Текст книги "Лестница из терновника. Трилогия"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

– Исключительный приём, просто исключительный, – сказал шут одобрительно. – Ты научишь ему свою бедную девочку, солнышко?

Анну ждал, что именно теперь Эткуру и прикажет волкам держать северянина, чтобы получить его окончательно, но после дурацкой драки всё пошло наперекосяк. Северянин подошёл сам и, прежде чем Эткуру успел среагировать, тронул пальцем его подбородок – где синяк.

– Прости, солнышко, – сказал он кротко. – Ты первый начал.

– У тебя кровь течёт, – сказал Эткуру невпопад.

– Снизу быстрее остановится, – выдал шут беспечно. – Где у тебя спальня, Принц? Я застенчива и не выношу, когда чужие глазеют, – и снова изобразил всем телом неимоверную стыдливость забитой рабыни, что, почему-то, выглядело невероятно смешно.

Эткуру вкинул меч в ножны – и вдруг заметил толпу вокруг.

– Пошли вон! – приказал он волкам и, попав взглядом на Наставника, вдруг побагровел и рявкнул. – А ты – чтобы я не видел тебя!

– Львёнок Льва... – начал было оторопевший Наставник – но Эткуру неожиданно потянул меч из ножен, глядя на бесплотных яростно, как сама смерть.

– Анну, – окликнул Ар-Нель вполголоса и тронул Анну за локоть. – Нам пора. Не годится мешать людям выяснять отношения.

Это тоже было дико, но Анну послушался. Выходя из зала, он успел заметить, что Ник тоже куда-то исчез.

Выйдя в парк, Анну вдруг сообразил, что Ар-Нель без плаща и ему, наверное, холодно.

– Зачем мы ушли из-под крыши? – спросил Анну. – Ты замёрзнешь.

– Нет, – сказал Ар-Нель весело. – Видишь ли, друг мой, что бы ты ни думал на этот счёт, на свете есть вещи, которые надлежит делать с глазу на глаз. Эткуру никому не позволит остаться поблизости – и мне не хотелось бы ссорить его с тобой.

– Не позволит... А этот фигляр снова устроит драку – кто будет держать его? Того гляди – сам покалечится или попытается убить Эткуру...

Ар-Нель вздохнул. В его взгляде снова появился ледок северной отчуждённости.

– О, Анну... порой мне кажется, что ты никогда не поймёшь некоторых важных вещей. Неужели ты не видел, кактвой брат по Прайду и этот несчастный смотрели друг на друга? Видимо, чтобы ощутить, надо пережить... некоторые вещи невозможно объяснить словами, их надо почувствовать телом.

– Лучше скажи, он, этот шут, откуда взял эту штуковину и что она такое? – спросил Анну, пытаясь перевести разговор на другую тему, чтобы заставить Ар-Неля снова улыбаться.

Это сработало. Ар-Нель оттаял.

– Ах, просто тяжёлый меч для тренировок подростков. "Тростник". Откуда? Я дал, а попросил Ник.

Ник обещал Эткуру подарить ему раба, подумал Анну, а на самом деле... Этот кривляка – не раб. Рабы так не могут. В нём нет ни страха, ни тоски трофея. И так рабов не дарят. Так... я не знаю, что так делают. Так... так привязывают к северу мёртвыми узлами.

Эткуру назвал "предателем" волка, который предлагал убить раба, вдруг пришло Анну в голову. Убить такойтрофей – это предательство, вот как Эткуру сейчас думает. И ещё... Эткуру гнал собственных бесплотных... как врагов и злее, чем врагов. У него на лице была написана та ненависть, какую чувствуют к бесплотным только северяне. Почему? Он ведь ещё не знает о письме...

– Послушай, Анну, – сказал Ар-Нель вдруг. – Скажи, друг мой, могу ли я доверять тебе? Тебе как тебе, а не тебе как вассалу Льва? Есть ли в тебе что-то, принадлежащее лично тебе?

– Да, – ответил Анну тут же. "Ты", – добавил бы он, если бы на это хватило душевных сил и если бы его не мучило письмо Льва в рукаве. Конечно, есть, думал он. Какой же я вассал? – Я никому не передам твоих слов.

– Ты, как и Эткуру, хочешь убить Маленького Львёнка? – спросил Ар-Нель. Удар под дых.

– Нет, – сказал Анну твёрдо. – Я – не хочу.

Ар-Нель задумался, покусывая кончик собственной косы, как кончик кисти.

– Вот что, – сказал он, наконец. – Если ты обещаешь мне не передавать моих слов никому и не пытаться убить Элсу... я тебе его покажу.

– Ох, – вырвалось у Анну. – Но я – я клянусь, конечно.

– Что ж, – кивнул Ар-Нель. – Пойдём. И помни – ты поклялся.

Кому я только не клялся, подумал Анну в тоске. Отцу, Творцу, Льву, Ар-Нелю... Как же так выходит, что человек становится клятвопреступником, совсем не желая ничего нарушать и никого предавать?

Но уж клятву, данную Ар-Нелю, мне преступать уж совсем никакого резона!

В покои Снежного Барса озябший Ар-Нель заскочил, как тот самый котёнок-баскочёнок с его старой картинки. Анну вошёл с некоторой опаской – было никак не отделаться от ощущения совсем чужого места, места, как ни крути, враждебного. К тому же здесь, в холодноватом запахе свежести и северных курений, в той самой подчёркнутой чистоте и подчёркнутом же просторе, который так смутил южан поначалу, среди хрупких ваз и статуй из сияющего стекла, акварелей, занавесок из позванивающих стеклянных шариков, Анну казался себе неуклюжим, грязным и нелепым, как зачем-то приведённая в комнату лошадь. С копытами в навозе, подумал он мрачно. Это место не рассчитывали на дикарей, закованных в железо, как перед дракой, а запах собственной шубы вдруг показался Анну довольно противным.

Молодые женщины, прислуживающие трофею Снежного Барса, чинно поклонились, прикрывая лица расписными веерами – но в их глазах плескался смешок, и Анну не мог не принять его на свой счёт.

Я же выгляжу смешно и глупо, подумал он почти панически. Так смешно и так глупо, что они должны хохотать, показывать на меня пальцами, подталкивать друг друга локтями – "Смотри, чучело идёт!" – и не делают этого только из странного желания не причинять чужакам боли! Почему?! Я им – никто, я им – враг, я им – уж точно не родня и не союзник, так почему они не высмеивают меня на каждом шагу?! Мы превратили часть этого Дворца в логово, прикидываем, как лучше солгать во время переговоров, готовим войну, смотрим на северян, как на ошибку Творца – а они прикрывают веерами лица, чтобы не оскорбить нас своими улыбками...

Чувствуя непривычную и мучительную неловкость, Анну прошёл мимо благоухающих кланяющихся женщин в небольшой высокий покой с окнами, закрытыми прозрачным стеклом. В этом покое было теплее, чем в прочих, солнце просвечивало его насквозь – и в солнечном сиянии, на широком ложе, покрытом расписным покрывалом, в молочно-серой и пушистой одежде, полулежал Элсу, Львёнок Льва, совершенно не похожий на себя, а рядом с ним сидели какой-то молодой аристократ и темноволосая темноглазая женщина утончённой, прохладной и неотразимой северной красоты.

Они чему-то смеялись, когда Анну и Ар-Нель подходили к комнате: северяне всё время смеются, будто жизнь – страшно забавная вещь – и замолчали, посерьёзнев, когда увидели вошедших. И Анну это тоже царапнуло по душе.

– Привет, Элсу, – сказал Ар-Нель. – Смотри, я привёл Уважаемого Господина Посла.

Лицо Элсу стало напряжённым и чужим – и Анну вдруг понял, что Двадцать Шестой Львёнок Льва вовсе не пленник здесь. Не северяне – он, Анну, для Элсу враг.

И Элсу, пожалуй, прав.

Анну неумело улыбнулся.

– Привет, брат, – сказал он, пытаясь выразить тоном дружелюбие. – Вот смешно: я думал, ты прикован к стене.

Наверное, северяне решили, что шуточка вышла глупой и жалкой, но Элсу улыбнулся в ответ радостно и открыто, будто шуточка Анну всё ему объяснила – тут же снова стал своим. Но, как показалось Анну, слишком своим.

– Послушай, Анну, – сказал Элсу, – а в твоей шубе водятся блохи?

Его весёлый вопрос прозвучал, как затрещина – даже по лицу северной женщины скользнула тень тревоги, будто от облака. Анну секунду стоял, оглушённый – это вовсе не радость, Элсу издевается надо мной – и вдруг его осенила мысль Элсу всего лишь хочет выяснить, кто я сейчас, подумал Анну. Кто я – дурной дикарь, заходящийся от ярости, когда улыбнутся в его присутствии, или такой, как северяне – способный шутить над всем, что подвернётся, над глупостью, над любым неловким моментом – и над собой громче всех.

Я не буду выходить из себя, подумал Анну. И я не буду злиться на парня, приговорённого к смерти Львом только за то, что он некстати уцелел.

– Блохи? – переспросил Анну, криво ухмыльнувшись. – С чего это в шубе старого солдата жить такой ничтожной мелочи? Ты, Элсу, лучше спроси, есть ли змеи или скорпионы – я отвечу.

И все расхохотались так, будто предгрозовое удушье дождём пролилось. Сразу стало легко – и пропало ощущение лошади в дворцовой зале. И ушло зло.

Анну впервые это почувствовал – как гуо, если они присутствовали и подслушивали за шёлковыми ширмами, расписанными красными и белыми цветами, дружно провалились в бездну адову, совершенно посрамлённые и униженные. Элсу рывком потянулся – и обнял Анну поверх шубы со всеми воображаемыми блохами, змеями и скорпионами, прижался щекой к кирасе, а Анну ощутил сладковатый северный запах от его волос, отмытых до масляного блеска.

– Анну, – сказал Элсу одной радостью и тоской, – славно, что пришёл именно ты... и что ты – такой, как всегда, что ты – умный и спокойный, как всегда, брат!.. Скажи, это ты должен убить меня?

Анну отстранился.

– Откуда ты знаешь?

Элсу вздохнул и закашлялся. Анну хотел хлопнуть Львёнка по спине, но Ар-Нель остановил его руку:

– Это – простуда, Анну. Грудная болезнь. Так ты не поможешь. Уважаемый Учитель О-Ке, Лекарь Государя, или Ник – но не ты.

– Ты умираешь, Элсу? – спросил Анну, чувствуя затылком ледяное дыхание рока.

Элсу потянулся и облокотился на подушку.

– Я всё время умираю, Анну. Или меня собираются убить. Тоже мне – секрет. Я уже привык. К тому же, сейчас мне легче. Если ты не перережешь мне горло, может, я ещё поживу, – сказал он с совершенно северным, насмешливым и холодноватым превосходством в тоне.

– Ты, Элсу – ты ведёшь себя, как язычник, – сказал Анну, не в силах даже показушно разозлиться. – Ты воображаешь себя звездой небесной, да?

– Просто я – солдат, как и ты, – сказал Элсу. – Возьмёшь меня под своё начало, командир? Если, конечно, мне можно остаться жить?

– Я не могу тобой командовать, Львёнок Льва, – сказал Анну. – Это дело Эткуру.

– Забавно, что ты Льва Львов не упомянул, – сказал Элсу задумчиво. – Может, ты и прав... я поживу ещё... Хочешь травника, Анну? Это невкусно, но я уже привык.

И эта неожиданная характеристика травника так рассмешила северян, будто разговор только что и не шёл о смерти...

Травник Анну выпил. Здешняя мутная приторная бурда с травником, который заваривали в степи его бойцы, ни в какое сравнение не шла – так он и сказал, а Элсу стал набиваться в поход на юг, чтобы попробовать заваренных степных трав. Потом Ар-Нель рассказывал о Дне Новой Листвы, празднуемом Четвёртой весенней Луной, а Анну рассказал о Луне Цветения, которую уже отпраздновали в Чангране. И парень по имени И-Тинь рассказал о том, как ловят сомов на берегу Серебряной Ленты, на утиное мясо – все подивились, и женщина по имени Ли-Эн рассказала, как в её родной провинции мужики ловят саранчу прямо рубахами, когда саранча летит, а Анну рассказал об охоте на степных коз... И все молчали о войне, все молчали о том, что между севером и югом пролегает граница, пропитанная кровью на ладонь.

И Анну страстно любил северян за это.

Но Элсу быстро устал, у него начался жар, и Ли-Эн, как оказалось, внучка Лекаря, приказала всем уйти, чтобы Элсу мог поспать. Анну хотел перекинуться с Ар-Нелем парой слов наедине, но стоило им выйти из комнаты Элсу, как на них наскочил посыльный – сообщить, что Ар-Неля звал Барс.

И Анну направился к себе в странных чувствах.

Большой зал, где Эткуру и шут устроили дурацкий поединок, оказался почти пуст – Соня, как видно, успел вымести осколки стекла и смыть с пола кровь. В зале Анну ждал Хенту.

Вид у волка, принадлежащего Анну, был совершенно потерянный. Увидев Анну, Хенту страшно обрадовался и схватил его за рукав:

– Ох, командир, хорошо, что ты пришёл! Ты знаешь, Эткуру-то, Львёнок Льва, похоже, спятил с ума! Я вот жду тебя – не знаю, что думать.

– Докладывай, – привычно приказал Анну.

– Видишь, командир... Ты, значит, ушёл с неверным, а Эткуру наорал на всех – пуще всего на Наставника наорал, представь? – и сказал так: если, говорит, хоть одна собака сунет поганую морду в комнату, куда я ухожу – башку оттяпаю. Все послушались, хоть и чудно показалось. И он забрал трофей и закрыл двери.

– Ага...

– Командир, они ушли – и всё на этом! Пропали! Их нет полчаса, их нет час, их полтора часа нет – а из-за здешних дурацких стен ничего не слыхать. То есть, что-то слыхать, но разобрать нельзя. Но уж если бы кто-то орал во всё горло – мы бы услышали, правда?

– Дальше.

– Дальше Наставник не выдержал. Говорит, проверьте, жив Эткуру вообще или нет. А мы – что ж, нам приказали – мы же не можем. Тогда Наставник Соне говорит, иди, мол, тварь, посмотри. И Соня пошёл – а через минуту выходит. Говорит, Эткуру его послал за каким-то лядом к Нику, Вассалу, говорит, Снежной Рыси. За каким-то, говорит, языческим пойлом. Вот так.

– И Соня ушёл?

– Соня ушёл, Когу сунулся – Эткуру в него нож швырнул, вот на столько над головой. Больше никто не рисковал, командир. Только Соня с этой отравой. Так что – Львёнок Льва жив, но не в своём уме.

– Ну, хорошо, – сказал Анну, вспомнив, как его определили в безумцы после первых живописных опытов. – Я пойду сам посмотрю.

Хенту покачал головой, но спорить не посмел.

Анну прошёл помещение, которое северяне называли приёмной – там жили волки, валялись их шубы, оружие, конская сбруя, скатанный войлок – и там же пятеро растерянных и не знающих, за что хвататься, волков обсуждали происходящее вполголоса. Увидев Анну, они все инстинктивно дёрнулись к нему, как солдаты обычно поворачиваются к боевому командиру; Анну остановил их жестом.

– Если вы понадобитесь, я позову, – сказал он. – Но мне кажется, что всё обойдётся. У Эткуру не первый трофей, в конце концов. Помните: Львята вам верят, а вы должны верить Львятам. А трофеев опасаться – смешно.

– Ведьма она языческая, а не трофей, – сказал Олу. – Глаза бы не отвела. Наставник-то...

– Не хочу слышать о Наставнике! – отрезал Анну. – Вы слышали, что Эткуру сказал? Думаете, Львёнок понимает меньше, чем Наставник?

В приёмную всунулся бледный Когу, у него тряслись губы, тряслись подбородки – и Анну вдруг подумал, что Когу – просто мерзок. Физически. Неожиданное отвращение накатило так мощно, что рука сама потянулась к эфесу – Анну еле взял себя в руки.

– Чего тебе? – спросил он, морщась.

– Бумаги-то – там, в комнате, – жалобно сказал Когу. – Принеси сюда, Львёнок Львёнка, ради Творца-Отца, а?

Его пронзительный скрипучий голос резанул по ушам, как железо по стеклу.

– Да, – бросил Анну, чтобы только отделаться, оттолкнул с дороги непонятно откуда взявшегося Наставника и остановился перед закрытой дверью.

Если я открою дверь без предупреждения, он снова швырнёт нож, подумал Анну – и поскрёбся, как кот. И окликнул:

– Эткуру, это я, брат!

– Войди, – отозвались из-за двери. – Только – один.

Анну вошёл, сам не зная, что ожидает увидеть, но почему-то волнуясь. Задвинул дверь за собой – и замер.

На постели Эткуру лежала юная женщина ослепительной красоты.

Её лицо, осунувшееся, в испарине, с громадными, влажно мерцающими очами, как показалось Анну, излучало тёплое сияние, искусанные губы припухли, выглядели сладко, как вишни, закрывшаяся царапина на щеке горела тёмными рубинами на бледной чистой коже, а короткие локоны цвета надраенной бронзы разметались по подушке. Тело невероятной красавицы скрывала шёлковая простыня, но грудь уже приподнимала её вполне заметно – и к груди, совершенной, как капля росы на листке, дива прижимала ладонь Эткуру, а на Анну лишь взмахнула ресницами и хрипло сказала:

– Понравилось смотреть, солнышко? Не боишься, что глаза выскочат?

Эткуру сидел на краю постели, отдав одну руку женщине, а второй держа эфес меча, лежащего на коленях. Его глаза тоже горели, как у настороженного хищника; Анну подумал, что именно сейчас Эткуру действительно, пожалуй, напоминает молодого льва – и впервые полностью соответствует собственному титулу.

– Видишь? – сказал Эткуру так же хрипло, как его женщина. – Видишь, как она меняется? Она же не как трофей, она как облако меняется – на глазах. Ты видишь, чем она становится?

Анну перевёл дух и покивал.

– И она мне принадлежит, – еле слышно сказал Эткуру таким тоном, будто сам в это до конца не верил.

Женщина погладила руку Эткуру – как прикасаются, разве что, к любимому ребёнку – и Эткуру с выражением кромешной душевной боли прошептал:

– Они же скажут, чтобы родовой знак наколоть! Чтобы бросить, уйти... Я же не могу её бросить, брат! Как же я её брошу? Это как свой боевой меч выбросить... И как наколку ей делать? На этом... – и провёл кончиками пальцев по лбу женщины.

А красавица чуть улыбнулась и сказала, осветив Эткуру сиянием очей:

– Да не переживай так, Эткуру, что ты! Надо наколку – ну сделаем наколку с твоим гербом, когда я чуточку отойду, ерунда какая... Тебе нравятся девочки с наколками, жизнь моя?

Эткуру схватил её за руку и порывисто прижал к груди её ладонь:

– Вот, слышишь?! – сказал он, глядя на Анну снизу вверх. – Ты слышишь, как она... "жизнь моя"?! Она же – сама, понимаешь?! Она – всё сама! Видишь, она и клеймо бы... Её зовут Ви-Э, она – не рабыня. Ничего не боится, понимаешь?

– Северяне говорят – "подруга", – кивнул Анну. – Ещё говорят – "жена".

– Я с места не сдвинусь, пока она не переломается, – истово сказал Эткуру. – Хоть весь мир сгори или провались – я буду ждать, пока моя женщина поправится. И пусть они хоть кишками задавятся все.

Анну вздохнул.

– Прости, брат, – сказал он тихо. – Хенту ведь привёз письмо от Льва Львов. Мы с тобой должны заключить с северянами мирный договор – хоть даже и поклясться Творцом – убить Элсу и срочно ехать домой. Такие дела.

– Ох... правда ли?

– Не вся, брат. Лев пишет Наставнику. Лев запретил ему нам говорить, что клятва – ложь. Лев хочет, чтобы мы убедили Барса. Хочет напасть исподтишка. А мой Хенту говорит, что в войсках болтают: Лев хочет сравнять Тай-Е с землёй. Тогда соседи раздерут Кши-На на куски – и у нас не будет соперника вдоль северных границ.

– Нет! – выдохнул Эткуру. – Я не хочу воевать с Кши-На! Вообще!

– Нас не спрашивают, брат. Мы вернёмся домой, а Лев скажет, что тебе не пристало сюсюкаться с рабыней – если вообще позволит тебе такую рабыню. Она же – гуо, брат. Ты ведь сам сказал, когда первый раз увидал тутошнюю женщину – гуо. Советники Льва скажут, что с неё надо содрать кожу и швырнуть в огонь, чтобы лишить силы колдовство – а тебе прикажут полгода поститься, чтобы прийти в себя.

Пока Анну говорил, лицо Эткуру менялось и менялось. К концу тирады на нём нарисовался детский беспомощный ужас.

Женщина, закусив губу, внимательно слушала – и страха её прямой взгляд по-прежнему не выражал.

– Анну, – сказал Эткуру тихо, – я не вернусь домой. Ни за что. Сейчас пойду к Барсу, скажу. Как я вернусь? Чтобы нас с ней – убили вдвоём?

Анну погасил в душе вспыхнувшее презрение, раздавив его усилием воли, как головню из костра.

– Ты, Львёнок Льва, верно, хочешь, чтобы тебя с ней сожгли живьём солдаты Льва Львов, когда они дойдут до Тай-Е? – спросил он холодно. – Как предателя, да?

– Анну, – сказал Эткуру умоляюще, – я не понимаю. Ты же сам говоришь – нас убьют там, а теперь сказал – что убьют и здесь... Я готов рубиться за неё с десятком – но с сотней мне не справиться... тем более – Лев Львов, мнение Прайда, Наставники... Ты знаешь, что делать – ты скажи?

Женщина прижала руку Эткуру к своим губам.

– Ты, солнышко, не кипятись. Мы сейчас спокойненько решим, – сказала она с еле заметной улыбкой, и Анну поразился её способности улыбаться, когда всё в ней идёт вразнос, а боль должна ломать кости. – Брат у тебя, кажется, такой умный, что план придумал...

– Ну?! – воскликнул Эткуру с отчаянной надеждой.

Анну ощутил на собственном лице жестокую усмешку.

– Львята боятся Льва Львов, – сказал он тихо и холодно. – Львята боятся слова Прайда. Но Прайд подчинится новому Льву Львов, как это было всегда.

– С чего – я? – шепнул Эткуру, глядя во все глаза. – Если даже Лев... того... так ведь есть Холту, Тэкиму, Кэгну, Россану... я – Пятый...

– С того, что тебе надо остановить войну, – сказал Анну. – Не важно, победим мы или нет – это будут потери, потери и потери. Зачем Лянчину эти обледенелые земли? Зачем Льву жечь Тай-Е? Ведь всё затем же – из страха. Как красивую смелую женщину – из страха. Ты должен убить страх, брат. Творцом призван убить эту гадину, пожирающую души.

– Но как я смогу, во имя Творца?! – воскликнул Эткуру. – Есть Прайд, меня разорвут в клочья!

– У Льва есть Прайд, а у тебя будет Волчья Стая, армия Прайда, – сказал Анну. – Начнём с моей части Стаи – и возьмём остальное. Закрутим солнце и луну в другую сторону, брат. Раздвинем границы Лянчина на юг. Сотрём границы Крийна и Шаоя – но на севере у нас нет ничего, кроме смерти, брат.

– Может, всё же останемся здесь, – еле выговорил Эткуру. – Пусть Барс сцепится с Львом... если Барс победит... тогда и мы...

Анну замахнулся, но не ударил. Эткуру моргнул, но даже не дёрнулся.

– Ты... ты ещё дурачок, брат, хоть и Львёнок Льва, – вздохнул Анну. – Наверное, поэтому я и не могу тебе наподдать. Ты ведь не предашь свой народ – из тебя это прёт от ужаса, от страха за твою женщину... Осознай: если Барс победит, Лянчина больше не будет. Кто будет щадить побеждённого? Лянчин обрежут, брат – он ляжет под Кши-На и будет рожать ему детей. Этого хочешь?

Эткуру положил меч на колени и обхватил голову руками.

– Если Лев нападёт и язычники победят – то же будет, – сказал он еле слышно. – Ты воевал, ты скажи – они ведь могут и победить? Прирезать нас нашим же клинком?

– Вот смотри, – сказал Анну. – Творец отдаёт тебе Лянчин. Ты должен сделать так, чтобы в руках Лянчина остался меч. Для этого придётся воевать, убивать, изменять присяге – но что такое ты, и что такое я, и что такое Лянчин, брат? Чтобы Лянчин жил, чтобы он жил с мечом – мы ведь умрём, да?

Эткуру кивнул. Он, кажется, начал приходить в себя.

В дверь стукнули костяшками пальцев.

– Кого несёт?! – крикнул Эткуру раздражённо.

– Я, Соня, – отозвались из коридора.

– Войди, – сказал Анну.

Соня вошёл, держа в руках небольшой стеклянный сосуд.

– Ник велел – отпивать по глотку всю ночь, – сказал Соня и подал сосуд Эткуру. – Для облегчения боли.

– Не хочется, – вдруг сказала Ви-Э. – От этого – шалеешь, как от вина, всё в тумане, а я хочу соображать ясно. Прости, миленький, поставь эту бутылку. Успеется.

Эткуру погладил её по щеке.

– Ты – как раненый воин, – сказал он прочувствованно.

– Соня, – сказал Анну, – тебе можно доверять, брат? Скажи, не станешь ли сводить счёты с Эткуру или со мной? Скажи честно. Если не можешь служить, я тебя отпущу, клянусь.

Эткуру только покачал головой.

– Я могу, – сказал Соня серьёзно и строго. – Мне нравится эта женщина – и ещё... я помню, что ты мне говорил. Если ты попросишь, а не он... если попросишь, а не прикажешь. Согласен?

Эткуру облизнул губы, но у него хватило ума промолчать. Анну вытащил из своей седельной сумки, хранимой у изголовья постели, короткий охотничий тесак, когда-то подаренный отцом.

– Возьми, – сказал он Соне. – Это – пока. Потом я достану тебе меч. Ты останешься с женщиной, будешь охранять её, брат. Я приказываю – как солдату, не как рабу: ты с оружием.

На лице Сони промелькнула ужасная улыбка. Он кивнул.

– Пойдём, Эткуру, – сказал Анну. – Поговорим с нашими людьми... то есть, говорить я буду, а ты будешь молчать, как Лев – когда командует солдат.

– Как ты легко решаешь, – сказал Эткуру с оттенком зависти. – Ну да, у тебя есть сила – а терять нечего...

– Что ты знаешь об этом, – Анну только горько усмехнулся. – Я кусок души оставляю в Кши-На, я должен разорваться пополам, мясо порвать, кости поломать... но что такое я, и что такое Лянчин, брат? Творец, говорят, милосерд – а я скажу, что ему нет дела до наших душ.

– Ча... – догадался Эткуру, и Анну закрыл его рот ладонью:

– Не продолжай. Нам надо идти.

Наставник вещал.

– Видите, до чего доводит детей Истинного Пути похоть? – вопрошал он настороженно молчавших волков. – Даже Львёнок Льва может попасть в сети гуо – и душа его окажется в опасности! Теперь-то эта мерзкая языческая девка...

Эткуру ударил сзади и наискосок – Анну не успел его остановить, только машинально оценил удар: меч под острым углом к плоскости удара, а движение, скорее, режущее, чем рубящее. Образцово поставлена рука.

Голова Наставника вместе с плечом и рукой отвалилась, как сырой шматок срезанной глины от чурбана на тренировке. И кровь хлынула фонтаном – а потом уже рухнуло тело.

– Он меня предал, – сказал Эткуру железным тоном. – Вы слышали, что он говорил о Львёнке Льва за глаза, волки?

– Ни во что тебя не ставил, Львёнок, – кивнул Олу, прижимая руки к груди. – Какой же это Истинный Путь? Просто подлость... Да, да, – и отодвинул ногу от растекающейся багровой лужи.

– Ох, командир, – подал голос Хенту, – это – вот то самое, да? Что ты говорил? Измена?

– Измена, – кивнул Анну. – Измена здесь – и даже хуже. Во Дворце Прайда – измена, – он вытащил из рукава измятый свиток с гербовой печатью. – Они, гады. Дурные советники, мерзавцы у Трона Льва. Они подстроили плен Львёнка Младшего – чтобы его погубить. Они послали сюда всех нас – чтобы нас погубить. Наставнику писали – и Когу тоже.

Когу, трясясь, прижался к стене.

– А если ты ни в чём не виновный, чего боишься? – спросил Сэлту насмешливо.

Волки скалились, держась за эфесы, а Анну вдруг понял, как они ненавидят Когу – изо всех сил ненавидят. Ему только одно осталось непонятным – эта ненависть, животная, нерассудочная, началась здесь, в Кши-На, или она лежала под спудом ещё в Лянчине, где детям Истинного Пути с младенчества вбивалась лояльность к бестелесным Слугам Творца. Никто не издал ни звука в защиту Наставника – и Когу они не намеревались защищать, напротив – Анну чувствовал, что убийство Когу доставит волкам какую-то дикую радость.

– Это неправда! – взвизгнул Когу. – Львята тут блудят, путаются с язычниками! Хотят Лянчин отдать Снежному Барсу! Во-от, он, Анну – первый! Он ради какой-нибудь белобрысой твари родного отца зарежет – развратник!

И раньше, чем Анну возразил, Хенту схватил Когу за грудки, встряхнул и стукнул затылком об стену:

– Ты что болтаешь, мешок ты с дерьмом?! Когда это Львёнок Анну ад Джарата развратником сделался, на войне за Прайд и за веру, что ли?! Да он на песке спал под верблюжьей попоной вместе с простыми волчатами, гнилую воду пил по глотку в день, пока вы тут жрали от пуза да шептали Льву Львов всякие гадости!

– Хей, парень, ты северян не знаешь, – возразил Лорсу, но как-то без должного энтузиазма. – Северяне кому угодно глаза отведут...

– Я своего командира знаю, – Хенту выпустил Когу и выхватил меч. – Давай, Лорсу, скажи о Львёнке Анну подлость! Дворец в тылу охранял, пока мы подыхали в песках, а?!

Анну положил руку ему на плечо.

– Прости его, брат. Тут – чужая страна, чужой народ... еще и шаоя попадаются в городе, как дома разгуливают... Все устали, домой хотят – вот и срывается... Лорсу, Наставник всякие мерзости про нас всех Когу диктовал, тайком, пока Эткуру не слышит – а твои братья сами эту дрянь отвозили, сами отдавали Льву Львов. Доносы на самих себя. Такие дела, брат.

– Не было такого! – заорал Когу, но лучше бы ему было промолчать.

– Ах ты, обрезанная сволочь! – багровея, прошипел Лорсу. – А ну, говори, на кого успел донести, гнида!

– Это же не я! – сипло взмолился Когу. – Это – Наставник, он меня заставил, говорил, они, мол, с Истинного Пути сворачивают...

Анну не стал вмешиваться, пока волки мстили Когу за ложь и доносы. Он только перешагнул через кишки Когу, вывалившиеся в кровавую лужу, и обтёр сапоги куском войлока. Эткуру привалился к двери спиной – его мутило. Олу улыбнулся:

– Ничего, Львёнок Льва. Оно, грязно, конечно – зато теперь будет тихо, – будто Эткуру было худо от крови, а не от моральной грязи.

– Лев приказывает нам заключить вечный союз с Кши-На, – сказал Анну. – Приказывает поклясться Творцом. А предатели подталкивают Лянчин к войне с Кши-На, к большой войне – хотят, чтобы наша армия сгинула в этих снегах, а в Чангране, который останется без защитников, сел Барсёнок. Так что мы будем говорить с Барсом о мире – я и Эткуру – а потом вернёмся домой и разгоним ту мразь, которая жужжит в уши Льва Львов и хочет его погибели. С нами ли вы?!

И волки преклонили колена, опустившись прямо в кровь.

– Умрём за Лянчин, братья, – тихо сказал Анну. – Умрём за Льва Львов. Со мной ли вы?

И волки согласно склонили головы.

– Охраняйте женщину Львёнка, – сказал Анну. – Это – северная женщина, она – залог мира. Отвечаете за неё. Встаньте, братья.

И свита Львят встала, несколько смущённо отряхивая колени...

***

Запись N137-04; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев .

Утром Ма-И рыдает горючими слезами, а Юу стоит у постели и бранится.

– Ну Третий, Небеса тебя разрази... Разве можно так себя вести?! Хуже крестьянского мальчишки! За тобой что, сорок нянек должны присматривать?

Ма-И шмыгает носом, вытирает слёзы, но даже не пытается оправдываться:

– А что я, виноват, что Тви хотел меня убить? Между прочим, Второй, он бы всё равно убил меня на поединке – думаешь, я не видел, что он меня не хочет?!

– Третий, – говорит Юу раздражённо, – ну что ты, как маленький... Кто стал бы убивать Официального Партнёра из Дома Государева?! Этот Тви тебя на руках таскал бы всю жизнь...

– Ты со мной, как с Сестрой, – говорит Ма-И обиженно. У него даже высыхают слёзы от такого оскорбления.

– Да ты посмотри на себя, Третий! Убивали его... Рожать тебе, рожать! И не спорь. Я напишу Господину Управляющему, в деревню поедешь. Пока Мама тут всё не уладит.

– Я... – начинает Ма-И робко, собирается с духом и выдаёт. – У меня тут поединок назначен!

– С Никовым стеклодувом... ага... хочешь босиком из дому сбежать? С Вершины Горы? Нет, в деревню, в деревню! Лечиться от мечтательности! И не рассуждай, Неба ради...

Люди Юу забирают Ма-И из моей комнаты. А мой стеклодув тихонько плачет в своём уголке и медитирует на веер. Хороший веер. Шёлк медового цвета, веточка златоцветника и стихи: "Я знаю, что сила духа двигает горы, а отважный взгляд останавливает ветер. Раскрой своё сердце страсти – и сможешь перевернуть мир". Эхе-хе...

У Букашки со Звездой ничего общего быть не может. И Букашку это страшно огорчает, тем более, если это – Светящаяся Букашка, почти что Звезда. Забавно, что Звезду вся эта история тоже огорчила.

Сословных предрассудков в Кши-На меньше, чем могло бы быть. Но ремесленник и принц – это даже для здешней демократичности нравов чересчур.