Текст книги "Похищенный"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Глава 34

– Натан Геллер, – сказал Гастон Минз, приподнимаясь на кровати со своей обычной проказливой улыбкой, только в его глазах теперь не было озорного огонька, а был лишь тусклый тревожный взгляд, и ямочек не было заметно на его впавших щеках. Он потерял в весе, и казалось, сама его кожа, имеющая желтоватый оттенок вследствие частых приступов желчнокаменной болезни, велика ему, неплотно обтягивает его тело. В длинной ночной рубашке он лежал под простынями и волосяными одеялами на кровати в тюремной палате медико-хирургического отделения правительственной психиатрической больницы в Конгресс Хайте, штат Мэриленд, неподалеку от Вашингтона. Как и фонарь верхнего света над камерой Хауптмана, окно здесь было огорожено решеткой и металлической сеткой.

Мы с Эвелин стояли возле его кровати. В этот день Эвелин была в белом, но с черными украшениями; на ней была белая шляпка, тоже украшенная черной отделкой. Она была похожа на богатую медицинскую сестру.

– Я никогда не называл вам своего имени, Минз, – сказал я.

– Да, но вы произвели на меня большое впечатление, Геллер, – сказал он, и мне показалось, что в его глазах на мгновение вспыхнул озорной огонек. – Любой человек, который вставит ствол пистолета мне в рот, надолго останется в моей памяти. Надо отдать вам должное, это был весьма эффективный психологический маневр.

– Благодарю.

– Я потрудился и навел о вас справки. Как и я, вы подвизаетесь на ниве частных расследований. У вас есть довольно влиятельные знакомые в преступном мире, и у меня они есть. У вас, мягко выражаясь, неплохая репутация, молодой человек.

– Я оцениваю это как комплимент с вашей стороны, – сказал я.

Он ласково посмотрел на Эвелин и положил руку на сердце, словно собирался давать показания под присягой на свидетельской трибуне, где конечно же потом врал бы, как сивый мерин.

– Мой дорогой Одиннадцатый, – сказал он, вспомнив давнишний кодовый номер Эвелин, – вы замечательно выглядите. Вы так прекрасны потому, что богаты, или вы богаты потому, что прекрасны? Я оставлю этот вопрос философам. Но как бы там ни было, я хочу, чтобы вы знали, что я не таю против вас зла.

– Вы не таите против меня зла? – проговорила Эвелин, расширив глаза, ее рука в белой перчатке коснулась ее роскошной груди.

– За то, что вы давали против меня показания, – сказал он, по-видимому, удивленный тем, что она не поняла, что он имел в виду.

– Конечно, вы не хотите продемонстрировать нам свою добрую волю, – сказал я, – и не скажете, где находятся сто тысяч миссис Мак-Лин, не так ли?

Он вскинул голову и с важным видом поднял палец.

– Сто четыре тысячи, – исправил он меня. – Но боюсь, точно я этого сказать вам не смогу. Я смутно помню, что засунул эти деньги в кусок трубы и бросил в реку Потомак, но вот с какого пирса – этого, хоть убей, припомнить не могу.

– Понятное дело, – сказал я.

Он начал кашлять и на этот раз, кажется, не притворялся: от его кашля дребезжала кровать, и его желтое лицо стало фиолетовым.

Когда кашель утих и к нему вновь вернулся нормальный (желтый) цвет лица, Эвелин спросила его:

– Вы очень больны, Минз?

Он поправил на себе одеяло и, стараясь держаться с достоинством, ответил:

– Эти камни в желчном пузыре, конечно, меня беспокоят, дорогая моя. Но не из-за них меня положили в эту больницу. У меня обнаружили серьезные психические отклонения. Время от времени у меня возникает склонность к выдумке, и тогда я с трудом отличаю иллюзию от реальности.

– Не надо вешать лапшу на уши, – сказал я.

– Прошу вас. Геллер, – сказал Минз, бросив на меня строгий взгляд. – Здесь же дама. – Он улыбнулся Эвелин, как брат Тук*. – Все мои несчастья начались в ту роковую ночь восьмого декабря 1911 года. Когда я упал с верхней полки пульмановского вагона и сильно ударился головой.

– Это было ваше первое крупное жульничество с целью получить страховку, – заметил я.

– Четырнадцать тысяч долларов, – проговорил Минз с ностальгическим вздохом. – В то время четырнадцать тысяч были деньгами.

Наш разговор прервал вошедший врач, который начал читать назначения Минзу. Мы отошли в сторону и стали ждать. Привлекательная медсестра принесла ему несколько таблеток и стакан воды, он улыбался ей, называл ее «моя дорогая» и шутливо флиртовал.

Когда они ушли, Минз сказал нам:

– Понимаете, я страдаю от высокого кровяного давления в мозге, которое является прямым следствием моего падения со второй полки в поезде. В результате у меня развилось фантастическое воображение, которое доставило мне столько неприятностей. Я не получил ни цента на своих махинациях с бутлегерством и шантажом, потому что всегда возвращал деньги... за исключением случая с вами, Одиннадцатый, поскольку я просто не могу вспомнить, где находятся эти деньги.

– Мы не из-за денег сюда приехали, – сказал я.

– Вот как? – сказал он, заинтересовавшись. – И зачем же вы приехали сюда. Геллер?

– Я работаю на губернатора Хоффмана.

Он так и расплылся в улыбке, на щеках вновь появились ямочки.

– Замечательно! Я написал губернатору Хоффману много писем. Я рад, что он решил помочь мне осуществить мою миссию.

Эвелин посмотрела на него с удивлением:

– Вашу «миссию»?

Минз с торжественным видом кивнул и сложил руки словно для молитвы на том, что осталось от его некогда огромного живота.

– Все свои усилия я решил направить на то, чтобы помочь этому несчастному Бруно Хауптману, которого оклеветали так несправедливо.

Я сел на край его кровати.

– Вы это серьезно? Неужели оскорблено ваше чувство справедливости?

– Разумеется, оскорблено. Я писал не только губернатору Хоффману, но и обвинителю Уилензу, полковнику Линдбергу в Англию и многим другим важным лицам, имевшим отношение к этому делу. Несмотря на свое заболевание, я делаю все возможное, чтобы добиться для мистера Хауптмана отсрочки приведения в исполнение смертной казни.

– Ну вы молодец, Минз. Почему вы это делаете?

– Потому, – ответил он, пожав плечами, – что это я организовал похищение сына Линдберга.

Мы с Эвелин никак не среагировали на это заявление.

Это его разочаровало, даже, казалось, обидело.

– Вы меня поняли? Я сказал, что я и есть тот человек. Хауптман не заслужил того, чтобы его обвинили или, если хотите, хвалили за столь тщательно продуманное преступление. Простой невежественный плотник. Это же абсурд. Преступление века было разработано выдающимся криминальным умом столетия:

Гастоном Буллоком Минзом!

– Несколько лет назад вы говорили нам совсем другое, – напомнил я.

Он покачал пальцем в воздухе.

– Да, но тогда я лгал вам, по крайней мере частично. Почему вы так спокойно отнеслись к моему признанию? Это самое значительное признание за всю историю американской юриспруденции.

– Минз, – сказал я, – я сказал вам, что работаю на Хоффмана. Он показал мне несколько ваших писем. Мне было известно о том, что вы утверждаете, будто «разработали» план этого похищения. И Эвелин тоже знает об этом. Поэтому мы отнеслись к вашему признанию так спокойно.

– Вот как? Тогда, полагаю, вам интересно будет узнать некоторые подробности.

– Да, конечно. Вы утверждаете, что сами изготовили эту лестницу?

– Именно. Я сделал ее в своем гараже в Чеви-Чейсе. Хауптман сделал бы ее более профессионально: в конце концов он плотник. Кстати говоря, лестница эта использовалась только для того, чтобы заглянуть в окно детской и убедиться, что ребенок там, а не для того, чтобы вынести его через окно. Ребенка через парадную дверь вынес моим агентам дворецкий. Вот почему лестницу нашли брошенной в семидесяти с лишним, футах от дома.

– А как насчет Макса Гринберга и Макса Хэссела? Я думал, это они разработали план этого похищения.

– Они работали на меня. У меня были знакомые среди перевозчиков нелегального спиртного и бутлегеров. Банда, с которой вошел в контакт Кертис, тоже работала на меня. Я руководил этим предприятием с самого начала.

Эвелин подошла ближе к кровати Минза.

– В одном из писем губернатору Хоффману, – сказала она, – вы утверждали, что вас наняли родственники миссис Линдберг, чтобы вы похитили ребенка.

– Ах да. Потому что мальчик был умственно отсталым. И мне в этом помогали Гринберг и Хэссел, а также два человека из прислуги Линдбергов – Вайолет Шарп и Оливер Уэйтли.

– Вы хотите сказать, что это правда? – спросила Эвелин.

– Что правда? – спросил он с невинным видом.

– А что в вашем рассказе неправда? – спросил я.

– То, что я говорил об умственно отсталом ребенке. Это всего лишь слух, который произвел на меня впечатление.

Я подумал, что если еще немного послушаю Минза, то могу остаться с ним в этой психушке.

– А вам известно, что ваших приятелей Гринберга и Хэссела кто-то убил?

Он медленно и печально кивнул:

– Жизнь может быть так жестока.

– Смерть тоже, – сказал я. – Интересно, что их убили вскоре после того, как вы назвали мне их имена.

После того, как вы указали на них как на настоящих похитителей.

– Стечение обстоятельств.

– А может, это вы или ваши приятели приложили руку к этим обстоятельствам?

– Минз, – резко сказала Эвелин, – этот ребенок еще жив?

Он улыбнулся ангельской улыбкой:

– Сначала я должен сказать вам, что тело, найденное в Нью-Джерси, было «подсадкой», а никаким не ребенком Линдберга.

– С какой целью это было сделано? – спросил я.

– Чтобы прекратились его поиски, – ответил он. – К примеру, деятельность бутлегеров в Саурлендских горах была почти свернута. Там появилось слишком много полицейских, которые вели себя очень активно, на этот район было обращено внимание властей. После обнаружения тела все вернулось в нормальное русло. Люди снова занялись бизнесом.

– Этот ребенок все еще жив? – повторила Эвелин.

– Моя дорогая, насколько мне известно – жив. Я отвез этого ребенка в Мексику и оставил там живым-здоровым. Бог мне свидетель, я говорю правду.

Я встал с его кровати, опасаясь, что этого негодяя сейчас поразит молния.

– Где сейчас находится ребенок? – спросила Эвелин.

– Понятия не имею, – проговорил он, энергично пожав плечами. – Знаю только, что мальчик в надежных руках. Пока он жив, некоторых влиятельных людей нельзя будет обвинить в убийстве.

– Никто вам не верит, Минз, – сказал я.

– Простите?

– Никто не верит, что вы были вдохновителем этого похищения. Вы волк, прикинувшийся невинной овечкой.

Он негромко рассмеялся:

– Хорошо сказано, Геллер. Хорошо сказано. А вы сами что думаете?

– Я думаю, вы на этот раз впервые в своей жизни говорили правду или по крайней мере больше правды, чем обычно. А вот действительно ли вы хотите, чтобы вам поверили, или нет, это вопрос, на который я не осмелюсь ответить. Можно только догадываться о том, что происходит в темных коридорах вашей души.

Он кивал, улыбаясь своей проказливой улыбкой.

– На месте Аля Капоне, – сказал я, и улыбка его моментально исчезла, словно одно это имя приводило его в замешательство, – я использовал бы вас в качестве посредника. Как человек со связями в кругах бутлегеров, в политических кругах и высшем обществе вы являетесь идеальным посредником для Капоне, если не учитывать, конечно, что вы совершенно ненадежный человек.

– О, – сказал Минз, качая в воздухе указательным пальцем. – Ну а если я боялся бы своего нанимателя...

– Если бы им был Капоне или кто-нибудь, равнозначный ему, с Восточного побережья, например Лусиано или Шульц, вам пришлось бы действовать честнее, чем обычно, чтобы не накликать беду на ваш толстый зад.

– Геллер, это некрасиво с вашей стороны. Использование таких выражений неуместно в присутствии миссис Мак-Лин.

– Идите к черту, сэр, – сказала она ему.

Он явно упал духом.

– Возможно, я обидел вас, моя дорогая, но между старыми друзьями не должно быть столь враждебных отношений.

– Она заслужила право так относиться к вам, отдав вам сто тысяч, которые исчезли, – заметил я.

– Сто четыре тысячи, – поправил он меня.

Я с улыбкой покачал головой:

– Ни стыда, ни совести у вас нет, Минз.

– Я не в силах контролировать свое воображение, – мрачно проговорил он. – Мои фантазии – побочный продукт душевной болезни. Поэтому, друзья мои, я и настоял на том, чтобы меня положили в эту больницу.

– А может быть, вам просто не понравилась тюрьма в Ливентворте?

– Признаюсь, здесь действительно поприятнее, – весело проговорил он. Потом лицо его стало серьезным: Понимаете, я надеюсь, что мне сделают операцию на мозге, после чего я смогу быть нормальным членом общества и меня можно будет досрочно освободить из тюрьмы.

Гастон Минз пытался осуществить свою последнюю и самую крупную аферу: он тешил себя надеждой, что ему когда-нибудь удастся выйти из тюрьмы, хотя стеклянный взгляд его глаз говорил о том, что он сам не особенно верил в свой успех.

– Скажите мне одну вещь, Минз, – сказал я. – Пожалуйста, будьте со мной хоть раз откровенны, потому что то, о чем я вас спрошу, не имеет большого значения. Мне просто хочется знать.

– Геллер, мы с вами друзья уже много лет. Неужели вы думаете, что я откажу вам в такой мелкой услуге? Спрашивайте.

– В тридцать втором году я, Эвелин и ее служанка Инга останавливались в ее сельском имении под названием Фар Вью, и ночью кто-то ходил по дому, стягивал с постелей простыни, топал по полу запертого верхнего этажа. Это случайно не вы старались нас напугать?

– А, Фар-Вью, – задумчиво проговорил Минз. – Говорят, в нем обитают привидения, знаете. По ночам с грохотом падают некоторые вещи, не так ли?

– Я думаю, вы это знаете лучше нас.

Ему понравилось мое замечание.

– Даже через столько лет вы не можете забыть о своей встрече со сверхъестественным, Геллер, не так ли? Это вы-то, упрямый, проницательный реалист!

– Вы не хотите быть со мной откровенным, Минз?

– Геллер, вы из тех людей, что занимаются любовью с женщиной при включенном свете, – он с извиняющимся видом повернулся к Эвелин: – Пожалуйста, простите мне мою вульгарность, Одиннадцатый. – Он снова посмотрел на меня с осуждающим и одновременно веселым выражением на лице. – Разве вы не знаете, что в жизни есть вещи, которые лучше хранить в тайне?

– До свидания, Минз, – сказал я, вздохнув.

Эвелин ничего не сказала ему.

– Спасибо, что зашли, друзья мои, – бодро сказал он. – Да, Одиннадцатый, если я вспомню, с какого пирса бросил ваши деньги, то сразу свяжусь с вами.

Мы оставили его сидящим на кровати; с глупой улыбкой на унылом лице он походил на Траляля, у которого умер Труляля[16]16
  Комические персонажи из книги Л. Кэрролла «В Зазеркалье».


[Закрыть].

* * *

Френдшип, имение Мак-Лин за высокой стеной в предместье Вашингтона, было меньше Белого дома. Чуть меньше. Ее дом на Массачусетс Авеню, самый большой частный дом, в котором я когда-либо бывал, мог сойти здесь за крыльцо.

– Здесь раньше был монастырь, – сказала она, когда я свернул машину на подъездную дорогу, расположенную на замечательно благоустроенном участке. – Ты можешь себе представить, что за этими садами, за этими кустами ухаживают монахи в своих коричневых одеяниях? Десятки давших обет послушания садовников.

– Таких работников сейчас не найти, – сказал я.

День был холодным и пасмурным, наступали сумерки, и большой дом, построенный в начале девятнадцатого столетия, вырисовывался перед нами похожей на мираж громадой. Я объехал французский фонтан и с позволения Эвелин остановил «пакард» перед домом.

Я привык быть возле Эвелин, которая несмотря на свою склонность к мелодраме и озорству была женщиной сугубо практической; по дороге мы даже поужинали в дешевом ресторане-закусочной, где она с удовольствием съела жирный гамбургер и еще более жирную картофельную стружку, обжаренную в масле. Но я не забывал, что имею дело с дамой, которая обедала с руководителями государства и принимала в своем имении светское вашингтонское общество; в имении этом, как я обнаружил, имелись площадка для гольфа, теплица и пруд для домашних уток.

Сегодня я проводил вторую ночь в имении Френдшип. Поездка в Норфолк заняла всю среду: мы утром выехали из Нью-Йорка, во второй половине дня встретились с Кертисом и вернулись в Вашингтон вечером, чтобы на следующий день навестить Минза в больнице святой Элизабет. Во Френдшипе у меня была своя комната, как и в нью-йоркской гостинице, где мы провели одну ночь. Мы с Эвелин прекрасно ладили, но до интимности дело не доходило.

Мы сидели, развалившись в мягких креслах, стоящих под углом к камину, в котором лениво потрескивал огонь, отбрасывающий желтые блики на стены гостиной; над камином висела написанная масляными красками картина, изображающая отца ее мужа. Стены гостиной были покрыты бледной штукатуркой – результат недавней реконструкции дома, – в ней стояла новая дорогая современная мебель из темного дерева и было много приставных столиков с красивыми лампами и семейными фотографиями; несмотря на огромный и явно старинный восточный ковер, обстановка здесь казалась более современной, чем в любой комнате дома на Массачусетс Авеню.

Все, что мы узнали, по крайней мере то, что я нашел важным, мы передали губернатору Хоффману по телефону. В свою очередь губернатор сообщил нам новость: Роберт Хикс, его криминолог (правильнее было бы сказать, криминолог Эвелин, поскольку она платила ему) с помощью химических анализов краски подтвердил мое предположение относительно полки в кухонном чулане Хауптмана.

– Молодчина, Натан, – сказала она, отпив вина из бокала, – ты был прав. – На ней были черная домашняя пижама и черные комнатные туфли на высоких каблуках.

Я допивал свой второй коктейль «Бакарди».

– Мы добились кое-каких успехов, но их недостаточно, чтобы обеспечить Хауптману еще одну отсрочку, не говоря уже о проведении нового суда.

Она улыбнулась и покачала головой, видимо, не соглашаясь со мной.

– Ты установил, что Фиш был связан с этими спиритами из Гарлема. И Оливер Уэйтли и Вайолет Шарп тоже, я уже не говорю о Джефси.

– Это все неубедительно, – сказал я, в свою очередь покачав головой. – Герту Хенкель не станут слушать – сочтут, что любовница Хауптмана желает обелить своего приятеля. Кто знает, что скажет чета Маринелли, если они еще не сбежали из города. Уэйтли и Шарп нет в живых, Джефси глуп, как пень. Разговор с Кертисом убедил меня, что большая часть его истории, если не вся она, является правдой, но нет никаких доказательств, подтверждающих ее; и то, что сказал нам сегодня Минз, согласуется с рассказом Кертиса и другими имеющимися в нашем распоряжении сведениями. Но вопрос в том, что все это нам дает? Минз – патологический лгун, находящийся в психушке. Наиболее убедительно мы сможем доказать, что полицейские сфальсифицировали доказательства, но за это нас могут невзлюбить в Нью-Джерси.

– А за что нас там могут полюбить?

Я рассмеялся, и смех мой эхом отразился от оштукатуренных стен.

– Возможно, за то, о чем я говорил губернатору, помнишь? Если мы посадим на стол в офисе Хоффмана сына Линди.

– Ты в самом деле думаешь, что ребенок жив?

– Я думаю, что это возможно.

– Тогда почему мы его не ищем?

– А что ты предлагаешь, Эвелин?

Она покачала головой и невесело улыбнулась.

– Я не знаю. Не знаю. Может, нам следует обратиться к одному из этих чертовых экстрасенсов.

Я снова засмеялся.

– Возможно, нам следовало заехать к Эдгару Кейси в Виргинию-Бич, когда мы ехали вчера из Норфолка.

– Эдгар Кейси?

– Да. Это тот провинциальный прорицатель, который сделал предсказание относительно этого похищения примерно через неделю после происшествия.

Она выпрямилась в кресле.

– Нейт, Эдгар Кейси очень знаменитый экстрасенс. Я много читала о нем. Он не шарлатан, как этот Маринелли.

Я взмахнул рукой.

– Эвелин, ты должна понимать, что некоторые из этих людей имеют добрые намерения. Я не думаю, что сестра Сара Сивелла-Маринелли, эта индейская принцесса, сознает, что содействует мошенничеству. А вот муж ее явный жулик. Он пичкает ее наркотиками, возможно, гипнотизирует ее, и она потом думает, что имеет коммуникационные линии с прошлым, с будущим и с самим господом Богом.

Она, кажется, пропустила мимо ушей мою обличительную тираду.

– Ты встречался с Кейси? – спросила она.

– Да, я был там.

– Во время предсказания?

– Да, да.

– И что же он предсказал?

– Он изложил свою версию того, куда увезли ребенка, даже назвал несколько улиц. Они должны были находиться в одном из районов Нью-Хейвена, штат Коннектикут. Однако фэбээровцы проверяли и не нашли ни этих улиц, ни даже такого района.

Она сузила глаза.

– У тебя сохранились записи со сведениями, которые сообщил Кейси?

– Конечно. Они в моей комнате, в моем чемодане.

– Можно мне взглянуть на них?

– Разумеется. Я принесу их тебе завтра утром. Мы почитаем их за завтраком.

– Нейт, Нейт, я хочу посмотреть на них сейчас.

– Эвелин, я устал и, кажется, немного захмелел. Ты можешь подождать до завтра?

– У Хауптмана осталось мало времени.

– О черт, Эвелин, давай не будем сейчас об этом. Я уже сыт по горло этой сумасбродной трагедией. Она может подождать до завтра.

Какое-то время она молчала. Это меня устраивало.

Потом сказала:

– Знаешь, люди, которые знакомы со мной много лет, говорят, что я странная.

– Странная? Ты хочешь сказать, что теперь тебе нравится спать с девочками?

– Да нет же, глупый ты человек. Они считают меня... прорицательницей.

– А, значит ты тоже веришь в привидения и прочую чушь.

– Ты спросил Минза о сверхъестественных событиях в Фар Вью, не так ли? Они произошли так давно, а ты все не можешь забыть о них.

– Ничего там сверхъестественного не происходило. Минз сам бродил по дому в носках, желая нас перехитрить. Он сегодня почти признался в этом.

– Я иначе отношусь ко всему этому, Нейт. В этом деле с самого начала присутствовал мистический элемент.

– Такие крупные дела, как дело Линдберга, привлекают сумасбродов так же, как дерьмо привлекает мух.

– Какие изящные слова, – она наклонилась вперед, сложив руки на коленях, – скромная поза для женщины в черной пижаме. – За свою жизнь у меня были предчувствия, которые сбылись. Просто время от времени я, не отдавая себе в этом отчета, знаю, что кого-то из моего круга ждет смерть...

– Это вздор, Эвелин.

– Это чувство у меня было за неделю до смерти моего сына. Я слышала этот внутренний голос, но не прислушалась к нему и отправилась в путешествие, и мой драгоценный мальчик умер, когда меня не было... Мы с Недом присутствовали на знаменитых скачках в Луисвилле, штат Кентукки. Этого я себе никогда не прощу.

Она закрыла лицо рукой.

Я подошел к ней, опустился перед ней на колени, дал ей свой платок, погладил ее по колену.

– Извини меня, Эвелин. Это тяжело. Я знаю, это тяжело.

– Если этот ребенок до сих пор жив, – сказала она, и я сперва почему-то подумал, что она имеет в виду своего сына, но она говорила о сыне Линдберга, – мы должны попытаться его найти.

– Тебе нужны эти записи? Я принесу их. Тебе от этого станет легче, крошка?

Она кивнула.

Я поднялся наверх и принес записи.

Когда я вернулся, она стояла в черной лужице, которая была ее сброшенной домашней пижамой; на ней не было ничего, кроме черных комнатных туфель. Оранжевый свет камина делал ее тело похожим на картину, на очень соблазнительную картину, написанную художником, который не был странным, если вы понимаете, куда я клоню.

Ей сейчас было лет сорок пять, но у нее было тело тридцатилетней женщины: стройное, гладкое, большие груди ее чуть свисали, но были так прекрасны и, казалось, ждали, когда их приподнимут.

– Иди ко мне, большой мальчик, – сказала она и протянула ко мне руки в изящном жесте. – Иди к своей маме.

Я трахал ее на восточном крвре, предварительно спустив свои брюки до лодыжек; она была в чем мать родила, я наполовину голым, в этом было что-то гадкое и в то же время чертовски приятное. Она много стонала, я сам издал несколько стонов.

Потом я уставший, словно пробежал целую милю, в полубессознательном состоянии тряпкой валялся на ее пижаме, в то время как она голая сидела с сигаретой в руке в мягком кресле и читала мои записи о Кейси в свете камина.

Через некоторое время я – начал надевать свою одежду. Она подняла голову от моих бумаг и очень деловым тоном сказала:

– Не одевайся. В чем дело? Почему ты не снимаешь остальную одежду?

– Ты хочешь, чтобы я сидел на полу голым...

– Слуги разошлись по своим комнатам. Нас никто не будет беспокоить. Сейчас же раздевайся, – она снова принялась читать.

Кажется, я после этого ненадолго заснул.

Потом, повернувшись на спину, я посмотрел вверх и увидел, что она стоит надо мной. Под этим углом зрения тело ее казалось более чем голым, она была похожа на живую статую, символизирующую собой все, что притягивает мужчину к женщине; мне хотелось боготворить ее и повелевать ею и одновременно чтобы она боготворила меня и повелевала мной. Она улыбалась мне поверх своих огромных грудей, контур ее тела четко вырисовывался в свете камина позади нее. Мой пенис принял строевую стойку, и она села на меня, замедлив движение в момент стыковки, вся дрожа от ожидания.

На этот раз мы занимались любовью; конечно, момент траханья тоже присутствовал, но совсем незначительный, наслаждение было гораздо большим, и в нем не было ничего гадкого: мы медленно и плавно приближались к своему освобождению, которое длилось целую вечность и в то же время кончилось слишком быстро.

– Мне следовало воспользоваться кое-чем? – выдохнул я через некоторое время, когда мы расслабленно лежали, запутавшись в собственной наготе.

– У меня еще не наступил климакс, Натан Геллер.

– Значит, мне следовало воспользоваться кое-чем.

– Если ты сделал сегодня ребенка, Нейт, то он будет самым богатым из всех незаконнорожденных детей. Так что не беспокойся об этом.

– Не буду, – сказал я и улыбнулся. – Эта должность телохранителя, шофера и шефа безопасности еще свободна?

Ее подбородок сморщился от улыбки.

– Ты поступаешь нечестно, спрашивая меня об этом сейчас.

– Если она свободна, то я принимаю ее.

– Давай поговорим об этом в другой раз.

– Давай.

Я надел свои брюки, она свою пижаму, я сделал себе еще один коктейль, ей налил еще один бокал вина, сел в кресло, она села мне на колени, и мы начали пить.

– Эти записи, – сказала она.

– У? – произнес я.

– Эти записи об Эдгаре Кейси. Я думаю, мы должны съездить в Нью-Хейвен. Мы должны сами проверить его информацию.

– Да какая это информация? Так, бессвязное бормотанье, бред какой-то.

– Кейси не шарлатан. Он честный человек.

– Я в этом не уверен, крошка, и к тому же фэбээровцы уже проверяли его информацию и ничего не нашли.

– А ты очень доверяешь фэбээровцам?

– Ну...

Она была права. Айри послал своего человека, чтобы тот проник в церковь Маринелли, и этот ас секретной работы либо не сумел установить, либо скрыл, что церковь эту посещали Фиш, Уэйтли, Шарп и Джефси.

– Давай съездим туда и сами посмотрим, – сказала она.

Я покачал головой:

– Я завтра хочу встретиться с Эллисом Паркером. Он уж точно честный человек. Хоффман говорит, что Паркер обнаружил настоящего подозреваемого.

– Это займет только один день.

– У Хауптмана дней осталось не так много. Кроме того, я тогда смотрел на карту Нью-Хейвена. Там нет этих улиц. Нет Адамс-стрит, нет Шартен-стрит. И района этого, как он называется?

– Кордова.

– В Нью-Хейвене нет района под названием Кордова.

Она пожала плечами и тряхнула головой.

– Может, названия этих улиц неточны. Может быть, они отличаются фонетически и требуется толкование слов Кейси.

– Что ты сказала?

Она пожала плечами:

– Возможно, требуется толкование его слов.

Что сказал мне Маринелли несколько дней назад? Я тога спросил его жену, почему сначала она в трансе видела мертвого ребенка на склоне холма, а потом ребенка на ферме. «Мы не всегда можем понять значение того, что медиум говорит в трансе, – требуется толкование его слов».

– Вот что я тебе скажу, Эвелин, – сказал я, гладя ее гладкую спину. – Если ты хочешь проверить эту информацию, эту устаревшую, неправдоподобную информацию, то ты можешь сделать это. У тебя же не одна машина?

– Разумеется, – сказала она так, словно это действительно было само собой разумеющимся.

– У тебя есть кто-нибудь, кто сможет поехать с тобой? Какой-нибудь здоровенный олух, который сможет вести машину и присмотреть за тобой. Этот дворецкий, Гарбони, он умеет себя вести?

– Ну конечно.

Я дотронулся до ее руки.

– Ну тогда проверь это сама. Можешь взять мои записи с собой. Ты сама сказала, что эта поездка не займет больше одного дня. Так что попробуй сделать это. И после того, как мы завершим с тобой наши дела, мы встретимся здесь либо в пятницу вечером, либо в субботу.

Она улыбалась. Более счастливой я ее никогда не видел.

– Спасибо, Натан. Не знаю только, как смогу отблагодарить тебя.

Я сделал глоток «Бекарди».

– Я уверен, ты что-нибудь придумаешь.