Текст книги "Лестница из терновника. Трилогия"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

– Глаз не видит – душа не болит? – спрашивает О-Наю презрительно.

– Примерно так, – отвечает Ар-Нель. – Принцев в Лянчине полно, а вот оскорбление снести нельзя.

– Любопытно, – задумчиво говорит Государь, – а вот Эткуру... при том, что Принцев в Лянчине полно... его голос будет услышан, если он решит говорить со Львом?

– Их голоса тем слышнее, чем они ближе к Престолу, – говорит Ар-Нель. – Голос Пятого Принца слышнее, чем голос Двадцать Шестого, а голос Первого – и подавно.

– Важно, важно сделать Эткуру союзником, – говорит Дэ-Нг. – Всё может случиться... южане – мерзавцы, честолюбивые негодяи... как знать, не говорим ли мы с будущим Львом...

– Или – с будущим мертвецом, если он попытается запрыгнуть на Вершину Горы и промахнётся, – режет О-Наю.

Вдова Нэр замечает:

– А как было бы красиво... Наша нежная дружба с Принцем, который по воле Земли и Небес вдруг, каким-нибудь чудом, займёт Престол Прайда... Безопасность приграничных земель, торговля – пальмовое масло, вино, пряности...

– О, да, да, – кивает О-Наю. – Нежная дружба, беседы, чок с вафлями... Пусть переговоры тянутся и сопровождаются всеми этими политесами. Если они затянутся хотя бы до середины лета, мы успеем провести мобилизацию и будем готовы начать войну на территории Лянчина.

– Будет Гвардия Государева, наёмники и ополчение, если вы решитесь, – впервые за разговор изрекает своё веское слово второй маршал, Смотритель Гарнизонов, Господин Хен-Я, отец Забияки Ю-Ке, угрюмый пожилой вояка. – Благое дело. Двинуть на юг. Новое вооружение, артиллерия. Мечом варвара не напугаешь, а от пушек он бежит.

– Война на юге – это слишком расточительно, – возражает Дэ-Нг. – Тем более – масштабная и серьёзная. Кроме наёмников и Гвардии Государевой войне понадобятся люди, которые могли бы строить, а не рушить, тысячи, тысячи молодых мужчин – и у нас слишком много шансов оставить их жизни в этих поганых песках...

– Да, – говорит О-Наю холодно. – Расточительно. Рискованно. Но мы когда-то должны начать эту войну, Уважаемый Господин Канцлер. Я намерен говорить об этом на Большом Совете – и я прошу Государя пригласить на Большой Совет послов наших союзников. Вы забываете, Уважаемый Господин Дэ-Нг, что Лянчин граничит и с нашимЮгом, с Шаоя – а эта маленькая жаркая страна продаёт нам не только пряности и благовония, но и идеи. Если мы сейчас настолько сильны, что стычки с варварами на границе заканчиваются на границе же – то Шаоя уже потеряла кусок земли восточнее Ходшерта. Если Лянчин сожрёт Шаоя – это будет вечным грязным пятном на нашем гербе.

Дэ-Нг мнётся и молчит.

– Мы в ответе, – продолжает О-Наю. – Я уверен: Шаоя даст своих людей, даст верблюдов, железа, своих бальзамов, исцеляющих раны – лишь бы Гвардия Государева защитила её детей от рабства. История сложилась так, что Кши-На плохо знает, что такое рабство – а вот Шаоя знает хорошо.

– Но Лянчин – слишком серьёзный противник, – задумчиво говорит Вдова Нэр. – Если они умеют строить хуже, чем мы, то воюют... так же, может – лучше... Пока мы учились строить, они учились воевать. У них другой подход к войне, другой подход к смертям – они упиваются всем этим... Мы много потеряем, если сцепимся с ними. Государь, я думаю, вы правы, стараясь завершить дело миром.

– Государыня говорила, что варвары – люди чести, – снова говорит О-Наю. – Не уверен. Мальчишки, которые прибыли сюда в качестве послов, ждут приказа. Если им прикажут солгать – они солгут. А возможно, Лев солжёт им: помните, что мы для них – неверные. Как мы можем рассчитывать на их честь, если они лгали в Шаоя, своим единоверцам?

– Я разрешаю вам, Ник, сделать то, что вы задумали, – делает вывод Государь. – И так, как вы задумали. Я надеюсь, что вы не ошибаетесь. Война – это расточительно и не вовремя, так будем же и дальше тянуть время... до тех пор, пока положение не прояснится или пока мы не будем готовы атаковать. Я выслушаю послов из Шаоя. Но – как бы ни повернулись события, Пятого Принца Лянчинского неплохо бы иметь в союзниках.

– А Младший Львёнок? – спрашивает Ра.

– Если эта история изменит взгляды Эткуру и ход переговоров, судьбу своего Младшенького посол решит сам, – медленно говорит Государь. – Или – выполнит приказ своего Льва. Других вариантов я не вижу.

– А я вижу! – Ра с треском схлопывает веер. – Хорошее начало для отношений – вынудить будущего друга убить брата! Это – бесчестно и жестоко!

Ра несёт, как в старые добрые времена. Взрослые вельможи прячут улыбки, Государь смотрит на неё с обожанием, но возражает:

– Мы не можем ничего поделать. Чужие законы должно соблюдать. Я могу рассчитывать только на то, что наше гостеприимство может сделать Пятого Принца чуть милосерднее, чем он есть. Ради этого я и позволяю Нику...

– Мы на нашей земле! – возмущается Ра. – И я, в какой-то степени, понимаю варваров! Они хотят убить обесчещенного – а если его честь будет в порядке?

– Им это неважно, Государыня, – говорит О-Наю.

Ра лупит веером по ладони.

– Важно! Если он не раб, а гость! Если я – лично я – назову его другом! Если южане откажутся от него – я сделаю его Вассалом своего двора! Вот. И никто не скажет, что мы оскорбляем соседей этим. Никто не скажет, что мы измываемся над беззащитными.

Шок. Вдова Нэр хмурится, Канцлер качает головой.

– Государыня, – говорит О-Наю, – мне жаль, но он не оценит. Вы ведь не видели его... это злобный и подлый зверёныш, грязная и жестокая тварь. Его воспитывали, как насильника и убийцу. Он ненавидит Кши-На, презирает ваших подданных, женщины для него – меньше, чем ничто. Боюсь представить выражения, в которых он откажется от ваших благодеяний. Ему легче умереть, чем стать Вассалом женщины – а ваш благой порыв, увы, опирается на незнание...

Хен-Я согласно кивает: "Мрази, да".

Ра доламывает свой несчастный веер окончательно; её глаза полны слёз. Вэ-Н берёт у неё из рук обломки тростниковых реечек, измятый клочок шёлка:

– Скажи, что хочешь, – говорит он. – У тебя чутьё.

– Ник, – говорит Ра мне, – я поручаю тебе посмотреть на Младшего Львёнка. Если Господин Маршал прав... ну, значит, будет, как сказал мой Государь. Ты ведь не обманешь меня?

Я неуклюже кланяюсь.

– Ага, добрая Государыня. Именно так и сделаю. Честное слово.

Малышка Ра – взбалмошное и нелогичное существо, но у неё потрясающая интуиция. Посмотрим, что из этого выйдет.

Погода исключительно паршивая. Середина марта, пасмур, промозглый холод, в слякоть и грязь сыплется мокрый снег... В такую погоду хочется сидеть дома – и вообще, пойти бы пьянствовать с Эткуру! В покоях у южан всегда тепло; можно было бы мило поболтать о Лянчине. Совместить приятное с полезным.

Впрочем, лирика всё это. У меня много важных дел.

Столица озябла и приуныла. Всё серо, мрачно и не слишком-то многолюдно – под ледяной моросью не хочется гулять и созерцать; только одна дама, сопровождаемая офицером и под пёстрым зонтом, пропитанным паучьим клеем для пущей непромокаемости, быстро проходит между лавками и скрывается в заведении, продающем писчие принадлежности; остальные – сплошь рабочий люд, торопящийся по делам.

По дороге до места тоже успеваю озябнуть; мой эскорт перекидывается печальными замечаниями о несовершенстве сущего. Добравшись – радуюсь больше, чем следовало бы: крыша как-никак, а крыша, даже тюремная, в такую погоду приятнее, чем прогулки под открытым небом. Оставляю своего холёного гнедого мерина – подарок Государя – сопровождающим меня солдатам. И вхожу через крепостные ворота – мимо двух поднятых решёток – на территорию Башни Справедливости, местечко известное и легендарно ужасное, как Бутырка или Кресты.

Вообще-то, Башня – это только часть всего этого дико древнего архитектурного шедевра. Когда-то – крепость, в которой располагался Старый Замок, ограждённый крепостным валом; сама Башня была сторожевой башней, с которой, с почти восьмидесятиметровой высоты, дозорные Государя следили за возможным приближением коварного врага, а заодно – и отслеживали пожары, то и дело вспыхивающие в городе. С тех пор минуло лет пятьсот.

Тай-Е вырос. Со смотровой площадки Башни теперь, я подозреваю, городских окраин не видно или почти не видно. Империя Кши-На превратилась в такую силу, и политическую, и военную, что коварный внешний враг не приближался к её Столице уже лет триста. Жить в холодном, мрачном и тесном здании с бойницами узких окон и гулкими сводами для нынешних Государей уже не по чину. Крепость превратилась в тюрьму – как и на Земле частенько случалось.

В Старом Замке теперь заседает Департамент Добродетели, в нём – суд, принимают чиновники по серьёзным гражданским делам и составляются важные юридические документы. А в крепости содержат до суда оступившихся граждан – прежде, чем королевское правосудие решит их судьбу.

В основном – в клетушках для солдат на крепостной стене, превращённых в камеры. А на Башне – самых злонамеренных и опасных. Говорят, оттуда фактически невозможно бежать – да никто и не бежал. Хотя дольше месяца в этой крепости обычно не задерживаются. Суд – и три известные дороги: каторга, рабство и свобода для оправданных счастливчиков.

В жутковатой келье, холодной, как могила, в башенке Старого Замка я разговариваю со Смотрителем Департамента Добродетели, мрачным, крепко сбитым, седым. Смотрителя, Уважаемого Господина И-Ур, почти официально называют Одноглазым Филином: его глаз когда-то давно выбили в поединке – и чёрная повязка на угрюмом лице вкупе с чёрным, в узких полосках меха, кафтаном делают И-Ура поразительно похожим на пирата, состарившегося в злодеяниях. Впрочем, это – земной стереотип; на Нги-Унг-Лян шрамы на лице означают отвагу и доблесть, а висящая за спиной Господина Смотрителя акварель с оскаленным сторожевым псом в шипастом ошейнике и надписью "Охраняю и защищаю" ещё и вкус выдаёт.

И-Ур, как говорят при дворе, жестокий, но фанатично честный чиновник, один из тех, кто считает, что государство рухнет, стоит ему отвернуться или сделать ошибку. К врагам короны он беспощаден, мелкой уголовной шушерой его чистоплотная душа брезгует, но он, по слухам, лично просматривает протоколы допросов. Болтают о сети осведомителей – Птенчиков Одноглазого Филина, о палачах, которые за доброе слово и сотню золотых могут обеспечить приговорённому к каторге фатальную кровопотерю и честную смерть, об ужасных методах дознания... но я понятия не имею, правда это или классический фольклор. С криминальным миром Кши-На я совершенно не знаком – поэтому мне интересно до холодка в животе.

Меня Господин И-Ур встречает приветливо, угощает горячей микстурой-чок, к которой я уже привык, как к чаю или кофе, и сухим печеньем – а помимо того выражает готовность рассказать всё, что я пожелаю услышать. До него тоже дошла история с Ри-Ё – И-Ур считает меня защитником неправедно обиженных и уважает.

Я устраиваюсь на циновке возле его рабочего места – конторки и чего-то вроде этажерки с кипой деловых бумаг. Листки с чёрным обрезом – явно официальные документы; по качеству бумаги и её выделке в Кши-На можно судить о написанном на ней: на "чёрной" любовных писем не пишут, оборванный край письма – предел неуважения к адресату, золотой обрез – аристократическая Семья, красный – для особых случаев... Рядом с этажеркой стоит жаровня – и сравнительно не дует от незаклеенного окна. Я кое-как отогреваюсь и спрашиваю о содержащемся под стражей контингенте.

Господин Смотритель степенно сообщает, что криминальная обстановка в любимой Столице, слава Небесам, нынче вполне терпима. Ужасных злодеев не появлялось уже года четыре, с тех пор, как казнили посредством зарывания в землю живьём мерзавца, что поджёг дом с тремя детьми и женщиной, дабы получить наследство. Клятвопреступников и заговорщиков, хвала Небесам, не видать. В Башне ожидают суда разбойники, аптекарь, торговавший ядом из-под прилавка, и взломщик, которого Птенчики выслеживали несколько лет. Прочие – мелкота: ворьё, жульё и всякая шелупонь, вроде игроков в "чёт-нечет" с утяжелёнными фишками.

Я спрашиваю о криминальном мире Столицы.

И-Ур пожимает плечами. Ему не представить себе, просто в голове не уместить, как такая важная особа – Вассал Государыни – может интересоваться жизнью сброда. Я настаиваю – и мне обещают показать "зверинец". Уточняю: больше всего меня интересуют Юноши призывного возраста. Намекаю на государственный интерес – и Господин Смотритель перестаёт задавать вопросы.

Передаю письмо Государя. И-Ур ломает печать, пробегает глазами по строчкам – и отвешивает условный полупоклон. "Уважаемого Господина Э-Тка сию минуту проводят к пленному". Стражника вызывают звонком, глухо отдающимся где-то внизу. Сотник, высокий хмурый парень в кирасе, вооружённый до зубов – Мужчина, впрочем, Юноши тут не служат – провожает меня в самоё Башню.

Тюремный двор отделен от "казённого присутствия" каменной стеной и двойной чугунной решеткой. Он вымощен булыжником, хотя городские мостовые крыты плоскими каменными плитками. Стражники под козырьками, защищающими от дождя и ветра, стригут меня взглядами: в эту часть крепости просители с бумагами не ходят, их не пускают – важному Господину без знаков Департамента на территории тюрьмы делать нечего. Но вопросов опять-таки не задают: меня сопровождает доверенное лицо.

Письмо Государя с его печатью служит пропуском в Башню. Башня состоит из винтовой лестницы, бесконечной и крутой, как зараза, и крохотных камер, вмурованных в толстенные стены из шершавого желтовато-серого камня. В стародавние времена в таких клетушках, я думаю, дежурили лучники или дозорные. В каждой клетушке размером два на полтора, с узкой – ладонь не пройдёт – бойницей окна – условная койка из пары плоховато оструганных досок, параша и всё. Башня продувается насквозь – и всё равно здесь стоит классическая тюремная вонь: параши, пота, нездоровых тел, грязного тряпья, кислого страха... Запахи загнанного зверья и перепуганных людей впитались в стены навсегда. Камеры закрыты не дверьми, а раздвижными решётками; выходят на круглые лестничные площадки. Я вижу за решётками ожидающих участи злодеев.

Косматый мужчина сидит на койке квадратной спиной к лестнице; даже не дёргается обернуться, слыша шаги. Довольно молодой, лет около тридцати, демонического шика, парень в рубахе, заляпанной давно побуревшей кровью, окидывает меня презрительным взглядом с головы до ног. Высокий человек, лица которого я не вижу, смотрит в бойницу на узкую полосочку мутного неба. Тщедушный типчик с похабной рожицей кидается к решётке, хватается за неё руками, верещит:

– Уважаемый Господин, Птенчики ошиблись, я не Се-Ю, Небом клянусь! Я солодом торговал, в уезде, сюда приехал в бордель сходить... то есть, в храм – помогите несчастному, невинно же страдаю!

Глядя на всё это, я прикидываю, как досталось южному принцу, прожившему в такой клетке не неделю до приговора, а несколько месяцев, да ещё зимой. Ледяной каменный мешок, продуваемый всеми ветрами, вонючий – и ты на виду каждую минуту. Немудрено, что он кашляет и хочет умереть – здоровый земной мужик заболел бы насмерть, не то, что шестнадцатилетний нги-унг-лянский мальчишка...

Я бы не удивился, увидев именно то, что успел вообразить, – гуманизм в эту эпоху в антропоидных мирах обычно не достигает горних высот, – но с принцем поступили не так жестоко, как могли бы. Камера в верхнем ярусе башни когда-то была, очевидно, кордегардией или помещением для отдыха. Метров десять квадратных, окно, закрывающееся обтянутым пергаментом ставнем, жаровня, пол, застеленный циновкой, койка, на которой нашлись и матрас, и одеяло из свёрнутой в несколько слоёв и простроченной ткани... Принц, в лянчинских кожаных штанах и здешней шёлковой рубахе, сидит на койке, накинув на плечи форменный полушубок пограничника из Кши-На; он поднимает глаза, когда стражник отпирает решётку – и у меня случается приступ жалости. Да, враг, конечно. Я понимаю. Вдобавок, заложник.

На меня огромными чёрными очами в неизмеримых ресницах смотрит тропический чахоточный ангел. От страданий, физических и моральных, вся классическая лянчинская брутальность испарилась – от неё остался только острый огонёк в очах и поза загнанного волчонка. А мил он внешне на редкость: со своими отросшими кудрями, южным шармом, лихорадочным румянцем на скулах и матовой смуглостью.

Как-то не очень похож на братьев-Львят: слишком большие глаза, прямой, "европейский" разрез, скулы не торчат, кожа посветлее... Я бы сказал – полукровка. Сын Великого Льва и светленькой северной рабыни, не иначе.

– Плохо себя чувствуешь, Львёнок? – спрашиваю я и вхожу. – В груди болит?

– Лучше, – отвечает Элсу осторожно. – Этот... старик... оставил тут... вот. Велел отпивать по глотку, если начну кашлять. Ты – лекарь?

На поставце – вылитая деревянная табуретка – стоят стеклянный кувшин с мутным бурым содержимым и чашка. Что в кувшине, я себе представляю. Отвар чок, смешанный с соком солодового корня, малым количеством настойки "подорожника" и вискарём из ся-и. В сумме – жаропонижающее, обезболивающее и отхаркивающее средство. Не знаю, поможет ли оно при здешней "чахотке", но от тяжёлого бронхита спасает успешно.

– Нет, – говорю я. – Не лекарь, но в лекарствах понимаю. Я – Ник, Вассал Государева Дома. Тебе новости принёс. От нашего Государя, от Снежного Барса.

Тень презрительной усмешки. Умная рожица и не злобная. Маршалы у нас – люди с предрассудками: воевали, можно понять. Они, похоже, всех лянчинцев передушили бы своими руками, дай им волю, а южане... что ж, южане относительно северян варвары, безусловно, но не безмозглые скоты. И этот парнишка – не дурак, несмотря на юность.

– Меня убьют? – спрашивает он с дикой смесью отвращения и надежды. – Когда меня убьют, наконец? Или... – и надежда меркнет. Он поднимает взгляд, смотрит прямо и испытывающее, как все южане, когда хотят честного ответа. – Не договорились, – почти утвердительно. – Со мной... кончено со мной.

– Погоди, – говорю я. – Во-первых, ещё ничего не решено, а во-вторых, многое зависит от тебя самого.

Он снова усмехается, заметнее. Циничная мина – старше его самого лет на тридцать.

– А кто приехал?

– Эткуру.

– Хо-уу... ну так он изрядно позабавится... Ему не впервой, его всегда забавляло, если кого-то из братьев опускали до самой преисподней... чем меньше Львят – тем больше мяса достанется Старшим в Прайде.

Элсу говорит на языке Кши-На, как северянин – не только почти без акцента, но и сложными чистыми предложениями. И не питает иллюзий. Действительно, умница, однако. Я решаю попробовать поговорить с ним серьёзно.

– Львёнок, – говорю я, – Эткуру считает, что тебе лучше умереть, но Снежный Барс не позволит тебе это сделать. Лев предлагает за тебя денег, а Снежный Барс хочет мирного договора, скреплённого клятвой.

– Творцом клясться? – спрашивает Элсу хмуро.

– Вот именно.

– Не согласятся, – в тоне появляется усталая безнадёжность. – И клятву выполнить нельзя, и клятвопреступником стать нельзя. Когда Лев поймёт, что его поймали – начнётся война. А поводом... я буду.

Элсу кашляет. Кашель не так ужасен, как я мог предполагать – может, его бронхит и не перейдёт в чахотку или воспаление лёгких. Я наливаю ему микстуры, он отталкивает чашку.

– Смысла нет.

– Погоди умирать, – говорю я. – Если спрошу – ответишь?

– Угу.

– Львёнок, – говорю я, – что будет, если тебя позовёт на службу Снежный Барс?

Тёмные очи Элсу становятся просто громадными. Он потрясён.

– Меня позовёт?! Меня?! Что вдруг?!

– Если Снежный Барс скажет, что тебе не причинят вреда и не посягнут на твою честь – что будет? Что скажут твои братья? Как ты считаешь?

– Это – если я соглашусь? Скажут, что я продался, предал Льва, Прайд, веру предков... Скажут, что меня околдовали, быть может, – и усмехается, как старый скептик. – Плюнут, уедут. Или останутся, чтобы убить меня. Предатель должен быть убит, верно?

– А ты согласишься?

– Зачем я Снежному Барсу? – сейчас рассмеётся мне в лицо. – Это шутка?

– Не Барсу – его подруге. Снежной Рыси, скажем. Государыне.

Я жду чего угодно. Приступа ярости. Презрения. Истерики. Оскорблений. Общение с лянчинцами меня морально вооружило – но Элсу только молча глядит на меня и дрожащими руками застёгивает-расстёгивает верхнюю пуговицу на полушубке. Берёт чашку с пойлом – и опрокидывает залпом, с отвращением глотает.

Я жду.

– А что, а я вот соглашусь! – выпаливает Элсу единым духом. – Да, я соглашусь! И всё, и пусть делают, что хотят! Пулю в спину, нож под лопатку – пусть! Мне наплевать! Я соглашусь. Женщина... если она велит отдать мне меч – то пусть, пусть она приказывает, мне всё равно! И я останусь. И если меня убьют – то пусть здесь. Пусть – подло. Я готов, – переводит дыхание, бледно улыбается. – Так ей и скажи. Женщине. И им скажи. Пусть смеются, злятся – пусть – что хотят. Всё равно с переговорами ничего не выйдет, всё равно будет война – и пусть они хоть сдохнут, пусть. Они всё равно никогда ничего не поймут...

Ничего себе, думаю я. Интересный мальчик. У него, однако, своеобразный опыт... болезненный. Подранки быстро взрослеют. Не похоже, чтобы он смалодушничал... Личный выбор...

– Твоя мать была северянкой, Элсу? – говорю я.

– Не знаю... кто была та рабыня... она давно умерла, я не помню. Я – Львёнок Льва... – и сбился с тона. – Ник... это глупо, страшно глупо, я понимаю... но у меня есть... как это? Женщина. Официальный Партнёр. Подруга. Сестра. Как это правильно сказать? Моя... для меня...

Мне кажется, что парень бредит. Он раскраснелся, щёки горят, блестят глаза, дышит тяжело и хрипло; дотрагиваюсь до его лба – температурит, ещё и как!

– Элсу, ляг. Я тебя отсюда заберу, тут холодно и сложно присматривать за тобой – ты совсем болен.

– Ник, нет! То есть – да, пусть – но ты скажи, ты попроси. Скажи Снежному Барсу: Львёнок Элсу поцелует клинок – его клинок, клинок его подруги, если у неё есть – но пусть мне привезут, оттуда, с юга, из крепости, женщину по имени Кору. Это... она моя женщина.

Женщина по имени Кору. Очень интересно. Во-первых, Кору – это имя лянчинского мужчины. Женщина теряет имя вместе со статусом. Во-вторых, в лянчинском языке нет слов "жена", "сестра" и "подруга", а уж тем более "Официальный Партнёр" – последнего термина Элсу, кажется, даже не понимает до конца. По-лянчински это называется "рабыня" и "трофей", а вся эта терминология из Кши-На – потому что лянчинская не подходит. Так что – в-третьих... дорого бы я дал за то, чтобы узнать, что за "в-третьих" там, на южной границе, произошло.

Лянчинец, намеренный "перейти на сторону врага" ради женщины – это нечто небывалое.

Элсу придушенно кашляет, уткнув лицо в ладони – и я трачу на него ампулу стимулятора. Он так доверчиво вдыхает, что любо-дорого. Приступ кашля отпускает.

– Ты ведь понимаешь, что не должен умереть, Львёнок Льва? – говорю я. – Если ты хочешь дождаться своей женщины – ты не должен умирать. Выпей ещё и приляг. За тобой пришлют повозку.

Элсу делает ещё пару глотков микстуры, давясь от отвращения, и ложится, кутаясь в полушубок. Его заметно знобит. Я придвигаю к койке жаровню.

Никакой он не бесчувственный гадёныш. Уж не знаю, что там у него за история – но это человеческая история. Не дикарская.

– Это правда – то, что ты сказал? – спрашивает Элсу сиплым шёпотом. – Ведь мне ни к чему врать, да? Зачем врать смертнику?

Рановато повзрослел Эткуру. Первый признак – ответственность не только за себя... Впрочем, иногда мне кажется, что даже вполне взрослые лянчинцы и за себя-то тяжело отвечают...

– Я не вру, – говорю я. – Клянусь. Я вернусь, а ты поспи.

Элсу кивает и сворачивается на койке клубком, подтягивая босые ноги под полушубок. Я выхожу – и стражник запирает решётку.

И-Ур показывает мне "зверинец". Я начинаю сомневаться в успехе собственного плана.

Логично представить себе, что в тюрьме – отбросы общества, но я, откровенно говоря, не ожидал, что зрелище выйдет настолько жалким. Кши-На слишком элегантно выглядит; волей-неволей лезет в голову всякий вздор о Робин-Гуде и прочей уголовной романтике.

А вот ничего подобного. В обществе, где все носят оружие с малолетства, а едва научившись его держать, тщательно изучают приёмы боя, – независимо от сословия и статуса, – насильственные преступления сведены почти к нулю. В обществе, где у купцов и ремесленников высокого пошиба есть Имена Семей, как у дворян, посягательство на чужую собственность – удел законченных ничтожеств. Похоже, встроенный кодекс бойца работает на Нги-Унг-Лян куда чётче, чем на Земле. Называть то, что я наблюдаю, "миром криминала" – слишком громко.

В каменных клетках за решётками – те самые пропойцы, какие до сих пор не встречались мне в прочих местах, какие-то унылые личности без признаков интеллекта на лицах, битые-перебитые, заискивающе хихикающие создания непонятного пола, похожие на ошпаренных дворняжек... Если в живописном разбойнике, показанном мне в Башне, ещё чувствовалось самоуважение и общественный вызов, то в этих – не видать ни того, ни другого. От них несёт хлевом, они сидят и лежат на грязной соломе в каком-то отупелом оцепенении; только один из всей набитой в "обезьянник" кодлы вдруг, подскочив к решётке, тянет ко мне руки и клянчит "пару серебрушек несчастненькому" визгливым фальцетом. Стражник лупит его ножнами меча по пальцам с отстранённо-брезгливым видом.

– Красавцы? – насмешливо спрашивает И-Ур, и я смущённо улыбаюсь.

Я оценил его должность и его службу. Суровая до жестокости жизнь в Кши-На держит аборигенов в струнном напряжении – большинству выживших находится место в системе, а сюда, на дно, сбрасывается только ни на что не пригодный балласт. В Кши-На – совсем другая романтика: Робин Гуд бы аборигенам не понравился, чтобы не сказать сильнее.

Мы идём дальше. Мальчишки, которых помиловали до статуса будуших рабынь, содержатся отдельно. И-Ур, провожая меня в другой бастион крепости, замечает:

– Эти – ещё слишком молодые, чтобы совсем оскотиниться. Если кто пожалеет и в дом возьмёт, может, из них и выйдут приличные женщины... женщину создаёт мужчина, глядишь, и выправятся – а порядочными мужчинами им не бывать, это уж точно.

В помещении для мальчишек чище и теплее. В клетке – пятеро, и эти реагируют на окружающее куда живее: при виде нас с И-Уром вскакивают с мест, смотрят с отчаянной надеждой. Прислонившийся спиной к стене шкет в заношенном тряпье, с грязными русыми волосами до плеч, не заплетёнными в косу, свистит и презрительно бросает товарищам по несчастью:

– Напрасно всполошились, девочки! Никто из нас и обломка ножа не стоит – а вы на церемониальный меч пялитесь!

– Заткнись, гадина! – взвизгивает более чистый парнишка с мелкими чертами лица – совсем девчонка. – Ты ничего не стоишь, помоечник! Господа, не слушайте эту тварь!

– Уважаемый Господин! – темноволосый мальчик в рубашке с вышитым воротником цепляется за решётку, прижимается к ней всем телом. – Послушайте, пожалуйста... я же не знал, Небом клянусь, я понятия не имел, что так выйдет... я больше никогда...

Кто-то за его спиной кидается на солому и истерически рыдает. Лохматый шкет издевательски хохочет и показывает пальцем. И-Ур усмехается:

– Звёзды небесные, а не Юноши.

– Уважаемый Господин Смотритель, – говорю я, – мне надо с ними поговорить. Я не уверен, но, возможно, кто-нибудь из них и подойдёт.

И-Ур кивает.

– Извольте, беседуйте, Уважаемый Вассал Эк-т. Если кто приглянется – пошлёте ко мне стражника.

– Я вам подойду, Господин Вдрызг-Неизменный, – тут же подсовывается лохматый. – Только взгляните на меня – я буду красивая и честная девица, чтоб мне лопнуть!

– Не лезь, ворюга! – парнишка, смахивающий на девчонку, замахивается на него кулаком.

– Оэ! Я – ворюга, а ты – Дочь Ночи!

– Уважаемый Господин, – молит темноволосый, – ну послушайте, Неба ради!..

– Эй, фуфлыжник! – окликает его лохматый, засовывает в рот большой палец и прикусывает у первого сустава – чудовищно вульгарным жестом. – Твой хозяин тебя послушает... может быть.

– Да отойди ж ты в сторону, урка! – плотный парень отталкивает лохматого плечом, тот мерзко хихикает:

– Сильная девочка, легко родишь!

– Ну вот что, красавцы, – говорю я. – Или вы сейчас замолчите, или я ухожу.

И наступает тишина. Даже рыдавший перестаёт рыдать, встаёт и подходит к решётке, размазывая слёзы по лицу. На меня смотрят напряжённо и вопросительно.

– Значит, так, – говорю я. – Одного из вас я могу отсюда забрать.

– Меня! – тут же говорит лохматый.

– Послушай сперва, дурак, – хмыкает плотный и спрашивает. – Куда, Уважаемый Господин?

– Уважаемый Господин, – тут же выпаливает темноволосый, – я тут случайно, Небом клянусь, я из хорошей Семьи, я сделаю всё...

– Начнём с того, что мне вы не нужны, – говорю я. – И лёгкой жизни не обещаю. От унижения избавлю. Но – и только.

Они снова затыкаются.

– Кто из вас чувствует себя в силах стать подругой лянчинского Принца? – спрашиваю я. – Это – благое дело. Я хочу, чтобы тот, кто решится, стал ему настоящей подругой, партнёром и товарищем. Принц – варвар, он не знает, что такое свободная женщина, он заточен под мир рабства, страха и боли. Если среди вас найдётся смельчак, его дети станут лянчинскими Львятами.

Лохматый снова свистит. Плотный сплёвывает:

– Ага. Клеймо на лоб – и всю жизнь валяться в ногах у вонючего дикаря. Спасибо, я не настолько глуп.

– Ещё бы, солнышко, – язвит лохматый. – В борделе-то лучше!

Темноволосый прячет глаза:

– Уважаемый Господин, мне жаль... но – нет. Может, меня выкупит человек, а не животное с юга.

Лохматый издевательски смеётся:

– У-сю-сю, Уважаемая Госпожа, вы такая наивная! – и перехватывает его ладонь в сантиметре от собственной физиономии.

– Ты? – спрашиваю я у похожего на девчонку.

Он изо всех сил мотает головой:

– Нет-нет-нет! Мне ещё жить не надоело!

Рыдавший под шумок молча ретируется в глубь камеры.

– Значит, нет? – спрашиваю я. Не стоило и пытаться.

– Ну почему? – лохматый смотрит на меня, глаза у него наглые, зеленовато-серые. – А я-то? Вы не слыхали разве, Господин Вассал?

– А ты надеешься смыться, – говорю я. – Разве не так? Только напрасно надеешься. Ты мне не подходишь.

– Не-а, – лохматый улыбается. – Я не сбегу. Этих трусов матушки учили добру, а я свою не помню. Я сам... научился кое-чему. Товарищем, значит? Лянчинцу? А что, между нами много общего: я дикарь и он дикарь, я вор и он вор... может, это Судьба моя. Отпечаток его пятерни не при вас, Уважаемый Господин?

Мне повезло. И что теперь делать с этой Манькой-Облигацией? Похоже, идея с самого начала была глупой и провальной.

– Как звать? – спрашиваю я, всё ещё размышляя, стоит ли с ним связываться.