Текст книги "Похищенный"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

– Чем вы занимаетесь, Джон?

– Я моряк.

– Bist du Deutche?[8]8
  Вы немец?


[Закрыть]

На этот вопрос Кондона мужчина ответил озадаченным взглядом; профессор переспросил его на английском:

– Вы немец?

– Нет, – сказал Джон. – Я скандинав.

После этого Кондон принялся пространно объяснять «Джону», что его (то есть «Джона») мать, если она еще жива, без сомнения, осудит эту недостойную деятельность. Затем, в связи с тем, что было холодно. Кондон потратил еще немало времени на то, чтобы убедить своего «гостя», у которого был сильный кашель, надеть его (то есть Кондона) пальто.

Ребенок, сказал «Джон» профессору, находится на корабле («на горабле», произнес он). Корабль стоял на якоре в шести часах плавания, и его можно было узнать по двум кускам белой материи на мачтах. Сумму выкупа повысили потому, что Линдберг нарушил указания и обратился в полицию; кроме того, похитители решили отложить деньги на случай, если им понадобятся адвокаты. Банда похитителей насчитывала шесть человек, двое из которых – женщины. Босс «Джона», или «номер первый», был «умным человеком», который работал на правительство. «Номер первый» получит двадцать тысяч из требуемых семидесяти а «Джон» и еще двое мужчин и две няньки получат каждый по десять тысяч долларов.

– Мне кажется, вы выполняете наиболее опасную работу, – сочувственно проговорил Кондон.

– Я знаю.

– И вы получаете за это лишь десять тысяч долларов. Я не думаю, что для вас это справедливая доля.

– Я знаю.

– Послушайте, Джон, бросьте их. Поедемте со мной в мой дом. Я дам вам тысячу долларов из своих сбережений и постараюсь убедить полковника Линдберга дать вам еще денег. В этом случае вы будете на стороне закона.

Джон покачал головой и сказал:

– Нет, я не могу сделать этого. Босс меня кокнет. Они меня продырявят.

– Вас всех поймают, Джон! Подумайте о своей матери!

– Нас не поймают. Мы все тщательно продумали. Мы готовились к этому похищению целый год.

Затем Кондон предложил обменять себя в качестве заложника на ребенка, и когда «Джон» отверг его предложения, попросил хотя бы отвезти его к ребенку. Разумеется, «Джону» не следовало рассчитывать на то, что люди Линдберга заплатят выкуп предварительно, не взглянув на ребенка.

– Нет! – сказал «Джон». – «Номер первый» продырявит нас обоих, если я возьму вас туда. Но к десяти часам утра в понедельник я пришлю вам доказательство того, что ребенок действительно у нас.

– Доказательство?

– Его ночной комбинезон.

Потом, как утверждал Кондон, «Джон» в течение нескольких минут заверял доктора, который поднял эту тему, что Ред Джонсон и Бетти Гау не участвовали в похищении, что они ни в чем не виноваты.

– Об этом, – сказал Кондон, – с облегчением узнает Линдберг, да и полицейские тоже.

Я промолчал. Мои соображения несколько отличались от мыслей этого старого болвана: мне показалось чертовски подозрительным то, то Кондон спросил «Джона» о Джонсоне и Гау, и смешным то, что похититель так пылко защищает незнакомых людей... если, конечно, они были для него незнакомыми.

Уже поднимаясь, чтобы уйти, «Джон» задал последний вопрос:

– Вы поместите еще одно объявление в газету «Бронкс Хоум Ньюз»?

– Да, – сказал Кондон.

– Напишите «Деньги приготовлены», – сказал «Джон», сделав шаг назад, и поднял палец. – И постарайтесь, чтобы на этот раз они действительно были приготовлены.

Сказав это, он повернулся и исчез в темноте.

– Прежде чем он скрылся среди деревьев, – сказал я, – вы пожали друг другу руки.

– Да, – сказал Кондон, – но не как друзья. Скорее, как участники переговоров, достигнувшие предварительного взаимопонимания.

Невелико достижение – договориться с доктором Джоном Ф. Кондоном.

Однако профессор был доволен собой и своим приключением, радуясь тому, что открыты каналы для дальнейших переговоров и благополучного возвращения ребенка.

Я надеялся, что люди Уилсона приехали за нами сюда, тихонько наблюдали и продолжали слежку за «Джоном», когда он отправился домой.

И в то же время у меня было чувство, что я оплошал, что мне нужно было выйти из машины, чтобы подслушать их разговор, и либо пойти вслед за этим ублюдком «Джоном», либо схватить его и вышибить из него жизнь или правду.

Смотря что вышло бы вперед.

Глава 14

Ночной детский комбинезон, который «Джон» обещал прислать к десяти часам утра в понедельник, почтальон принес только в среду.

Эти дни были скучными и напряженными, хотя погода улучшилась. Неожиданно зиму сменила весна, что в данном случае было не совсем хорошей новостью, поскольку предвещало новое, еще более ожесточенное нашествие туристов на имение Линдберга. Копы штата Нью-Джерси были теперь в своей стихии: наконец они начали делать то, что умели делать, – регулировать движение. Парни Шварцкопфа в щегольской форме мужественно отражали атаки любопытных экскурсантов, хотя – ив этом была доля иронии, если учесть, кому принадлежало имение, – некоторых непрошеных гостей отогнать было невозможно: это были летчики, которые за два с половиной доллара за билет целыми днями летали над имением и вокруг него – к удовольствию глазеющих вниз пассажиров и к досаде всех нас на земле.

Во вторник, через две недели после похищения, полковник Шварцкопф проводил пресс-конференцию, на которой, кроме всего прочего, шла речь о Реде Джонсоне; в полиции пришли к выводу, что моряк не причастен к делу Линдберга, но он по-прежнему находился в федеральной тюрьме, ожидая депортации за незаконный въезд в страну. Чего Шварцкопф не сказал газетчикам – потому что не мог знать этого – так это того, что я посоветовал Фрэнку Уилсону из Налогового управления осуществлять депортацию Джонсона черепашьим шагом на тот случай, если в дальнейшем окажется, что он не такой уж «невиновный».

Уилсон продолжал оказывать мне кое-какие услуги, а я ему, однако он подтвердил мои подозрения относительно ночной встречи на кладбище с «Джоном»: никто не следил за Кондоном и мной и соответственно никто не мог последовать за «Джоном», когда он отправился домой.

– Мы получаем приказы непосредственно сверху, – сказал мне Уилсон. – Вам известно, что Линдберг и Миллс – приятели?

Уилсон имел в виду Огдена Миллса, министра финансов.

– Это безумие, – сказал я.

– Нам было велено на время прекратить всякие действия, – с унылым видом сказал Уилсон. – Запретили брать под наблюдение Кондона и вмешиваться в то, как полковник Линдберг хочет вести свое дело.

Даже в этом нелегком положении Уилсон и агенты Налогового управления продолжали проводить собственное расследование, включающее непрекращающийся поиск человека Капоне. Боба Конроя.

В среду утром, примерно в половине одиннадцатого, в своем доме в Бронксе профессор Кондон получил мягкую продолговатую бандероль, в которой, по-видимому, находился детский ночной комбинезон, однако старик не стал вскрывать сверток. Вместо этого он позвонил Брекинриджу в его офис, чтобы договориться о визите к нему самого Линдберга. Кондон сказал, что для этого приглашения у него есть причины, и одной из них было, очевидно, его огромное желание видеть счастливчика Линди своим гостем.

Однако мы с Линдбергом смогли улизнуть из имения только с наступлением темноты. Даже ночью вокруг его дома кишели газетчики и экскурсанты. Я вел колымагу, а Линди притаился на заднем сиденье; на нем были кепка, очки с большими янтарного цвета линзами, фланелевая рубашка и поношенные, выцветшие хлопчатобумажные брюки; ночь была прохладной, но он был без пальто и походил на мальчика-рассыльного. Как я уже говорил, лицо у него было довольно моложавым.

Мы приехали в дом Кондона в Бронксе в начале второго ночи. Дверь открыл сам профессор; на мгновение он растерялся и узнал Линдберга только после того, как тот снял янтарные очки. Нельзя сказать, что очки уж очень изменили внешность Слима, я даже предположил, что Кондон каждое утро перед зеркалом придавал своему лицу такое же озадаченное выражение.

– У меня есть для вас кое-что, – с заговорщическим видом сказал Кондон Линдбергу, когда мы шли по коридору в гостиную, в которой нас ждал полковник Брекинридж – тоже гость Кондона.

Продолговатая бандероль лежала на рояле на пестрой похожей на кашемировую, шали.

– Вы вполне уверены, – спросил Кондон, коснувшись руки Линдберга, – что вы желаете... что вы сможете спокойно осмотреть содержимое этого свертка?

Линдберг ничего не ответил; он просто взял сверток и начал осторожно его развертывать, как развертывает рождественский подарок разборчивая женщина желающая сохранить цветную бумагу на следующий год. Внутри была записка, которую он отложил в сторону, не читая, и поднял маленький шерстяной костюмчик – серый детский ночной комбинезон. На задней части воротника был ярлык, на котором значилось: «Доктор Дентон, размер 2».

Линдберг с любопытством рассматривал его. Потом понюхал.

– Мне кажется, его постирали, – сказал он.

– Позвольте мне взглянуть, – сказал я.

Он нерешительно, словно это был не костюмчик, а сам ребенок, протянул мне его.

– Возможно, его постирали, – сказал я, взяв и осмотрев комбинезон. – Или он новый. Тот, кто его послал, мог пойти в магазин и купить его.

Лицо Линдберга сморщилось.

– Откуда он мог знать, что покупать? Мы нарочно дали в газеты неправильное описание.

Это было правдой: газетчикам сообщили, и они напечатали, что ночной комбинезон был из «гладкого белого трикотажа» и что застегивался он спереди, в то время как этот застегивался сзади и был серым, с карманами на груди.

– Об этом могли знать те, кто работал возле вашего сына, – сказал я.

На лице его вновь появилась гримаса раздражения, он сказал:

– Я уверен, что это ночной комбинезон моего сына.

– Что ж, прекрасно. Вы уверены. Но лучше сначала прочитайте записку.

Он так и сделал.

Мы тоже углубились в ее изучение. Подпись на ней была нам хорошо знакома: два пересекающихся круга. В ней говорилось:

Дорогой сэр!

Наш человек не может получить денги. После встречи 12 марта не будет никаких конфиденциальных встреч. Эти мероприятия для нас слишком опасны. Мы больше не позволим найшему человеку вести переговоры, как прошлый раз. Обстоятельства не позволят нам передать вам ребенка, как вы этого хотите. Зачем нам лишний раз переносить ребенка или рисковать, приглашая к себе вашего человека. Об этом не может быть и речи. Кажется, вы сомневаетесь в том, что мы те, за кого себя выдаем и что с ребенком все в порядге. Но у вас есть наша подбись. Она всегда одинаковая, такая же, как была на первом письме, в частности эти три одверстия.

На обратной стороне письмо продолжалось:

Мы высылаем вам ночной комбинезон ребенка; кстати нам пришлось израсходовать дополнительно 3 доллара, чтобы купить ему другой. Пожалуйста, скажите миссис Линдберг, чтобы она не беспокоилась: ребенок хорошо себе чувствовать. Мы только даем ему больше пища, чем указано в диете.

Вы хотите заплатить 70 000 а не 50 000 долларов без того, чтобы вначале увидеть ребенка? Сообщите об этом в нью-йоркской «Америкой». По другому не получится, потому что мы не хотим раскрывать наше местонахождение или переносить ребенка. Если вы хотите согласиться с нашими условиями, поместите в газету следующее объявление: «Я согласен, деньги приготовлены».

Наш план такой: через восемь часов после того, как мы получим денги, мы сообщим вам, где найти ребенка. Если будет какая-нибудь ловушка, то вся ответственность за последствия ляжет на вас.

– Что это значит? – спросил Брекинридж, взяв письмо. – Я имею в виду слова: «Обстоятельства не позволят нам передать вам ребенка, как вы этого хотите»?

– Я умолял его, – сказал Кондон, – повести меня туда, где содержится ребенок, чтобы убедиться, что он здоров и находится в безопасности.

– Если он не позволит нам увидеть ребенка перед выплатой денег, – мрачно проговорил Линдберг, – мы все равно заплатим их.

– В конце концов, – бодро проговорил Кондон, – этот парень до конца сдержал свое слово по отношению к нам. И мы сдержали свое слово по отношению к нему.

– Да, – сказал Линдберг, глаза его заблестели, взгляд их стал безумным. – Нет никаких оснований думать, что они не вернут моего сына, после того как получат свои деньги.

Я промолчал. Пытаться переубедить этих двух чудаков не имело смысла.

– Нам сейчас лучше всего составить наш ответ похитителям, – сказал Кондон, отечески кладя руку на плечо знаменитого гостя. – Для объявления в газете.

Мы сидели в гостиной. Кондон, Брекинридж и Линдберг долго и подробно обсуждали этот вопрос. Я в обсуждении не участвовал. Я думал о Чикаго, где, наверное, уже таял снег.

– Мы не можем позволить, чтобы переговоры затянулись надолго, – говорил Линдберг. – Если похитители потеряют терпение или газетчики пронюхают об этом, мой сын может поплатиться жизнью.

– Сэр, – сказал Кондон, – я думаю, для нас важно хотя бы попытаться увидеть ребенка до выплаты денег.

Я едва не свалился с кушетки: на этот раз старик сказал нечто дельное.

– Нет, – сказал Линдберг. – Наше положение не позволяет нам предъявлять какие-либо требования. Это их игра, нам придется соблюдать их правила. Поместите в газету объявление, которое они хотят.

В начале четвертого утра в гостиную вошла хорошенькая и строптивая дочь Кондона Майра и предложила нам слегка закусить в столовой. Я не знал, почему она вновь здесь, и не спрашивал. Правда, на этот раз она была несколько дружелюбнее, возможно, причиной этого было присутствие знаменитого полковника Линдберга; а приготовленные ею салат-оливье с курицей и напиток из лимонного сока были просто великолепны. Через полчаса мы начали расходиться, и Линдберг остановился у рояля в гостиной, где на пестрой шали лежал развернутый пакет.

Линдберг быстро и нетерпеливо взял сверток и сразу, словно он был горячим, передал его мне.

– Лучше нам вернуться, – сказал он, – и показать этот костюм Энн.

Я вел машину, а самый знаменитый в мире пилот был моим пассажиром. Довольно долго мы молчали. Мы приблизились к мосту Джорджа Вашингтона: его серебряная дуга едва различалась в темноте, зато прекрасно были видны движущиеся по нему над Гудзоном огни бесконечного потока машин. Мы влились в этот поток, и когда городской Нью-Джерси постепенно перешел в Нью-Джерси сельский, он заговорил:

– Вы считаете меня глупцом, не так ли, Нейт?

– Я считаю вас человеком, которому свойственно ошибаться. Проблема состоит в том, что большинство людей, которые дают вам советы, забывают об этом.

Он рассеянно смотрел в окно, в темноту. На нем по-прежнему были янтарные очки и кепка; он так ни разу и не снял их в течение всей поездки обратно.

– Скорее бы все это кончилось.

– Я вас понимаю.

Он взглянул на меня.

– Вы доверяете Кондону?

– Не очень.

– Вы думаете, он их пособник?

– Возможно. Или простофиля, которого водят за нос.

– А может быть, он именно такой, каким кажется?

– Какой это такой?

– Добросердечный старый патриот, который хочет помочь... – и он замолчал.

– Который хочет помочь «Одинокому Орлу»? Возможно. Но сейчас важнее ответить на вопрос, являются ли эти вымогатели людьми, у которых находится ваш сын.

– Вы думаете, он не у них?

– Они могут действовать на основании информации, полученной от слуг или от Микки Роснера. Например, им известно ничуть не больше того, что известно мне. А что вы обо мне знаете, черт возьми?

– Я знаю, что верю вам.

– Ну и зря. Вы не должны никому верить.

– Я доверяю своему внутреннему чутью.

– И что, ваше внутреннее чутье говорит вам, что «Джон» является одним из похитителей?

Он покачал головой из стороны в сторону, но потому, что хотел сказать «нет», – он думал о своем.

– Я хочу использовать все возможности, чтобы найти своего сына. И этот ночной комбинезон...

– Этот ночной комбинезон – стандартное изделие, Слим. На нем нет каких-либо знаков, по которым его можно было бы опознать. Он куплен в магазине. Таких комбинезонов тысячи, десятки тысяч.

– Вы не забыли, что я дал газетчикам неправильное описание этого костюма?

– Не забыл. Значит, этим вымогателям просто повезло или же они получили эту информацию от кого-то из слуг. Кстати, у меня возникла еще одна мысль. У вашего сына есть своя личная спальня в доме вашей жены в Энглвуде?

– Ну конечно есть.

– Сколько ночных комбинезонов, сколько точно таких комбинезонов, как этот, хранятся в шкафу в детской в Энглвуде?

– Я не знаю. Не думаю, что у нас есть точный список одежды ребенка.

– Правильно. И сколько у них слуг в этом доме? Около тридцати, и любой из них мог дать вымогателям описание этого комбинезона или стащить его из шкафа в детской. Этим можно объяснить, почему «Джону» с кладбища и его шайке понадобилось несколько дней, чтобы прислать эту пижаму. И почему она такая чистая.

Он промолчал.

– Кроме того, Кондон сам мог вытащить ночной комбинезон из шкафа в детской.

– Вы это серьезно?

– Он мог это сделать, как мог это сделать я. Мы оба спали в этой комнате. Я застал Кондона, когда он залез в ящик с игрушками вашего сына. Вы помните это?

Он нахмурился и ничего не сказал.

Я покачал головой и сосредоточил свое внимание на дороге. Мы проезжали по сельской местности, очень похожей на мой родной Иллинойс. Мне вдруг ужасно захотелось домой.

– Энн узнает, – сказал он.

– Что?

– Комбинезон Чарли. Она узнает его.

Мне хватило здравого смысла промолчать.

Мы продолжали ехать молча. Я начал думать о том, чего не сказал ему. О том, какой фальшивой казалась мне немецкая манера написания этих писем, особенно в свете сицилийской фразы – statti citto – произнесенной в телефонном разговоре с Кондоном, и раскрытого самим Кондоном бандитского значения «подбиси» на всех письмах. Последнее письмо также содержало подозрительное количество правильно написанных трудных слов наряду с написанными неправильно простыми короткими словами. И этот «Джон» возле кладбища в своем разговоре несколько раз воспользовался преступным жаргоном – «Босс меня кокнет», «продырявит нас обоих». Я допускал, что скандинавский иммигрант может научиться таким выражениям, но почему-то не верил в это.

– Недавно, – прервал я молчание, когда черное небо начало сереть, – вы сказали мне, что есть люди помимо профессора, которые могут быть в контакте с похитителями. Вы еще не надумали посвятить меня в эту тайну?

Он ответил почти без раздумий:

– Разумеется, вы должны быть в курсе. Речь идет о гангстерах, а это ваш профиль. Это одна из причин, заставивших меня попросить вас остаться.

Оказалось, что в Норфолке, штат Виргиния, проживает известная в деловых кругах личность, некий командор Джон Хьюз Кертис, к которому обратился какой-то бутлегер и заявил, что является членом банды из шестерых человек, похитивших сына Линдберга.

– Кертис является президентом одной из крупнейших судостроительных компаний Юга, – сказал Линдберг. – У него безупречная репутация. Мне позвонил адмирал Бэрридж, чтобы договориться о моей встрече с Кертисом.

Теперь к бесконечному списку полковников добавились еще и адмирал с командором.

– Адмирал Бэрридж, – пояснил Линдберг, словно в свое оправдание, очевидно заметив насмешливое выражение на моем лице, – командовал крейсером «Мемфис», судном, на котором я вернулся обратно из Парижа.

Он имел в виду свой легендарный одиночный трансатлантический перелет в Париж.

– Кроме того, за Кертиса поручился также его высокопреподобие X. Добсон-Пикок.

Так, теперь в нашем списке был и его преподобие, точнее его высокопреподобие.

– Кто такой этот Пикок?

– Его преподобие Добсон-Пикок – старый друг семейства Морроу. Его преподобие заведовал церковью в Мехико.

Покойный Дуайт Морроу был послом в Мехико; это было в то время, когда Энн Морроу и Чарльз Линдберг узнали и полюбили друг друга.

– Я дал согласие встретиться завтра во второй половине дня с адмиралом, его преподобием и командором, – проговорил Линдберг, и слова его прозвучали, как детские стишки. – Я хочу, чтобы вы присутствовали при нашей встрече.

Я свернул на изрытую колеями грунтовую дорогу – это была Федербед-Лейн. Рассвет, словно еще один любопытный экскурсант, начинал проникать сквозь заросли по обе стороны от дороги.

Неожиданно Линдберг задал мне вопрос, и по тону его и виду я понял, что ему очень хотелось спросить меня об этом, но он стеснялся.

– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Гастон Буллок Минз?

Я насмешливо фыркнул.

– Вы шутите? Разумеется, я слышал о нем. Это самый крупный жулик, который когда-либо жил на свете, причем слово «крупный» я здесь употребляю и в прямом, и в переносном смысле. Чикаго – одно из любимейших мест этого жирного ублюдка, где он обстряпывает свои аферы.

В тихом голосе Линдберга послышались нотки оправдания:

– По моим сведениям, он бывший детектив министерства юстиции.

– Да, он работал на Бернса до того, как Джон Эдгард Гувер начал наводить порядок в своем доме. Гувер, конечно, болван, но не жулик, как Бернс и его мальчики. При администрации Хардинга Гастон Минз был казначеем Огайской банды. Почему, черт возьми, вы меня спрашиваете об этом сукином сыне?

Линдберг несколько мгновений молчал, потом сказал:

– Минз тоже утверждает, что находится в контакте с бандой похитителей.

– О Боже.

– Мне позвонил адмирал Лэнд...

Еще один адмирал!

– ...который приходится мне родственником. Он двоюродный брат моей матери. Как бы там ни было, к нему обратилась миссис Эвелин Уолш Мак-Лин, светская дама из Вашингтона.

– Владелица бриллианта Хоупа?

– Вот именно. Несколько лет назад она потеряла своего сына – неизвестно, имеет ли это отношение к проклятию бриллианта Хоупа, – во всяком случае она сочувственно относится к Энн и моей ситуации. Минз работает на нее.

– Для чего?

– Я не знаю точно. Он прежде выполнял для нее какую-то сыскную работу. Однако через нее он передал сведения, заставившие меня прийти к выводу, что нам не следует отказываться от него.

– Какие сведения?

– Он говорит, что похитители подняли сумму требуемого выкупа с пятидесяти до ста тысяч долларов. Это соответствует, пусть приблизительно, содержанию писем, полученных от «кладбищенского Джона» и его банды.

– А какие еще сведения он передал?

Казалось, Линдберг не знает, рассказывать ему это или нет. Но когда мы подъехали к запертым воротам его имения, он сказал:

– Минз сообщил миссис Мак-Лин, что описание ночного комбинезона в газетах было ложным. – Линдберг указал на сверток, лежащий рядом с ним, но не дотронулся до него. – И он правильно описал комбинезон, который носил Чарли.

– Не кажется ли вам, что добыть эти сведения сейчас не представляет большого труда?

Он нахмурился, но не от гнева. От досады.

Когда мы подъехали к дому, было уже светло. У двери, ведущей в комнату для слуг, нас встретила Энн Линдберг в легком синем халате; на ее бледном лице совсем не было косметики, волосы были туго зачесаны назад. Она выглядела изможденной, но в глазах ее светилась надежда.

Я нес сверток. Линдберг кивнул, и я протянул его ей.

Она вытащила комбинезон и подняла на вытянутых руках перед собой, как нечто драгоценное и в то же время страшное. Потом прижала комбинезон вместе с оберткой к груди, бумага захрустела, один рукав костюмчика повис у нее на плече:

Глаза ее сверкнули, улыбка на ее лице была чертовски трагичной.

– Это его, – сказала она. – Это ночной комбинезон Чарли.

– Это добрый знак, – сказал ей муж, попытавшись улыбнуться. – Значит, похитителям можно верить. Значит, переговоры идут хорошо и близки к завершению.

Продолжая прижимать к себе оберточную бумагу и костюмчик от доктора Дентона, она повторила:

– Это комбинезон Чарли. Это его.

После ее слов сомнений в этом ни у кого больше не могло возникнуть. Слим просто не стал бы их слушать.