Текст книги "Лестница из терновника. Трилогия"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)

Лянчинцы говорили, что верить в Отца-Мать плохо. От этого у нори-оки и нет больших прекрасных домов, блестящих тканей и чистой воды. Это потому, что настоящий Творец, который только Отец, как на свете повелось, сердится, не даёт нори-оки ничего хорошего.

От разговоров о богах у Кирри голова шла кругом. Чтобы не злить хорошего человека Халиту, Кирри пообещал ему верить в Творца и по вечерам стоял рядом с Халиту на коленях, глядя на звезду Элавиль. Верить в Отца-Мать он, правда, не перестал – но чем больше богов смотрят на тебя и принимают в тебе участие, тем тебе легче живётся.

Вдруг Творец так и будет всё время сердиться на Кирри? Тогда Отец-Мать его защитит. Нельзя же остаться совсем без защиты.

Халиту очень нравилось, что Кирри смотрит на звезду лянчинского бога и что носит скорпиончиков, прицепив к бусам. Когда вельд сменился песками, Халиту уже вёл себя, как старший родич, только куда мягче. Сказал как-то:

– Я бы отвёз тебя к себе домой, дурачок... жаль, денег мало, не могу. Грустно это всё.

Кирри пообещал, чтобы его утешить:

– Мы ещё увидимся, когда я буду жить в Чангране, – и не утешил.

В Песках двигаться стало тяжелее. Злое солнце палило тут безжалостнее, чем в вельде; ничего не росло и не могло расти на этой мёртвой недоброй земле – лишь какие-то чёрные кривые палки редко-редко торчали над белёсыми волнами барханов. Даже верблюдам было горячо ступать в раскалённую песчаную кашу своими трёхпалыми мозолистыми ногами. Только змеи приподнимали песок быстрыми движущимися холмиками, сновали в его жаркой толще, как рыбы в воде.

Караван прижимался к горам. В скалистых предгорьях встречались источники – и каждый источник вызывал острейшую радость; вода в мире, высушенном до отвратительного скребущего шелеста, казалась каким-то невозможным чудом. Кирри плескал воду в лицо, ощущая всей кожей её очищающий добрый холод. Халиту научил его облизывать в дороге палочки соли, чтобы выпитая вода не уходила с потом слишком быстро – и Кирри был благодарен за это.

Пустыня виделась нори-оки враждебным и злым местом. Подростки из вельда еле сдерживали досаду; от сожалений, высказанных вслух, их удерживал только мираж сказочного города впереди. Купец теперь дольше рассказывал о дивных красотах Чанграна по вечерам, пока готовился ужин – и волшебные дома, белые и воздушные, как облака, все в зелёных деревьях и пёстрых цветах, вставали перед внутренним взором засыпающих нори-оки, как наяву.

Кирри не боялся пустыни, потому что Халиту считал Пески своим привычным домом. В пути Кирри держал своего верблюда бок о бок с верблюдом Халиту – и лянчинец рассказывал ему о том, как в молодости воевал в Песках, в разных странах, не боясь ни жары, ни жажды, ни чужих солдат. Кирри слушал и слегка жалел, что Халиту слишком стар для поединка.

Именно Халиту и научил Кирри разыскивать родники среди камней. Кирри освоил эту хитрую науку так здорово, что во время очередного перехода первым заметил яркие пятна зелени между угрюмых серых и чёрных валунов.

– Эй, родник! – закричал он радостно и свистнул верблюду, соскользнув с его спины в мгновение ока.

– Стой, дурачок! – крикнул Халиту, но Кирри оказался у родника в три прыжка.

А в следующий миг тёмная тень мелькнула против солнца откуда-то сверху – и в голову, особенно – в глаз, врезалась пронзительная боль.

Удар боли был так силён, что у Кирри не хватило сил даже закричать. Он судорожно глотнул воздуха, который показался твёрдым и не проталкивался в грудь, и попытался схватиться руками за лицо.

Лицо было – не лицо! Что-то омерзительное, хрустящее, гладкое, с жёсткими волосками, впилось в левый глаз, в бровь, в волосы надо лбом, померещились мельтешащие кошмарные лапы – Кирри, содрогаясь от отвращения и дикой боли, потянул – боль усилилась до абсолютной нестерпимости, заволакивая мир кровавой пеленой, но мерзость осталась на месте.

Спустя бесконечное время подбежали воины. Халиту рванул этои ткнул ножом – Кирри почувствовал, как вместе с тварью от него – из него – выдирают кусок его собственной плоти. Очень хотелось заорать в голос, но боль стискивала зубы и выбивала дыхание.

– Прыгун, проклятье! – тоскливо сказал Халиту, и полуослепший Кирри увидел валяющуюся на песке тварь размером с две ладони: то ли паука со скорпионьим жалом, то ли скорпиона с паучьими мохнатыми лапами, без клешней, но вооружённого жвалами, как обсидиановые лезвия. Жвала и лапы твари заливала кровь Кирри, в них запутались пряди его волос, вырванные вместе с клочьями окровавленной кожи.

– Уходить отсюда надо, – сказал Тоху с отчётливым страхом в голосе. – Оборони Творец, лучше уж лев бы напал...

– Конец красавчику, – буркнул Гинору, приподнимая Кирри голову за подбородок, вызвав новый удар боли. – Яд...

– Да яд – не яд, какая теперь разница! – сокрушённо, почти в отчаянии воскликнул купец. – Искорка, говоришь, Халиту? Сглазил? Позарился на чужое? Да будь ты неладен!

Нори-оки остались у верблюдов, поодаль, видимо, в ужасе не смея приблизиться.

– Уходить надо, Кинху! – рявкнул Тоху в злости от страха. – Уходить отсюда, бросьте бродяжку, гуо с ним, сейчас другие твари наползут!

– Помирать бросите? – тихо и ужасно спросил Халиту. – Здесь? Где прыгуны водятся?

– Так ведь всё равно помрёт, – плаксиво пробормотал купец. – Что сделаешь-то? Яд ведь – и глаз-то... кому он теперь...

Гинору внезапно швырнул нож куда-то, куда Кирри, ослеплённый и оглушённый, еле держащийся на ногах, не посмотрел.

– Допрыгались?! – заорал Тоху в ярости. – Всё, уходим! Хватит! Они на кровь лезут, не понимаете, что ли?!

– Всё, уезжаем! – приказал купец. – Халиту, если жалеешь бедняжку – окажи ему любезность, перережь глотку, чтоб не мучился! Надо убираться, пока всех не пережалили!

Воины тут же положили верховых верблюдов, вскочили в сёдла в мгновение ока – и нори-оки не стали ждать второго приказа: ясно, смертельно перепугались... и Кирри, который слишком нравится лянчинцам, навсегда останется тут, в песке. Никому не помешает выбрать самого прекрасного партнёра для поединка, не будут смотреть на него все лянчинские юноши. Всё-таки, Кирри – и им был чужак.

Халиту помедлил.

Его товарищи уже тронули верблюдов в скорый шаг, а он всё стоял рядом, смотрел, как Кирри боится дотронуться до раны на голове – оставшейся на месте глаза.

– Беда... – пробормотал Халиту. Вытащил свой великолепный нож из узорчатых ножен. – К вечеру кончишься, несчастный ты дурачок... Прости меня.

– Халиту, – шепнул Кирри сипло, сжал в окровавленной ладони серебряных скорпиончиков, протянул вперёд, – не надо...

Умирать не хотелось. Умирать было страшно. Умирать было хуже, чем чувствовать сжигающие волны боли. Может, серебряные скорпиончики помогут против яда настоящей твари? Они же – Стрелы Творца, да?

– Халиту! – крикнули уже издали. – Скорее!

Халиту убрал нож, отцепил от пояса флягу с лянчинским вином.

– Беги отсюда, – сказал он, кусая губы. – Беги, пока можешь. Захочешь пить – выпей этого. Пусть Творец тебя сам берёт – я не стану. Вот такая уж я бессердечная сволочь.

– Не бросай меня, – еле выговорил Кирри – кровь в рот текла. – Пожалуйста.

– Нет, бродяжка, – сказал Халиту очень тихо. – Упаси тебя Творец не умереть в пути – в Чангране сам умереть захочешь. Прощай.

А чёрное и ужасное метнулось с камня, Халиту сшиб его на лету кулаком и раздавил – брызнула бурая и зелёная жижа. И Кирри не побежал, но побрёл прочь, еле видя дорогу сквозь кровавый туман и колышущееся марево пустынного зноя. Каждый шаг отдавался толчком немыслимой боли – но нельзя было останавливаться.

Взрослый ему приказал. Воин. Надо подчиниться. Подросток должен подчиняться взрослым.

Халиту и так... не убил. Потому что Кирри попросил. Этого – слишком много. Слишком много снисходительности.

Кирри только вытащил свой нож – лезвие из вулканического стекла на деревянной рукояти, обмотанной тонкими сыромятными ремешками и проклеенной "любовью песка", клеящей вообще всё, если умеючи взяться. Когда топот верблюда Халиту угас за спиной, Кирри открыл его флягу и сделал несколько глотков. В первый миг показалось легче, но вырвало через несколько шагов. Кирри положил флягу на камень.

И дальше – была убивающая боль, жара, хрустящий шелест в камнях, заставляющий быстрее переставлять непослушные ноги, тошнота, безнадёжный ужас и тоска.

– Творец, – шептал Кирри, сжимая правой рукой рукоять ножа, а левой – скорпиончиков, слипшихся от крови, – не сердись на меня. Я в тебя тоже верю. Я смотрел на твою любимую звезду. Правда.

Раскалённый мир вокруг молчал. Кирри опёрся о камень – и камень обжёг руку, но эта боль показалась сущим пустяком по сравнению с той, другой, от которой голова раскалывалась на части. Кирри смотрел вперёд, не чувствуя слёз, текущих из уцелевшего глаза – мир, состоящий из камней, песка, удушливого неподвижного воздуха и чудовищ, затаившихся в укромных местах, не хотел, чтобы Кирри в нём жил.

– Отец-Мать, – пробормотал Кирри дрожащими губами, – прости, наверное, мне нельзя было в Чангран, да? Я слишком много хочу, да? А можно мне не умирать?

Но мир по-прежнему молчал. Ни лянчинских богов, ни богов нори-оки не было на этой чужой земле. Длинная судорога узким стеклянным лезвием проткнула икру Кирри и пропоролась дальше, вдоль бедра, дальше, вдоль позвоночника – боль сбила Кирри с ног, он инстинктивно свернулся в клубок, обжигаясь песком, открыв рот, но не в силах вдохнуть куда-то исчезнувший воздух.

Вот тут-то и явился Хозяин Этих Гор.

Он вышел из ниоткуда, он был – огромен. И страшен. Клубящаяся рыжая шерсть на его голове, как львиная грива, почти скрывала уродливое лицо, спускалась на лоб, спускалась с плеч, росла везде, росла на щеках, росла на подбородке, росла, кажется, на шее, завивалась кольцами и топорщилась. Глазки маленькие, блёкло-зелёные. Каменная грудь, широченные плечи, руки-лопаты, ноги как стволы зонтик-дерева – вытесанная из песчаника статуя сурового демона.

Кирри взглянул на него с земли, не смея ничего сказать. У Кирри не хватило воображения представить себе, что может сделать со смертным подростком это горное божество – но сопротивляться чему бы то ни было показалось бессмысленным. Кирри положил нож на песок рядом с собой, чтобы божеству стала очевидна его покорность судьбе – и судорога пришла снова. Кирри подтянул под себя ногу, кусая костяшки кулака, чтобы не заорать.

Демон наклонился к нему и легко поднял, будто Кирри был годовалым младенцем. Кирри дёрнулся, но демон легко удержал его, как человек удерживает брыкающегося новорождённого козлёнка. И сказал – горным голосом, рокочущим, как поток, на еле понятном, странном каком-то, немного похожем на лянчинский, языке:

– Не бойся.

Не то, чтобы Кирри перестал бояться, но попытки вырваться прекратил. У него появилась смутная тень надежды.

А демон, между тем, одним взглядом заставил скалу бесшумно расколоться и раздвинуться в стороны, открывая вход в подземное святилище. И оттуда, из-под земли, потянуло восхитительным холодком – но и странным запахом, от которого у Кирри немедленно скрутило желудок. Он еле сдержал рвотный позыв, с трудом сглотнул и увидел недлинную лестницу, освещённую непонятно чем, коридор, прорубленный в скале, и плиты из гладкого и прозрачного стекла, которые, как и каменные створы, разъехались перед демоном – а за ними оказалось...

У Кирри не хватило бы слов описать увиденное. Купол, украшенный светильниками, источающими холодный и ясный неземной свет. Мигающие огни всех цветов, висящий в воздухе рисунок из огненных линий, изображающий непонятно что. Стеклянные вещи. Стальные вещи. Вещи, сделанные непонятно из чего. Вещи без назначения и смысла, но искусные и сложные выше понимания. И запах... Холодный, сладковатый, удушливый. Неприятный запах.

И жертвенник.

На который Кирри положили спиной. Не холодный и не твёрдый – но стало страшно до безмыслия, и Кирри снова дёрнулся.

Демон его остановил. Прикоснулся, как человек – беззлобно и осторожно, заставил снова лечь, нажав на плечи, сказал: "Будет хорошо", – и тело сами собой обхватили живые обручи из небывалого мягкого стекла, а острое стальное жало впилось в руку у сгиба локтя.

– Не убивай меня, – попросил Кирри – и вдруг ощутил, как из его головы вытекает боль. Уходит, уходит, уходит...

Это было чудо. Демон творил чудеса, причём – чудеса незлые. Кирри расслабился, позволяя себе отдохнуть от боли – и услышал произносимые неживым голосом, бесстрастным и высоким, невероятно звучащие заклинания из длинных нечеловеческих слов: "Концентрация нейротоксина... повреждение кожных покровов... травматическое удаление... лимфатические узлы..."

Под эхо этого голоса Кирри погрузился в полудрёму – и сквозь этот полусон смутно ощущал прикосновения демона к ране. Не больно. Чем-то холодным. Чем-то, резко пахнущим. Чем-то, отчего Кирри стало совсем спокойно – и он уплыл в мигающий искорками мрак забытья...

***

Запись N143-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, приграничный городок Ок-Хи, постоялый двор

Конечно, тут можно было и не ночевать. Придорожный трактир с крошечным постоялым двором тесноват для такой оравы; по комнатам разместили только женщин и аристократов, волки кое-как устроились во дворе, где под навесом для вкушения "чая" на свежем воздухе им устроили постели из сена, соломы и покрывал. Не королевские палаты... хотя в "зале" для гостей, с оклеенными светлыми циновками стенами, довольно-таки высоком, пропахшем анисом и травными настоями, на удивление уютно. И вафли тут подают вкусные, а к неизбежным в деревенских трактирах "чипсам" из подсушенной и жаренной в масле саранчи я уже давно привык.

Хотя, конечно, можно было пересечь границу и устроиться на ночлег в таком же городишке, только с другой стороны. В Шиктарзе или в совсем уж мизерном местечке под названием Ук-Чирак. Всё это мне объяснил Анну и показал на карте. Но – покидать Кши-На, кажется, даже южанам не хочется, поэтому и остановились ночевать основательно засветло. Последний нонешний мирный денёчек...

Зрительная память Анну – выше моего разумения. Он ведь всю свою военную карьеру расшифровывал стратегические карты, не умея читать, да... Фотографическая память: "Проходили здесь и тут. Вот этот кружок – Карагур, вон речка Гочь и деревушки, а дальше начинаются Пески, вот тут проходит их граница", – так и рассказывает про прежние военные действия. Карта для него – схема более или менее знакомой местности; впрочем, я замечаю, что большая часть объектов и не подписана.

По-моему, зверски неудобно. Но с точки зрения лянчинцев всё так очевидно, что диву дашься. Схема – это святое. Схема – это не рисунок и не каракули, это информация. Специфическое у южных вояк мышление, то ли по-детски конкретное, когда за каждым кружком-чёрточкой видится совершенно определённый объект, либо наоборот, математически-абстрактное, когда вот такими кружками-чёрточками элементарно и навсегда замещаются в сознании реалии знакомого мира... Я, чем больше слушаю, тем сильнее склоняюсь к первой версии, впрочем.

Волки Анну сами чертят схемы на раз; видимо, оттого и не испытывают жестокой нужды в подписях, что для них карта – не карта, а своего рода фотопанорама дорог, которые кто-то уже проходил, не только в масштабе, но и в звуках-красках-запахах: "Вот тут ещё такие каменюки, что лошади не пройдут, верблюдов надо...". Читают пометки-символы, не как буквы, а как микрофильмы. Этим методом очень интересуется Ар-Нель, а вот Эткуру так мыслить не умеет – аристократ, пороху не нюхал, его мир в чёрточки-точки не укладывается и память не та. Он некоторое время рассматривает лист бумаги с крестиками-ноликами, потом начинает скучать и уходит слушать, как Ви-Э поёт песни под лютню. Я иду с ним.

На самом деле, тень-о – не так, чтобы очень лютня. Но струнный инструмент, длинный гриф, девять струн на колках... не гитарой же его обозвать? Правда, звук, по-моему, и впрямь ближе к гитарному – мягкий такой, глубокий тон, без металлической резкости – но внешне эта штука совсем на гитару не похожа. Хотя, я, честно говоря, не ахти какой ценитель – с музыкальным слухом у меня беда.

Но слушать пение люблю. Голос Ви-Э после метаморфозы стал немного выше, но превратился не в сопрано, а в контральто, если я правильно называю: низкий и нежный женский голос. Поёт она замечательно, с актёрской страстью, и дивно выглядит, в лиловой шёлковой пелеринке, с длинными русыми локонами, не вплетёнными в косу, вокруг бледного нервного лица, с сияющими зелёными очами, обнимая тень-о, на фоне распахнутого окна с молочно-голубым ранним весенним вечером за ним:

– Не прощайтесь со мной.

Уходите, не оглянувшись.

Не давайте бесплодной надежды,

Не пишите безжалостных писем -

Я не посмею ответить.

Я – осенний листок на ветру.

Я – цветок у дороги.

Я – забытая надпись на сломанном веере...

Не прощайтесь со мной.

Мы не скрестим мечей -

Мне всё ясно и так.

Мне не вылечить ран,

Моя кровь заливает траву

После схватки, которой не будет.

Я – полночная тень.

Я – погасший фонарик.

Я – бумажная ветка акации в скорбном огне...

Не прощайтесь со мной...

Пение Ви-Э трогает северян до слёз; послушать собралась вся местная прислуга и немногие гости, даже наш пожилой любезный трактирщик украдкой трёт глаза, видимо, вспомнив о своей прекрасной молодости. Эткуру, кажется, принимает драматический накал в тоне возлюбленной всерьёз, обнимает её, как малыш – котёнка: страстно и жарко, но неудобно – и гладит по голове. Ви-Э, добрая душа, шепчет:

– Не огорчайся, миленький, это всего лишь песня.

– Ви-Э – большой талант, – негромко говорит Юу. – Каково ей в Лянчине придётся, с таким талантом, с таким голосом... Ужасно как-то.

– Не будет ничего плохого, – тут же говорит Эткуру, блеснув глазами. – С моей Ви не будет ничего плохого, – и прижимает её спиной к своей груди изо всех сил.

– Можно ещё спеть, солнышко? – спрашивает Ви-Э. – Не такую грустную песню, но тоже про любовь, а? Хочешь?

– Да, – говорит Эткуру ей в затылок. – Ты пой, я хочу.

Я смотрю на них и понимаю, что за Ви-Э наш сиятельный Эткуру, действительно, кого угодно порвёт. И что Ви-Э – это воплощение лучшего в Кши-На для Пятого Львёнка. Гениальная была идея – а может, с исполнительницей круто повезло.

Ви-Э берёт несколько печальных аккордов – и тут во дворе начинают голосить собаки. Между тявканьем мне мерещится стук копыт; Ри-Ё, выглянув в окно, сообщает:

– Отряд наёмников, Учитель.

Южанам тут же делается сильно не по себе. Волк, заслушавшийся Ви-Э, кричит: "Командир, солдаты!" – Анну тут же оказывается около двери и Ар-Нель с ним. Руки волков инстинктивно тянутся к эфесам – ещё бы, наёмники останавливают коней у нашего жалкого трактира.

И мне это тоже очень странно. Во-первых, не регулярная армия, а какая-то посторонняя публика; хотели бы остановить моих варваров на высшем уровне – послали бы гвардейцев. Во-вторых, а зачем мы вообще сдались этим "диким гусям"?

Тем временем, командир "диких гусей" входит в трактир, в зал для проезжающих, где вся наша компания культурно отдыхает и развлекается. Он довольно молод – лет тридцать, у него симпатичное открытое лицо, серые глаза, тёмная коса, потёртая кожаная куртка, скинутая с правого плеча, как гвардейская форменная, полотняная рубаха под ней, кожаные штаны, высокие сапоги, меч и пара пистолетов. Увидев нас – в частности и Львят – боец широко улыбается.

– Ага! – говорит он Анну весело. – Мы вас догнали, Уважаемый Господин Посол. Ребята устраивают лошадей – мы сегодня в сёдлах с рассвета.

– Э... зачем? – спрашивает Анну.

Он убрал руку с меча, но, судя по лицу, ему всё равно неспокойно.

– Вы не поверите, клянусь Небесами! – говорит боец и протягивает раскрытую ладонь. – Я – Дин-Ли из Семьи Коу, Дин-Ли Ночной Ветер, и я привёл вам вашихлюдей, Уважаемый Господин. По гарнизонам прошёл слух, что вы даёте шанс вашим людям, тоскующим по дому... Стоп, это ведь вы – Посол Анну? Точно?

Анну озадачен.

– Каким людям? – спрашивает он, явно отчаянно пытаясь сообразить, в чём тут подвох.

От его непонимания Дин-Ли чуть теряется. Он, как будто, ждал чего-то другого.

– Но ведь... – Дин-Ли осматривает помещение, останавливает взгляд на Эткуру, заслонившем Ви-Э собой. – Вот! – восклицает он радостно. – Говорят, что вы, Уважаемый Господин Анну, говорили, что лично вы нипочём не сочтёте предателями тех, у кого в бою споткнулась лошадь... Ребята хотят вернуться. Их живьём похоронили. Тем более, что с Лянчином официально объявлен мир.

Анну начинает понимать, он краснеет и бледнеет, потом отодвигает Дин-Ли с дороги и выходит во двор. Я подхожу к окну и вижу в прозрачных сумерках удивительную картину.

Они, оставив лошадей у плетня и коновязи, подходят и останавливаются. Их – точно не меньше сотни, а может, больше сотни. И они – самая безумная компания, какую можно себе представить.

Большая часть солдат Дин-Ли – амазонки. В первый миг мне вообще кажется, что – только амазонки. Тропические красотки с тёмными лицами и вороными кудрями, повязанными яркими широкими лентами, цветными косынками или по-северному заплетёнными в косы, в мужской одежде, лишь с платками вокруг талии, символизирующими нежную женственность. Вооружённые северными мечами, южными мечами или комплектами метательных ножей на перевязи; при них пистолеты и ружья. И в фокусе их испытывающих и насторожённых взглядов – потрясённый Анну.

Слегка придя в себя от удивления, я понимаю: нет, не одни девушки. С ними – парни, северяне и южане вперемежку, и мины у них такие же насторожённые и испытывающие. Просто парни одеты почти так же и вооружены так же – но заметно, заметно, конечно. Их – примерно человек двадцать, может, двадцать пять.

Я смотрю на них и понимаю: они все, и женщины, и мужчины – настоящие солдаты, профи. Почему-то это ясно сходу – выправка, что ли?

Вся моя компания, между тем, выходит на улицу. Я тоже выхожу, стараясь не привлекать к себе особенного внимания. Ар-Нель говорит негромко из-за плеча Анну:

– Это действительно твои люди, мой дорогой. Прямое следствие из твоих выкладок у Государева Дворца. Слухом земля полнится.

– Рабыни, – срывается у Лорсу.

Олу молча втыкает локоть ему под рёбра. И тут откуда-то из-за угла конюшни выходит потерявшаяся парочка – Элсу и его девочка-ординарец. Ясное дело – эти двое использовали в пути каждую минуту, чтобы улизнуть и остаться наедине, они обнимаются и шепчутся, даже когда вокруг кто-то есть, никого не впуская в собственный мир. Но сейчас событие слишком необычное: Элсу поступается принципами.

На миг они замирают, разглядывая наёмников. И вдруг Кору дёргает Элсу за рукав и шепчет что-то, а Элсу широко раскрывает глаза и протягивает руки раскрытыми ладонями вперёд:

– Мидоху?! Ты?!

Коренастый парень с усталым хмурым лицом и длинной чёлкой неожиданно ослепительно улыбается, гладит его ладони:

– Узнал, командир?! Прости, Львёнок, бестелесный Мидоху... Но – с тобой, никак, Кору? Ей-то, бедняжке, ещё хуже... Я – вот что... меня этот парень, – и кивком показывает на Дин-Ли, – выкупил из каменоломни. И я тебе присягну снова, сей же момент. Я, может, и бестелесный волк, но с тобой пойду, куда поведёшь, и драться у меня силёнок хватит.

– Хочешь увидеть своих стариков, Мидоху? – тихонько спрашивает Кору.

– Да, брат... прости, – поправляется Мидоху, смущаясь. – Мне дома рады будут... я ещё послужу Прайду. Вот другие...

Элсу сжимает его руки в своих.

– А что – другие?! – вступает Анну, окончательно оценив ситуацию. – Что, другие не люди? Я думаю, нет среди этих женщин трусов. Никакой трус бы не полез в такую петлю, ни до метаморфозы, ни после. Их никто не ждёт, их все бросили, их все прокляли. А они не боятся. Я думаю, эти женщины – наши сёстры.

– Командир, – говорит плотная смуглянка в ямочках, – я могла бы остаться, Творец – свидетель. Вот смотри, И-Кен со мной, он мне друг и... прикасался ко мне... но я домой хочу, понимаешь? Меня его старики приняли, у меня имя уже здешнее, а мне Чангран снится, командир. Я отца повидать хочу, я Чангран хочу повидать, хоть один-разъединый раз! Дура я, скажи? Дура, да?

Северянин И-Кен обнимает её за плечи. Высокая девушка с северной причёской, даже с цветными бусинами, украшающими глянцево-чёрные локоны, говорит, терзая пальцами завязки на вороте куртки:

– Мы все здесь – дуры. Законченные. Или дураки. Это не вопрос. Но – ты же знаешь, как может хотеться домой, Львёнок? До иглы в душе...

И все начинают говорить разом, все протягивают руки, чтобы дотронуться до Анну и Элсу, до их одежды, до волос – благословение лянчинцев.

– Львёнок, храни тебя Творец, всё, вроде, хорошо, но не хочется думать, что отец проклял...

– Львёнок, веришь – я не девка, я была командиром сотни, мне это всё несносно...

– Командир, дома т-чень цветут, а тут ещё только бутоны, и то – не везде...

– Ирсу точно сказала – игла в душе...

– Понимаешь, отец совсем дряхлый, ведь умрёт, не простив – а за что?!

– А бесплотным в Кши-На делать нечего, бесплотных язычники ненавидят...

– Скажи, Львёнок, ведь убьют нас всех дома-то? Я же чувствую – убьют, а не идти не могу...

– Мне-то уже терять нечего...

– Я только хочу, чтобы братья знали – я никого не предавала, я не сдавалась, меня ранили...

– Львёнок, радость моя, возьми меня в свиту, я ни к кому не прикоснусь, как девка, я – твой солдат!

И Элсу пожимает чьи-то руки, Кору обнимают и тискают, а Анну стоит в окружении преданно смотрящих на него девушек, кивает, краснеет, кусает губы – и взгляд у него влажный. Он даёт всем высказаться, потом говорит сам.

– Все знают, что такое "сестра"? Это – как брат, только женщина. Вы – волчицы, вы – сёстры. Мы вернёмся домой, мы сперва пойдём в Данхорет, а потом в Чангран. И мы скажем всем: не может быть, чтобы сестра-солдат, отдавшая половину себя за Лянчин и за Прайд, была проклята! Мои люди больше никого никогда не бросят.

– В священном писании сказано, – говорит худой парень с горящими глазами и отросшими патлами, южанин и бестелесный, я думаю: не ворочается язык назвать его никудышником даже про себя. – Женщине от Творца положено быть рабыней. Вот где наша беда.

Анну задумывается не больше, чем на пару секунд – он уже окончательно решил для себя этот вопрос.

– Это, я думаю, написали не пророки, – говорит он твёрдо. – Это написали предатели, гады паршивые, которые сейчас служат Льву Львов. Это Наставники, они могут переписать слова пророков, они врут, когда им выгодно. Они доносят Льву Львов на честных солдат, предают, вынуждают к клятвопреступлениям.

После первой же фразы он говорит в полной тишине. Даже у девочек потрясённые лица. А Анну продолжает:

– Мы с вами найдём честных Наставников и заставим их прочесть правду. А то они нам читают одно, а Льву Львов – другое. И всё – ложь.

Волки из свиты Эткуру кивают. Красотка с раскосыми очами, в проклёпанной стальными бляшками куртке, ахает и закрывает рот ладонью.

– Вы ведь все готовы умереть, да? – спрашивает Анну тепло. – За правду, плечом к плечу с братьями? И Золотые Врата пройти вместе с братьями – чтобы братья поручились за вас перед Творцом? Готовы, да?

Они готовы. Они в ужасе и восторге, они догадываются, во что может вылиться эта кампания, но готовы они на все сто процентов и на Львят смотрят с обожанием. Смущают Эткуру – простолюдины его не баловали честными и сильными чувствами. Элсу оттаял; он покашливает, его, кажется, несмотря на все мои старания, чуточку лихорадит – но он готов общаться или сражаться равно. У Мидоху вид человека, готового в огонь за любимого командира, и его присутствие воодушевляет Маленького Львёнка.

Пока лянчинцы выясняют свои отношения, Ар-Нель берёт Дин-Ли за локоть и отводит в сторонку. Я прислушиваюсь; они беседуют очень тихо, но тема в высшей степени интересна.

– Уважаемый Господин Дин-Ли, – говорит Ар-Нель, – судя по вашему виду, вы из тех, кто сражается за деньги. Не думаю, что Львята готовы вам заплатить – не говоря уж об этом несчастном из каменоломен, за которого вы отдали... сорок золотых? Шестьдесят? И ведь – не за него одного, верно?

Дин-Ли склоняет голову.

– Именно так я вас себе и представлял, Глубокоуважаемый Вассал Ча. Государь очень высокого мнения о вас, а Государыня настаивала, чтобы я передал вам уверения в её благоволении и любви также и на словах, – и вытаскивает из рукава письмо, ловко и непринуждённо закрывая ладонью и печать, и обрез.

Ар-Нель чуть улыбается, мгновенно прячет письмо в свой рукав.

– Так вы из... – и так снижает голос, что я не могу разобрать, к какой государственной службе Ча отнёс Дин-Ли. – Польщён. Прежде мне не приходилось общаться с бойцами такогоранга.

Дин-Ли снова кланяется.

– Вы проницательны, Господин Вассал Ча. Ваши друзья в Столице не зря относятся к вам именно так, как относятся.

– В отряде есть ещё ваши люди? – спрашивает Ар-Нель.

Дин-Ли качает головой.

– В этом нет нужды. Госпожа А-Рин, Советница при Штабе... вы догадались, кого... она считает, что самое лучшее – это просто дать униженным и несправедливо списанным со счетов возможность присоединиться к защитникам справедливости. Я склонен согласиться с ней в этом.

– Госпожа А-Рин? Говорящая-С-Птицами? Это – боевой псевдоним?

Дин-Ли улыбается.

– Она говорит, что это – имя, данное родителями. Но подходит в высшей степени. Если птенцы Одноглазого Филина присматривают за порядком в Столице и ловят крыс, как им и положено, то орлы, с которыми беседует Госпожа А-Рин, летают высоко, видят по обе стороны границы, охотятся на более крупную добычу и будут готовы прийти на помощь Львятам, если эта помощь окажется совершенно необходимой.

Ар-Нель кивает.

– Звучит прекрасно.

– Работает так же. Мне случалось близко общаться с Госпожой А-Рин. На северо-востоке, когда в Кен-Чи случилась заварушка. Порой мне кажется, что Уважаемая Госпожа – ясновидящая.

– Вы говорите о ней, как о... родственнице?

Дин-Ли еле заметно смущается.

– Как о боевом товарище. Госпожа – Вдова. Её сердце навсегда разбито, но на работу это никогда не влияло. И сейчас – она принимает в вас лично, в Господине Вассале Э-Тк и в Господине Втором Л-Та особое участие, она сообщила мне, что найдёт способ прислать гонца даже в Обитель Теней, если нам придётся туда спуститься.

– Гонца?

– С основательным сопровождением, – еле слышно добавляет Дин-Ли.

Ар-Нель снова понимающе улыбается – и закрывает рот кончиками пальцев: пора заканчивать разговор. Дин-Ли фамильярно хлопает его по спине, как наёмник, милый-дорогой Ча отстраняется с кошачьей жеманностью и брезгливой миной, это замечает Анну и говорит Дин-Ли:

– С северными аристократами так нельзя, брат. Они всегда живут там, где слишком много места – и не дают себя трогать никому, кроме своих женщин.