Текст книги "Похищенный"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Уиленз спросил свидетеля, сколько ему лет и где он проживает, и слегка дрожащим, но зычным голосом Джефси объявил:

– Мне семьдесят четыре года, и проживаю я в самом прекрасном месте в мире, в Бронксе.

Я застонал, и Линдберг бросил на меня косой взгляд.

Уиленз попросил его поподробней рассказать о себе, и Джефси принялся пространно излагать вызывающую зевоту историю своей жизни; я уже задремал, когда Уиленз спросил о том, как ночью 2 апреля 1932 года он с полковником Линдбергом встретили на кладбище святого Реймонда какого-то мужчину.

– А у вас не было с собой коробки с деньгами? – настойчиво допытывался Уиленз.

– Была, сэр.

– Вы кому-нибудь передали в ту ночь эти деньги в коробке?

– Передал, сэр.

– Кому вы передали эти деньги?

– Джону.

Уиленз многозначительно посмотрел на присяжных.

– И кто же этот Джон?

Кондон слегка повернулся и посмотрел на обвиняемого. Затем нацелил на Хауптмана палец, словно ствол пистолета, и сказал так громко, что голос его прокатился по всему залу:

– Джон это Бру-но... Ричард... Хаупт-ман!

В зале поднялась суматоха. Женщина, которую я принял за миссис Хауптман, тоскливо глядела на своего мужа, сам Хауптман казался потрясенным; адвокат защиты Фишер ободряюще положил руку на его плечо. Зрители вначале ахнули, и затем разом заговорили; заскрипели стулья – репортеры бросились к выходу сообщать новость.

Я тоже поднялся.

Линдберг дотронулся до моей руки и сказал:

– Нейт, с тобой все в порядке?

– Я наслушался, Слим, – тихо проговорил я и пошел к выходу.

В ту же ночь я сидел в ресторане гостиницы «Юнион», пил и наблюдал, как главный атторней защиты Рейли громко хохочет в окружении репортеров; от выпитого его лицо раскраснелось еще больше, с двух сторон к нему прижималась пара грудастых светловолосых «секретарш». На следующее утро Брекинридж отвез меня на вокзал «Грэнд Сентрал Стэйшн», где я сел на поезд – все тот же Лимитед. По дороге мы разговаривали немного и все больше о погоде – за ночь опустился туман и стало сыро.

В какой-то момент он сказал:

– Не судите Слима слишком строго.

Это было разумное требование; я кивнул, но, помню, подумал, что, кроме жены Хауптмана Анны, на всей земле едва ли найдется человек, который произнесет эти простые слова в адрес подсудимого.

И сейчас, год спустя, удобно расположившись на верхней полке стремительно несущегося на восток поезда Твентис Сентшери Лимитед, я осмелился предположить, что такой человек наконец нашелся.

Глава 28

Здание законодательного собрания штата Нью-Джерси в Трентоне в это дождливое холодное утро (да и в любое другое) являло собой громоздкое строение, примостившееся на небольшом благоустроенном участке земли между Стэйт-стрит и рекой Делавэр. Это неуклюжее, имеющее форму свадебного торта здание в три с половиной этажа, казалось, создано для того, чтобы подтвердить подозрения остальной нации, что Нью-Джерси от природы является второсортным штатом; массивное двухъярусное крыльцо перед входом поддерживали карликовые гранитные колонны.

Я прошел по главному коридору, стряхивая воду со своей шляпы, мои плащ оставлял– на полу мокрый след. По дороге я поглядывал на суровые лица на выцветших портретах первых патриотов и государственных мужей Нью-Джерси, и они бросали мне в ответ презрительные взгляды. Я миновал тесный круглый зал, празднично украшенный выцветшими, отдающими плесенью полковыми знаменами времен гражданской войны, и поднялся на третий этаж, в этот мрачный лабиринт из комнат, по которому бесцельно бродили толпы чиновников.

Каким-то образом мне удалось разыскать офисы, где располагалась исполнительная власть, мужчина-секретарь взял мои пальто и шляпу и проводил к губернатору Хоффману.

Губернатор разговаривал по телефону, но, увидев меня, широко улыбнулся и указал на мягкое кресло напротив его массивного стола из красного дерева, заваленного документами и бумажными папками. Это был коренастый, веселый на вид мужчина лет сорока, с круглым красивым лицом; его синий костюм и серо-синий галстук выглядели такими же чистыми и аккуратными, как и он сам.

Хоффман был самым молодым губернатором штата в стране – его привели к присяге при вступлении в должность в тот самый день, когда начался суд над Хауптманом; профессиональный политик, республиканец, он победил в год, когда в других штатах победу на выборах с подавляющим большинством голосов одерживали демократы.

– Я рад, что вы доехали благополучно, – сказал он не мне, а в трубку. – Приезжайте прямо сейчас. Да, он только что пришел.

Офис губернатора представлял собой роскошный, отделанный темным деревом кабинет с огромным восточным ковром на полу и камином, пламя в котором лениво лизало поленья. Большая теплая комната, уют которой нарушали лишь написанные маслом официально-неприветливые портреты прошлых сановников Нью-Джерси, тем не менее создавала ощущение нежилого, временного помещения для выборного лица. Громадный желтый глобус возле стола, казалось, никогда не вращали; книги в кожаных переплетах, стоящие на полках позади губернатора, казалось, никогда не открывали; флаги – американский слева и флаг штата справа – свисали на древках и никогда не разворачивались. Деревянный картотечный шкаф примерно в десяти футах от стола был единственным местом, куда можно было поставить серебряную чашу с цветами.

– Это был ваш старый друг, – с улыбкой сказал губернатор, положив трубку, но уточнять не стал. Мы крепко, по-мужски пожали друг другу руки и сели.

– Я очень рад, что вы приехали, Геллер, – сказал он, откинувшись в кресле. – Вы как раз тот человек, который нужен для этой работы.

– Для какой такой работы?

Он скривил губы в улыбке и подмигнул мне; неожиданно в его облике промелькнуло что-то от добродушного озорного эльфа.

Затем выражение его лица стало серьезным.

– Мистер Геллер, я нанял несколько других частных детективов, и мы нашли много новых доказательств... но, к сожалению, они недостаточно убедительны, чтобы мы добились нового рассмотрения дела Ричарда Хауптмана. И я не в состоянии помиловать его или смягчить ему наказание.

– Вот как?

Он покачал головой.

– Я лишь один член суда по помилованию. В Нью-Джерси губернатор не имеет права заменить смертную казнь другой мерой наказания. И я не смогу еще раз отсрочить приведение приговора в исполнение, если вы не найдете чего-нибудь ошеломляющего, что не сможет проигнорировать этот демократ, мой генеральный атторней.

– Вы имеете в виду Уиленза?

– Правильно. Мы с Дейвом дружим еще со школы. Вы с ним встречались?

– Один раз. Я видел его в действии на судебном процессе по делу Хауптмана. Я пробыл там всего один день, но достаточно насмотрелся на него. Продувная бестия.

Он кивнул и потянулся к коробке для сигар во столе.

– В этом деле он ловкач. Хотите сигару?

– Нет, спасибо.

Он закурил превосходную толстую гаванскую сигару.

– Любопытно то, что Дейв ярый противник смертной казни, в то время как я совсем не против того, чтобы убийц отправляли в ад.

Итак, я вновь стал участником мелодрамы под названием «дело Линдберга».

– Зачем штату Нью-Джерси понадобилось частное расследование? – спросил я.

– Я удивлен, что вы спрашиваете меня об этом мистер Геллер, если учесть, что однажды вы работали вместе с полицией штата, в частности с полковником Норманом Шварцкопфом.

Я пожал плечами и кивнул.

Он внимательно посмотрел на меня, прищурив глаза.

– Знаете, я был в камере смертников, где содержится Бруно Ричард Хауптман, мистер Геллер... Я узнал, что он хочет со мной поговорить, и тайком пошел на встречу с ним, надеясь, скажу честно, услышать от него признание. Вместо этого я встретил глубоко негодующего умного и благовоспитанного человека, который поднял немало вопросов, и я вынужден был согласиться, что они требуют ответа.

– А! – произнес я с улыбкой, неожиданно разгадав причину интереса, проявленного ко мне губернатором, – и вы пошли к начальнику полиции штата, чтобы найти ответы на эти вопросы.

– Совершенно верно. И наш общий друг полковник Шварцкопф проигнорировал мой приказ, то есть приказ исполнительной власти возобновить расследование по этому делу, под предлогом, как он сообщает в своих ежемесячных формальных записках, отсутствия каких-либо новых фактов. Когда я представил Хауптману тридцатидневную отсрочку исполнения приговора, я начал нанимать своих собственных следователей и, разумеется, отстранил Шварцкопфа от дела Линдберга. Как вы, должно быть, догадываетесь, отношения у нас с ним после этого натянутые.

– Явился ли Хауптман той причиной, которая заставила вас взяться за это дело? – спросил я, зная, что губернатора обвиняли в ведении политической игры. – Неужели слова этого заключенного показались вам такими убедительными?

– Да, вполне убедительными. Но были и другие причины. Я полагаю, вы встречались с Шерлоком Холмсом из Нью-Джерси по имени Эллис Паркер?

Я кивнул:

– В имении Линдберга в начале этого дела.

– Паркер проводил свое личное расследование, – сказал Хоффман, – хотя еще не посвятил меня в его результаты. Он один из людей, с которыми вы должны будете непременно встретиться; он действует очень скрытно, хотя получает от меня деньги.

– Этот старик любит славу, – сказал я. – Вы только не верьте всему, что о нем пишут и говорят.

– А я и не верю. Но довольно серьезно отношусь к его мнению. Он считает, что Хауптман невиновен или по крайней мере является мелкой сошкой, занявшей место настоящих похитителей.

– А вы рассматривали возможность того, что у группы вымогателей, в которую входил «кладбищенский Джон», вообще могло не быть ребенка?

Он энергично закивал, выпустил дым и зажестикулировал рукой с сигарой.

– Да, и представьте себе, мистер Геллер, Эллис Паркер считает, что ребенок, найденный в той неглубокой могиле в Саурлендском лесу, не был Чарльзом Линдбергом-младшим.

– Я слышал, что Слим Линдберг опознал сына довольно быстро.

– Опознал быстро?! А вам известно, что в морге тело осматривал... сейчас, позвольте я найду, – он начал рыться в документах и папках, лежащих на столе, быстро нашел нужную бумагу и прочитал с торжественным выражением на лице: «Останки осмотрел личный педиатр ребенка доктор Ван Инген. Сотрудник похоронного бюро сообщил, что доктор Ван Инген произнес следующие слова, цитирую: „Если бы вы положили на стол десять миллионов долларов и сказали, что они будут мои – стоит мне только уверенно сказать, что это сын полковника, – то и тогда я не смог бы правдиво опознать этот скелет“».

– Скелет? Я знал, что тело разложилось, но думал, что лицо сохранилось...

– Вы что, не видели, как выглядело это «тело»?

Я покачал головой.

Он достал из папки глянцевитую фотографию.

– Даже пол не смогли подтвердить, – сказал он и протянул мне фотографию.

– Боже, – сказал я.

На снимке была только кучка черных костей; более или менее можно было различить череп и пару ребер; левой ноги не было.

Неожиданно рот у меня высох.

– Я слышал, что ребенка опознали по пальцам ног, расположенным определенным образом...

– Ну, проверить это можно было только по одной ноге, – сказал Хоффман. – Восемнадцатого февраля, за десять дней до похищения, доктор Ван Инген осматривал ребенка и сообщил, что мизинцы обеих его ног загнуты внутрь и частично покрывают соседние пальцы. На трупе, или на том, что от него осталось, тоже имелся загнутый внутрь палец, но это был большой палец.

– Даже это трудно определить, – сказал я и отдал ему страшную фотографию.

– Но один факт неоспорим: врач в морге измерил тело, и длина оказалась равной тридцати трем и одной трети дюйма. Ван Инген измерял ребенка восемнадцатого февраля, и тогда его рост был равен двадцати девяти дюймам.

– Отчасти это можно объяснить ростом костей после смерти, – проговорил я задумчиво. – Но, черт возьми, не на четыре же дюйма с половиной они выросли!

– Разумеется, это подчеркивает один из основных изъянов защиты, – сказал Хоффман.

Я кивнул.

– Вы имеете в виду, что один из защитников Хауптмана оговорил, что он руководствуется тем, что труп, найденный у горы Роуз, был Чарльзом Линдбергом-младшим?

– Вот именно.

Об этом много сообщали в прессе. Уиленз допрашивал женщину, заведующую приютом для сирот, который был расположен меньше чем в миле от того места, где нашли тело; Уиленз хотел опровергнуть версию, что в лесу лежало тело одного из подопечных приюта.

Но Рейли прервал процесс судебного разбирательства почти сразу следующими словами:

– Мы никогда не утверждали, что это мог быть какой-нибудь другой ребенок, кроме ребенка полковника Линдберга.

Даже обвинение было ошеломлено этим абсурдным заявлением. Никакому логическому объяснению не поддавалось то, что Рейли на блюдечке преподнес Уилензу подтверждение состава преступления. Говорили, что другой защитник, Фишер, – верный сторонник Хауптмана – вскочил и со словами «Вы сажаете нашего клиента на электрический стул» выскочил из зала суда.

– Кто, черт возьми, все-таки нанял этого Рейли? – спросил я.

– Херст, – губернатор проговорил это со спокойной ироничной улыбкой.

– Херст?! Боже милостивый, газеты Херста смешали Хауптмана с грязью! Херст старый приятель Линдберга, черт...

– Знаете, – сказал Хоффман, пожимая плечами, – раньше Рейли был лучшим выступающим на судах адвокатом. В свое время он спас от наказания много гангстеров, нарушивших «сухой закон».

Я выпрямился в кресле.

– Неужели? Например, кого?

Хоффман пожал плечами.

– Кажется, одним из его самых известных клиентов был фрэнки Йейл.

Вплоть до своей кончины в 1927 году Фрэнки Йейл был представителем Капоне на Восточном побережье. В 1927 году Капоне убрал Йейла и поставил на его место Пола Рикку.

Может быть, Рейли плясал под дудку Капоне? Может, этот красноносый адвокатишка намеренно завалил дело?

– Знаете, мистер Геллер, – сказал Хоффман, – в этом штате есть люди, которые думают, что я взялся за это ради собственной славы, ради своей выгоды... однако учитывая, что мне угрожают смертью, что моя жена и три маленькие дочери находятся под круглосуточной охраной и что пресса требует моего импичмента, я сомневаюсь в том, что сделал «хороший политический ход», встав на сторону Хауптмана.

– Чего вы добиваетесь, губернатор?

Вся напускная веселость сошла с его лица.

– Послушайте, все, что мне нужно – это правда. Люди этого штата имеют право знать правду, и Хауптман имеет право на жизнь, если он не убивал ребенка Линдберга. Это было ужасное преступление, и интересы общества требуют, чтобы оно было полностью раскрыто.

– Вы взялись за очень опасное дело, губернатор.

Он поднял руку и большим пальцем указал на флаг штата позади него.

– Мистер Геллер, как губернатор этого штата я должен выполнять свой долг.

– Еще ни один политик не разбогател, выполняя свой долг.

Услышав это мое замечание, он поморщился – он сделал это почти незаметно, но сделал.

Он сказал:

– Я не высказывал своего мнения относительно виновности или невиновности Хауптмана. Но я разделяю сомнения сотен тысяч людей в вескости доказательств, которые сделали Хауптмана преступником.

– Я совсем не знаком с этими доказательствами.

– Что ж, я познакомлю вас с ними. Но вам известно, какую роль могут сыграть страсти и предубеждение в признании виновным человека, которого уже осудили газеты, – он похлопал рукой по папкам на столе. – Я сомневаюсь в искренности и компетенции некоторых главных свидетелей по этому делу. И я сомневаюсь в том, что преступление мог совершить один человек. Шварцкопф и остальные, может быть, даже сам полковник Линдберг хотят смерти этого человека, чтобы закрыть это дело и создать видимость того, что успешно раскрыто еще одно крупное преступление.

Я только кивнул.

Неожиданно он смущенно улыбнулся.

– Наверное, во мне очень силен политик, если я не могу удержаться и ораторствую даже сидя в своем кабинете. А теперь позвольте мне рассказать вам об этих «свидетелях»...

Хоффман повернулся к многочисленным папкам и бумагам на столе и сказал:

– Давайте начнем со знаменитого мистера Амандуса Хокмута. – Я сразу вспомнил имя саурлендского старикашки, который утверждал, что в день похищения Хауптман «сердито посмотрел» на него из машины. – Во-первых, Хокмут вспомнил об этом случае лишь через два месяца после ареста Хауптмана. Во-вторых, знакомый полицейский прислал мне отчет о беседе с Хокмутом, состоявшейся вскоре после похищения, где тот сказал, что не видел поблизости никого подозрительного. Вот посмотрите...

– Что это? – спросил я, когда губернатор протянул мне через стол документ.

– Копия отчета службы социального обеспечения, сделанного в 1932 году в отношении Хокмута, – сказал Хоффман. – Посмотрите на строку «Состояние здоровья».

– "Частично слеп, – прочитал я. – Ухудшение зрения произошло в результате катаракты".

В этой копии сообщалось также, что он является клиентом № 14106 отдела обеспечения престарелых службы социального обеспечения Нью-Йорка.

– Здесь указан его адрес в Бронксе!

– Ложный адрес, – спокойно проговорил Хоффман. – Проживая в Нью-Джерси, он мог получать государственные средства в Нью-Йорке.

– Ну, сейчас трудные времена.

– Недавно я пригласил к себе в офис мистера Хокмута, и он приехал, скорее всего потому, что я пообещал оплатить его расходы. Он сидел там, где сейчас сидите вы, мистер Геллер, – Хоффман указал на картотечный шкаф, на котором стояла заполненная цветами серебряная чаша. – Я попросил его назвать этот предмет.

– Ну и как? Назвал?

– Конечно. Он сказал, что это картина, изображающая женщину.

Я засмеялся.

– Я и присутствовавшие здесь мой помощник и криминолог прореагировали примерно так же, как вы, – сказал Хоффман. – Поняв, что он ошибся, Хокмут сделал еще одну попытку и назвал эту наполненную цветами восемнадцатидюймовую серебряную чашу женской шляпой.

– Он так и не смог сказать, что это?

– Его третья попытка оказалась наиболее близкой к истине: чашка с фруктами.

– Что ж, это соответствует закону Бернулли о больших числах.

Он снова порылся в бумагах.

– А теперь перейдем к Милларду Уайтиду, бедному горцу из Саурленда, который утверждал, что видел, как Хауптман бродил недалеко от имения Линдберга. С одной стороны, этот мистер Уайтид нищий, а с другой стороны, лжец – во всяком случае так говорят его соседи.

– Это из-за показаний Уайтида Хауптмана из Нью-Йорка передали сюда?

Хоффман кивнул.

– Уайтида привели в здание суда в Бронксе, чтобы он опознал обвиняемого как свидетель-очевидец, и он опознал его. Но у меня есть документы с показаниями, – он похлопал по куче бумаг перед собой" – которые Уайтид дал полиции штата после преступления, где он заявляет, что не видел никаких подозрительных лиц возле имения Линдберга. И я – опять же за свой счет – пригласил мистера Уайтида посетить меня.

– И он тоже назвал эту чашу шляпой?

– Нет. Но он признался, что ему выплатили сто пятьдесят долларов в качестве гонорара, тридцать пять долларов суточных и обещали еще часть вознаграждения. Интересно, что со свидетельской трибуны в Флемингтоне он заявил, что не получал никаких денег, кроме как на питание.

– Тридцать пять долларов суточных платили и мне, когда я приехал сюда в прошлом году. Очевидно я был недостаточно важным свидетелем, и гонорара тогда мне не предложили.

– Другие свидетели-очевидцы также не внушают доверия. Водитель такси, Перроне, как оказалось, еще до ареста Хауптмана уверенно опознал «Джона» в нескольких других подозреваемых, которых ему показали. Коммивояжер Россайтер, утверждавший, что видел, как Хауптман менял шину возле Принстона, является известным растратчиком и вором. Кассир кинотеатра, миссис Барр, продавшая вечером 26 ноября 1933 года более полутора тысяч билетов, сумела узнать в Хауптмане через год человека, протянувшего ей смятую пятидолларовую купюру, оказавшуюся впоследствии частью выкупной суммы. И никто не обратил внимания на то, что 26 ноября – день рождения Хауптмана и что в тот вечер он с женой и друзьями отмечал его у себя дома.

– Довольно много набралось этих свидетелей.

– Да, но мы не должны забывать нашей знаменитости. Человека, который смог уверенно опознать Хауптмана по голосу через четыре года после того, как тот в квартале от него произнес два слова.

Он имел в виду Чарльза Августа Линдберга.

– И конечно, – продолжал он, стряхнув пепел с сигары в серебряную пепельницу, – есть еще Джефси. Этот замечательный американец, который, как только я возобновил расследование по этому делу и объявил, что собираюсь его допросить, выехал на продолжительный отдых в Панаму.

Я рассмеялся:

– Он еще не вернулся?

– Вообще-то он должен был вернуться сегодня. И он является одним из тех людей, с которыми вы должны будете встретиться и побеседовать.

– Ладно, но я сделаю это только потому, что вы платите мне. Последнее, что я слышал о нем, это то, что он отправился в турне читать лекции по делу Линдберга.

– Знаете, – сказал Хоффман, – я могу сказать вам одну вещь, о которой он не упоминал в своих лекциях, – о периоде, когда он был главным подозреваемым по этому делу. У меня есть письменные показания, данные под присягой, согласно которым после того, как Кондон не смог опознать Хауптмана как «Джона» в полицейском участке на Гринвич-стрит в Бронксе и упорно отказывался идентифицировать там Хауптмана... Джефси подвергся шантажу и угрозам со стороны полицейских.

– Меня это нисколько не удивляет.

– Это было в Нью-Йорке. Двое полицейских из Нью-Джерси дали мне понять, что Шварцкопф и его громила Уэлч грозили Кондону, что обвинят его в препятствовании отправлению правосудия – как вы помните, за это судили командора Кертиса, – если старик не изменит своего мнения и не опознает в Хауптмане «кладбищенского Джона».

– Не удивительно, что Джефси запел на другой лад.

– Один полицейский привел следующие слова Кондона: «Я боялся, что мне предъявят обвинение в Нью-Джерси, ведь в этом штате могут даже ангела приговорить к пожизненному заключению».

Я рассмеялся и сказал:

– Это одно из немногих намеренно юмористических замечаний Джефси. Конечно, я поговорю с ним. С кем еще вы хотите, чтобы я встретился?

– Навестите также Гастона Минза.

– Минза?! Разве он не в ливенвортской тюрьме в Канзасе?

– Да, это его официальная федеральная резиденция. Но в настоящее время он находится под наблюдением в больнице «Сент-Элизабет» в Вашингтоне, округ Колумбия, как он сам сообщает, в связи с «высоким мозговым кровяным давлением». Одновременно он засыпал мой офис письмами с признанием своей вины: утверждает, что это он организовал это похищение.

Я вздохнул.

– Это напрасная трата времени, но ладно, я поговорю с ним.

– Вы правы. Но в рассказах этих жуликов всегда есть доля правды или полуправды.

– Это неотъемлемая черта настоящего жулика, губернатор. Позвольте мне угадать следующее имя из вашего списка. Я думаю, это будет командор Джой Хьюз Кертис.

– Ну, может быть не следующий, но он действительно есть в моем списке. Свяжитесь с ним. Вы же понимаете, мистер Геллер, что штат Нью-Джерси осудил Кертиса по обвинению в воспрепятствовании отправлению правосудия исходя из того, что Кертис был связан с бандой похитителей?

– Он отделался штрафом и условным приговором, не так ли?

– Да, но я хочу сказать, что в том же самом зале, где проходил суд над Хауптманом, один из тех же обвинителей и тот же самый судья осудили Кертиса за то, что он якобы имел дело с шестерыми людьми, похитившими ребенка Линдберга, и не сообщил об этом в полицию, помешав тем самым арестовать этих похитителей.

– То есть штат Сад[12]12
  Бытовое название штата Нью-Джерси.


[Закрыть], когда нужно было осудить Кертиса, воспользовался версией о существовании банды похитителей, когда же дошла очередь до Хауптмана, склонился к версии о волке-одиночке.

– Вот именно. И это еще не все. Здесь есть еще много чего, очень много... – Он вновь взялся перелистывать бумаги и бойко перечислять факты в пользу Хауптмана.

Копия отчета о медицинском осмотре, проведенном 25 сентября 1934 года доктором Терстоном Декстером (через несколько дней после ареста Хауптмана), свидетельствовала о том, что заключенный «подвергся недавно жестокому избиению, главным образом тупыми предметами».

Часть рабочей документации, подтверждающей слова Хауптмана, что во время похищения он работал в «Маджестик Апартментс», была изменена, часть украдена и скрыта.

Специалист по дактилоскопии Эразмус Хадсон, обнаруживший на лестнице, с помощью которой было совершено похищение, более пятисот отпечатков (ни один из них не принадлежал Хауптману), показал, что инспектор Уэлч просил его, если возможно, подделать отпечатки и был очень огорчен, когда Хадсон отказал ему.

Судья Тренчард отказал Хауптману в просьбе проверить его показания на детекторе лжи.

Были и другие данные, свидетельствующие о неправомерности приговора: эксперт по почеркам, Сэмьюэл Смолл, доказал, что Хауптман писал по системе Палмера-Занера, а не по вертикальной системе «рондо» которой пользовались похитители в своих письмах. В своих показаниях под присягой Смолл заметил: «Вопрос не в том, писал ли Хауптман эти письма Вопрос в том, мог ли он написать их. Мне кажется если пойти в тюрьму и сказать Хауптману: вас освободят, если вы хоть одно предложение. Напишете так, как оно написано в письмах похитителей, – Хауптман никогда не выйдет из тюрьмы».

Разумеется, я знал – как и любой коп, знакомый с судебной системой по серьезным делам, – что эксперты по почерку, как и психиатры, имелись у той и другой стороны и их заключение часто зависело от суммы, которую им заплатили.

– Вы, конечно, понимаете, – сказал Хоффман, – что на одних только специалистов по почеркам штат потратил больше денег, чем на всю защиту Хауптмана.

– Даже несмотря на то, что часть расходов взял на себя Херст?

– Даже несмотря на это. Понадобилось более миллиона долларов, чтобы поместить Хауптмана в камеру смертников... и сейчас в резерве штата не осталось ни одного доллара, чтобы попытаться вызволить его оттуда.

– Простите? – мне не понравилось его заявление.

– Мистер Геллер, следователей, о которых я упоминал, я финансировал сам, из своих скудных сбережений. Этих денег им едва хватает на покрытие расходов.

– Губернатор, я извиняюсь, но условия, которые мы обсудили по телефону, не могут быть предметом торга.

– Не я буду платить вам деньги, мистер Геллер.

– Не вы?

– Нет. Помните, я упомянул о вашем старом друге... одну минутку. – На его столе зазвонил телефон внутренней связи. Искаженный голос что-то сказал губернатору, и он ответил:

– Хорошо, пришлите ее сюда. – Он посмотрел на меня с заготовленной улыбкой и потушил свою сигару. – Ваши услуги оплачивает человек, который рекомендовал вас.

Дверь позади меня открылась, и вошла маленькая красивая женщина в черном платье, отделанном мехом, и черной шляпе с вуалью; темный наряд ее сверкал драгоценностями. Вечно скорбящая Бог знает по кому или чему, в комнату вошла – а в мою жизнь вернулась – Эвелин Уолш Мак-Лин.

– Губернатор, – сказала она, печально улыбнулась и протянула ему руку в черной перчатке; он встал из-за стола и быстро пожал ее. Она повернулась ко мне. Под вуалью ее глаза казались трагическими и восторженными. – Натан, я очень рада вас видеть.

– И я тоже, миссис Мак-Лин, – сказал я, ненадолго взяв ее руку в свою. Я уступил ей свое кресло, а сам сел в другое. Неожиданно, я разволновался.

– Миссис Мак-Лин никогда не утрачивала интереса к делу Линдберга, – сказал губернатор.

– Официальное разрешение этого дела, – проговорила она с величественным видом, – не является удовлетворительным. Осталось много неясных вопросов, и я подумала, что Натан Геллер – тот человек, который сможет разобраться в них.

Конечно, она стала старше, но выглядела по-прежнему прекрасно: тело ее осталось стройным, груди высокими, лицо ее с годами стало более волевым, но не утратило красоты.

– Миссис Мак-Лин сняла квартиру Хауптмана, – сказал Хоффман, – так что вы сможете ее осмотреть. Мы уже приглашали криминолога и специалиста по дереву, чтобы они осмотрели мансарду.

Главным свидетелем обвинения был эксперт по дереву по имени Колер – он должен был давать показания в тот день, когда я присутствовал на суде, но защита помешала ему сделать это.

– Мне показалось нелепым, – сказала Эвелин, – что этот умный и матерый преступник, каким власти пытаются выставить Хауптмана, в одиночку совершивший преступление века, вдруг оказался настолько глупым, чтобы один брус лестницы, с помощью которой он похитил ребенка, сделать из половой доски собственной мансарды.

– Нелепым кажется уже то, – сказал я, – что ему пришлось отрывать доску от пола. Хауптман был плотником. В гараже у него что-то вроде мастерской не так ли? Там у него, должно быть, было полно всяких досок.

– И склад пиломатериалов поблизости, – добавил Хоффман, кивая.

– В любом случае он не оставил бы лестницу на месте преступления, – сказал я. – Этого не мог сделать плотник, который сам смастерил ее, тем более что один ее брус был сделан из доски, взятой в его собственном доме. Эта улика явно сфабрикована.

– То же самое сказали наш криминолог и специалист по дереву из Управления рабочими проектами, – гордо проговорил Хоффман. – Брус лестницы был на одну шестнадцатую дюйма толще досок в мансарде. К тому же гвоздевые отверстия в брусе были недостаточно глубокими, чтобы вместить гвозди длиной два с половиной дюйма, которыми были прибиты доски в мансарде.

– Обвинитель Уиленз, – мрачно проговорила Эвелин, – обещал, что этой лестницей загонит в угол Хауптмана.

– И он выполнил обещание, – сказал Хоффман. – Вопрос теперь в том, мистер Геллер, сможете ли вы представить нам такое же веское доказательство, как эта лестница, только свидетельствующее о невиновности Хауптмана и не сфабрикованное. Такое, что его не сможет отрицать даже самый предубежденный против Хауптмана человек.

– Не знаю, – сказал я. – У меня немного времени, не так ли?

– До конца месяца, – он пожал плечами. – Четырнадцать дней.

– Черт возьми, – воскликнул я с явно неискренним оптимизмом, – возможно, Эллис Паркер прав, и ребенок еще жив. Может быть, я найду мальчонку, посажу его сюда, на ваш стол, и он будет сосать мороженое, пока вы будете звонить его родителям.

Хоффман улыбнулся, но печально.

– Мы уже все перепробовали, – сказала Эвелин, вздыхая и качая головой. – Я даже наняла лучшего в стране адвоката, но и это не помогло.

– Это кого? – спросил я.

– Как же, конечно, Сэма Лейбовица, – сказала она. – Однако действия Сэма имели губительные последствия.

Сэм Лейбовиц!

– Почему? – спросил я.

Хоффман вздохнул.

– Он был убежден, что Хауптман виновен. Он несколько раз навещал Хауптмана и пытался выклянчить у него признание. Он думал, что если сумеет убедить Хауптмана назвать своих сообщников, то этим спасет ему жизнь.