Текст книги "Лестница из терновника. Трилогия"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 45 страниц)

Напряжённое ожидание само собой переползает в собственную противоположность – я вдруг с удивлением осознаю, что мне хочется дремать. Встряхивает только мысль о диверсии – или как это назвать? – которая сейчас происходит по ту сторону городской стены. Город кажется сплошной глыбой темноты на фоне тёмной пустыни, только редкие плошки и тусклый лунный отсвет отмечают верхнюю линию городской стены. Ворот обычным зрением вообще не видно; мои глаза перенастраиваются в режим ночного видения.

Мне уже кажется, что этой ночью ровно ничего не случится. Наши девочки в городе пропали. Всё.

Я глотаю зевок – и вдруг вижу, как над воротами, которые мой встроенный прибор ночного видения воспринимает, как тёмный пятиугольник на зеленоватом колеблющемся фоне каменных стен, вдруг загорается тусклый жёлтый огонёк. Сидящие рядом со мной бойцы вскакивают на ноги. Огонёк гаснет – и загорается снова. Спустя секунд двадцать загорается второй – и это уже не может быть случайностью. Третий появляется через полминуты – к этому моменту наши волки уже поднимают верблюдов.

Юу вскидывает в воздух сжатый кулак, как лянчинец. Волчица, чьего лица я не могу рассмотреть, взмахивает руками, как земная девчушка в восторге. Кажется, всем хочется что-нибудь выкрикнуть от радости – но все молчат, и верблюды нашей маленькой армии скользят над песком плавно и бесшумно, как привидения.

От холмов, где мы ждали известий, до города наши отдохнувшие верблюды долетают, максимум, за десять минут – и гонят их, не жалеючи. Верблюды достигают почти лошадиной скорости – но их бег тише, чем лошадиный: слышен только глухой топот множества ног, поглощаемый песком; сбруя подтянута, бубенчики сняты с верблюжьих шей и завёрнуты в платки – ничто не звякает и не бренчит.

Ворота распахивают перед верблюдом Анну – и из ворот вырывается рваный и яркий свет живого огня.

На площадке перед воротами, под поднятой решёткой, освещённые пылающей в нескольких бочках смолой, нас встречают вооружённые люди. Их куда больше, чем я ожидал. Их лица, покрытые татуировкой, полунагие тела в крови и чёрном орнаменте клановых клейм – всё это похоже на массовку к историко-приключенческому фильму о земных дикарях, только фигуры уж слишком тонки и гибки для землян. Зушру подходит к верблюду Анну, убирая в ножны кривой меч с золочёной рукоятью. С ней – две наших волчицы; на опухшем юном лице одной – свежая наколка, но я почему-то её узнаю, видимо, по непреклонно-упрямому выражению мрачных глаз.

– Где они? – спрашивает Анну.

– В аду, – отвечает Зушру лаконично.

– Ох, нет! – вырывается у Эткуру. – Это же... наши! Братья...

– Мне они были не братья! – режет высокая плотная татуированная девица. – И ты выбери, Львёнок: либо тебе Анну брат, либо те, что во Дворце сидят, поджав хвост...

– Хватит болтовни! – приказывает Анну. – Вперёд!

Чангран – город большой. Стены возвышаются над нами в два яруса, второй нависает над мостовой, знойными днями создавая благословенную в здешнем климате тень; между вторыми этажами домов – узкая полоска звёздного неба. Едем, как в ущелье. Верблюды умещаются в лабиринт между стен по четыре в ряд. За армией с лязгом захлопываются ворота. Пешие – рабы и рабыни города – бегут за нами с факелами и мечами.

– Что это, Творец милостивый? – вопрошает чья-то голова, некстати высунувшаяся в окошечко калитки.

– Настоящий Лев, настоящий Творец! – рявкает наш волк в ответ. – Спи, брат, а то не уснуть бы тебе навеки!

Пеший ночной патруль сталкивается с нами на подлёте – в переулке двум отрядам не развернуться:

– Кто едет?! Велик Творец над нами!

– Вернулся Лев! – чеканит Шуху, как отзыв на пароль.

– Наш Лев – во Дворце! – в голосе волка слышится, скорее, страх, чем негодование.

– Тискает бесплотного военного советника перед сном! – неожиданно звонко и насмешливо выдаёт девичий голос.

– Какая сука это сказала?!

– Прочь с дороги, пёс – будущее идёт!

Грохает выстрел – и клинки вспыхивают отсветами факельного пламени. Трубно вопит раненый верблюд – и раненый человек выдыхает проклятие своему сопернику. Верблюды, посылаемые вперёд, сминают и топчут патрульных. Кто-то кричит: "Братья, да как же это!.." – и крик обрывается на вдохе. "Анну это, Анну! – раздаётся панический вопль. – Анну проклят Творцом!" – и высокий сильный голос женщины или бесплотного яростно возражает: "С нами Анну – с нами Лев!"

– Ой, псы!

– В сторону, мразь! Лев идёт!

Мой верблюд наступает на мягкое, фыркает и несётся дальше. Марина где-то впереди – а рядом со мной Ри-Ё и Кирри, их глаза горят. Элсу кричит под самым ухом: "В преисподнюю, в преисподнюю!", – секунду я вижу ярко освещённое нервное лицо Ви-Э и отблеск на её мече, потом мимо меня проносятся волчицы верхом. Мир сыплется на части – подозреваю, что качество записи – ни к чёрту.

Базарная площадь – благословенное свободное пространство. Здесь есть, куда отступить, есть, откуда стрелять, и есть, за чем укрываться – из хорошенького павильона из реечек и пёстрой ткани в нас палят из пистолетов. Татуированная девочка швыряет в павильон факел прежде, чем ей успевают приказать или запретить – сухое дерево и ткань вспыхивают тут же, сверху донизу.

Дикий вопль втыкается в душу.

– Анну, Анну, я за тебя! – кричит дворцовый волчонок и бросает пистолет.

Верблюды сносят лотки под навесами; в меня летит что-то круглое и тёмное, я шарахаюсь – но это не голова, а какой-то плод, который раскалывается на брызнувшие части. "Братья, братья – не надо!" Под ноги верблюдам кидаются обезумевшие куры из опрокинутого вольера. "Мама!"

– Смерть Анну! За Льва Львов!

– Анну – Лев! За будущее!

– Будь прокляты богоотступники!

Волки ломают двери лавки оружейника – и двери вдруг распахиваются. "Братья, возьмите всё – детей оставьте!" – оружейника отталкивают с дороги. Рыдает женщина, лязгает металл, что-то падает и сыплется.

Что-то горит. Вопли. Треск дерева.

– Будьте вы прокляты!

Я окончательно перестаю понимать, что происходит – стараюсь только не путаться у бойцов под ногами, но наши, кажется, всё понимают отлично. В их действиях чувствуется торопливая деловитость – я вижу, как Анну одним жестом посылает группу бойцов к горящему строению, как они выбивают двери и выламывают решётки на окнах. Люди вываливаются наружу, задыхаясь и кашляя – бог мой, женщины!

На них – дымящиеся лоскутья. Девчонка, выкашливая душу, падает на колени – косички шаоя рассыпались по голой спине. Крыша рушится с треском – если внутри кто-то остался, то они пропали.

Рядом со мной из темноты и общей неразберихи возникает неожиданная группа очень юных мальчишек с косами и тёмными мулатскими мордашками нори-оки – Кирри спрыгивает с верблюда, они окружают его, тормошат, расспрашивают – я не понимаю. Язык нори-оки, слишком примитивный, с незнакомыми корнями – им надо заниматься отдельно...

Город вздрагивает от пушечного выстрела. И – ещё раз. И ещё. И нори-оки зачарованно смотрят в небо, а волчица говорит у меня за спиной:

– Дворцовую стражу подняли по тревоге.

Чангран воняет гарью – сгоревшим деревом, мясом и тряпками.

К Анну подходит Марина. Её лицо вымазано копотью, она вкидывает церемониальный вассальский меч Кши-На в ножны, говорит:

– Дорогой Львёнок, вам необходимо взглянуть туда, – и показывает на крышу дома, почти вплотную прижавшегося к базарным рядам.

Анну смотрит и щурится.

– Там что-то движется?

Ах, ты! Мы с Мариной видим в темноте, как полагается инопланетным киборгам, а наш полководец – нет! А ему надо, надо посмотреть, она права: парочка диверсантов наблюдает за нами, прижавшись к выступам стены. На них, насколько я могу разобрать, капюшоны синих.

– Темно, как в кишках дракона! – фыркает Эткуру. – Не разберу, человек или кошка у отдушины!

– Синие, – говорит Марина.

– Плохо, – говорит Анну. – Плевать, – и поворачивается к своим людям. – Надо загородить въезд на базар со стороны Дворца любыми обломками – и тащите пушку с Сигнальной Башни!

– Ядер нет, – говорит Кору.

– Ядра были у ворот. Немного, но шум будет, – Анну усмехается. – Весело будет.

Наши строят баррикаду. Нори-оки под руководством Кирри им помогают – где-то они раздобылись оружием. Я передаю кому-то тяжеленные мешки – наверное, с мукой. Рядом со мной полуголая девчонка с косами, она таскает ящики, всё ещё кашляя. Волчицы с пистолетами и ружьями занимают удобные позиции за штабелями ящиков и тюков. По улицам Чанграна грохочут копыта боевых коней.

Олу, Шуху, Чикру и Лотхи-Гро катят пушку. Лотхи-Гро почти не хромает.

Отряд дворцовой стражи, поднятый по тревоге, осаживает коней у баррикады. В факельном свете они – как на ладони, и наши волчицы стреляют. Залп отбрасывает нападающих назад.

– Твари! – зычно орёт кто-то на той стороне. – Лев Львов приговорил Анну к смерти! И все, кто с Анну – вы все умрёте!

– Приди и убей! – кричит Зушру насмешливо. Волчицы звонко хохочут.

– Тебя освежуют живьём, шлюха! – уязвлённо отвечает волк из Дворца.

Наши хохочут и свистят. Кто-то стреляет поверх голов.

– Уезжай, если хочешь жить! – кричит Элсу. – Это я говорю, Маленький Львёнок, преданный Львом! Уезжай и скажи Льву – Анну вызывает его на бой! Мы с Эткуру не можем бросить вызов, потому что верим в Творца и не прольём родной крови, а Анну может!

Падает тишина.

– Как у него язык повернулся... – говорят по ту сторону баррикады – резко снизив тон.

– Во времена Линору-Завоевателя каждый воин львиной крови мог защитить честь в бою, – кричит Элсу. – Каждый мог вызвать хоть самого Линору, если считал себя правым! Лев предал нас всех – Анну хочет защитить честь всех униженных!

– Гнилой, засохший обычай! – кричат с той стороны. – Его никто не помнит!

– А честь и веру кто-нибудь помнит?! – рявкает Анну.

– А как насчёт клятв и верности, брат?! – издевательски орут с другой стороны. – Предатель! Убийца! Лжец!

– Анну Льва Львов предал!

– Вы, псы лживые, трусы, вы просто не смеете передать вызов! – кричит Элсу в отчаянии и заходится кашлем.

– Львёночек, игрушка Барса! – глумливо хохочут наши противники. – Ты цел ещё? Барс тебя трогал прямо так? Ты ему позволил, да?

Элсу стискивает зубы, рвётся вперёд, его останавливают Кору и Мидоху, он задыхается от ярости и кашля:

– Шелудивый пёс, грязная гадина! Сделай это со своим отцом!

– С Львёнком говоришь, мразь! – выкрикивает и Эткуру, не на шутку задетый. – Не дошло, что ли?!

Юу краснеет, сжимает кулаки: он уже слишком хорошо понимает лянчинский.

– Так это правда! – свистят с той стороны. – Мятеж северных подстилок! Шлюха Льва на бой вызывала?!

– Эй, Анну! Вы всех предательниц и рабынь с собой прихватили? Говорят, кто-то из шлюх вами побрезговал!

– У них – еретички, у них – дикарки, у них – грязные северянки, которые там, в Кши-На, себя проиграли! А ослиц и верблюдиц у тебя в подружках нет, Анну?

– Анну, а ты со всеми спал?! Со всеми своими шлюхами?! А с бесплотными? А как? А-ха-ха!

Последняя попытка договориться летит к чёртовой матери. Анну взмахивает рукой – залп! Оттуда стреляют. Отсюда – разворачивают пушку. Грохот и дым, вопли и лошадиный визг.

Стреляют в ответ. Пули врезаются в доски и мешки. Лохматая девчонка вскрикивает и роняет пистолет. Пушечный выстрел – я на миг глохну; ядро врезается в стену где-то далеко, сыплются осколки и обломки. Наши поднимаются в рост – бой за баррикадой переходит в рукопашную.

Мне приходится прикладывать нешуточные усилия, чтобы не дёрнуться за своими друзьями. Я потерял из виду Марину. Я вижу, как Ри-Ё и Кирри рубятся спина к спине: у Кирри – не стеклянный нож, а тяжёлый лянчинский меч, но его приёмы боя отдают не Лянчином, а нашими родными осинами. Я вижу, как тело убитой волчицы катится по баррикаде и падает на мостовую. Кору и Мидоху тащут обмякшее тело Элсу к баррикаде, и Кору стреляет через плечо в того, кто пытается помешать. Анну, Эткуру и Шуху убивают направо и налево. Ви-Э стреляет из двух пистолетов, бросает оба и выхватывает меч – я размахиваюсь и швыряю кусок кирпича в того, кто целится ей в спину – стрелок роняет пистолет, хватается за голову. Чужой волк наносит стремительные смертельные удары всякому, кто приблизится – и Чикру стреляет ему в голову, а другой волк всаживает меч ей в живот – и тут я уж ничем помочь не могу...

Я встречаю Кору и поднимаю её принца, лёгкого, как все юные нги, чтобы перенести его через баррикаду. В первый момент не понимаю, что с ним – ощущаю только, что он тёплый; миг спустя вижу дырочку в куртке с правой стороны груди, маленькое пятно крови вокруг. Пуля в лёгком. Мидоху перезаряжает пистолет. Кору опускается на колени рядом с Львёнком, заглядывает мне в лицо с отчаянной надеждой:

– Ник, все говорят, ты – колдун... Пожалуйста, пожалуйста...

Пожалуйста... Я же не хирург. Ему нужна земная клиника, операция... да военно-полевая хирургия северян тоже пригодилась бы! Я читал статистику Учителя Тко-Эн, основателя военно-полевых госпиталей нового типа, с использованием антисептических средств: после операции по извлечению пули выживают до семидесяти процентов раненых. А Лянчин, чтоб ему...

Кору тискает руку Элсу, гладит, кусает губы:

– Ник, я всё для тебя сделаю, только помоги!

И я делаю всё, что могу. Стимулятор, иммунопротектор... больше у меня для Маленького Львёнка ничего нет. Врач нужен.

– В Лянчине есть приличные лекари? – спрашиваю я. – Нам нужен хирург. Пусть извлечёт пулю, с остальным я справлюсь и сам, обещаю.

Кору и Мидоху переглядываются – Мидоху срывается с места, пропадает в дымной темноте. И я вдруг понимаю, что стало гораздо тише.

Бой, как будто, закончен. Мы победили?

– Ник, ты цел? – кричит мне Анну. – Да? Хорошо, посмотри, можно ли помочь Винору!

Винору перелезает через штабель ящиков, чуть не падает, его подхватывают Зушру и Анну. Кровь течёт – пуля прошла навылет, вырвав кусок плоти из бедра; это для меня проще и для Винору легче.

Илья снабдил меня пластырем, пропитанным антисептическим и регенерирующим составом. Я останавливаю кровь, заклеиваю рану несколькими полосками пластыря. И соображаю, что нахожусь в центре импровизированного госпиталя.

Ко мне несут раненых, наших и чужих вперемешку. Ри-Ё и Кирри приносят мне воды из колодца, кипятят ее на костре в закрытом крышкой медном котелке – а потом подают препараты и инструменты, как полагается ассистентам. Я заклеиваю резаные раны, останавливаю кровотечения, колю стимулятор. Дворцовый волк с разбитой головой бормочет, пока я стираю кровь и копоть: "Ты что, не видишь – я истинному Льву служу, а не твоему Анну, язычник ты? Лучше бы сразу добили..." Ви-Э, вытирая мокрым платком горящее лицо, улыбается:

– Зачем нам убивать тебя? А вдруг ты одумаешься, миленький? Жаль убивать того, кто может начать думать, верно?

– Слабаки! – фыркает волк. – Жалко им... овцы вы... что ещё взять – подстилки!

Эткуру, изменившись в лице, замахивается мечом – и Ви-Э перехватывает его руку:

– Нет, Лев, нет! Он заставляет тебя сделать подлость – раненого добить! Ему легче умереть, считая себя правым, чем жить и думать, что он ошибался. Тяжело думать, солнышко...

Эткуру выдыхает, вкидывает меч в ножны и порывисто притягивает Ви-Э к себе.

– Убивать бы их... ты же слыхала этих сучьих брехунов! Они ж... твари, гады, не понимают ни пса, а тявкают... – выдаёт тихо и зло.

Ви-Э гладит его по щеке.

– Не надо, Лев. Ты сильный, ты с собой справишься – себя победить тяжело, других – легче... А неблагодарный – всегда слабее великодушного.

Волк, которому я заканчиваю заклеивать рану на голове, багровеет:

– Вы, что ли, великодушные?!

– Да – и с полумёртвыми не воюем! – бросает Анну, проходя.

Неожиданно подсовывается Юу, держа в охапке незнакомого мне юного волка – дворцового, судя по знакам. Голые ноги, кровь... У волка... у волчицы, наверное, надо сказать – очень странное и сложное выражение лица: боль, страх, надежда... Она цепляется за рукава Юу классическим жестом.

– Вот это номер! – вырывается у меня. – Развлекаетесь, Господин Л-Та? С пленными?

Юу мучительно смущён – и в этот момент очень напоминает собственного старшего брата.

– Я не развлекаюсь, – говорит он с досадой. – Это личный трофей, Ник. И вообще – лучше вспомни, чем лечил Сестрёнку, когда она переламывалась!

Волчица молчит, кусает губы, заглядывает Юу в глаза – не понимает кшинасского, ждёт собственной участи. Юу гладит её по голове.

– Ник тебе что-нибудь даст... для облегчения боли, – говорит он по-лянчински.

Я даю ей дышать стимулятором и колю обезболивающее. Юу хочет встать – и девочка, которая ещё только бутон девочки, зачаток в самом начале метаморфозы, хватает его за руку:

– Вернёшься?

Юу улыбается ей:

– Если мы с тобой останемся живы.

И я вижу у его бывшего врага тот самый взгляд, цементирующий будущую связь, парадоксальную близость боя, будто между Юу и лянчинцем произошёл совершенно правильный поединок: этакое выстраданное понимание чего-то, крайне принципиального и землянину мало понятного.

Раненые волки из Дворца смотрят на подругу Юу презрительно – Юу укрывает её плащом и переносит в сторону от них. Они вполголоса разговаривают за грудой мешков, еле слышны интонации, но не слова. Кору дёргает меня за рукав:

– Ник, Маленький Львёнок очнулся!

– Как ты, Элсу? – спрашиваю я, поворачиваясь.

Элсу смотрит на меня и пытается улыбнуться. Тихо хрипло говорит:

– Дышать тяжело. Умираю?

Кору сжимает кулаки. В её глазах горит мрачное пламя – готова в бой и мстить хоть сию минуту, но вдруг спохватывается, смаргивает ненависть и страсть. Остаётся страдающая женщина.

– Не смей, командир. Нам ещё надо победить... мне ещё ребёнка надо...

На расстеленном алом шёлке из какой-то разгромленной лавки лежат рядом Шуху и Чикру. Чикру я ничем не смог помочь, совсем – она умерла мучительно, но быстро; Ри-Ё и Кирри обломали свисавшие через забор ветки цветущего миндаля, чтобы по-кшинасски прикрыть цветами жуткую рану у неё в животе. Любимый командир Чикру убит наповал. Затылка у него нет, а пулевая дырочка во лбу кажется крохотной, совсем не смертельной – не безобразит спокойное лицо.

Мы многих потеряли. А Мидоху где-то пропал с концами – то ли не может найти врача в перепуганном затаившемся городе, то ли убит или в плен попал. А мне нужна помощь профессионала – я вправляю выбитые суставы, накладываю импровизированные шины на переломы, но не умею извлекать пули...

И тут подходит Марина. С ней высокий худой парень, кудрявая вороная грива по плечи, тонкое, умное, совсем девичье лицо, внимательный взгляд – полуодет, в одной рубахе, засунутой под ремень. На плече торбочка.

– Дорогой Ник, – говорит А-Рин, – я нашла вам хирурга. Ваш гонец пропал – и я решила его заменить.

– Я – Инту, – говорит хирург, и голос у него высоковат для бойца. Бесплотный. Очень по-лянчински: какой-нибудь полульвёнок, которому запрещены претензии, но слишком умный, чтобы делать его "игрушкой".

– Спасибо, – говорю я.

– Инту, тут Маленький Львёнок! – тут же говорит Кору.

– Хорошо, – говорит Инту. – Мне нужен свет.

Да, он – профи. Ему тащат факелы, но он мотает головой и велит зажечь зеркальные фонарики со свечами внутри с дверей ближайших лавок и размещает их наивыгоднейшим образом. Он разворачивает кожаный чехол для инструментов и протирает длинные тонкие пальцы шариком сулемы – местный способ дезинфекции. Осматривает Элсу, с тенью улыбки говорит:

– Всё равно, что вырвать зуб, не больнее, не опаснее. Держись за что-нибудь, Львёнок, – и извлекает пулю в фонтанчике крови в течение трёх минут максимум, а после обрабатывает рану, быстро и чётко. Элсу делает осторожный вдох. – Всё, дышишь. Теперь молись Творцу, Львёнок, – и поворачивается ко мне. – Кто ещё?

Элсу смотрит на него с тихой признательностью. Кору, просияв, хватает его за плечо, тянется, кажется, поцеловать в щёку – Инту спокойно, методично как-то, убирает её руку, отстраняется от губ.

– Не касайся без нужды.

Глаза лянчинцев потрясённо распахиваются, даже рты приоткрываются. Элсу шепчет:

– Брат, ты – синий страж?!

У меня тоже отвисает челюсть. Ну да, вот где я видел такие лица – недоделанная валькирия, какой-то особый обряд синих... ничего себе!

Инту кивает согласно.

– Не болтай, Львёнок. Лежи спокойно, – протирает инструменты кусочком чистой ткани и сулемовым шариком. – Творец над нами, мы все – его дети.

Мне приходит в голову дикая мысль: он – один из синих диверсантов, следивших за нами с крыши! Где-то бросил свою куртку с капюшоном, которая характерна в глазах местных жителей, как монашеская ряса! Он тут с какой-то странной, но определённой целью – и она нам вовсе не враждебна, эта цель.

А Инту, тем временем, осматривает девочку-шаоя, рабыню, видимо, освобождённую этой ночью – поймавшую пулю в плечо. Оперирует так же точно, быстро и аккуратно; я ему тихонько завидую. У этого парня, похоже, приличный опыт военной хирургии.

– Спасибо, брат, – говорит шаоя.

– Молись Творцу, как можешь, – отвечает он всё с той же неуловимой тенью улыбки. – Благодари его. Заблуждение Отец простит, ошибку простит – грех не простит. Кто ещё?

– Ты что делаешь среди предателей, синий?! – спрашивает дворцовый волк с обожжённым лицом и шеей. Ему очень больно и он в ярости, хоть и снижает голос.

Я хочу дать ему обезболивающего, но он шарахается от моей руки с шприц-тюбиком.

– Я следую Путём, – невозмутимо говорит Инту. – Ищу бесспорную истину, опровергаю ложные истины, выполняю приказ моего Наимудрейшего Наставника. Тебе нужна помощь?

Волк бросает свирепый взгляд.

– Не от таких, как вы!

Инту чуть пожимает плечами и переключается на юного нори-оки, который убирает окровавленную тряпку с раны, показывая больное место с детской доверчивостью. Лянчинцы не принимают пустынных кочевников-варваров всерьёз – но не Инту.

– И ты придёшь к истине, – говорит он, не слишком заботясь о том, чтобы пациент его понял. – Свобода – часть истины, тебе повезло.

Я замораживаю ожоги девочке-рабыне, одной из тех, кого хотели сжечь вместе с бараком для выставляемых на продажу – и наблюдаю за Инту. Впервые вижу так близко легендарного синего стража: монах – крайне любопытная личность. Я представлял синих иначе.

Анну, похоже, доложили. Он подходит, мрачно смотрит на Инту, сидящего на коленях, сверху вниз.

– Тебя послал Дракон?

– Меня послал Наимудрейший Бэру, – говорит Инту, поднимая глаза. – К рассвету я вернусь к нему, если на то будет воля Творца. На рассвете будет бой, Анну. Сюда перевезут пушки из Дворца, чтобы покончить с вами – думай, что делать. Творец глядит на тебя.

Анну протягивает руку, чтобы поднять Инту за одежду; монах отстраняется, встаёт.

– Ты знаешь о... о северянине, который должен быть в Цитадели? – спрашивает Анну.

Инту кивает.

– Северянин в Цитадели. Молись Отцу, Анну – скоро мы все узнаем истину, – и, повернувшись ко мне, спрашивает. – Больше нет раненых, которым нужен именно я, Ник?

– Пока нет, – говорю я. – Но лучше бы ты остался, если утром будет бой.

– Молись Творцу, – отвечает он. – Прости меня. Мне надо уйти.

У него такой спокойный, строгий и непререкаемый тон, что никто, даже Анну, не возражает. Инту сворачивает своё имущество в торбочку, закидывает её на плечо и уходит в темноту. Его не останавливают.

Анну смотрит на звезду Элавиль, стоящую над луной в чёрных хрустальных небесах.

***

Бэру рубился с Киану, любимым спарринг-партнёром, не только братом, но и старым другом.

Невозможно всё время держать собственную душу на цепи: полутренировочные, полушутливые поединки по уставу Синей Цитадели уже незапамятные годы были признанным способом и выражения чувств, и нервной разгрузки. Единственным способом, впрочем. Единственным человеческим в жизни бойцов-ангелов, полезной тренировкой, простительной слабостью, обозначением братской любви.

Кроме боевой формы, особенно необходимой телу, начинающему забывать о юности, Бэру брал из этих боёв на палках или деревянных мечах и парадоксальную пищу для духа – особую близость душ, касающихся друг друга в миг, когда скрещиваются клинки. Спарринги превращали отношения бойцов между собой в нерушимую связь, бестелесную, но бестелесность синих стражей только очищала священный союз поединка от примеси похоти.

Киану вместе с Бэру пришёл в Синюю Цитадель. Они вместе из десятилетних детей, нелюбимых детей, отвергнутых собственными отцами, задёрганных, боящихся взрослых, мира и собственной тени, постепенно вырастали в синих стражей, обретали силу воинов и духовную любовь, не знающую страха. Их дружбе не помешала избранность Бэру; когда Бэру стал Наимудрейшим, а Киану – Наставником юных бойцов, их связь не ослабла, а продолжила углубляться.

Теперь чёлка Киану стала белой, и ямочки на щеках превратились в морщины, и его движения уже не были столь стремительны, как когда-то – да и Бэру не украсило время, но дети и подростки из воспитанников Киану наблюдали за их спаррингом восхищённо. Боевого опыта Наимудрейшего и Наставника вполне хватало на то, чтобы заменить гибкость и скорость юности – а приёмы боя, которыми старые драконы непринуждённо пользовались, и не снились молодёжи.

Их бою помешал посыльный. Он, правда, тактично остановился рядом с детьми, на краю мощённой плитами площадки, в зарослях мальв и плетистых роз – но Бэру заметил его и закончил поединок. Он ждал вестей.

– Новости, брат? – спросил Киану, положив тренировочный меч и вытирая пот с лица.

Посыльный отдал почтительный поклон.

– Вернулись братья из Хундуна. С ними – северянин, о котором говорилось в... гхм... сообщениях Когу ад Норха.

– Очень интересно, – сказал Бэру, улыбаясь. – Посмотрим.

Сообщения – или, скажем, доносы Когу не могли быть лживы от начала и до конца. "Тот самый" – тот северянин-язычник, с которым Анну вступил – или, скажем, собирался вступить в преступную связь. Развратная тварь? Кшинасский шпион? Или?

Бэру мало общался с северянами – в бою синие стражи не брали пленных. Правда среди ангелов Цитадели были бойцы-полукровки, с более светлой, чем у лянчинцев, кожей, а Линсу – даже с такими же светлыми глазами, как у кшинассцев. Смелые, спокойные и надёжные, они, по наблюдениям Бэру, меньше полагались на эмоции, больше – на рассудок. Если эти качества они унаследовали от своих северных матерей, то дух этого народа, пожалуй, нравился Бэру. Но, с другой стороны, полукровки родились и воспитывались в Лянчине...

Интересно, интересно.

Бэру прошёл цветущим садом – любимым местом для молитв, настоящим храмом Творца со сводом из чистых небес, в котором совершенство творения было особенно заметно – и направился в свои покои. На террасе, увитой плетистыми розами, его дожидались бойцы, вернувшиеся с задания, а с ними был северянин.

"Творец мой оплот, – мелькнуло у Бэру в сознании, – да это же ребёнок!"

Ознакомившись с письмами Когу, Бэру представлял себе Ча лощёным придворным красавчиком, вроде Львят, постоянно ошивающихся во Дворце Прайда, разодетым, самодовольным, роскошным – а перед ним стоял худенький хрупкий юноша небольшого ростика, бледный, с заострённым усталым лицом, большими бесцветными глазами в длинных бесцветных же ресницах, с толстой растрёпанной косой цвета выгоревшего ковыля. Пустынный мышонок. Одетый в видавшую виды шёлковую рубашонку, узкие штаны и высокие сапоги. И на шее у него, на шнурке – поразительно не к месту – болталась парочка священных серебряных скорпионов, Стрелы Небесные.

Вот этот мальчик – роковой растлитель?!

– Ты вправду Ча? – спросил Бэру, уверяясь в том, что его бойцы не ошиблись.

Северянину с такой внешностью полагалось бы разрыдаться от ужаса и пасть к ногам Бэру – но он спокойно улыбнулся и отвесил условный языческий поклон.

– Я вправду Ча, Глубокоуважаемый Учитель Бэру, и ваше любезное приглашение к беседе – большая честь для меня, – сказал он по-лянчински, почти без ошибок, но слишком раздельно проговаривая слоги в длинных словах. – Я достаточно слышал о вас от людей, достойных доверия, чтобы исполниться восхищения ещё до нашей встречи.

Бэру выслушал эту смесь лести с легчайшей, едва ощутимой иронией или даже насмешкой, жалея, что ему не приходилось раньше разговаривать с северянами: он не понимал, черта ли это национального характера или личная особенность – вот так обратиться к чужому, врагу, да ещё и на его территории. Взглянул на Ча. Ни в его позе, ни в выражении лица, ни в тоне не ощущалось ни тени страха или скованности. Он вёл себя, как дома. Самообладание? Смелость? Глупость?

– Странный парень, – сказал, оценив взгляд своего Наимудрейшего, Динху, старший в группе бойцов, прибывших из Хундуна. – Когда пришёл в себя, он и перед нами извинился за причинённые неудобства. За то, что Хичлу в челюсть врезал. Сказал, что нам стоило его пригласить, и он пошёл бы. По нему вообще непонятно, серьёзно говорит или нет.

– Пошёл бы? – усмехнулся Бэру. – Накануне войны?

– Разумеется, Учитель, – сказал Ча. – Чтобы в меру моих ничтожных сил попытаться её предотвратить.

– Вот как... – ребяческая наивность или способ делать политику?

– Мой Государь, которого Львята называют Снежным Барсом, хочет мира, торговли, учёных бесед – но не войны, – пояснил Ча. – И с ним согласен мой друг, Уважаемый Господин Анну. Львёнок Анну, который всё понимает, – снова эта насмешливая полуулыбка. Да, странный.

– Друг-Анну... какие у тебя отношения с Анну?

– Позвольте сказать это лично вам, Учитель, – сказал Ча с виноватой миной, указав взглядом на бойцов. – Беседа принимает слишком личный характер.

Ничего себе, подумал Бэру, отсылая бойцов движением руки. Он что ж, пытается осторожно мной командовать? Тонкие пальчики, в которых он непринуждённо держит тяжёлый меч?

А Когу-то, пожалуй, был прав. Внешность обманчива. Ладно, что дальше?

– Мы одни, – сказал Бэру, когда бойцы удалились. – Ты не ответил.

– Об Анну? Люблю его, – сказал Ча просто.

Ответ слегка сбил Бэру с толку. Ча сказал об Анну, как говорили друг о друге синие стражи, обозначая простое и честное чувство, не измазанное мирской грязью. Аристократы, занятые вечной битвой за статус, вообще старались не употреблять этого слова применительно к человеку – в устах Львёнка или волка в нём слишком слышалась похоть и покушение на чужую волю.

Когда мирской человек говорит "люблю", надо слышать "жажду подчинить себе", "хочу, чтобы принадлежал" – и, в конечном счёте, "надеюсь сделать рабыней". Произнести такое вслух означает раскрыться, выдать себя, дать потенциальной жертве возможность принять меры. Говорят о любви с другой интонацией.

С эхом будущей атаки в голосе. Но в голосе Ча слышалось не эхо атаки, а тихая печаль, как у синих братьев. Если это тоже способ делать политику, то тонко, однако...

– Мои люди считают, – медленно сказал Бэру, рассматривая лицо Ча и изучая его реакции на любое произнесённое слово, – что с целью предотвращения войны вся ваша весёлая компания затевает государственный переворот. И что всё как-то само собой идёт к тому, чтобы назвать Анну ад Джарата претендентом на Престол. "Люблю" применительно к будущему узурпатору – это многообещающе.