тебе нужно отдохнуть. Ты совсем себя не жалеешь». «Что ты, я нисколько не устал, – отвечал он. – Разве ты не видишь, с какими интересными людьми я общаюсь? Какая тут может быть усталость». «Ты поздно ложишься, слишком много работаешь», – не отставала супруга. «Не ворчи, Сепульхра, а лучше поднимись-ка в номер да положи записи, которые мы с тобой сегодня сделали, в надежное место. Знаете, как древние говорили, – оборачивался он к очередному собеседнику, – мысль свободна, но и ее можно украсть». Звучало несколько оскорбительно, но никто почему-то не обижался, как никто не обижался на его злостные прогулы. Этому позволялось. Этот имел право на иронию и рискованное поведение. И делегаты охотно толпились вокруг него, с детской гордостью докладывая о подвигах, совершенных ими во время утреннего заседания. Криминале за комментариями в карман не лез – у него было собственное суждение по любому вопросу. В завершение беседы философ подытоживал суть предобеденных обсуждений каким-нибудь метким афоризмом, глубина которого с лихвой окупала отсутствие мудреца в конференц-зале. Общее мнение было таково: Басло Криминале, мистер Экспромт, способен в считанные секунды решить проблему, на решение которой обычному человеку требуется несколько часов напряженной работы мысли.

«О, какой таланто! – вскричал профессор Монца в первый же день, подловив меня на террасе перед обедом и схватив за локоть. – Это не мозг, а настоящая ртутти!» «Да, он производит впечатление, – согласился я. – Жаль только, его не было, когда выступала Татьяна Тюльпанова...» «О, но вы можете представлятти, как ужасно занят такой человекко!» – замахал руками Монца. «В самом деле?» «Ну еще бы! Книги! Финанца! Политико! Всем нужен, постоянно нарасхватто!»

В этот момент по толпе прошло некое шевеление, засуетились синие ливреи, наскоро приводя террасу в надлежащий вид, а несколько секунд спустя в дверях величественно возникла миссис Валерия Маньо. Шум болтовни стих, все тянули шеи, желая получше рассмотреть нашу знаменитую падрону.

Зрелище было впечатляющее, спору нет. Просторное платье с низким вырезом (наверняка шедевр какого-нибудь прославленного итальянского кутюрье; я заподозрил, что вчерашнее отсутствие падроны объяснялось очень просто – миссис Маньо покупала новое платье); абсолютно прекрасное и лишенное каких-либо возрастных ориентиров лицо, плод кропотливого труда хирургов и косметологов. По взгляду, которым наша хозяйка обвела террасу, я сразу понял, что она, как большинство знаменитостей, ищет собеседника поименитей. «Скузи, падрона!» – возопил Монца, подлетел к миссис Маньо и чмокнул ей ручку, но она небрежно отмахнулась от нашего председателя – нашелся более достойный объект. «Здорово, приятель! – зычно крикнула падрона, раскрывая объятья. – Как дела-делишки?»

Объектом августейшего внимания оказался, естественно, Басло Криминале. «Привет-привет, очаровательница», – отозвался он, приблизился и был одарен сначала объятьем, а потом и целой серией поцелуев. «Черта с два я бы сюда приперлась, если бы не ты, – сообщила миссис Маньо. – Как конгресс-то? Ничего?» «Можешь мне поверить, Валерия, конгресс просто замечательный. Наш Монца превзошел самого себя. Столько талантливых людей, а мудрость так и бьет фонтаном». «Господи боже, – удивилась хозяйка. – Послушай, если за обедом ты не сядешь рядом со мной, я крошки в рот не возьму, так и знай». «О'кей, договорились». «А как поживает мадам Криминале?» – обернулась падрона к Сепульхре. «Так себе, – ответила та. – Обед я, пожалуй, пропущу. Худеть нужно».

Вот почему на последовавшем вскоре обеде во главе собрания сидели только двое – миссис Маньо и Басло Криминале, падрона и протеже, американская космополитка и титан мировой культуры. Их теплая беседа, улыбки и заливистый смех грели душу всей международной ассамблее. Илдико, не соизволившая присутствовать на утреннем заседании и появившаяся лишь к обеденной трапезе, завистливо вздохнула: «Ой, ты посмотри, какие они счастливые! Даже Сепульхру сумели куда-то сплавить».

После обеда я предпринял вылазку в деревню – позвонить Лавинии. «Дорогуша, вчера вечером я присутствовала на совершенно изумительной свадьбе», – сообщила она вместо приветствия. «А кто женился?» «Как кто? Разумеется, Фигаро. Блестящая постановка, просто блестящая. А что там происходит у тебя? Как-то ты подозрительно затих». Я рассказал ей о красотах Бароло и о семейной идиллии Криминале. «Фрэнсис, семейная идиллия нас не устраивает, – встревожилась Лавиния. – Мы ведь телевизионщики. Позволь напомнить тебе фразу из твоего великолепного сценария – я наконец его прочла. Вот «Криминале – истинный Гаргантюа во всем, что касается радостей жизни, в особенности радостей плоти. Его жизненный путь овеян политическими парадоксами и романтическими тайнами». «Да-да, помню, – смутился я. – Что поделаешь, я тогда был значительно моложе». «Нет уж, Фрэнсис, вынь да положь мне тайны. Помни: залог успеха – интрига, конфликт, проблемность. Ты ведь не на каникулах, ты ведешь расследование. Семейная идиллия – камуфляж, я уверена в этом». «Что же мне делать?» «Рой землю носом. Устрой обыск в его комнате. В общем, не сиди сложа руки».

Однако первые дни конгресса прошли мирно, без каких-либо происшествий. Для этого времени года погода выдалась на редкость удачная: с утра свежо и ясно, после обеда, как по заказу, стремительный ливень. Настроение ландшафта сразу менялось, из классического – сочного, залитого солнцем – он превращался в уныло-романтический, с намеком на некоторую интимность. Вершины дальних гор окутывались туманом, ближние холмы придвигались еще ближе, кипарисы и скалы становились четче и контрастнее. Дождь повисал плотной портьерой, устраивал настоящее половодье всюду, где имелись канавы и ручейки. Зеленые гроты промокали насквозь, фонтаны с бессмысленным упорством пускали навстречу влаге небесной свои механические струи. Озеро подергивалось рябью, ослепительными фейерверками рассыпались каскады молний, и подчас особенно яркий пучок интенсивного света выхватывал из полумрака какой-нибудь замок или монастырь, которые при обычном освещении с Бароло разглядеть было невозможно. А потом дождь так же решительно прекращался, озеро немедленно успокаивалось, горы вылезали из укрытия, птички вновь выходили на сцену. «Бог – садовник, он знает, что природе нужно», – с чисто итальянской мудростью объясняли официанты во время ужина, когда участники конгресса при свечах уплетали спагетти, запивая их вином. Надо сказать, что с каждым днем писатели и политики привыкали друг к другу все больше, обнаруживая между собой немало общего.

Итак, в первые четыре дня природа приветствовала нас нежными рассветами, похожими на улыбку целомудренной девы, каковых, впрочем, ныне уже не сыщешь – все они превратились в консультантов по маркетингу, генеральных директоров электронных корпораций или в еврочиновниц, вроде суровой Козимы Брукнер. С этой дамой я больше в контакт не вступал, но видел ее ежедневно, нередко ловил на себе ее тяжелый, подозрительный взгляд, наведенный откуда-нибудь из дальнего конца зала или обеденного стола. Похоже, фройляйн села мне на хвост точно так же, как я сел на хвост Криминале. А к сему последнему я потихоньку подбирался все ближе и ближе, стараясь, однако, не привлекать к себе внимания. У меня крепло убеждение, что Криминале не тот, за кого себя выдает. Вернее, не тот, каким его считает публика и каким я его воображал, трудясь над сценарием в квартире Роз на Ливерпуль-стрит. Книга Кодичила усугубила мое заблуждение, но верить ей, судя по всему, не стоит, тем более что написал ее, как выясняется, вовсе не Кодичил. Безусловно, в Басло Криминале была тайна, но, кажется, не из тех, в которых нуждался я.

Истинная тайна этого человека, думал я, отнюдь не в сфере политических комплотов, экзотических интрижек и экстравагантных причуд. Нет, главная загадка – он сам: его диковинная, но совершенно неотразимая харизма; поразительная сила интеллекта; наконец, ощущение того, что он может знать ответы на вопросы, которыми мучается наша сумбурная эпоха. Я был совершенно искренен, когда сказал профессору Монце, что Криминале производит впечатление. Да, он поистине впечатлял, причем сила его личности действовала не только на достопочтенных участников конгресса, но даже на такого скептического и вечно сомневающегося Фому, как я. Криминале был истинным писателем в кругу писателей и истинным политиком в кругу политиков, но чувствовалось в нем и нечто сверх того, он был больше чем писатель и больше чем политик. Даже его пресловутое отсутствующее присутствие и то казалось исполненным особого смысла. Сразу делалось ясно, что Криминале не большой любитель конгрессов и конференций, но в то же время в его лице всякий форум обретает свой естественный центр, свою точку опоры. Вокруг философа постоянно толпился народ, он был всем нужен. Казалось, исчезни Криминале, и в присутствии прочих делегатов не будет никакого смысла. И Басло возвышался над всеми неколебимой скалой, гордой в сознании своей царственности и независимости.

Самое удивительное то, что Криминале, невзирая на свою достаточно запутанную политическую биографию, не являлся приверженцем ни одной из идеологических доктрин. «Вы спрашиваете, в чем состоит моя теория? – переспросил он как-то при мне с непонимающим видом. – Какая теория? Я как философ в принципе против любых теорий. Я не Карл Маркс. Для меня главное – не переделать мир, а постараться его понять. И помочь в этом другим». С самого первого своего выступления (кстати говоря, люди, которым оно сначала активно не понравилось, теперь превозносили тот памятный спич до небес) Криминале держался подчеркнуто откровенно: в открытую проявлял тревогу, скептицизм, неуверенность, в открытую иронизировал. Помню, он сказал, что философия – наука ироническая. Мне такой имидж казался вполне симпатичным: либеральный гуманист из запоздалых – лично я к таким испытываю слабость. Мне нравится, когда человек высказывает свои убеждения без металла в голосе, не боится ставить под сомнение свои верования, спорит с Богом, пародирует кумиров и деконструктивирует классические тексты. Я и сам стараюсь придерживаться того же стиля, но по соображениям куда более заземленным. Я наблюдал за Криминале и чувствовал, как недоверчивая подозрительность уступает место искреннему интересу.

Разумеется, на самом деле, как будет видно из дальнейшего, я был очень далек от понимания этого человека. Но, подобно художнику, приступившему к работе над портретом, я уже сделал первый набросок, «схватил» форму черепа, линию профиля, общий рисунок характера. Международные конференции обладают странным свойством создавать атмосферу редкостной доверительности между совершенно посторонними людьми, которых свели вместе случай, приглашение с магической фразой «расходы оплачиваются» и дешевый авиабилет по системе АПЕКС. Такие встречи – одна из характернейших примет нашего времени. При этом от сотоварища по форуму никак не ожидаешь коварства и предательства, в отличие, скажем, от любовных партнеров, ненадежность которых, надо заметить, тоже является одной из характернейших примет эпохи.

Я беззастенчиво пользовался неформальностью обстановки, чтобы подобраться к своей жертве поближе. Я видел сильные стороны Криминале: старомодную учтивость, остроту ума, властность. Видел и его слабости: нескрываемое самомнение, ироническую уклончивость, вселенское безразличие. Он был одновременно толерантен и непримирим, великодушен и жесток. Лавиния требовала от меня, чтобы я «покопался в его любовных делишках», добыл ей «интриги, конфликты, проблемность», а меня все больше и больше увлекало нечто совсем иное – личность Басло Криминале.