Текст книги "Зелимхан"

Автор книги: Магомет Мамакаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Арестовать!..

– Сжечь дом!..

– Имущество и скот отправить в Ведено!..

– Надо бы поосторожнее, господин капитан, так

ведь могут пострадать совсем невинные люди,

никакого отношения не имеющие к Зелимхану, – пытался

урезонить пристава поручик Грибов.

– Эх! Мало, видно, вам досталось, господин

поручик, от полшвника Дубова, царствие ему

«небесное! – осклабился Бек Сараев. – Прав был

покойник: учить вас солдатской службе на Кавказе

нужно!

– Извините, господин капитан, но я просто хотел

обратить ваше внимание на то, что карательные

операции такого масштаба можно проводить "лишь с

согласия наместника или начальника области.

– Согласие? Оно у меня есть. Но не стану же я

беспокоить генерала, спрашивая разрешения поджечь

тот или иной дом!

– Все же полагаю, что мы должны уважать

законы!

– Не ваше дело учить меня! – взревел пристав.

– Идите лучше помогите старшине Адоду, – и лицо

его исказилось от злобы.

Грибов ушел, а Сараев в сопровождении своих

головорезов продолжал обыскивать крестьянские дома,

хотя и без того было ясно, что Зелимхана там нет.

Выглядело это так: каратели, как звери, врывались в дом,

выгоняли из него, словно овец, стариков, женщин,

больных – всех, кто там находился, и начинался

обыкновенный грабеж.

– Эх! Право, жалко, что Зелимхан вместо

полковника Дубова не прикончил этого разбойника Сараева,—

вполголоса переговаривались крестьяне.

Покончив с харачоевцами, Бек Сараев со своим

отрядом направился в окрестные хутора, и оттуда еще

несколько дней слышалась ружейная трескотня и вопли

людей.

– Скрылся, подлец! Но ничего, все равно найдем

этого труса, – досадливо говорил Адод Элсанов,

обращаясь к Успе.

– Никуда теперь Зелимхан от нас не денется.

Конечно, найдем, – уверял его тот.

Не обнаружив след абрека и на хуторах, Сараев

взялся за местные леса. Однако глубоко в чащу он

проникать не решался, ведя поиски в основном вдоль

дорог. Так каратели набрели «а дом лесничего.

Пожилой лесничий был человеком вполне лояльным

по отношению к властям и строго следил за тем, чтобы

во вверенных ему лесах неукоснительно выполнялись

все, даже несправедливые запреты, изданные

начальством. Живя в глуши, он тем не менее слышал кое-что

о подвигах знаменитого харачоевского абрека и сейчас

в разговоре с приставом вспомнил даже, что один раз

разговаривал с человеком, назвавшимся Зелимханом.

Видел ли он его с тех пор? Нет, ни разу. Но совсем

недавно ему повстречались в лесу две женщины,

нагруженные скарбом, в сопровождении детей.

Отправив нескольких солдат в том направлении,

куда, по словам лесничего, пошли женщины, Бек Сараев

вошел в дом. Там хлопотала по хозяйству молодая

красивая девушка – дочь лесника. Перепуганная

неожиданным нашествием солдатни, она робко предложила

приставу присесть, а сама скромно направилась к вы-

ходу. Но на Сараева, и без того пьяного, встреча с

девушкой подействовала как последняя, уже лишняя

чарка. Пристав стал удерживать скромницу, попытался

разговориться с ней, глядя своими похотливыми,

красными от вина глазами в ее перепуганные, большие

и черные. Та на вопросы его отвечала сухо, стараясь

держаться подальше от непрошеного гостя. Но Бек

Сараев неожиданно схватил ее за руку и резко

притянул к себе. Ударив пьяного насильника по лицу,

девушка толкнула его в грудь и стремглав выбежала из

дому.

Оскорбленный ее дерзостью, пристав бросился за

ней. Отец схватил топор и встал на защиту дочери, но

Сараев тут же пристрелил его.

– Этот человек признался, что разговаривал с

Зелимханом. Он его важный сообщник! – заявил он

солдатам, пряча в кобуру дымящийся револьвер.

В это время где-то в горах прокатился гром, слабо

сверкнула молния, резкий порыв ветра пробежал по

верхушкам деревьев. Собиралась гроза, и сараевцы

уехали, оставив плачущую девушку у тела убитого отца.

* * *

После бесчинств карателей Харачой остался почти

без мужчин. Улицы аула будто вымерли. Лишь изредка

по пустынному переулку проковыляет дряхлый старик,

промелькнет тенью женщина да пробежит, высунув

язык, голодная собака.

Узнав о беде аула, Зелимхан ходил, как больной.

Обидно было за людей, подвергшихся преследованиям

лишь за то, что они в душе сочувствуют ему или

состоят с ним в дальнем родстве. Но пострадали и те, кто

вообще не имел к нему отношения. Зелимхан даже

решил было отдаться в руки властям, чтобы прекратить

эти издевательства над мирными людьми, но, вспомнив

печальный опыт предшественников, понял, что так не

поправить ничего...

Возвратившись в (крепость, Бек Сараев составил на

имя начальника Терской области донесение о

происшедших в округе событиях, украсив свое писание

кичливым бахвальством: он, мол, собственной рукой убил

главного сподвижника разбойника Зелимхана Гушма-

зукаева, а многих взял под стражу. Свое донесение

пристав отправил с нарочным во Владикавказ.

Арестованные Сараевым харачоевекие старики,

женщины и дети из-за нехватки мест в крепостной тюрьме

содержались в конюшне. Тяжелый, сырой воздух и

грязь делали жизнь этих людей невыносимой. Матери

просили воды хотя бы для детей, но в ответ

раздавались лишь угрозы и ругань.

В этих условиях люди находились до прибытия

в Ведено нового начальника округа – полковника Гу-

лаева Тархана Тудоевича. Объявив себя

«народолюбцем», Гулаев освободил узников. Истощенные голодом

старики, больные женщины и дети вернулись в

разоренный аул лишь через месяц.

Вскоре после этого в Харачое появились и многие

беженцы, в том числе и родственники Бахоевых.

Пристав распорядился было арестовать их, но полковник

Гулаев сказал:

– Оставьте их в покое, ведь это же приманка для

Зелимхана.

– Это мудро! Очень мудро, ваше

высокоблагородие, – сказал Сараев, хитро глядя в глаза своему

новому начальнику.

– То-то, – ответил полковник, – век учись и все

же дураком помрешь!

Гулаев встал, прошелся по кабинету, открыл окно

и вновь вернулся на свое место. Бек Сараев, довольный

взаимопониманием, установившимся с начальством,

следил за каждым движением Гулаева.

– Что-нибудь еще есть? – спросил полковник.

– Есть, Тархан Тудоевич, – с готовностью отвечал

пристав. – Наш лазутчик сообщает, что сегодня ночью

Зелимхан появлялся в ауле Харачой и расспрашивал,

где в крепости Ведено вы разместились.

– Зачем же это ему понадобился мой адрес? —

иронически осведомился начальник округа.

– Заявил, что хочет написать вам письмо. Но я так

думаю: не замыслил ли он против вас какое-нибудь

злодейство?

Гулаев пожал плечами.

– Ладно, – сказал он, – главное, пусть Зелимхан

думает, что мы им мало интересуемся. И никого из Ба-

хоевых ни в коем случае не трогайте. Даже относитесь

к ним подчеркнуто дружелюбно. Понятно?

– Понятно, ваше высокоблагородие.

Изучая обстановку, полковник выслушивал всех, но

сам говорил мало, больше доносил начальнику

области, рисуя всех веденцев подлецами и разбойниками.

Узнав о миролюбивых действиях Гулаева, Зелимхан

пытался уговорить отца и брата вернуться в аул.

Посылал он людей и к начальнику округа, чтобы они

объяснили ему, что ни Гушмазуко, ни Солтамурад не

принимали никакого участия в его преступлениях. Что же

касается его самого, то он твердо знал: для него

надолго разрушен мост к родному аулу и очагу.

Гушмазуко с Солтамурадом, тремя женщинами и

детьми вернулись в родной аул. Харачой лежал среди

гор, казалось, забытый богом. После захода солнца,

когда на аул опускалась ночь, наступала такая тишина,

что с другого конца долины за многие километры

слышен был лай из соседнего аула и печальное уханье сов

в буковых рощах. И все же все эти годы харачоевцы

жили в постоянной тревоге. Непосильные налоги и

частые аресты издергали всех. Стихийные сходки,

возникавшие по пятницам на площади перед мечетью,

бывали порою шумными, но люди расходились, как правило,

ничего не придумав. За последнее время харачоевцы

научились молчать, убедившись, что шумные разговоры

часто приводят к беде.

Гнев Гушмазуко на односельчан немного поутих. Да

и за что ему осуждать их? Всевластие начальства

обрекло их на безволие. Трусость людей, которые, по

сути, ничего не могли решать, была обратной стороной

подлости тех, кто все мог потому, что торговал не

только совестью, но телами своих дочерей, далее жен.

В далекой юности Гушмазуко знал Харачой,

насколько он помнил, совсем другим: иными были люди,

иными и сходки. Конечно, и тогда были подлецы, вроде

старшины Адода, и трусливые Веденские купцы,

заигрывающие с крепостным начальством. Но тогда они

бы и рта не посмели раскрыть. А вот теперь

возглавляли всякое обсуждение одни они, собственно, и

говорили, и решали, и калечили людей, лишая их последнего

мужества.

В былые времена на сходе общины можно было

услышать мудрый спор или притчу. Теперь у харачоевцев

остались лишь похожие на скелеты тела, а души их

мертвы и запроданы страху. И потому нынешние

сходки в Харачое – безвольная толпа, выслушивающая

все очередные приказы пристава, оглашаемые его

верным слугой – старшиной, и не способная возразить

ничему.

С этими мыслями старик сидел подле сарая и ладил

соху для завтрашней пахоты. А неподалеку от него

Солтамурад чинил дышло для упряжки быков. За этим

занятием застал их Зелимхан, незаметно пробравшийся

в сад родного дома.

«Они не знают еще о грозящей беде, – подумал

абрек, издали наблюдая этих бесконечно близких ему

людей, – хлопочут себе спокойно и не помышляют, что

не сегодня—завтра возьмут их да отправят в Сибирь

только за то, что никто до сих пор не выдал меня... Что

сказать им? Что предложить? Пойти к начальнику

округа и просить о пощаде? Но ведь не станет же

полковник слушать отца абрека или его брата, не тронут его

их слезы. Да и старик не пойдет к нему, нет! Он скорее

в Сибирь пойдет, а унижаться перед царскими

чиновниками не будет... Пойду-ка я к начальнику сам, —

продолжал размышлять Зелимхан, – может, договорюсь

с ним... А если нет? Пусть пеняет тогда на себя и не

ждет от меня пощады».

Но напрасно думал Зелимхан, что Гушмазуко не

ведает о планах генерала Михеева. До старика уже

дошла весть о намерении начальника Терской области

переселить близкие абреку семьи харачоевцев в

холодные края России, обрекая их на вымирание. Потому

и сидел Гушмазуко такой мрачный, а в его окруженных

морщинами глазах таилась печаль. И он, Гушмазуко,

с суровым одобрением встречавший до сих пор смелые,

но справедливые действия старшего сына, заслышав

о Сибири, впервые подумал: «Может быть, предложить

Зелимхану сдаться властям, чтобы из-за него не лились

слезы невинных людей?»

Гушмазуко прекрасно понимал, что их вернули

в аул, лишь как приманку для Зелимхана. Понимая

это, старик всегда держал ухо востро, все помыслы его

были направлены на одно: как выйти победителем в

этом поединке хитрости и ловкости, какими путями

перехитрить старшину Адода и полковника? Но теперь,

как никогда, становилось ясно, что самая серьезная

опасность нависла не только над Зелимханом и его

семьей.

На ум старику приходило лишь одно: уехать

подальше отсюда, в Иран или Турцию. Об этом он « сказал

старшему сыну.

– В Турцию? – удивился Зелимхан. – Расстаться

с родиной? Ни за что!

– Ну а что же делать? Другого выхода ведь нет,—

сказал отец, и в его голосе прозвучала растерянность.

– Из-за нас терзают ©есь аул. Собираются кое-лшго из

близких нам, а нас тем более сослать в Сибирь.

«Он и об этом знает», – подумал Зелимхан, а вслух

сказал:

– Не знаю, как и быть. Я готов уйти хоть на

край света, лишь бы из-эа меня людям не чинили

беды... И если бы я не «боялся бага... – он не

договорил.

– И что бы ты сделал тогда? – спросил отец.

– Я покончил бы с собой.

– Как тебе не стыдно? – грозно крикнул

Гушмазуко. – Это не похоже на тебя. Не этому учил меня, а

потом тебя Бахо. Помнишь, он говорил: «Нельзя покорно

сдаваться злым людям. Настоящий мужчина убивает

того, кто мешает людям жить».

– Довольно убивать, Гуша, довольно! – вырвалось

у Зелимхана, и в голосе его прозвучала нотка

отвращения.

– Погоди, – остановил его Гушмазуко, – дай-

досказать.

Временами Зелимханом овладевало чувство такого

беспросветного мрака, что он отказывался недоступен

для какого-либо здравого суждения, а потому

Гушмазуко, всматриваясь в лицо сына, некоторое -время сидел,

не произнося ни звука.

Молчал и Солтамурад, но переживал он больше

всех.

– В Турцию нужно уехать только на время, —

нарушил наконец тишину старик, переводя взгляд с

одного сына на другого. Оба сидели, опустев глаза и сжав

губы. – Только на время, пока здесь нас не забудут.

А там можно и вернуться...

– Если на время, то лучше уж поеду я один, —

произнес Зелимхан. – Не будет меня, перестанут

тревожить вас.

– Возможно, – задумался старик, – но и одному

тебе для такой поездки нужны деньги...

– Деньги?

– Да, деньги, Зелимхан. Турция – чужая страна,

там нас никто не ждет. Нужны деньги.

– Проклятые деньги... Где же их взять? —

спросил Зелимхан, ни к кому не обращаясь.

– У богатых, – ответил отец. – Надо взять

в плен богатого человека и получить за него выкуп.

– А где такой богатый, который готов открыть нам

свои сундуки?

– Есть за Тереком овцевод Месяцев. Говорят, у

него сундуки ломятся от золота.

– Кто это говорит?

– Наши овцеводы знают...

– Идти за Терек – дело нелегкое. Нужны верные

люди, – хмуро отозвался Зелимхан.

– А я? А Солтамурад? – гордо поднял голову

Гушмазуко и с вызовом посмотрел на сына.

– Двое-трое – это мало, – задумчиво произнес

Зелимхан и добавил: – Притом, отец, я не хочу путать

аас в эту историю.

– В какую историю?

– Да вообще в эти дела. Пора бы вам сидеть дома

и молиться богу...

Гушмазуко вскочил, полный ярости.

– Молчать! – крикнул он на сына и оглядел стены

комнаты, как бы призывая их в свидетели нанесенной

ему обиды. Потом, повернувшись к Зелимхану, грозно

добавил: – С каких это пор щенята смеют учить волка?

Вот так же вчера старик «столкнулся и с Солтамура-

дом. Тот почувствовал себя в положении

провинившегося мальчика, которому жестоко досталось от

взрослых.

Зелимхан молчал, не смея возразить отцу,

переживавшему жестокую обиду. Так оно и шло вот уже

много лет: вспыльчивый старик требовал немедленной

расправы с каждым, кто смел поднять палец против

членов его семьи. Наедине со своими мыслями, в

спокойную минуту, он искал выхода, думал о том, как

вырваться из кровавой распри, но каждая новая обида

вызывала у него неудержимый гнев, он взывал к чести

Зелимхана, и тот, полный рыцарских представлений

своих гордых предков, шел на очередной жестокий

подвиг.

Не взглянув на сыновей, Гушмазуко молча вышел

из комнаты и ушел в сад.

– Видишь, какой он у нас, – сказал Солтаму-

рад, обращаясь к брату, – вот и вчера так было...

Желая уберечь его, говорю, чтобы все скандалы он

оставил нам, а он так рассвирепел, что чуть не побил

меня.

– Ничего, успокоится, – ответил Зелимхан.

– Ведь это понятно, он – глава семьи.

Вошла Бици. Из медного кувшина она налила в

чугунный кумган воды и поставила его на печку, затем

подхватила с пола большое деревянное блюдо с мукой

и вынесла его в другую комнату. Вскоре она вернулась,

взяла большой кусок жесткой копченой баранины,

растянутый на палках и подвешенный к потолку над

печкой, бросила его целиком в котел и, долив воды,

поставила котел на плиту. Она только что пришла о г

своих родителей, где ей пришлось выслушать много

советов и упреков. Все, что говорили ей там, было

правдой: да, ей тяжело, путь, на который встал Зелимхан,

не сулит ничего хорошего; да, он несет ей и семье

только разорение и смерть. Ей нет еще и тридцати лет,

а она уже выглядит старухой – поседела, на лбу и под

глазами пролегли морщины. Она вконец извелась в этих

мытарствах, больна, часто хватается за "сердце,

покашливает. Но ей некогда думать о своем сердце. В нем

единственная цель – обеспечить, насколько это

возможно, покой и уют для Зелимхана. И она умудрялась

добиваться этого своим невозмутимым спокойствием,

способностью ни словом не обмолвиться о невосполнимых

нуждах семьи. И, может быть, только эта

сосредоточенная твердость Бици, ее неизменная вера в то, что ее

муж еще вернется к мирной жизни, облегчали

тягостное настроение Зелимхана.

– Зачем ушел Гуша? – спросила она. – Я ведь,

готовлю вкусный ужин для вас.

– Ты ведь знаешь его, – отоз!вался Солта-

мурад. – Если он рассердится, разве удержишь

его?

– Вам не следовало бы перечить ему, – мягко

сказала Бици, обращаясь больше к Зелимхану. – Он же

ведь ваш отец.

Зелимхан не ответил, но подумал: «Вот именно.

Стараясь не возражать ему, я делаю немало такого,

что не следовало бы...»

Утро. На вершине Харачоевской горы, буд-то

упирающейся в голубой свод небес, появились облака,

постепенно светлея и обретая форму легчайших клубов

пара. По местному поверию, это означает, что день

будет хорошим, ясным. Он будет согрет нежным

прикосновением солнечных лучей и напоен благоуханием

горного воздуха. Но погода уже мало интересует харачо-

евцев, для них давно нет и не может быть ясного дня.

Долина реки Хулхулау, некогда покрытая зелеными

рощами, богатыми фруктовыми садами, застроенная

каменными домами с плоскими крышами, теперь

оскудела, словно после вражеского нашествия. И без того

постоянно, веками раздираемая жестокими распрями

аульчан из-за каждого клочка пахотной земли или из-за

красивых невест, она изо дня в день подвергалась

теперь надругательствам бездушных чиновников и

солдатни, зачастивших сюда из-за абрека Зелимхана Гуш-

мазукаева, хотя он – виновник всех этих бед – давно

уже здесь и не живет.

Полковник Гулаев и специальный следователь

производили дознания, составляли срочные донесения

начальнику Терской области генералу Михееву.

Обстоятельствами убийства полковника Дубова интересовался

в Тифлисе сам наместник Кавказа. Интересовались

этим дерзким делом и в Петербурге.

Одно предписание следовало за другим. Все они

сводились к самому категорическому: «Изловить

важного государственного преступника – Зелимхана Гуш-

мазукаева и доложить об исполнении».

Полковник Гулаев, сам выходец из горцев, хорошо

зная нравы и обычаи горцев, говорил хрипловато-гор-

ганным басом:

– Зелимхан не мог уйти далеко. Он здесь.

– Где же, ваше высокоблагородие, вы считаете

вероятнее всего найти этого разбойника? – допытывался

уже известный нам командир карательного отряда по

борьбе с Зелимханом капитан Бек Сараев. – Ведь вы,

Гархан Тудоевич, великий знаток психологии этих

людей!

– Вот здесь, у своих, надобно искать его, – ударял

Гулаев тяжелым кулаком по карте в том месте, где

берет начало Хулхулау. Удар этот ко всему должен был

означать еще и твердость характера начальника

Веденского округа.

И «важного государственного преступника» искали

нее в тех же мирных домах крестьян Харачоя и

окрестных аулах. Применялись и психологические методы.

Сараев слал письма к Зелимхану, называя его

трусом и подлецом. Звал абрека на поединок, задевая

мужское самолюбие храброго харачоевца, однако сам

на такой поединок не являлся, посылал вместо этого

отряд солдат. Всему предпочитая самолично обследовать

сельские базары, он обыскивал беззащитных женщин

и убивал мирных крестьян за малейшее сопротивление.

А чиновники крепости, пуще огня опасаясь встречи

с абреком, во всем обвиняли харачоевцев. Именно

здесь, в потемках харачоевских лесов, чудился им

обезглавленный труп «героического» пристава, павшего

ог острого кинжала Зелимхана.

Втайне вынашивая план переселения в Сибирь

родных и близких Зелимхана, начальник округа приказал

держать под неусыпным наблюдением всех

харачоевцев, мало-мальски подозрительных по возможным

связям с неуловимым абреком.

Беку Сараеву и его ищейкам снова нашлось много

работы: сутками, не зная устали, разъезжали они по

Харачою и окрестным селам, по любому

неосторожному слову бросались искать след человека, который все

больше обретал облик народного героя в устах местных

крестьян.

Зелимхан по примеру своих предшественников

–знаменитейших абреков Бей-Булата и Астемира – знал,

что его будут искать в домах близких ему односельчан.

А потому, чтобы не причинять людям неприятностей, он

ушел далеко в горы. Здесь, в горах, в маленькой

халупе пастуха Зоки абрек нашел надежный приют.

Пастухи радушно встретили Зелимхана, тронутые его

смелостью, называли его «своим заступником» и готовы

были делиться с ним всем, что имеют сами.

Зелимхан запросто сиживал у пастушеского костра,

пристально всматриваясь в своих новых друзей,

внимательно выслушивая их рассказы, благодарил их за

гостеприимство, и они гордились его уважением. Много

ли надо горцу-пастуху, чтобы покорить его душу —

просто дать почувствовать, что в нем видят

человека.

Время от времени кто-нибудь из пастухов брал в

руки дечиг-пондар ] и пел о трагедии юноши,

восставшего против власть имущих из-за любви к свободе.

Пастухи пели Зелимхану песни и спрашивали его:

– А скоро ли придет такое время, Зелимхан, что

и мы будем свободны?

– Придет! – уверял их абрек. – Обязательно

придет такое время. Но для этого надо одного за

другим убирать чиновников царя.

– Эх, Зелимхан, уже много раз люди пробовали

так делать! – вздохнул старый пастух. – Одного

убьешь, а царь находит другого, и злее, и хитрее

первого.

– Надо убивать особенно вредных, – важно

пояснил Зелимхан.

– А белый царь найдет еще вреднее.

– Все не захотят умирать, – сказал абрек и вдруг

вспомнил свои давние споры в тюрьме с двумя

русскими революционерами. Ведь он произнес тогда именно

____________________________________________________

I Дечиг-пондар – народный музыкальный инструмент.

эту фразу. Зелимхану почему-то стало грустно, и он

запел свою песню:

Он вдруг перестал петь и, не обращаясь ни к кому,

сказал:

– Белый царь обижает всех, кроме богатых. Я был

в Сибири и видел там много русских. Их всех сослал

туда белый царь. Эти русские люди говорили мне, —

продолжал абрек, – что царь плохой человек, что надо

убрать его.

– Это так говорили русские? – удивился Зока.

– Да, русские, – ответил Зелимхан. – В Сибири

много недовольных на царя.

– Как же это так? Своих... русских? – покачал

старик головой. Но подумал немного и добавил:

– Хотя какие они ему «свои». Наверно, такие же, как

мы для Бека Сараева.

– Верно говоришь, Зока, – согласились

пастухи. – Как говорят в народе: бедный богатому не брат.

Эти суровые и простодушные люди в каждый приезд

Зелимхана на их стойбище резали для него лучшего

барана и готовы были до утра слушать слова героя,

зздыхая, как дети, и прося взять их в абреки.

– Собери нас, Зелимхан, мы все пойдем с тобой

против этих злодеев, – говорил ему старый Зока.

А Зелимхан впервые начинал задумываться о том,

что против зла можно бороться только всем миром.

Что ждет его сейчас впереди? Лишь героическая

смерть. Он мучительно ощутил, что между ним и миром

разверзлась глубокая пропасть, через которую ему

одному никогда не удастся перекинуть мост.

– Обязательно соберу вас всех, только надо

приготовиться, выбрать время, – отговаривался абрек,

смутно понимая, что именно в этом, быть может, и

заключается суть борьбы с царскими чиновниками.

– Давно уже пришло время, Зелимхан, давно, —

уверяли его пастухи. – Мы уже устали ждать.

В маленькой хижине пастуха обходились без лампы.

Но при ярком пламени костра лица собравшихся были

хорошо видны, и в глазах старого Зоки можно было

прочитать все, что происходило в душах этих людей.

В них пробуждалась надежда, что именно этот человек

скоро соберет вокруг себя братьев по оружию и поведет

их бороться за свободу. Поэтому они передавали из уст

в уста слова своего гостя. Так росла молва о

непобедимом абреке – заступнике обездоленных. А сам

Зелимхан, понимая, что он отстаивает правое дело, черпал

силы в этой вере народной, все яснее сознавая свой

путь – путь бесстрашной борьбы и неминуемой

гибели.

– Зока, – обратился однажды харачоевец к

старому пастуху, – я хочу отныне поселиться с вами

и жить с вами одним хозяйством.

– Ну что же, – улыбнулся старик, доставая из

нагрудного кармана бешмета свои четки, – мы с

радостью принимаем тебя.

– Знаю. Возьми вот эти деньги и купи мне двух

овец и барана. Пусть они пасутся в вашей отаре.

Я в долгу не останусь, буду чабанить с вами наравне.

– Что ты, Зелимхан, – обиделся пастух, – все

наши овцы – твои овцы, можешь распоряжаться ими,

как тебе угодно.

– Спасибо, Зока, но я хочу иметь свое, нажитое

своим трудом, а потому прошу, возьми это, – и он

настойчиво протянул своему новому другу горсть серебра.

– Ну что ж, – сказал старик, принимая деньги, —

так и быть, купим то, что ты хочешь, но одну овцу,

самую лучшую, я дарю тебе из своей отары.

– Зачем? Не надо, Зока, ты и так трудно живешь.

– Нет, Зелимхан, это мое желание, – заявил

старик. – Ты уважь его! Пусть моя овца будет у тебя,

а не на столе у старшины или пристава.

– Зачем же тебе кормить этих дармоедов?

– А что же делать? Беззащитные мы, Зелимхан, —

вздохнул Зока. – Старшине – дай, писарю – дай,

мулле – тоже дай, а приходит стражник, так ведь тоже

берет самого лучшего барана...

– Сами избаловали их, – нахмурился Зелимхан.

– Не давайте и все.

– Не давать, говоришь?

– Да. А что?

– Тогда еще хуже будет, – покачал головой

пастух.

– Почему?

– Вздохнуть не дадут. Старшина замучает

налогами, а мулла ославит на всю округу безбожником.

– Я же говорю, приучили вы их, а теперь отвадить

не можете, – проворчал Зелимхан. – Сами виноваты.

– Конечно, – Зока вздохнул. – Разве может быть

виноват в чем-нибудь старшина или мулла... Богатый

человек может почувствовать себя виноватым разве что

под кинжалом. Не под твоим ли кинжалом, Зелимхан?

Абрек задумался. Через некоторое время в хижину

вошел молодой пастух и сказал:

– Какой-то человек, Зелимхан, спрашивает тебя.

– Кто такой? – поднялся абрек, беря в руки

винтовку.

– Говорит, что ты его знаешь. Назвался Саламбе-

ком из Сагопши.

Услышав имя товарища по тюрьме и бегству,

Зелимхан поспешно вышел во двор. Вслед за ним из тесной

каморки, в которой пахло свежим мясом и овечьим

сыром, вышли и остальные.

Тепло встретив Саламбека, все они поднялись на

плоскую крышу домика Зоки. Голубоватый свет луны

освещал склоны гор, кошары овец и узкую дорогу,

взбирающуюся сюда вдоль берега бурной реки.

Сын Зоки подал ужин: отварную баранину, горячий

чурек и холодный айран.

* * *

На раосвете, когда Зелимхан с Саламбеком

покидали стойбище пастухов, бодрствовали одни лишь

собаки, сторожившие отары овец. Гостей провожал старый

Зока, ехавший по делам в Дарго. Он просил своих

новых друзей считать его очаг своим родным домом и не

чураться его помощи.

– Когда понадобится, дайте только знать, и все

мы тут же придем к вам на помощь, – говорил пастух,

обращаясь к ним обоим.

– Я же сказал, Зока, что я как бы член твоей

семьи, – отвечал харачоевец, повернувшись в седле

к старику.

– Пусть будет так, – кивнул головой Зока. – Я и

к тебе обращаюсь, Саламбек.

– Баркалла, Зона. Очень рад, что у Зелимхана

такие добрые здесь друзья.

– Мы и твои друзья. Ты наш гость, это обязывает

нас быть особенно внимательными к тебе.

Старик замолчал, понимая, что товарищам, не

видевшимся столь долгое время, есть о чем потолковать.

Действительно, Саламбек тут же принялся

рассказывать Зелимхану:

– Вчера, будучи проездом в Шали, я попытался

разыскать Дику, но никто так и не смог сказать мне,

где он и что с ним. Тебе не приходилось встречаться

с ним после нашей последней встречи?

– Нет, – печально ответил Зелимхан, – Дика из-

за своей беспечности снова угодил в тюрьму и пропал

без вести.

– Что ты говоришь? – Это сообщение ошеломило

Саламбека.

– Да. А Мусу предали его кровники вскоре после

нашей разлуки, его убили стражники.

– Да благословит их аллах на том свете, – сказал

старый Зока голосом, полным благочестивого

сожаления.

– Аминь!

– Вот уж не мог подумать, что Дика – беспечен,—

воскликнул Саламбек.

– Не повезло им, – вздохнул Зелимхан. —

Нельзя не верить людям, но чужое ухо, оказывается, всегда

следует держать на подозрении. Особенно, если ты

обидел людей, близких к начальству.

– Да, уж они затравят, как зверя, – Саламбек

скрипнул зубами, – любые средства используют!

– Конечно, – подтвердил Зелимхан, – и меня

ведь заставило уйти из родного дома то же самое.

– Всех сагошшгнцев, кроме своих близких,

старшина извел всякими повинностями да налогами, —

сказал Саламбек. – Всем стало невмоготу.

– Оказывается, все они на один лад, – вмешался

Зока, – эти старшины, а я думал, что только у нас

в Дарго такой.

– Их же один хозяин подбирает, – махнул плеткой

Зелимхан, – по своей мерке!

Солнце поднялось уже высоко, когда друзья

подъехали к аулу Дарго.

– Здесь мы разойдемся, Зока, – сказал

Зелимхан. – Ты езжай домой, а мы с Саламбеком свернем

налево.

– Что ты, разве так можно? Давай заедем к моим

родным, я долго вас не задержу.

– Баркалла, Зока, – ответил абрек, пожимая руку

старику, – но у меня' есть просьба к тебе.

– Только скажи. Все сделаю.

– Мы с Саламбеком в Харачой не попадем, —

сказал Зелимхан, и глаза его грозно заблестели. —

Повидайся с Солтамурадом и скажи ему, что мы ждем его

послезавтра в Ишхое. А крестьянам нашим пусть

передаст, чтобы не падали духом. Если кого из них сошлют

в Сибирь, я жестоко накажу Веденских чиновников.

Пусть начальство узнает о моей клятве: за каждую

обиду, нанесенную им, полковник Гулаев заплатит мне

дважды. А пока прощай!..

На этот раз пристав Сараев явился в Харачой

совсем неожиданно. Он приехал в фаэтоне, и

сопровождал его солидный конвой. Днем раньше в злополучный

аул были присланы солдаты в количестве, значительно

большем, чем обычаю. Старшина Адод разместил их по

дворам крестьян, которые посчитали, что солдаты

просто присланы к ним на постой.

В это утро, когда Бек Сараев появился у мечети, ча

площади уже собралась довольно значительная толпа.

Люди молча сбились в кучу и с тревогой ждали, что

принесет им на этот раз визит пристава. Стараясь не

слишком бросаться в глаза, пришел и старик Гушмазу-

ко. Поглядывая на свиту пристава, он заметил

поручика Грибова, к которому питал добрые чувства. Тог

словно высматривал кого-то в толпе, и, когда глаза их

встретились, молодой офицер подал ему едва заметный

знак: дескать, уноси ноги, старик, покуда цел! Гушма-

зуко понял и тут же незаметно скрылся.

Бек Сараев не заметил ни этого разговора глаз, ни

исчезновения старого горца. Пристав расправил плечи,

откашлялся и начал говорить:

– Харачоевцы! Вы боитесь этих грязных

разбойников? – произнес он, поочередно упираясь мутными

глазами в окружающие его лица.

Харачоевцы делали вид, что не понимают его слов.

– Ну конечно, вы боитесь их! – уже выкрикнул

пристаз, приходя в ярость.

– Мы не боимся их, господин пристав, —

отозвался чей-то голос из толпы. – Люди, о которых вы

говорите, не зависят ни от нас, ни от вас. Зачем же

наказывать беззащитных крестьян, понятия не имеющих, где