Текст книги "Зелимхан"

Автор книги: Магомет Мамакаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

сейчас абреки!..

– Вот как! – Бек Сараев приподнялся на

носках. – Где этот храбрец? Покажись!

На мгновение воцарилась тишина. И вдруг вперед

вышел пожилой человек в рваной черкеске из рыжего

домашнего сукна.

В толпе послышалось:

– Зока из Дарго!

– Это Зока говорит...

– Мы не из очень храбрых, господин пристав, —

продолжал старый пастух, сурово насупив рыжие

брови, – но и не такие мы трусы, чтобы отказываться от

своих слов.

Зока стоял посреди толпы, высоко подняв голову.

Все в его внешности было ладно и словно бы прочно

скроено: широкие плечи, точеная, как у юноши, талия,

и тонкое, опаленное солнцем и ветрами лицо, и

размашистая волчья повадка в движениях. Разговаривая, он

смело глядел на пристава своими узкими глазами.

Даже солдаты смотрели на крепкого старика с

нескрываемым любопытством.

– Вот как! – зловеще произнес Бек Сараев и

вопросительно глянул на старшину, а тот вкрадчиво

шепнул ему на ухо:

– Это Зока, не здешний! Видно, приятель

Зелимхана.

– Да, я знаю Зелимхана, – сказал старый пастух

громко, так чтобы его слышали все. – И я пришел

сказать харачоевцам и тебе, Бек Сараев, то, что слышал:

абрек Зелимхан дал клятву за каждое злодеяние

полковника Гулаева заплатить вдвойне.

– Эй, казаки! – взревел пристав. – Задержите

этого старика.

Зока, побледнев, продолжал глядеть на Сараева

и даже не оглянулся на казаков, крепко схвативших

его за руки.

– Вы будете слушаться меня, а не Зелимхана! —

кричал между тем пристав. – Я вам покажу, как

потакать абрекам и бунтовать против начальства! Сейчас

сошлем немногих, а там, если не перестанете чинить

безобразия, всех отправим в Сибирь, – он обернулся

к старшине Адоду и добавил: – А ну, называй

пофамильно всех, кому предстоит собираться, чтобы сегодня

же навсегда покинуть Харачой.

Адод Элсанов выкрикнул одно имя, второе, третье,

пятое:

– Гацаев, Куриев, Алнбеков... – и солдаты тут же

выгоняли людей из домов, где они за день до того стали

«на постой».

– ...Бахоев! А где Гушмазуко? Он только что был

здесь, я видел его! – вдруг отчаянно завопил

старшина.

Но старого горца уже не было.

Все ждали какого-то взрыва, бунта, отчаянного

сопротивления, и больше «всех ждал этого сам пристав:

слишком туго была натянута тетива терпения харачоев-

цев. Но люди тупо молчали. Молчали и те, что

оставались здесь, и те, которым предстояло навсегда

покинуть отчий край. Сама беспримерность этой ужасной

несправедливости поразила их, оледенила их кровь

и заставила онеметь языки.

Только солдаты, приставленные к арестованным,

чувствовали себя спокойно, переговаривались и шутили

между собой. Давно оторванные от родного края,

семей и близких, они равнодушно выполняли приказ, не

задумываясь над тем, что где-то там, в глубинах

России, их родные терпели те же несправедливости от

царских чиновников. Привыкшие к беспрекословному

подчинению, они еще не понимали, что эти сгоняемые с

родных мест жители гор и ущелий – их братья. Но для

того чтобы это стало понятиым, должны были пройти

годы, хотя, теперь мы знаем, и не такие уж долгие.

Да, бунта не случилось, но он происходил в душах

крестьян. Каждый из них в отдельности был готов

сразиться и погибнуть, тут же удариться о камни и

разбиться на куски. Но каждого удерживал страх

неизвестности и, главное, боязнь за судьбу близких. А

солдаты, стоя под ружьем, не слышали этого отчаянного

биения гордых сердец. Быть может, иные из них даже

удивлялись долготерпению мужчин, когда они, солдаты,

.выгоняли раздетых стариков, женщин и детей из

родных домов с еще дымящимися очагами предков.

Соседи провожали переселенцев с угрюмым и

молчаливым сочувствием, бессильные помочь им в

чем-либо. Только многие мысленно спрашивали: «Где же ты,

великий аллах? Почему не окинешь своим милостивым

взором эти места земли твоей, наполненные горем? Эх,

если бы знал об этом Зелимхан, он бы обязательно

явился и освободил их, этих несчастных!..»

Всех высылаемых собрали на площади и погнали

через село на дорогу, ведущую к крепости Ведено.

– Мама, куда это нас ведут? – спросила девочка

у матери, понимая, что происходит что-то страшное.

– Не знаю, доченька, не знаю, – отвечала та.

– Но ты только держись около меня, и все будет

хорошо, – и свободной рукой мать подхватила тяжелый

узел из слабых рук дочери.

– Скажите, люди, куда мы идем? – закричала

рядом другая женщина.

– В Сибирь, в холодную Сибирь, вот куда нас

ведут, – раздался в ответ чей-то голос.

– Не пойдем! Не пойдем мы в Сибирь! Пусть

лучше здесь убьют, – завопили вдруг женщины и стали

ложиться на землю. Мужчины, скрипя зубами,

хранили тяжелое молчание. А женщины продолжали

кричать. Казаки и солдаты, пытаясь их поднять, хлестали

плетками, толкали прикладам-и и ногами. Те вставали

на минуту, обливаясь слезами, и тут же вновь

ложились, приникая к родной земле всем телом.

Не выдержав этого зрелища, толпа харачоевцев, до

этого молча следовавшая за переселенцами, вдруг

грозно надвинулась на конвоиров. Раздались

отдельные грозные выкрики:

– Довольно издеваться!..

– Не дадим своих людей на погибель!

– Если вы такие храбрые, ловите лучше

Зелимхана!..

– Назад! Разойдитесь! – неистово орал пристав.

Он выскочил из своего фаэтона и ринулся в

бушующую толпу.

И вдруг среди этого хаоса раздался голос старого

пастуха:

– Встаньте, встаньте, люди! Не позорьте себя! Не

пристало нам падать перед своими врагами, не давайте

им повода радоваться нашим несчастьям. Встаньте,

говорю вам!

– Ах так!.. К бунту призываешь, сволочь! —

услышал над собой Зока чей-то угрожающий голос. Он

обернулся и увидел пристава, замахнувшегося на него

нагайкой.

На минуту воцарилась мертвая тишина. Сцена

эта надолго осталась в памяти у -всех

присутствовавших.

– Осел грязный! – вскричал Зока, яростно глядя

в багровое от злости лицо пристава. – Убирайся вон

отсюда! – и он железной хваткой сгреб амуницию,

в которую был затянут Бек Сараев. С треском лопнули

ремни, и со всей этой амуницией в руках пастух

отскочил в сторону. Еще мгновение, он выхватил из кобуры

револьвер и остановился, грозный, готовый встретить

пулей первого, кто к нему приблизится.

– Казаки, бунт!.. Это бунт! – кричал оказавшийся

на земле пристав. – Держите этого негодяя!

Но солдаты были заняты тем, что оттесняли толпу

разъяренных харачоевцев, изолируя ее от

арестованных. Уловив этот момент, старый Зока метнулся в

ущелье, по которому текла река, и скрылся в густых

зарослях кустарника.

Только через час, утихомирив харачоевцев,

конвоиры погнали переселенцев з Ведено.

Слух о событиях в Харачое быстро дошел до аула

Ишхой, где Зелимхан, Саламбек и только что

прибывший Солтамурад готовили отряд для набега на

усадьбу Месяцева.

Услышав о случившемся, Зелимхан в страшном

гневе собрался в Харачой.

– Раз такое дело, и я поеду с тобой, – заторопился

Саламбек.

– Нет, – ответил абрек. – Ты лучше готовь нашу

поездку на Терек. Узнай, как переправиться, какие там

окольные дороги. Я скоро вернусь.

Взяв с собой двух новых товарищей, молодых

абреков Аюба и Еси, Зелимхан отправился в путь. Он

полагал, что ему удастся перехватить арестованных на

пути из Ведено в Грозный и с помощью своих верных

людей освободить несчастных от беды. Саламбека он

не хотел брать, опасаясь, как бы тот из-за своей торо-

плиеой горячности не наделал лишнего. Но когда абрек

прибыл в Ведено, харачоевцы сидели уже в грозненской

тюрьме и готовились следовать по этапу в Иркутскую

губернию.

Огорченный этой неудачей, Зелимхан поскакал в

Харачой, но не нашел там никого из близких, кроме

старухи-матери. Бек Сараев освободил ее из-/под стражи

и оставил нарочно, чтобы сохранить гнездо, куда

может залететь этот «неуловимый Зелимхан». А еще

таилась у пристава жалкая мысль: в случае надобности

купить себе жизнь у грозного абрека, сославшись на то,

что он помиловал его старую мать.

От матери абрек узнал, что Бици с детьми

своевременно скрылась у своих родителей Дударовых, а Зезаг

увел ее отец, Хушулла. В этом заключалось

единственное спасение для молодых женщин, по всей видимости,

навсегда разлученных со своими мужьями.

Гушмазуко с Солтамурадом оба ушли в абреки.

Итак, эта трудная доля досталась не только молодым,

но и старику. Глава почтенного рода Бахоевых

вынужден был теперь заниматься непривычным для него

делом: настороженно вслушиваться, не хрустнет ли ветка

под ногой врага, шагать по заброшенным лесным

тропам, питаться случайно добытой пищей, ночевать в

горах под открытым небом, укладывая рядом с собой

острый кинжал да заряженное ружье, скакать верхом,

скрываться от погони.

Ко всему этому трудно будет привыкать старику, но

гордый Гушмазуко не мог бросить сына, которому сам

выбрал такой удел. Только жена его – старая Хур-

мат —никак не могла примириться с окончательным

распадением своей семьи.

– Послушай, сынок, – сказала она Зелимхану,

остановив его перед самым уходом, – все это я плохо

понимаю. Но ты скажи, вернется ли еще в наш дом

мирная жизнь?

– Значит, такой уж достался нам удел, мама, —

печально ответил абрек. – Сами мы себе его не

выбрали бы. Его навязали нашей семье богатые, жестокие

и бессовестные люди. Поэтому не удерживай меня,

а пожелай лучше мне успеха, – и он умолк.

Старая Хурмат стояла молча, подавленная

тяжелыми мыслями. Но 'вдруг, будто пробудившись ото сна,

она обняла сына и, слегка оттолкнув его от себя,

сказала:

– Иди, да поможет тебе сам великий аллах.

Простившись с матерью, Зелимхан отправился к Би-

ци, с которой в последнее время виделся очень редко

н то – поздно ночью или на рассвете, когда все живое

было объято крепким сном. Но все мысли Бици по-

прежнему неизменно были с мужем. Даже на

расстоянии, даже в постоянном ожидании новой беды он

самим фактом своего существования вызывал у нее

чувство безопасности. Кроме того, оказавшись в кругу

семьи, этот суровый мститель тут же превращался

в нежного отца и мужа. Он подолгу советовался с

женой о своих планах и мечтал вернуться к мирной

жизни.

Но вернуться к мирной жизни было уже

немыслимо, а потому на этот раз Зелимхан решил исподволь

поговорить с Бици о временном переселении в Турцию.

Он и сам не надеялся обрести счастливую долю в

султанской Турции. Об этой стране и ее жестоких нравах

много рассказывал ему в свое время покойный дед Ба-

хо. По рассказам старика, турецкий султан был

нисколько не лучше белого царя Севера. И все же,

увидев сегодня полусожженные дома харачоевцев,

развороченные плетни и пустые дворы, Зелимхан решил по-

кинуть Чечню. Не из-за себя, даже не для

безопасности своих близких, а просто, чтобы избавить от этого

кошмара жителей родного аула. И еще жила в нем

надежда, что он перестанет быть абреком и займется

пусть даже самым тяжелым, но мирным трудом. А там,

когда пройдет некоторое время и в Чечне о нем все

забудут, если даст аллах, можно будет вернуться и в

отчий край.

– Ты помнишь, Гуша советовал нам уехать

отсюда? – спросил Зелимхан, не глядя на жену.

– Это куда? – не поняла Бици.

– В Турцию.

– Помню, – ответила она нехотя.

– Ты не советовалась со своими родителями? Как

лни?

Бици задумчиво посмотрела на мужа:

– Разве родители согласятся отпустить своих

детей на край света?

Зелимхан не стал продолжать разговор. Он нежно

смотрел на жену, которая молча укладывала в его

переметную сумку все необходимое в дальней

дороге.

Бици мельком взглянула на мужа и после

затянувшейся паузы произнесла:

– Родителям своим я сказала: «Я мать своих детей

и обязана следовать за их отцом». Для меня главное —

быть с тобой вместе. Но я не верю, что человек должен

покидать родину. Лучше уж и я в абреки пойду, если

возьмешь меня.

«Вот это женщина! Настоящая жена для горца», —

подумал Зелимхан, а вслух произнес:

– Ладно, так и быть, – и добавил: – Вот

вернусь из этой поездки и заберу тебя с детьми в

горы.

– Вместе будет веселее, – ответила жена и вся

засветилась в улыбке.

Через некоторое время, уже прощаясь, абрек спро-

ил жену:

– Кто тебе сказал, что Гуша поехал в Ишхой?

– Точно не знаю... – ответила Бици. – Но был

у нас один старик, да тот самый, который потом

обезоружил пристава, так вот он говорил, что ты велел

им обоим прибыть в Ишхой.

– Отца, правда, я не звал туда, – ответил на это

Зелимхан, уже стоя в дверях. – Ну да теперь с Гушой

ничего не поделаешь, пусть будет так.

* * *

Когда Зелимхан вернулся в Ишхой, все уже были

в сборе. Здесь он увидел не только своего старого отца,

но, к удивлению своему, и Зоку. Абрек был крайне

озадачен этим, так как не хотел брать столь почтенных

людей в нелегкий поход.

– Ну как, Зелимхан, не помешаю я в твоем

деле? – спросил старый пастух. – По-моему, там, под

Харачоем, я доказал, что могу оказаться для врага

поопаснее, чем иной молодой.

Зелимхан, одобрительно усмехнувшись, молча

кивнул головой. И все же, обращаясь к членам своего

отряда, он нашел нужным предупредить:

– Доля абрека – нелегка. Я бы хотел, чтобы

каждый из вас хорошенько подумал, прежде чем ступить

на этот путь. Становясь абреком, человек закрывает

себе навсегда доступ к свободе, к семье, к покою. Так

что подумайте хорошенько.

– Да что тут думать, – перебил сына Гушмазу-

ко. – За нас уже подумал полковник Гулаев и всех нас

прогнал в абреки.

Зелимхан хотел было возразить отцу, но возразить

было нечего. Очень не хотелось ему брать с собой Гуш-

мазуко, но не смел он открыто сказать об этом старику.

Два молодых абрека, присоединившихся к Зелимхану,

смотрели на своего уже знаменитого вожака с великим

почтением, молча ожидали его приказаний. Он подошел

к коню новоатагинского Аюба и, пальцем оттянув

подпругу, посоветовал:

– Дорога наша не близкая и не легкая, ослабь

заднюю подпругу, а то коня загубишь, –и, молча обойдя

вокруг коня, добавил, ни к кому не обращаясь: – Со

мной едут Саламбек, Аюб, Эси и Зока. Остальные

останутся ждать нас здесь.

– Это как же можно так решать? – возмутился

Гушмазуко. – Никто не поедет туда без меня. Да

и Солтамураду пора показать себя в настоящем де-

ле, – и старик первым вывел своего коня на дорогу,

ведущую за Терек, туда, где в далеких и необъятных

кизлярских степях лежало имение Архипа Месяцева.

* * *

Жизнь Месяцева постоянно протекала под знаком

неразрешимого противоречия. Усадьба его была

расположена одиноко среди пустынных степей, и это

заключало в себе существенные неудобства. Прежде всего

тут было нестерпимо скучно. Но это еще полбеды.

Главное, все время приходилось думать, что не

сегодня, так завтра налетят какие-нибудь разбойники и

заберут все, что он накопил в результате тяжелого труда

своих пастухов.

С другой стороны, скупой, как черт, овцевод с

содроганием думал, что стоит ему оставить свои

бесчисленные стада без личного придирчивого присмотра,

и эти самые пастухи, как, впрочем, и другие слуги,

обязательно тем или «иным способом обсчитают его хоть

на рубль. Эта мысль, как клещ, присосалась к жадной

душе богача и терзала его больше, чем все разбойники,

вместе взятые.

Чтобы как-нибудь разрешить это противоречие,

Месяцев принял свои меры. Прежде всего он держал в

доме достаточный запас оружия, чтобы в случае

опасности вооружить своих слуг. Кроме того, он позволил

себе редкую в этих местах роскошь, кстати, вполне

доступную ему благодаря огромному богатству. Он

установил телефонную связь с ближайшим пунктом, где

располагалась воинская часть, и надеялся, если

действительно нападут разбойники, тотчас вызвать

хороший отряд солдат. А учитывая, что офицеры этой

ближайшей части регулярно получали от него изрядную

мзду, он мог рассчитывать на их расторопность.

В это утро солнце стояло уже высоко, когда

Месяцев издали заметил приближение неизвестных

всадников. Содрогаясь от страха, овцевод немедленно раздал

ружья мужской половине прислуги, а себе сунул в

каждый карман по заряженному револыверу. После этого

он занял выжидательную позицию у окна. Когда

всадники подъехали ближе, Месяцев увидел в бинокль, что

предводитель их в офицерских логонах. Помня

разговоры, что под этой формой скрываются нередко и

грабители, он на всякий случай приказал забаррикадировать

все двери и окна в доме и ворота закрыть наглухо.

И все же положение оставалось неясным, и потому один

из слуг был отпрайлен на разведку.

Подбежав к воротам, слуга увидел (впереди отряда

офицера в мундире есаула Терского казачьего войска.

Воспитанный в почтении к военным властям и зная, что

хозяина нередко навещают офицеры, он без долгих

раздумий отодвинул засовы.

– Ваше благородие, милости просим! – гаркнул

он, приоткрывая створки ворот и замерев – руки по

швам.

Когда всадники въехали во двор и спешились,

собака Месяцева, заискивающе повизгивая, завертелась у

ног гостей, что окончательно сбило с толку хозяина...

Хотя ничего удивительного в этом не было: в дом

достаточно часто наведывались офицеры, и сам же Месяцев не

раз давал ей хорошего тумака, когда она поначалу

пыталась куснуть за ногу какого-нибудь начальника. Тем

не менее испуганный овцевод не решился впустить

неизвестных и тихо, на цыпочках, удалился в глубь

покоев.

– Эй, хозяин, откройте! – крикнул Саламбек,

постучав в дверь.

– Кто вы такие, что вам надо? – дрожащим

голосом спросил один из слуг.

– Что, солдат государя императора не видел?

У господина есаула секретный разговор с вашим

хозяином.

Слуги, держа ружья, как палки, в нерешительности

толклись в сенях. А вдруг и правда отряд прибыл по

заданию начальства? Тогда, если они будут

сопротивляться, их посчитают бунтовщиками. Месяцев, не в

силах произнести «и слова, держал в ка-ждой руке по

револьверу.

– Открывайте, говорю вам! – снова крикнул

Саламбек и сильным ударом ноги вышиб

дверь.

– С каждой стороны дома поставить по

часовому! – властным голосом распорядился Зелимхан.

– Саламбек, за мной!

II оба они проследовали мимо растерявшихся

слуг.

В углу первой же комнаты глазам двух абреков

представилось жалкое зрелище. Овцевод стоял,

растерянно моргая, и револьверы дрожали в его руках, как

овечьи хвосты.

– Брось оружие! – крикнул на него Зелимхан.

Месяцев попытался прицелиться, но харачоевец

ударом ноги мгновенно выбил у него револьверы, и они

с грохотом упали на пол. Сам Зелимхан даже не

прикоснулся к оружию.

– Пройдем в кабинет. Разговор есть, – мрачно

сказал абрек.

– Караул, помогите... – шептал Месяцев, покорно

следуя за своими грозными гостями.

В кабинете Саламбек остановился в дверях, а

Зелимхан уселся в кресло.

– Так вот, слушай меня, Архип Месяцев, – сказал

он спокойно, но веско. – Аллах и я решили наказать

тебя за твою жадность. Довольно тебе пить кровь

бедных людей. За это ты должен заплатить дань. Отдан

нам немедленно пятнадцать тысяч рублей.

Месяцев взвизгнул и бросился к окну, но грозный

окрик Саламбека заставил его присесть на диван,

стоявший тут же, под окнами.

– Да разве держат в доме такие деньги! —

взмолился овцевод. – Они в городе, в банке!

– Хозяйка где? – спросил Зелимхан.

Месяцев медлил с ответом, поглядывая на телефон,

висевший на стене, но чеченцы не поняли этого взгляда.

– Говори, где твоя жена? – повторил Зелимхан.

– Ее нет дома. Она в Шали, – ответил хозяин,

лукавя, так как жена и другие члены его семьи были

спрятаны в дальних покоях.

– Тогда пиши ей письмо, – сказал Зелимхан, —

чтобы она привезла мне эти пятнадцать тысяч, если

хочет, чтобы ты вернулся обратно домой. Ее будут ждать

на опушке леса, там, где дорога из Шали в Ведено

встречается с Хулхулау. И учти: если она устроит там

засаду, ты умрешь. Срок – неделя.

– Не буду писать! – заупрямился было Месяцев.

– Пиши! Бедных грабишь, а тут дрожишь, —

Саламбек приподнял овцевода с дивана и подтолкнул к

столу. – Пиши, пиши! А не то найдем и ее, заберем

вас обоих, а дом спалим.

И Месяцев сдался. Зелимхан взял из рук богача

записку, прочитал ее и положил на видном месте.

– Если жена и вправду уехала, кто-нибудь из слуг

отвезет ей записку. Понятно?

Месяцев только всхлипнул.

– Ну а теперь не теряйте время, – сказал

Зелимхан, когда связанного овцевода вывели во двор.

– Забирайте из конюшни пару хороших коней, и

в дорогу.

– Помогите! – взмолился Месяцев, обращаясь к

своим слугам, стоявшим, как истуканы.

– Да ты не ори, осел, – пнул его рукояткой

плетки Саламбек. – Говорят же тебе, все это – по

закону!

– Не поеду, не поеду!.. Помогите, братцы! —

кричал овцевод, но слуги по-прежнему стояли молча.

«Должно быть, по делу увозят, – рассуждали они,—

раз сам господин есаул приехал забирать. Значит,

провинился наш хозяин, темных дел за ним хватает!»

А через два часа, когда совсем растерянная жена

Месяцева наконец догадалась .воспользоваться

телефоном, по всей Терской области поднялась тревога.

Летели телеграммы: «...ДЕРЗКИЙ НАЛЕТ ЗЕЛИМХАНА

НА ИМЕНИЕ МЕСЯЦЕВА ТЧК СХВАТИТЬ...

ПОДНЯТЬ ПО ТРЕВОГЕ... ПЕРЕРЕЗАТЬ ДОРОГУ...»

В Грозном, Хасав-Юрте, Шали, Ведено надрывались

телефонные аппараты:

– Внимательно изучить возможные пути

следования... Да, да. Они наверняка будут пробираться в хара-

чоевские леса...

– ...Возможно, они обойдут стороной Бачи-Юрт и,

сделав крюк, направятся на Беной..." Да, там в лесу.

Срочно предупредите старшину...

– Главное, держать под контролем дорогу

Ведено—Харачой... Выслать хорошо вооруженный отряд.

Кольцо должно сомкнуться. Постоянно докладывайте

обстановку. На этот раз он никуда не уйдет...

* * *

А тем временем отряд Зелимхана скакал лесом,

выбирая окольные тропы подальше от людных мест.

На ночь они остановились около Бачи-Юрта, чтобы

дать отдых коням. Утром поехали дальше. Но

пробираясь через Джугуртинский лес, абреки неожиданно

наткнулись на засаду, устроенную им беноевским

старшиной Буцусом.

Сразу завязалась жаркая схватка. Утренний туман

придавал ей что-то призрачное. Всадники, как тени, то

появлялись, то словно растворялись. Слышался звон

клинков, то там, то здесь грохал выстрел и раздавалось

заливистое ржание коней. Зелимхан, отбиваясь от

насевших на него стражников, видел, как храбро дрался

старый Гушмазуко с двумя здоровенными беноевцами.

Харачоевского абрека атаковали с трех сторон, и,

отражая кинжалом удары казачьих шашек, он потерял из

виду отца. Где-то рядом с молчаливым упорством

бились Солтамурад и Зока; с кинжалом в одной руке

и револьвером в другой появился из тумана Саламбек

и тут же исчез.

Покончив со своими противниками, Зелимхан хотел

устремиться на помощь отцу, но вдруг совсем рядом

услышал звериный рев Буцуса, который кинулся на

него, как барс, свалил с коня и всей своей тушей

придавил его к земле. Задыхаясь от злости, он приговаривал:

– У-ух, теперь не уйдешь от меня, Зелимхан.

Теперь я отнесу твою голову полковнику и получу за нее

мешок золота.

Сцепившись с Буцусом, Зелимхан скатился в

лощину. Но и здесь абрек не мог вырваться из цепких рук

старшины, на помощь которому подоспели двое

стражников, желая взять его живым. Они пытались схватить

абрека за руки, но, ловко увернувшись от них, он

сбросил с себя Буцуса и, выхватив у него из ножен кинжал,

всадил его в грудь врага. Тело Буцуса покатилось по

откосу. Тем же кинжалом Зелимхан заколол одного из

солдат, а другой бросился бежать. Абрек не стал

догонять его, он устремился на поиски отца.

Когда Зелимхан выбрался из лощины, сражение уже

закончилось. На тропе лежало несколько убитых.

Стояла тишина.

– Во-о! Гуша-а! – закричал абрек.

Горы подхватили его голос, и в ответ жалобно

прозвучало эхо. Но вот в наступившей тишине

послышалось негромкое ржание отцовского коня. Зелимхан,

не помня себя от волнения, побежал на этот печальный

голос.

Конь стоял с опущенной мордой, перед ним лежал:;

еще не остывшее тело отца, а в десяти шагах от неге

лежал и Солтамурад без признаков жизни.

Абрек побледнел. Сердце его билось с такой

неистовой силой, что казалось, вот-вот разорвется грудь.

Опустив голову, он всматривался в лицо отца —

бесконечно любимого им человека. Теперь уже никогда не

услышит он от него ни слова – ни сдержанно-нежного,ни

сурового и требовательного. Ушел мудрый Бахо, отныне

нет и Гушмазуко. Теперь он, Зелимхан, в ответе за честь

древнего рода Бахоевых. И брата нет с ним рядом.

Смерть отца и брата глубоко потрясла Зелимхана.

Он почувствовал, что им овладела безумная ярость.

Немедленно отомстить за их кровь!

Недолго думая, Зелимхан вскочил на коня и

поскакал вслед за врагами – теперь его кровниками. Но

никого из них уже не было: одни убиты, другие бежали,

как подлые трусы. Он стоял один посреди дороги

в тоске и с неутолимой жаждой мести. Повернув копя

и не оглядываясь, подъехал Зелимхан с опущенной

головой к мертвому отцу. Здесь к Зелимхану подошли

Саламбек, Зока и молодой атагинец Аюб, ведя за собой

на аркане дрожащего от страха Месяцева. Раненный

в бедро Зока сообщил Зелимхану, что тут же,

неподалеку, лежит и убитый абрек Эси.

– Если будет угодно аллаху, и нам удастся

погибнуть вот так же, в открытой схватке... —

проникновенно сказал Зелимхан. – Возьми, Саламбек, уложи их

на лошадей, – и сам, сойдя с коня, благоговейно

поднял на плечи тело отца.

Весь остаток дня они ехали по гребню гор, которые

возвышались над аулом Джутурти. К вечеру до

Харачоя остался какой-нибудь час езды.

Когда было уже совсем темно, конь Саламбека.

ехавшего впереди, внезапно вздрогнул и начал прясть

ушами. Повернувшись к тропе, идущей со стороны

Шали, абрек прислушался: ему почудился какой-то шум.

Но кругом стояла тишина, только ветер по-прежнему

шевелил листву деревьев.

Саламбек вновь тронул коня, прошептав товарищам,,

чтобы они следовали за ним как можно тише. Но

сделав несколько шагов, снова остановился, прислушался

и не успел подумать, как вдруг раздался выстрел.

Горцы замерли, пытаясь рассмотреть что-нибудь в ночной

темноте. До них донеслись приглушенные голоса и

легкий треск сухих веток. Впереди на дороге

зашевелились какие-то тени, потом раздался чей-то окрик:

– Эй, кто вы такие?

И сейчас же прозвучала команда:

– Огонь!

Раздался залп, затем второй, третий... И вновь

наступила тишина.

Аюб, который все еще тащил на аркане Месяцева,.

и раненый Зока, ведший в поводу коней с телами

убитых, отступили в глубину леса. Зелимхан с Саламбеком

залегли на опушке и стали отстреливаться.

Перестрелка то усиливалась, то затихала. И так – около часа.

А когда она наконец смолкла, Саламбек вышел на

дорогу. Там не было ни души.

Острый взгляд горца различил во мраке очертания

Харачоя.

С утра небо, затянутое темными тучами, озарялось

вспышками молний. Где-то на севере грохотал гром.

Постепенно раскаты его становились все сильнее и

сильнее. Казалось, что вздрагивает земля. Дети в

испуге жались к подолам своих матерей, в их широко

раскрытых глазах притаился страх.

Но настоящий ливень с градом разразился только

вечером. В доме Гушмазуко и его сыновей, где и без

того было холодно и неуютно, потемнело еще больше.

Здесь забыли про еду и покой, забыли про все на свете.

Оттуда раздавался надрывный плач, и односельчане»

проходя мимо этого дома, печально кивали головами.

Еще рано утром эти женские вопли со своего двора

услышала соседка и зашла узнать, в чем дело. От ма-

ленькой дочери Зелимхана Муслимат она узнала, что

ночью привезли три трупа.

– Кого? Кто они такие? – спросила женщина,

схватившись за щеки.

– Дед, дядя и... – Муслимат разрыдалась пуще

прежнего.

Женщина заглянула в окно. В полутемной комнате

плохо было видно, но все же по седой бороде она

узнала Гушмазуко, различила еще белую папаху Солта-

мурада, а черная каракулевая шапка третьего уж очень

была похожа на зелимхановскую. Поэтому

любопытная женщина, выбежав на улицу, тут же пустила по

аулу слух, что все мужчины Бахоевых погибли. Слух

этот разнесся по всем соседним аулам и хуторам с

необыкновенной быстротой. В дом абреков направились

все те, которые сочли своим долгом воздать обычное

соболезнование по случаю смерти. Правда, шли они

преимущественно ночью, чтобы не попадать на глаза

начальству. Все боялись, что их заподозрят в

сочувствии даже мертвому Зелимхану.

Обрадованный гибелью семьи Гушмазуко, своего

страшного врага, Адод Элсанов тут же помчался в

Ведено, чтобы сообщить о случившемся начальнику

округа. Полковник Гулаев, вздохнув с чувством облегчения,

великодушно распорядился не мешать тем, кто хоронит

мертвых.

– Ну, а вдруг бунт, господин полковник? —

засуетился Адод. – Они на все способны.

– Какой теперь бунт, дурак, – засмеялся

полковник, махнув рукой, – Зелимхана-то нет!

– Когда слушаешь старшину Элсанова, невольно

создается впечатление, что он так и хочет бунта, —

вмешался Грибов, среди других офицеров

присутствовавший в комнате. Перебинтованная рука молодого

поручика висела на перевязи, и вид у него был

независимый.

Полковник Гулаев окинул говорящего

недоброжелательным взглядом, а Бек Сараев подошел поближе и.

саркастически улыбнувшись, произнес:

– Господин поручик получил от этого мерзавца

Зелимхана подарок, – он кивнул на забинтованную

руку. – И вот теперь гордится безмерно.

– Между прочим, среди порядочных людей не

принято плохо говорить о покойниках. Особенно, если они

погибли в бою, – ни к кому не обращаясь, заметил

Грибов.

– Конечно, вы теперь герой! – комически

раскланиваясь, воскликнул Бек Сараев и, обращаясь к Гулае-

ву, добавил:

– Господин поручик утверждает, что Зелимхан был

убит именно его отрядом во время перестрелки под

Харачоем.

– Но ведь перестрелка-то была ночная. Что там

можно было рассмотреть в темноте, – пробасил

полковник довольно, впрочем, добродушно.

– Я лично ничего не утверждаю! – холодно

произнес Грибов и демонстративно вышел из

комнаты.

Гулаев сокрушенно покачал головой и в сердцах

сказал:

– Ох, и надоел мне этот петербургский либерал!

Через некоторое время, когда офицеры, потолковав

о том о сем, постепенно разошлись, пристав

наклонился к начальнику округа и сугубо доверительно

проговорил:

– Тархан Тудоевич, извините, я не могу сказать

ничего конкретного, но мне кажется, что поручик

Грибов поддерживает какие-то связи с этими

разбойниками.

– Я думаю, капитан, вы несколько

преувеличиваете, – полковник откинулся на спинку кресла и

постучал тупым концом карандаша о стол. – Но вы все же

изложите мне свои соображения письменно.

– Слушаюсь! – козырнул пристав.

В этот момент к Гулаеву, мягко шагая по ковру,

приблизился Адод Элсанов, также оставшийся в

комнате. Подобострастно заглядывая в глаза начальнику, он

сказал:

– А беноевцы говорили: они Зелимхана убили.

Совсем не поручик, а они...

Гулаев опустил свою седую голову и взялся за

виски.

– Главное, что я хотел бы знать точно, убит ли

Зелимхан? – произнес он устало.

В комнате наступило молчание.

– Ты скажи, – обратился пристав к старшине,

первым нарушая молчание, – скажи, ты сам-то видел

их мертвыми?

«– Да, видел, – соврал Адод, опустив глаза.

Уловив неуверенность в голосе старшины, полковник

сказал:

– Однако же не мешает лишний раз убедиться