Текст книги "Похищенный"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Крупный круглолицый ублюдок тяжело опустился в кресло позади беспорядочно заваленного различными предметами стола.

– Боже, Одиннадцатый, вчера ночью мы едва унесли ноги!

– Что вы имеете в виду, Минз?

– Называйте меня Хоганом, Одиннадцатый. Я настаиваю на этом. Мы будем разговаривать в присутствии вашего шофера?

– Я же агент номер Шестнадцать, – сказал я. – Помните?

– Если вы полицейский шпион, – загадочно проговорил Минз, – ребенок Линдбергов окажется в незавидном положении.

– Расскажите нам о своем чудесном спасении, – сказал я.

Я отыскал для Эвелин стул, скинул с него несколько писем и старых газет, а сам продолжал стоять с кепкой в руке. Кепка прикрывала браунинг девятого калибра у меня под поясом.

– Я ездил туда, где находится ребенок, – мрачно проговорил Минз, наклонившись вперед и сложив руки, как для молитвы.

– Куда это? – спросила Эвелин.

– Этого я не могу вам сказать, – ответил Минз, с сожалением покачав своей массивной лысой головой. – Я дал слово этим преступникам, что никому не открою их местонахождение. Могу только сказать, что это место находится в пределах ста миль от Вашингтона.

– Вы его видели? – тихо спросила Эвелин. – Вы видели Чарльза Августа Линдберга-младшего?

– Да, – спокойно ответил Минз. Ямочки на его щеках были такими же очаровательными, как попка младенца. – Я брал ребенка на руки. У него голубые глаза, светлые волосы. На нем были вязаная шапочка, желтовато-коричневое пальто, коричневые ботинки и белые чулки. Его возраст и внешность совпадают со всем, что я видел и слышал об этом ребенке.

Эвелин посмотрела на меня тоскующими глазами – ей хотелось верить этому.

– А как насчет чудесного спасения? – спросил я.

Минз сузил глаза, вскинул голову и подался вперед.

– Вчера ночью в районе полуночи мы выехали из штаб-квартиры банды в двух машинах. Я ехал в ведущей машине. Лис с ребенком сидел во второй. Я должен был следить за дорогой на случай, если появится полиция. Увидев, что полицейские останавливают машины и обыскивают их, я должен был использовать свое изобретение, – он указал на лежащую на столе штуковину, – ... и дать сигнал машине сзади, где находился Лис с ребенком. Я должен был зажечь свет три раза.

Эвелин бросила на меня многозначительный взгляд; она казалась взволнованной. Она верила ему.

– Примерно в три часа утра, – продолжал Минз, – когда мы были уже совсем близко от Фар-Вью, я увидел впереди полицейского, останавливающего машину. Я три раза зажег свет на своем изобретении, и машина сзади повернула и поехала назад.

– Назад? – спросил я.

– В укрытие, – произнес он с драматическими интонациями в голосе.

Этому парню следовало работать диктором радио.

– В укрытии, – продолжал он, – Лис и остальные парни нервничали, как тараканы на свету. Лис сказал, что соглашение о передаче ребенка в Фар-Вью окончательно отменяется.

Эвелин посмотрела на меня с беспокойством и заметила мой скептицизм. Она повернулась к Минзу и сказала:

– Мне это кажется очень подозрительным...

Минз принял обиженный вид. Затем молча, двигаясь подчеркнуто медленно, он выдвинул ящик стола и достал из него пакет из оберточной бумаги, скрепленной красным сургучом.

– Вот ваши сто тысяч. Одиннадцатый, – сказал он. – Забирайте ваши деньги, если хотите выйти из игры.

Эвелин покачала головой.

– Я не хочу выходить из игры, пока существует хоть малейшая возможность, что мы сможем вернуть ребенка родителям. Я продолжаю игру.

Он схватил со стола конвертовскрывающую машину и перерезал шнур на пакете: бумага раскрылась, обнажив наверху зеленые купюры. Потом он сорвал с пакета ярлык и протянул его Эвелин. Она взяла его, прочитала, передала мне.

На нем были следующие две строчки:

Гастон Б. Минз.

Собственность миссис Эвелин Уолш Мак-Лин.

– Я наклеил это на пакет, – сказал он, беря ярлык обратно, – для того чтобы застраховать вас. Если я найду свою гибель, участвуя в этом предприятии, вы получите свои деньги обратно.

Уже по одному его виду я понял, что этот пакет слишком мал, чтобы вмещать сто тысяч долларов в мелких купюрах; я, однако, сказал об этом позднее. И неужели ящик его стола и был тем сейфом, в котором, как он утверждал, хранятся деньги?

– Если вы хотите, – сказал он ей, – я возобновлю переговоры с ними.

– Сделайте это, – резко сказала она. – Я возвращаюсь в Вашингтон. Держите меня в курсе событий, мы с вами выберем новое место, где будет возвращен ребенок. Но если вы меня обманываете, то закончите свою жизнь за решеткой.

Тон у нее тоже был драматичным, только она не лгала.

– Одиннадцатый, – мрачно произнес он, – вы видели внизу моего сына, не так ли? Уже одна мысль о нем не позволит мне сделать что-либо предосудительное. Этот мальчик теперь – моя жизнь.

Мы покинули Минза, его захламленный кабинет его опрятный дом и симпатичного мальчика, сели в зеленовато-голубой «линкольн» и начали разговаривать.

– Ты думаешь, что он лжет, не так ли, Нейт?

– Я знаю, что он лжет. Трудность в том, что, являясь профессиональным жуликом, он знает, что здание лжи нужно строить на тонком фундаменте правды. Он обладает кое-какой достоверной информацией – вопрос в том, где он ее взял. Насколько он близок к настоящим похитителям?

Рот ее превратился в тонкую решительную полоску.

– Я доведу это дело до конца.

– Лучше позволь мне, и я поручу довести его до конца парням из министерства финансов. Они легко выследят его сокамерника. Лиса, если он существует.

– Нет! Нет! Это может все испортить... Ребенок может пострадать...

Теперь она разговаривала, как Линдберг.

– Эти парни из министерства юстиции арестовали Капоне, – сказал я. – Они могут...

– Нет. Если ты сделаешь это, я позвоню Огдену, и он все отменит.

– Огдену?

– Огдену Миллсу. Министру юстиции.

Ее речь все больше напоминала речь Линдберга.

– О'кей, Эвелин. О'кей! Но боюсь, теперь мне придется уехать. Я отвезу тебя в Фар-Вью, но мой совет тебе – предоставь Минза властям. Ты еще можешь получить назад свои деньги и кое-какую информацию о похищении в придачу.

– Нет, – твердо сказала она.

Я проговорил с натянутой улыбкой на лице:

– Ты помнишь, какой сегодня день, Эвелин? Первое апреля. День смеха.

– Это жестоко.

– Ты сама сказала, что это жестокий мир.

– Обещай мне, Нейт. Обещай, что ты не станешь вмешиваться в мой план.

– Эвелин...

– Обещай мне! Обещай!

Она дотронулась до моей щеки; в глазах ее надежда смешалась с отчаянием.

– Хорошо, – сказал я. – Хорошо.

И я повез ее в Фар-Вью. Мы не разговаривали. Нельзя сказать, что мы злились друг на друга, но мы не разговаривали.

В комнате, где мы с Эвелин накануне ночью ждали появления призраков, я сложил свои вещи и пистолет в сумку и оставил миссис Мак-Лин наедине с домовыми. Когда я спустился вниз, Инга сказала, что мне звонили, и протянула мне сложенный листок бумаги; я сунул его в карман, не читая, потому что подошла Эвелин.

– Может быть, мне отвезти вас с Ингой в "Вашингтон? – сказал я.

– Я сама могу водить машину, – беззлобно проговорила Эвелин. – Знаешь, мне действительно не нужен шофер. Это всего лишь еще одна пустая роскошь в моей жизни.

– Эвелин, я знаю, у тебя добрые намерения. Но ты взялась за очень непростое дело.

– Я рискую только деньгами, Нейт. Если я смогу спасти этого ребенка...

– Эвелин... – Я огляделся: мы были в кухне одни. Я ждал смотрителя Гаса, который должен был отвезти меня на железнодорожную станцию. Я поцеловал ее крепким, долгим поцелуем.

– Я вернусь, – сказал я.

Она снова дотронулась до моего лица:

– Я буду ждать.

Когда я вышел из дома и направился к пикапу Гаса, она провожала меня взглядом, стоя в дверях черного хода, словно еще один призрак в этом Богом проклятом доме.

В машине я развернул листок, который передала мне Инга – сообщение было от Брекинриджа.

В нем говорилось: «Джефси получил известие от Джона».

Глава 20

Я сидел в удобном кресле возле потрескивающего в мраморном камине огня в роскошной библиотеке с высокими потолками, достойной особняка Эвелин Уолш Мак-Лин на Массачусетс Авеню; только я находился не в Вашингтоне, округ Колумбия. Я был в Манхэттене, в величественном сером доме неподалеку от Центрального парка, на Восточной 72-й стрит, нью-йоркской резиденции сенатора Морроу, тестя Линди.

Рядом за круглым столом из красного дерева с суровым видом сидели Элмер Айри и Фрэнк Уилсон, агенты Налогового управления, чьи одинаковые очки с черной оправой, черные костюмы и темные галстуки делали их зеркальными отражениями друг друга; только, глядя друг на друга, они почему-то не улыбались. Уилсон выглядел более беспокойным из этой пары: он непрестанно барабанил по столу пальцами и поглаживал свою лысеющую голову в поисках остатков волос. Айри сидел неподвижно, как статуя. Но нервничали оба.

Я тоже нервничал.

Мы ждали.

Всю вторую половину дня я с Линдбергом, Брекинриджем и профессором Кондоном находился в доме профессора; Айри и Уилсон туда не пошли, опасаясь, что за домом ведется наблюдение. У Кондона мы занимались окончательными приготовлениями, в том числе запихивали два свертка с деньгами, перевязанные шнуром, в копию старинной избирательной урны – продолговатую деревянную коробку с медными петлями и зажимами. Не знаю, делал ее первоклассный столяр из Бронкса или нет, но она не выдержала массы денег, и одна сторона ее треснула. Сверток с двадцатью тысячами пришлось нести отдельно, а коробку обмотали веревкой.

Наши действия были ответом на письмо, которое пришло Джефси с первоапрельской почтой, когда меня в Нью-Йорке не было. Содержание было следующее:

Дорогой сэр!

Приготовьте денги вечером, в субботу. Мы сообщим вам, куда и как послать их. Денги должны быдь в одной пагете; мы хотетьу чтобы вы положить их определенное место. Не бойтес, что кто-то другой заберет их; мы наблюдать внимательно. Пожалуйста дайте нам знать, если вы согласны и готовы действовать субботу вечером – если да – поместите в газету это: «Да, все в порядке».

Дело очень простой, но мы очень скоро выясним, если есть какой-нибудь ловушка. Через 8 часов вы получить адрес ребенок. Там вы найдете две женщины. Они ни в чем не виноваты.

Внизу стоял знакомый знак.

– Если передача выкупа состоится завтра ночью, – сказал я Слиму, – то я пойду с профессором.

Мы сидели в гостиной Кондона и пили чай, который подала нам жена профессора, встревоженная до того, что была сама не своя; была там и младшая Майра, на редкость неприветливая, беспокоящаяся за своего папочку. Она как раз помогала ему и Брекинриджу укладывать деньги.

Объявление со словами «Да. Все в порядке. Джефси» появилось в утреннем выпуске газеты «Америкэн».

– Я не хочу, чтобы вы пошли с ним, Нейт, – сказал Линдберг. – Возможно, они запомнили вас в первый раз и могут теперь узнать. Теперь они могут знать, что вы коп.

– Вы не должны позволить профессору сделать это одному.

– Я и не позволю. Я сам пойду с ним.

– Разумно ли это? Вы сами являетесь превосходной мишенью для похитителей.

– В таком случае окажите мне одну услугу.

– Да?

Он пожал плечами.

– Я знал, что Энн будет беспокоиться, если увидит, что я ухожу из дома с оружием.

– Я тоже так думаю.

– Поэтому я не принес его. Можно одолжить у вас ваш браунинг?

– Конечно, можно.

– Значит, вы не возражаете?

– Черт. Слим, вы окажете этим мне честь. Для меня это все равно, что я сам буду там.

Он сделал глоток чая. Потом хитро улыбнулся мне, прищурив свои проницательные глаза.

– Скажите, Нейт. Вы пытались повлиять на Айри? И Уилсона?

– Что вы имеете в виду?

Он кивнул в сторону другой комнаты:

– Те купюры. Эти деньги. Уилсон целое утро провел в конторе «Дж. П. Морган и компания», переписывая серийные номера.

Я ухмыльнулся:

– Так это же замечательно. Правда, замечательно. Вы не будете жалеть.

Он покачал головой и отпил еще немного чая.

– Полагаю, понадобилась помощь более сотни клерков, чтобы закончить эту работу. Там же более пяти тысяч купюр и не одной пары с последовательными номерами.

– Не смотрите так на меня, Слим, я не оказывал давления на Айри. Он сам достаточно умен, чтобы понимать, что записать эти номера необходимо. Но почему вы вдруг передумали?

Линдберг скривил рот.

– Айри, – сказал он и потом с восхищением добавил: – Чертовски упрямый подлец!

Я не стал задавать больше вопросов, и Слим больше ничего не объяснял, но в этот вечер, когда я ждал в огромной библиотеке Морроу с двумя агентами Налогового управления, я спросил Айри, как ему удалось убедить Линдберга в необходимости переписать серийные номера.

– Он понес какую-то благородную ахинею, – сказал Айри, – о том, что хочет сдержать обещание, данное похитителям, с тем чтобы они сдержали свои обещания по отношению к нему.

– Боюсь, Слим плохо знает жуликов.

– Да, похоже, что Линдберг не видит разницы в работе летчика и в работе детектива, – сказал Айри. – Как бы там ни было, я сказал ему, что если он не позволит нам записать серийные номера купюр, министерство финансов откажется от участия в этом деле.

– А как же его дружба с вашим боссом?

На лице Айри появилась улыбка, тонкая, как лезвие стилета.

– Даже министр финансов знает, что его министерству никак нельзя отказываться от уголовного преследования людей, совершивших тяжкое преступление. Именно в этом нас могли обвинить, если бы мы не переписали номера этих денег.

– И это убедило Слима?

– Не сразу, – сказал Айри, покачав головой. – Мы ушли от него, отказавшись от ведения этого дела, и до сегодняшнего утра от него не было никаких известий.

– Он мог в конце концов связаться с министром Миллсом.

– Возможно. Но это ничего не дало бы ему. Он дал нам добро.

– Миллс?

– Линдберг. И все купюры во втором пакете, те двадцать тысяч, являются исключительно золотыми сертификатами.

– Золотыми сертификатами?

– Да. Купюры по пятьдесят долларов. Четыреста штук. Засечь их кассирам в банке будет проще простого.

– Хорошая мысль, Элмер.

– Благодарю вас, мистер Геллер, но идея использовать золотые сертификаты принадлежит Фрэнку. Купюры меньшего достоинства тоже главным образом являются золотыми сертификатами.

Я кивнул и улыбнулся Уилсону, который кивнул и улыбнулся мне в ответ. Мы были как одна большая счастливая семья – три копа, сидящих в роскошной библиотеке, в то время как эксцентричный профессор и знаменитый летчик с семьюдесятью тысячами долларов где-то в ночи передавали деньги каким-то самозванцам.

Ранее, в тот же день, когда мы с Линдбергом разговаривали о зарегистрированных купюрах, я попытался склонить его к еще одному компромиссу, однако моя попытка не увенчалась успехом.

– Почему бы вам, – сказал я, – не позволить Айри и, возможно, нью-йоркским копам следовать за вами туда, где состоится передача денег, чтобы затем секретные агенты устроили облаву в этом районе?

Он резко покачал головой:

– Об этом не может быть и речи. Это слишком опасно...

– Совсем не опасно. Копы могли бы выдавать себя за таксистов, пьяниц, водителей грузовиков, прачек, священников... Секретные агенты полиции делают это все время и хорошо делают.

– Этих похитителей не так легко будет обмануть, Нейт. Они будут действовать предельно осторожно и с подозрением относиться ко всему.

– Слим, что подозрительного в том, что мимо них проедет фургон с молоком или пройдет подвыпившая компания студентов колледжа? Вполне естественно, что на улицах будут люди, даже ночью – особенно ночью, когда, возможно, и произойдет передача выкупа.

Но он и слышать об этом не хотел.

Позднее Айри подтвердил, что обращался к Линдбергу с таким же предложением, но безрезультатно; не помогли ему и ссылки в этом контексте на заинтересованность в таком развитии событий министра финансов.

Таким образом, людей, которые мыслили как копы, участвовало в деле Линдберга в два раза меньше, чем тех, которые мыслили иначе, и удачный исход его представлялся мне весьма проблематичным.

* * *

Я пробыл у Кондона целый день и часть вечера, когда примерно без пятнадцати восемь зазвенел дверной звонок; Майра открыла дверь, и таксист – она описала его как молодого, худого и темного – сунул ей конверт, быстро вернулся к своему такси и уехал, прежде чем один из нас успел остановить его или даже записать его номерной знак.

Линдберг вскрыл конверт и начал читать письмо; рядом стояли Кондон и Тэрекинридж.

Я шагнул было, чтобы взглянуть на письмо, однако увидел, что на мальчишеском лице Слима появилось хмурое выражение, и остановился. Он покачал головой – нельзя.

– Вы не участвуете в этом, Нейт, – сказал он. – Мы поедем на машине профессора. Вы же поедете к центру Манхэттена и присоединитесь к парням из Налогового управления. И будете ждать.

Я раздраженно вздохнул:

– Обычно вы мной не командовали, Слим. Не похоже, что это мне нравится.

Он поднял руку, как будто собирался положить ее на мое плечо, но по выражению моего лица понял, что я не оценю этого жеста.

Он сказал:

– Я знаю, что вам не нравится, как я делаю это. Но вы всего лишь консультант, вы здесь даже не полицейский. Я не хочу, чтобы вы знали, куда мы идем... – Он сжал письмо, слегка скомкав его – ... и не хочу, чтобы вы пошли за нами.

– Зачем мне идти за вами? Мой пистолет у вас.

Он застенчиво улыбнулся, стушевался, потом шагнул вперед, положил руку мне на плечо и сжал.

– Обещайте мне, Нейт.

Опять меня просили дать обещание, которое мне не хотелось сдерживать. И все-таки я кивнул.

– Благодарю вас, – он посмотрел на Брекинриджа. – Я попрошу вас остаться здесь, с семьей профессора, Генри.

Брекинридж кивнул, как обычно, несколько уныло, но с достоинством.

Дочь Кондона принесла отцу пальто и шляпу и помогла ему их надеть, умоляя его беречь себя. Профессор, пучеглазый и краснолицый, спокойный, как морж во время жары, сказал:

– Позвольте мне взять посылку, – и схватил обмотанную веревкой треснувшую урну для голосования и заодно отдельный пакет с двадцатью тысячами долларов в золотых сертификатах.

Линдберг, который относился к деньгам равнодушно и даже с некоторым презрением, не обратил на это внимания, и двое мужчин торопливо пошли к стоящему перед домом «форду купе». Линдберг сел за руль, Джефси – рядом, с выкупом на коленях; машина поехала по улицам, свернула на юг и исчезла из виду. Прошло четыре часа, близилась полночь, мы сидели в библиотеке Морроу, и от Линдберга с профессором не было ни слуху ни духу.

– Возможно, они мертвые валяются где-нибудь в канаве, – предположил я.

– Если это действительно так, – сказал Уилсон, – то мы не виноваты.

– Скажи это прессе, – мрачно сказал Айри.

– Удача, джентльмены!

Зычный, чрезмерно мелодичный голос принадлежал не кому иному, как профессору Джону Ф. Кондону, который вошел в комнату с распростертыми руками, словно собирался кого-то обнять. Я не стал кидаться ему в объятия и остался сидеть.

Следом за профессором вошли Линдберг и Брекинридж; все мужчины были в пальто и шляпах, кроме Слима, который был без шляпы с самого начала. За ним торопливо вошли слуги Морроу и начали собирать пальто и головные уборы.

– Мы передали выкуп, – сказал Линдберг, сунув руку в карманы пиджака, – и получили записку с указанием дороги. – Он улыбнулся улыбкой, в которой радость соседствовала с отчаянием.

Он положил на стол небольшую записку, и мы все сгрудились вокруг него. Ее содержание было следующим:

Мальчик находится на зудне «Нелли».

Зудно небольшой, 28 футов длина, на этот зудне находятся два человек. Они ни в чем не виноват.

Вы найдете лодку Между Хорснек Бич и Гэй Хед возле острова Элизабет.

Обычной подписи в виде кругов и отверстий не было, но почерк был тем же.

– Я уже договорился, чтобы нам предоставили самолет-амфибию, – сказал Линдберг, глаза которого сверкали, как угольки. – Мы вылетаем на рассвете.

– Прошу вас, садитесь, джентльмены, – сказал Айри, указывая в сторону стола и посмотрев сначала на Линди, профессора и Брекинриджа и затем на меня и Уилсона. Мы все подошли к столу и сели.

Линдберг и Кондон начали свой рассказ, причем рассказывал главным образом первый, а второй лишь комментировал те моменты, когда ему приходилось играть главную роль в этой мелодраме.

В записке, которую им передал таксист, было сказано чтобы они ехали по Тремонт Авеню до дома 3225, где находились теплица Д. А. Бергена и цветочная лавка. Перед входом в цветочную лавку стоял стол, под которым прикрытое камнем лежало письмо. В письме говорилось, чтобы они перешли улицу, дошли до ближайшего угла и по Уиттемор Авеню пошли на юг. Они должны были принести деньги. Кондон, как было сказано, должен был идти на встречу один. Его ждали.

– Когда мы подошли к Уиттемор Авеню, – сказал Кондон, наклонившись вперед и глядя на собеседников слезящимися, но внимательными глазами, – я понял, что эти хитрые похитители повторяют меры предосторожности, принятые ими при первой встрече.

– Это почему? – спросил Айри.

Уилсон делал записи.

– Уиттемор Авеню, – сказал Линдберг, – это грунтовая дорога, проходящая параллельно кладбищу святого Реймонда.

Еще одно кладбище.

Профессор поднял палец в воздух, словно проповедник, толкующий об аде и рае.

– Второй раз, – сказал он, – наша встреча состоялась в субботу. И второй раз она проходила... – Он обвел всех нас многозначительным взглядом; в оранжевом свете, падающем на него от камина, он был похож на престарелого начальника отряда бойскаутов, рассказывающего у костра своим питомцам нестрашную историю о привидениях – ... в обиталище мертвых.

– Как я уже сказал полковнику, – делился с нами Кондон, подмигнув Айри, который никак не среагировал на эту фамильярность, – я слышал, что итальянские гангстеры часто хаживают на кладбище...

Хаживают?! Вот тебе и доктор педагогических наук. Шут какой-то.

– И эти две наши встречи на кладбищах, – продолжал Кондон, – укрепили меня во мнении, что эта банда состоит из членов мафии и этого скандинава.

К счастью, в этот момент Линдберг продолжил свой рассказ:

– Кондон встал возле машины и при свете фонаря стал читать письмо, надеясь привлечь внимание наблюдателя, которого, возможно, поставила там банда. К нам направился мужчина в коричневом костюме с опущенным на лоб полем коричневой фетровой шляпы; он довольно сильно сутулился.

Проходя мимо машины, он прикрыл нижнюю часть лица платком и внимательно посмотрел на двух наших героев. Когда этот несомненный наблюдатель исчез из поля зрения, Линдберг хотел выйти из машины, но Кондон остановил его – в записке было сказано, что профессор должен идти один.

Однако Джефси не проявил такого же педантизма в отношении других изложенных в записке требований: оставив в машине коробку и пакет с деньгами, он со словами «сначала я хочу поговорить с Джоном» пошел не на юг по Уиттемор Авеню, а свернул на восток: «Это позволило мне заглянуть за большинство надгробных камней и осмотреть кусты, выходящие на улицу».

Однако, вглядываясь в «жуткую полутьму» кладбища, Кондон ничего, кроме теней, не увидел.

Миновав ворота кладбища, Кондон повернулся и медленно пошел назад; потом он крикнул Линдбергу: «Кажется, здесь никого нет, полковник».

И тогда из-за надгробного камня раздался голос:

– Эй, доктор!

Над одной из могил выросла фигура, похожая на призрак.

– Эй, доктор, сюда!

И Кондон, и Линдберг услышали этот голос, который они описали как «гортанный».

Кондон пошел по направлению к надгробному камню, но фигура начала уходить, и профессор последовал за ней в глубину кладбища, где после зигзагообразного перемещения между могилами фигура припала к земле у ограды.

– Я сказал ему: «Зачем вы там сидите? Встаньте, если хотите поговорить со мной!» – заговорил Кондон, театрально жестикулируя. Линдберг не обратил на это внимания. Но Уилсон перестал писать, посмотрел на меня и слегка завращал глазами. Кондон продолжал: – Он спросил, помню ли я его после прошлой субботней встречи на кладбище Вудлоун? Я сказал, что помню. Он спросил «У вас есть деньги?» И я сказал: «У меня нет их с собой. Они в машине».

Потом «кладбищенский Джон» спросил, вооружен ли полковник Линдберг, и профессор сказал, что нет («Я солгал», – заявил он, гордясь собой), и затем «кладбищенский Джон» стал требовать деньги.

– Я отверг это требование, – сказал нам Кондон. – Я сказал: «Я не дам вам никаких денег, пока вы не дадите мне расписку!»

– Расписку? – спросил я. – Вы попросили у похитителя расписку?

– Это было что-то вроде делового соглашения, – неохотно, как бы оправдываясь, сказал доктор. – Я вполне имел право потребовать у него расписку, выплачивая такую сумму.

Айри казался потрясенным; на лице Уилсона, который снова перестал делать записи, появилось выражение человека, рассматривающего дерьмо у себя на ботинке.

– Затем я потребовал у него записку, где указано местонахождение ребенка, и вот она, эта самая записка, джентльмены, – он указал на небольшой листок бумаги, который по-прежнему лежал на столе, похожий на салфетку под стакан с коктейлем.

– Да, – сказал я саркастично, – но где ваша расписка?

Профессор проигнорировал мои слова. Он продолжал рассказывать, как «Джон» сказал, что ему нужно пойти и приготовить записку: он будет отсутствовать несколько минут, и за это время Джефси должен успеть сходить к машине и вернуться с семидесятью тысячами долларов.

– И тут, – проговорил Кондон с царственной осанкой, – я сделал ловкий ход – я выторговал у него двадцать тысяч долларов.

– Вы – что?! – спросил Айри, вытаращив глаза за линзами в черной оправе.

Кондон засиял, округлив свои румяные щеки, и сказал:

– Я сказал ему: «Джон, полковник Линдберг не так богат. Сейчас трудные времена, депрессия – он не смог собрать еще двадцать тысяч. Но я прямо сейчас могу сходить к этому автомобилю и принести вам пятьдесят тысяч».

Уилсон уронил свою записную книжку и закрыл глаза рукой. Выражение лица Айри оставалось каменным, однако шея покраснела, как раскаленная кочерга. Слим, который, кажется, почувствовал, что совершена большая ошибка, беспокойно заерзал на стуле.

Кондон ничего этого не заметил – он с головы до ног был пропитан самодовольством.

– И Джон сказал: хорошо, полагаю, если мы не можем получить семьдесят, мы возьмем пятьдесят.

– Вы знаете, что вы сделали? – спросил его Айри.

– Ну конечно знаю. Я сберег для полковника Линдберга двадцать тысяч долларов.

– Эх, голова садовая, – сказал Айри.

Кондон прищурился, на лице его появилось простодушно-глупое выражение.

– Я что-нибудь сделал не так?

– В пакете, который вы оставили в машине, – сказал я, – лежали пятидесятидолларовые золотые сертификаты, крупные купюры, которые легко обнаружить. В урне для голосования самые крупные купюры были достоинством в двадцать долларов – они не так бросаются в глаза.

Кондон подумал над этим. Потом собрал все свое достоинство и сказал:

– Будь у меня возможность, я бы снова сделал то же самое, я бы сэкономил для полковника Линдберга даже последний цент, – и он улыбнулся Линди, который ответил ему слабой улыбкой.

Примерно через пятнадцать минут после того, как Кондон двинулся к машине за деньгами, а «кладбищенский Джон» отправился куда-то за бумагой и карандашом (!), они снова встретились в том же месте в «обиталище мертвых». Кондон передал «Джону» урну для голосования с деньгами, а «Джон» передал профессору запечатанный конверт, велев вскрыть его не ранее чем через шесть часов. «Джон» посмотрел на деньги и заявил, что они его устраивают; Кондон пообещал «Джону», что если это «плутовство», то он.

Кондон, если понадобится, эту банду; из-под земли достанет!

Должно быть, это напугало их до смерти.

В то время, когда профессор находился на кладбище, – сказал Линдберг, и Уилсон принялся с большой скоростью записывать его слова, – тот парень коричневом костюме, которого мы видели раньше, прибежал по другой стороне улицы со стороны Уиттемор Авеню. Он снова закрывал лицо платком и, проходя мимо машины, сморкался так громко, что его, наверное, было слышно за квартал.

– Вы видели его лицо? – спросил Айри.

– Издалека, – сказал Линдберг. – Он добежал до одного места на некотором расстоянии от меня и уронил платок – я решил, что это какой-то сигнал.

– Полковник, вы слышали голос «кладбищенского Джона», – сказал Уилсон, подняв голову от записной книжки. – Как вы думаете, сможете вы узнать по голосу?

Слим без колебаний покачал головой.

– Голос его я помню довольно хорошо. Но сказать, что смогу опознать человека по этому голосу... нет, наверное, не смогу.

– Так я смогу, – заявил Кондон, хлопнув рукой по столу. – Слух и ночное зрение у меня исключительные. Я смогу описать его сотрудникам... Это мужчина с продолговатым лицом, выступающими скулами и миндалевидными глазами...

– Вызовите сюда художника, специалиста по словесным портретам, – сказал Айри Уилсону. Тот кивнул, положил записную книжку в карман и вышел. Айри принялся осведомляться у Кондона о различных деталях; Слим встал, обошел стол и сел рядом со мной.

– Нейт, – сказал он, – вы полетите с нами?

– Искать судно «Нелли»? Конечно, если вы хотите этого.

– Я хочу этого. Может, вам лучше лечь на диван и немного поспать. Уже второй час. Мы выезжаем на рассвете.

– О'кей, – сказал я, зевнув. Потом отодвинулся от стола, потянулся и встал.

– Знаете, меня одно удивляет.

– Что же?

– Да... – Я ухмыльнулся. – Вы всегда играли честно, по правилам, и я несколько удивлен тем, что вы не подождали шесть часов, как было сказано, прежде чем вскрыть этот конверт.

– А, так я хотел подождать, – сказал Слим, – но доктор Кондон меня отговорил.