Текст книги "Похищенный"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– Нет. У меня здесь никого нет, кроме сестры Эмили.

– Где она проживает?

– В Энглвуде. Она работает на одного из друзей семьи Морроу.

Уэлч подошел к ней с другой стороны и сделал еще одну попытку:

– С момента вашего приезда в эту страну вы хоть раз бывали на приемах, на вечеринках, в театре, в кино или в ресторане с любым мужчиной или любой женщиной?

Она подумала, потом сказала:

– Да.

Уэлч проговорил с напускным сарказмом:

– Ну и расскажите нам об этом, мисс Шарп.

– В воскресенье пополудни мы с сестрой шли по Энглвуду...

– В какое воскресенье?

– Двадцать восьмого февраля.

– Этого года?

– Этого года. Мы шли с ней по Дайдекер-стрит, и из машины нам помахал какой-то мужчина. Я приняла его за одного из работников Морроу и помахала в ответ. Он остановил машину, я подошла к нему, поняла свою ошибку и объяснила, что приняла его за другого.

– Что он сказал?

– Он сказал: «Все в порядке. Куда вы идете?» И я ответила: «Мы идем в город». Он пригласил меня и сестру поехать туда в его машине, что мы и сделали. Во время поездки мы любезно беседовали, и тот джентльмен сказал, что хотел бы однажды вечером пойти со мной в кино, если я не против.

– Что вы сказали?

– Я сказала, что согласна.

Согласилась слишком быстро для девушки, которая в течение нескольких лет обходилась без дружка или подружки.

– И что он сказал?

– Он попросил у меня телефонный номер, и я дала его ему.

– Вы имеете в виду номер телефона в доме Морроу?

– Да. Он поинтересовался, кого ему спросить, когда он позвонит, и я сказала, чтобы он попросил Вайолет.

– Он позвонил?

Она кивнула:

– Примерно без десяти восемь вечером первого марта.

То есть в день похищения.

– Что он сказал?

– Он спросил, не хочу ли я с ним прогуляться. Я сказала, что хочу, но освобожусь не скоро, потому что еще не приготовила обед. Вскоре после этого он подошел к черному входу в кладовой в доме Морроу.

– Что вы сделали?

– Я надела шляпу, пальто и вышла. С ним было еще двое мужчин, которых я никогда раньше не видела. Вчетвером мы поехали в кинотеатр в Энглвуд, и после окончания фильма он привез меня обратно к дому Морроу. Было, кажется, одиннадцать часов ночи.

– Вы встречались с ним после этого?

– Нет. Я назначила ему второе свидание на шестое марта, но в тот день была очень занята. С тех пор я не видела его и не разговаривала с ним по телефону.

Вмешался Шварцкопф, который сказал с вежливой улыбкой:

– Все идет хорошо, мисс Шарп. Просто замечательно. А сейчас, пожалуйста, заполните несколько бланков...

Лицо ее вновь приняло презрительное выражение.

– Какие бланки?

– Для начала запишите имена.

– Я уже вам говорила! Я не помню никаких имен.

– Вы не помните имени своего приятеля? Вы ездили с ним на прогулку в то воскресенье, провели с ним целый вечер...

– Я не помню.

– Послушайте, – сказал Уэлч, – мы понимаем, что вы нервничаете. Просто расслабьтесь, и имена вспомнятся сами по себе.

– Я не волнуюсь. Я не смогу вспомнить его чертово имя!

– А как насчет двух других парней? – спросил Шварцкопф. – Вы помните их?

Она подняла голову, и на лице ее заиграла саркастическая улыбка.

– Нет. Их имена я тоже не помню.

– Вы встречались с этими людьми меньше недели назад, – сказал Уэлч, – и вы не можете вспомнить их имена?

Стенограф прекратил работать, не зная, стоит ли ему печатать одно и то же.

Вайолет скрестила руки на груди и высоко приподняла подбородок, однако она дрожала. И она не удостоила ответом приставанье Уэлча.

– Какой фильм вы смотрели, Вайолет? – спросил я.

Уэлч и Шварцкопф удивленно посмотрели на меня.

– Кто вы? – спросила она.

– Меня зовут Геллер. Я полицейский, как и все остальные присутствующие здесь мужчины.

– В не имеете права совать нос в мою личную жизнь. Не имеете никакого права!

– Успокойтесь, – сказал я. – Просто скажите, о чем был этот фильм? Вспомните хоть что-нибудь – события, актеров, которые в нем играли.

Ред Джонсон тоже прошел через этот тест и успешно.

Однако Вайолет Шарп ничего не ответила.

– Как назывался кинотеатр, в который вы ходили? – спросил я.

– Он находился в Энглвуде. Это все, что я знаю.

Уэлч и Шварцкопф посмотрели на меня, я пожал плечами. У меня допрос получался не лучше, чем у них.

– Благодарю вас, мисс Шарп, – сказал Шварцкопф и обратился к Уэлчу. – Отвезите ее обратно в Энглвуд.

Шварцкопф вышел, я вышел вслед за ним, и мы направились на командный пункт, где по-прежнему царили толкотня и суматоха.

– Мне очень хотелось напустить на нее Уэлча, – сказал Шварцкопф, – чтобы он испытал на ней свое обаяние.

– Если бы вы поступили так, то это было бы большой глупостью, – сказал я.

– А что вы предлагаете?

– Никаких резиновых шлангов – лишь настойчивый, скрупулезный допрос. Согласен, ее нелегко было допрашивать, но почему вы отпустили ее, едва мы начали?

Шварцкопф резко остановился и вздохнул.

– Она одна из любимых служанок миссис Морроу. Если бы мы надавили на нее слишком сильно, то у нас возникли бы неприятности с семейством Морроу.

– Ну и что, черт возьми?

Шварцкопф сделал гримасу.

– Если у нас возникнут неприятности с семьей Морроу, то у нас возникнут неприятности и с полковником Линдбергом.

– Ну, тогда подключите ее к детектору лжи. Черт, подключите к детектору лжи всех слуг Линдбергов и слуг Морроу тоже!

– Вы полагаете, я не думал об этом? Полковник Линдберг не позволит сделать это. Он говорит, что использование детектора лжи – вторжение в личную жизнь, которое оскорбит его работников.

Спустя полчаса появился ухмыляющийся констебль Уиллис Диксон из полицейского управления Хоупуэлла и начал докладывать Шварцкопфу.

– Я нашел кое-что интересное в комнате этой горничной, – сообщил он, улыбаясь своей редкозубой улыбкой.

Значит, Шварцкопф послал Диксона, а не своих людей сделать обыск в комнате Ваойлет в Энглвуде, пока ее здесь допрашивали. Шварцкопф был по-прежнему умен и изворотлив: к чему причинять неприятности своим людям, ведь семья Морроу может возмутиться тем, что беспокоят ее любимую горничную.

– Во-первых, – сказал Диксон, – слуги там говорят, что у Вайолет был роман с мужчиной, который гораздо старше ее, – с дворецким. Я полагаю, это Септимус Бэнкс.

– Кто это? – спросил я.

– Старший дворецкий семьи Морроу, – пояснил Шварцкопф. – Горький пьяница.

– Как бы там ни было, я обнаружил в ее комнате нечто интересное, джентльмены, – сказал Диксон. – Книжку с написанными от руки непристойными рассказами. Адресную книгу с двадцатью шестью именами. И сберегательную книжку на банк в Нью-Йорке.

– Вы ничего не взяли с собой? – с беспокойством спросил Шварцкопф.

– Нет! Но я внимательно все просмотрел. Вы знаете, Ваойлет зарабатывает сто баксов в месяц и работает меньше двух лет. И еще мне сказали, что значительную часть своего заработка она отсылает родителям в Великобританию.

– Ну и что? – спросил я.

– Откуда тогда у нее почти две тысячи долларов на сберегательном счете? – ответил Диксон вопросом на вопрос.

Глава 11

Оранжевые костры, разложенные дежурившими полицейскими, освещали ночь на окраинах имения Линдбергов; языки пламени от них безуспешно пытались бороться с ледяным ветром.

На командном посту в гараже дежурили два сотрудника полиции штата Нью-Джерси, коротая время за колодой карт. Эти двое полицейских – молодой парень по имени Харрисон и мужчина лет тридцати по имени Питере – присоединились ко мне и Диксону, чтобы спокойно поиграть в покер. Вскоре после полуночи оставшиеся полицейские растянулись и захрапели на своих армейских койках.

Остался дежурить на коммутаторе только парень по имени Смит, однако вскоре и он опустил голову на стол и заснул. Редкие звонки, которые раздавались время от времени, адресовались самим полицейским: Линдберг отверг предложение Шварцкопфа, чтобы все звонки в дом вначале контролировались на командном пункте. Любой человек, сумевший добыть номер телефона в Хоупуэлле, не внесенный в телефонную книгу, мог позвонить прямо в дом: один телефон стоял на столе Линди, другой – в коридоре, третий – наверху (хотя ночью последний отключался).

Один раз инспектор Уэлч поднял трубку телефона, что стоял в коридоре, и Линдберг набросился на него со словами:

– Какого черта вы тут делаете?

Надо заметить, что Линдберг крайне редко позволял себе крепкие слова.

– Он зазвонил, и я взял трубку, – сказал Уэлч.

С суровым выражением на лице и не менее суровым тоном Линдберг произнес:

– Я хочу, чтобы вы ясно поняли и прямо сейчас, что ни вы, ни любой другой полицейский ни в коем случае не должны трогать этот телефон. Вы находитесь здесь, потому что я позволил вам здесь находиться, и я прошу вас не лезть в мои дела.

С другой стороны, Микки Роснер, гордость нью-йоркского преступного мира, часто поднимал трубку этого телефона и имел к нему свободный доступ.

Диксон, двое полицейских и я сидели за одним из столов, на которых сортировалась почта; у стены позади нас лежали груды просмотренной корреспонденции. Легкий деревянный стол был завален монетами в пять, десять и двадцать пять центов. Большая их часть лежала передо мной. Пришла моя очередь сдавать карты.

– "Черная Мария", – сказал я, сдавая их.

– Что означает, черт возьми, «Черная Мария»? – спросил Питере, заядлый курильщик с каштановыми волосами, румяными щеками и постоянно нахмуренным выражением лица человека, опасающегося, что его в любую минуту могут охмурить люди более толковые, чем он. Что, впрочем, случалось довольно часто.

– Стад[6]6
  Разновидность покера.


[Закрыть]на семь карт, – сказал я. – Крупная пика, выпавшая на нераскрытые карты, разбивает кон.

– О, – сказал Питерс и затянулся.

Диксон, кажется, умел играть. С деланно безразличным видом он разглядывал свои карты. Вполне возможно, что одна из нераскрытых у него была пиковым тузом. Харрисон был самым молодым из игравших; он играл и проигрывал, не делая никаких комментариев.

Едва я закончил сдавать, как в гараж решительным шагом вошел полковник Брекинридж. Это олицетворение достоинства был в одном халате, со следами от носков на голых, белых, волосатых ногах.

– Геллер, – проговорил он с облегчением. – Вы еще здесь?

Обычно к девяти часам я уже выезжал в Принстон в старой колымаге, которую мне предоставил Линдберг. Однако в тот вечер я задержался, чтобы обставить этих провинциальных копов.

– Да, – сказал я, глядя на свои две розданные нераскрытыми карты. Дама пик. Отлично. – Что вам нужно?

– Вы, – сказал он, потом грубо схватил меня за руку и оттащил от стола.

– Эй! – воскликнул я, роняя свои карты.

– Пойдемте, – сказал он, и мне пришлось последовать за ним в дом, оставив и карты, и деньги в гараже.

– Я выигрывал, – возмущенно проговорил я. – И мог выиграть еще три бакса...

– Успокойтесь, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы были полковником Линдбергом.

– Что?!

Брекинридж подвел меня к телефону в коридоре недалеко от кабинета Линдберга. Трубка была снята с рычага.

– На линии сейчас какой-то пожилой человек по имени доктор Джон Кондон, – сказал он. – Он утверждает, что получил адресованное ему письмо с приложением для полковника Линдберга.

– Ну и что? – Подобные звонки раздавались достаточно часто.

– Доктор Кондон говорит, что не уверен в подлинности этого письма. Он допускает, что его отправил какой-нибудь шутник или чудак. Однако недавно он написал письмо в выходящую в Бронксе газету «Хоум Ньюз», в котором предлагал тысячедолларовое вознаграждение тому, кто вернет маленького Чарли домой живым и невредимым. Письмо напечатали, и он думает, что это может быть ответом на него.

– Что еще за «Хоум Ньюз»? Должно быть, какая-нибудь низкопробная провинциальная газетенка?

Брекинридж пожал плечами:

– Так оно и есть.

– Ну тогда маловероятно, что похитители заметили в ней это письмо.

– Я знаю, но этот человек не шутит. Он профессор Фордхемского университета. Во всяком случае, он так говорит. Он дал мне некоторые сведения о себе и перечислил свои звания, что прозвучало довольно правдоподобно.

Я фыркнул.

– Но, – продолжал Брекинридж, – он отказывается сообщить еще что-нибудь, пока ему не предоставят возможность поговорить с самим полковником Линдбергом, которого я не собираюсь беспокоить... Чарли впервые за несколько ночей смог заснуть.

– О! Ну ладно. Конечно, я разыграю из себя Линд и.

Брекинридж улыбнулся.

– Спасибо, Геллер. Вы знаете, что полковник хочет, чтобы к каждой версии, к каждому звонку относились серьезно.

– Разумеется, – сказал я, поднимая трубку. Пропала дама пик. Проклятие!

– Говорит полковник Линдберг. Что случилось?

– Ах, полковник! Я так рад слышать вас! Я только что получил письмо, которое может иметь для вас большое значение.

У него был мелодичный голос, однако он говорил очень громко.

– Вам всегда приносят почту в полночь, профессор?

– Я пришел домой только в десять – сегодня я вел занятия. Я просмотрел около двадцати писем, прежде чем наткнулся на это. Вам прочитать его?

– Пожалуйста, профессор.

Все тем же напыщенным тоном он продолжал:

– В нем говорится – мне придется еще учитывать орфографические ошибки и плохой синтаксис – в нем говорится: «Дорогой сэр, если вы желаете действовать в качестве посредника в деле Линдберга, то, пожалуйста, строго соблюдайте указания. Передайте приложенное письмо лично в руки мистеру Линдбергу. В нем он найдет все разъяснения. Никому не рассказывайте о письме. Как только мы узнаем, что пресса или полиция уведомлены, все наши условия автоматически аннулируются, и это еще больше задержит возвращение ребенка домой». Ужасная орфография!

– Там есть еще что-нибудь?

– Да.

– В таком случае вначале, пожалуйста, прочитайте все письмо, профессор. Оценивать его орфографию будете потом.

– Да, конечно. "После того как вы получите деньги от мистера Линдберга, поместите в нью-йоркскую газету «Америкэн» два слова: «деньги приготовлены».

Я прикрыл рукой трубку и обратился к Брекинриджу:

– Мне кажется, этот старик просто ищет способ легко заработать.

– "После этого мы дадим вам дальнейшие указания, – продолжал Кондон. – Не бойтесь, мы не охотимся за вашей тысячей – оставьте ее у себя". Они имеют в виду тысячу долларов, которую я пообещал за благополучное возвращение ребенка в своем письме в выходящую в Бронксе газету «Хоум Ньюз». Я конечно предложил бы больше, но это все, что я смог накопить в надежде, что любящая мать вновь обретет свое дитя.

– Вы очень великодушны, – сказал я, подавив зевок.

– "Только действуйте строго в соответствии с нашими указаниями, – продолжал он. – Будьте дома каждый вечер с шести до двенадцати часов". Вот это последнее мне не совсем понятно.

– Как оно подписано?

– Здесь стоит знак мафии.

Правильно.

– Вы уверены, профессор?

– На письме есть штемпель с надписью: «Почтовое отделение Нью-Йорк». Оно пришло в длинном белом конверте. Внутри находился такой же белый конверт, но поменьше, на котором написано: «Дорогой сэр! Пожалуйста, передайте вложенное письмо полковнику Линдбергу. В интересах мистера Линдберга не извещать полицию». Я не вскрывал этого приложенного письма, сэр.

Надутый осел.

– Что ж, вскройте и прочитайте его мне.

В трубке послышался треск разрываемого конверта, похожий на звуковой эффект радиопрограммы.

– "Дорогой сэр, – начал читать он, – мистер Кондон может действовать в качестве посредника. Вы можете дать ему семьдесят тысяч долларов".

Я чуть вскинул голову: сумма – семьдесят тысяч – совпала; вначале они потребовали пятьдесят тысяч, но в последнем письме была та же новая сумма – семьдесят тысяч.

– "Сделайте для денег один пакет, – читал он. – Его размеры должны быть..." Здесь есть рисунок коробки, полковник. Указаны ее размеры – 6х7х14 дюймов. Мне продолжать читать письмо?

Нет, встань на голову и начинай свистеть, тупица.

– Пожалуйста, – сказал я.

– Дальше говорится: «Мы уже уведомили вас, в каких купюрах должны быть деньги. Не пытайтесь подстроить какую-нибудь ловушку. Если вы или кто-то еще сообщит в полицию, то этим только отсрочите возвращение ребенка. После того как мы получим деньги, мы сообщим вам, где искать вашего мальчика. Вы уже можете подготавливать самолет – это место примерно в ста пятидесяти милях от вас. Но мы сообщим вам адрес только через восемь часов после получения денег».

– Вот как. – Несмотря на то, что он правильно назвал сумму выкупа, этот профессор производил впечатление жулика, желающего быстро и хорошо заработать.

– Как я уже сказал вам, подпись на письме напоминает знак сицилийской мафии. Здесь изображены два пересекающихся круга...

– Круга? – На этот раз я дернул головой значительно сильнее. Брекинридж заметил это и наклонился вперед. – Пересекающихся?

– Да, если бы меня спросили, я бы назвал их пересекающимися кругами...

– Хорошо, хорошо. Продолжайте описание.

– Еще по горизонтальному диаметру этих пересекающихся кругов проходят три точки или три отверстия. Круги окрашены синим цветом. Внутри в правом синем кругу красный кружок поменьше.

Черт.

– Это письмо представляет для вас интерес, полковник? Надеюсь, вы не теряете со мной ваше драгоценное время, сэр?

– Оно представляет для меня огромный интерес, профессор, – сказал я. – Где вы находитесь? Мы приедем за вами немедленно.

– Я в Бронксе. Но думаю, я сам приеду к вам, полковник. Вы столько пережили, и для ваших близких будет лучше, если вы останетесь дома. Я сам приеду к вам в Хоупуэлл.

– Когда, профессор?

– Я выезжаю немедленно, – аффектированным тоном произнес он и положил трубку.

Я несколько мгновений смотрел на телефон. Потом взглянул на Брекинриджа, глаза которого расширились.

– Вам лучше разбудить Слима, – сказал я.

* * *

Через час и сорок минут я стоял, засунув руки в карманы пальто и прислонившись к побеленной каменной стене возле закрытых ворот, где дорога Федербед Лейн переходила в частную подъездную дорогу Линдбергов. Я прятался от ветра и ждал, когда появится Кондон. Неподалеку, возле будки подрядчика, держа в руках винтовку, стоял полицейский: он был похож на тюремного охранника. В это позднее время вокруг не было газетчиков.

Позади заскрипела мерзлая земля, и моя рука потянулась к пистолету калибра девять миллиметров, который я носил под мышкой; однако, когда я повернулся, я увидел приближающегося в пальто и без шапки Брекинриджа.

Он остановился, держа руки в "карманах, и сказал:

– Я разбудил ректора Фордхемского университета, и он подтвердил информацию, которую дал о себе Кондон. Семьдесят два года, работал учителем в начальной школе, сейчас на пенсии. Продолжает преподавать на полставки. Очень внимательно следит за своей физической формой, в прошлом судил футбольные матчи, до сих пор дает уроки плавания.

– Это в семьдесят-то два года?!

Брекинридж приподнял одну бровь.

– Видимо, он большой оригинал. Воображает себя патриотом. Известен тем, что на общественных мероприятиях поет «Усеянный звездами флаг» со слезами на глазах.

– Я, наверное, сейчас сам заплачу.

А ночь уже плакала, стонала, словно раненый, загнанный в западню зверь. Я прислонился к стене, поднял воротник пальто, чтобы прикрыть лицо; даже парень из Чикаго может умереть от ледяного ветра.

– Я также позвонил в Бронкс редактору и издателю газеты «Хоум Ньюз», – сказал Брекинридж.

– Полковник, как коп вы на голову выше Шварцкопфа.

Он замолчал, видимо, оценивал мой комплимент. Потом сказал:

– Редактор, некий мистер О'Флэхерти, сказал, что является «старым добрым другом» Кондона и что сей ученый муж уже многие годы публикует в их газете стихи, очерки и письма на различные актуальные темы... Подписывая их среди прочих странных псевдонимов как П. А. Трайот и Д. У. Стайс.

Я хрипло рассмеялся.

– Мне он показался чудаком и назойливым человеком. Почему, черт возьми, похитители выбрали этого кретина? Свои услуги в качестве посредников предлагали различные крупные общественные деятели.

– Я не могу ответить на этот вопрос. Не смог на него ответить и редактор О'Флэхерти, который сказал, что тираж газеты «Хоум Ньюз» меньше ста тысяч экземпляров.

В этот момент темноту дороги прорезал свет фар автомобиля. Машина остановилась, и из нее вылез пожилой, с усами, как у моржа, человек, весьма подвижный для своего возраста и массы: рост у него был больше шести футов, а вес, вероятно, двести с лишним фунтов. Пальто на нем не было; он был в аккуратном темном старомодном костюме-тройке с золотой цепочкой для часов, в крапчатом галстуке и шляпе-котелке, которую он уже вежливо снимал; он был похож на человека, отправившегося на вечеринку в1912 году и опоздавшего на несколько десятилетий.

– Это дом Линдберга? – спросил он голосом, который я слышал два часа назад по телефону.

Через закрытые ворота Брекинридж сказал:

Да, это дом Линдберга. Вы доктор Кондон?

Старик поклонился, взмахнув шляпой-котелком:

– Я доктор Джон Ф. Кондон.

В машине сидело еще два человека. Я расстегнул пальто, чтобы облегчить себе доступ к пистолету.

– У вас письмо для полковника? – спросил Брекинридж.

– Да, сэр. Я предпочел бы передать ему его лично.

Стоя чуть позади Брекинриджа, я крикнул:

– Кто это с вами?

Кондон прищурился; у него были розовые щеки и глупые глаза.

– Полковник Линдберг?

– Нет, – сказал я. – Я коп, и я вооружен. Кто это сидит в машине, черт возьми?

Кондон приподнял подбородок, глаза и ноздри его расширились.

– В такого рода выражениях нет необходимости, сэр.

– Кто сидит в этой чертовой машине?

– Геллер! – резко прошептал Брекинридж. – Прошу вас!

Кондон робко шагнул вперед, держа шляпу в руке.

– Со мной приехали двое моих друзей, один из которых великодушно согласился привезти меня сюда. Я звонил сюда из ресторана Макса Розенхайна, и Макс поехал со мной; с нами также наш общий друг, Милтон Гаглио, торговец тканями. Он вел машину.

– Скажите им, чтобы они вышли из машины и подняли руки, – сказал я.

– Право, – чопорно проговорил Кондон с высоко поднятой головой, – это очень неблагородно с вашей стороны.

– Будет хуже, если ваши друзья не вылезут из машины.

Они вылезли из машины: маленький, смуглый человек лет тридцати и второй, покрупнее, которому было лет под шестьдесят. Оба были в пальто и шляпах.

Тот, что поменьше и помоложе, сказал:

– Меня зовут Милтон Гаглио. Извините, что мы так задержались. Мы заблудились и останавливались у закусочной «Балтимор», чтобы спросить дорогу.

Эта закусочная стояла на перекрестке недалеко от Хоупуэлла.

– Меня зовут Макс Розенхайн, – сказал мужчина постарше с беспокойной улыбкой на лице. – Мы вроде как комиссия – итальянец, еврей и ирландец.

Никто не засмеялся.

– Поднимите ваши руки, джентльмены, – сказал я.

Они посмотрели друг на друга скорее удивленно, чем испуганно; оскорбленным выглядел только Кондон.

– Мне понятна ваша озабоченность вопросами безопасности... – начал он.

– В таком случае заткнитесь, – сказал я, – и делайте то, что вам говорят.

Брекинридж, который, кажется, был несколько ошеломлен моей полицейской тактикой, открыл ворота; я вышел и обыскал троих мужчин. Приятели Кондона перенесли обыск стоически, один лишь профессор возмущенно пыхтел.

– Давайте посмотрим на письмо, профессор, – сказал я.

– Я бы предпочел показать его полковнику Линдбергу.

– Покажите мне одну подпись.

Тяжело дыша через нос, он подумал над моей просьбой, потом вытащил из кармана пальто белый конверт, достал из него другой конверт, поменьше, и показал мне письмо. На нем действительно были красный и синие круги и отверстия.

– Отойдите в сторону, – сказал я ему и кивнул двум другим, чтобы они сделали то же самое. Я заглянул в машину, черный «шевроле», посмотрел под сиденьями, проверил вещевой ящик. Попросил Гаглио открыть багажник, и он выполнил мою просьбу, однако, кроме запасной покрышки и домкрата, в нем ничего не было.

– О'кей, ребята, – сказал я, сделав величественный жест. – Садитесь обратно в свою машину.

Кондон неохотно кивнул, с глупой тщательностью сложил письма обратно в конверты и с подчеркнутым достоинством пошел обратно к черному «шевроле», другие двое двигались быстро, словно подметки у них были горячими.

Я вызвал полицейского из будки подрядчика и велел ему вместе с винтовкой проехать с ним к дому на подножке автомобиля. Потом я сказал сидящему за рулем Гаглио:

– Езжайте вокруг дома, остановите около гаража и ждите нас.

Машина отъехала. Брекинридж закрыл ворота и запер их на замок. Красные огни задних фонарей медленно приближались к почти неосвещенному дому – светились лишь несколько прямоугольников окон первого этажа; полицейский ехал на подножке, словно пилот-трюкач на крыле самолета.

– Не очень-то вежливо вы с ними обошлись, – сказал Брекинридж.

– Этот профессор либо жулик, либо дурак, – сказал я. – А я не переношу ни тех, ни других.

Брекинридж ничего не сказал на это; мы пошли к дому, кивнув на ходу двум полицейским, с жалким видом стоявшим у угасающего костра.

Полицейский, который ехал на подножке, поставил всех троих у двери, что вела в дом через комнату для слуг. Брекинридж отправил полицейского обратно на его пост и открыл дверь для гостей. Мы собрались в кухне, освещенной лишь маленькой лампой над печкой. Из гостиной примчался непременный Вэхгуш.

– Меня зовут Брекинридж, – громко сказал полковник, пытаясь перекричать непрестанный лай собаки. – Это детектив Геллер из чикагской полиции.

– Чикаго? – спросил Гаглио. – Что вы делаете здесь?

– Это вас не касается, – вежливо ответил я, лягнув пса. – А вот вы сами что здесь делаете, мне это совершенно непонятно.

– Вы чрезвычайно неучтивый молодой человек, детектив Геллер, – сказал Кондон.

– Я всегда такой, когда гости приезжают в два часа утра.

Брекинридж сказал:

– Если вы готовы, полковник Линдберг ожидает встречи с вами.

– Я всегда готов, – с улыбкой сказал Кондон.

Мы прошли через гостиную, от нас не отставал совершенно обезумевший от лая Вэхгуш; если кто и спал в этом доме, то теперь обязательно проснулся. Брекинридж посадил Гаглио и Розенхайна на софу, и пес сразу принялся рычать на них; сложив руки на коленях, они взирали на него испуганными глазами, словно девушки без кавалеров во время кадрили.

Линдберг не сел с ними; он мерил свой кабинет шагами и выглядел изможденнее, чем обычно. Он даже не причесался, его моложавое лицо потемнело от щетины; он был в коричневых брюках и накинутой поверх майки кожаной летной куртке.

– Добрый вечер, полковник Линдберг, – сказал Кондон, с важным видом выступая вперед и протягивая руку, как если бы жаловал медаль. – Я бы узнал вас везде, сэр.

Тем самым Кондон попадал в компанию избранных, включающую все население Соединенных Штатов в возрасте от трех лет и выше.

– Позвольте мне сказать, что все патриоты-американцы благодарны вам за ваши мужество и отвагу... и мы с вами в эти тяжелые для вас минуты.

Линдберг с усилием изобразил на лице улыбку и сказал:

– Доктор Кондон, мне хотелось бы посмотреть на письма, которые вы получили.

– Конечно, сэр. С превеликим удовольствием.

Еще бы не удовольствие – передать письма о выкупе терзаемому мукой отцу.

Линдберг внимательно просмотрел письма и положил их на стол.

– Нейт, – сказал он. – Генри.

Мы подошли к столу и тоже посмотрели на них. Их содержание отражало то, что я уже слышал по телефону, однако орфография, вид и подписи были такими же, как в ранее полученных писем.

– Они аутентичны, – сказал Линдберг.

Мы не стали спорить.

Потом он искренне улыбнулся Кондону и сказал:

– Доктор, это очень любезно с вашей стороны, что вы приехали сюда. Надеюсь, мы не причинили вам слишком много беспокойства.

Кондон искоса внимательно посмотрел на меня, однако сразу улыбнулся Линдбергу.

– Никакого беспокойства, полковник. Я хочу, чтобы вы знали, что главная моя цель – это служить вам. Можете мной распоряжаться, как хотите.

Линдберг взглянул на меня, я завращал глазами.

– Расскажите о себе, доктор, – сказал Линдберг.

– Я являюсь профессором педагогики в Фордхеме и директором средней школы номер двенадцать в Бронксе.

– Вы давно преподаете?

– Пятьдесят лет, – гордо проговорил он. – И за это время я пропустил лишь девятнадцать часов. Ну и ну...

– Великолепное достижение. А где вы родились?

Он приподнял голову, словно по стойке смирно.

– В самом красивом месте мира – Бронксе! Я прожил там всю свою жизнь.

Я сел. Интересно, думал я, поделили они мои три бакса в гараже, или, может быть, Диксон приберег их для меня?

– У вас есть семья? – спросил его Линдберг.

– Жена и трое замечательных детей.

Линдберг посмотрел на меня. Я покачал головой. Он посмотрел на Брекинриджа, который пожал плечами.

– Профессор, – сказал Линдберг, – мы будем очень рады, если вы поможете нам передать похитителям выкуп, который они требуют за возвращение моего сына.

О Господи!

– Это для меня большая честь, сэр... Но я для вас посторонний человек. Я предпочел бы, чтобы вы вначале проверили мой статус.

– Мы так и сделаем, – сказал я.

– Вы останетесь у нас на ночь? – спросил Линдберг. – Уже поздно, и завтра мне хочется о многом с вами поговорить.

– Конечно. Я с радостью останусь, если можно будет сделать так, чтобы завтра к четырем часам пополудни я попал в Фордхем. У меня там лекция.

– В четыре вы будете там.

– В гостиной меня ждут два хороших друга, полковник...

– Боюсь, для них у меня не найдется места. Мне очень жаль.

– Они бы с радостью встретились с вами перед отъездом.

– Хорошо, – сказал Линдберг, и мы все прошли в гостиную, где он вежливо пожал всем руки под аккомпанемент гавканья Вэхгуша. Линдберг выразил свою благодарность, и Гаглио и Розенхайн заверили всех нас, что они никому не расскажут о событиях этой ночи. Когда они уходили, я вежливо сказал им, что они поступят очень благоразумно, если будут держать язык за зубами.

Линди, Кондон и Брекинридж негромко беседовали в гостиной, когда в комнату, словно видение, вошла женщина в розовом шелковом халате.

Энн Линдберг с лицом белым, как мел, и блестящими глазами спросила:

– Есть какие-нибудь новости?

Линдберг подошел к ней, нежно взял за руку и подвел к доктору Кондону. Он объяснил, что профессор получил записку от похитителей в ответ на письмо, опубликованное им в газете, в котором он предлагал себя в качестве посредника.

– Доктор Кондон, – сказал Линдберг, – собирается передать выкуп, и мы сможем снова увидеть Чарли.

– Спасибо, доктор, – сказала она, внимательно глядя на него влажными глазами. – Вы очень добры.

– Дорогая моя, – сказал он, робко приближаясь к ней, – вы не должны плакать. Если хоть одна слеза капнет из ваших глаз, то я немедленно перестану заниматься этим делом.

Она улыбнулась – как мне показалось, абсурдности его слов – однако он воспринял это как приглашение обнять ее за плечо.

– Дитя мое, – сказал он, – я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вам вашего мальчика. – Он поднял указательный палец свободной руки, словно политик, делающий важное заявление. – Вы разговариваете с человеком, который однажды выиграл премию в двадцать долларов за то, что представил в газету «Хоум Ньюз» новогодний зарок следующего содержания: «Я буду по мере своих сил и во все времена помогать всем, кто находится в беде».