Текст книги "Зелимхан"

Автор книги: Магомет Мамакаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

опозорил его дом, дом честного и гордого Бахо. Обет

абрека требовал от него сейчас огромной собранности

и целеустремленности.

Эта черта – умение, не тратя лишних слов,

добиваться своей цели – была свойственна Зелимхану

с юных лет. Он унаследо!вал ее от своего деда – Бахо,

в свое время выстоявшего в жестокой борьбе с

фанатичными мюридами Шамиля. Дед стремился передать

внуку свою житейскую мудрость, учил его

предсказывать погоду, обрабатывать землю, лечить скот,

открывал ему хитрые тайны охоты и звериного мира. И уж,

конечно, обучал, мальчика неизменным молитвам. А

тот, любознательный от природы, не упускал случая

и схватывал на лету все ценное из бесед с мудрым

наставником. Теперь все это долж-но было пригодиться

молодому абреку.

Коней Зелимхан оставил с лесу, укрыв их в

надежном месте, а сам направился к дому. «Надо спешить,—

думал он. – Не .сегодня, так завтра нужно проникнуть

к Чернову и покончить с ним. Иначе будет поздно,

этот обманщик сбежит. Не случайно же люди

поговаривают, что пристав собирается перевестись из

Ведено».

Когда Зелимхан приблизился -к своему дому, его

поразила мертвая тишина, царившая в нем. Только во

дворе навстречу ему выбежал откуда-то старый пес

и завилял хвостом. Абрек вошел >.в переднюю и, достав

из кармана спички, зажег керосиновую лампу без

стекла. В комнатах не было ни души, все вещи были

разбросаны, словно после пожара. «И куда они девались?

Что тут могло произойти? – тревожно думал

Зелимхан. – Ведь еще два дня назад они никуда не

собирались. Отправились к родственникам?.. Но почему

в доме такой беспорядок?..»

Вдруг за спиной у него скрипнула дверь.

– Да будет добрым твой вечер, Зелимхан, —

раздался показавшийся ему знакомым голос.

Он обернулся. На пороге стоял Одноглазый,

длинный, как шест, засунув большой палец левой руки за

тонкий чеченский поясок. Вор опасливо и в то же время

нагловато глядел на абрека. Как принято у чеченцев,

Багал вошел без стука, да и собака почему-то не

предупредила лаем о появлении чужого.

– А-а, Багал, это ты, проходи, – рассеянно сказал

занятый своими мыслями Зелимхан и предложил гостю

сесть на нары.

– Я пришел узнать, как ты тут поживаешь, —

стыдливо опустив глаза, произнес Одноглазый.

– Слава аллаху, как видишь. Только не пойму, что

тут стряслось, землетрясение, что ли? – И вдруг

Зелимхана пронзила неожиданная догадка. Он вплотную

подошел к Багалу и заглянул ему в глаза: – А ты,

случайно, не знаешь, что здесь произошло? Куда мои

девались?

Одноглазый еще ниже опустил голову и упорно

молчал. Потом, вдруг спохватившись, произнес:

– Не знаю... Но здесь был пристав с солдатами, и...

– Что приставу понадобилось в моем доме? —

перебил его абрек.

– Да вот, говорили... Я не знаю, Зелимхан, – Ба-

гал нервно теребил серебряный язычок своего пояса.

Поняв, что приход Одноглазого связан с налетом

пристава на его дом, Зелимхан схватил его за ворот

старого бешмета.

– Говори сейчас же, где моя семья?

– Не знаю, ничего не знаю, – Багал побледнел,

нижняя губа дергалась. – Наверно, пристав знает.

– Пристав, говоришь? Болван. Одурачили они

тебя своими подачками. За рубль нашим врагам

продался?

Одноглазый испуганно уставился в глаза

Зелимхана. Мелкий воришка в этот момент выглядел серьезным

и даже будто печальным.

В порыве гнева Зелимхан говор.ил, как мудрец.

Вместе с яростью к нему всегда являлось вдохновение.

Но ненадолго. Он вдруг умолк и, отвернувшись от

Одноглазого, присел на нары. Тень его, падавшая от

мерцающего света керосиновой лампы, шевелилась на

стене, как уродливый зверь.

– Да, да, Багал, – говорил Зелимхан

проникновенным голосом, не поднимая глаз, – ведь ты же

бедный человек. Разве не видишь ты их презрения к нам,

не видишь, как они бросают нас в тюрьмы, уничтожают

всевозможны»! средствами?..

Но гость не услышал всего этого. Заметив, что абрек

не глядит в его сторону, Одноглазый тихо вышел и

поспешно зашагал в Ведено, чтобы сообщить своему

тайному начальнику, как встретил Зелимхан похищение

его семьи.

Итак, в ту страшную ночь Зезаг покинула аул Мах-

кеты.

– Пусть мир перевернется, – заявила она своим

родным, – но в дом сына Гавды я никогда больше не

вернусь.

– Что ты говоришь, милая, у нас ведь нет сил

бороться с ними, мы не устоим против них, – умоляли ее,

но она ничего не хотела слышать.

– Я сама постою за себя, хватит, – ответила

Зезаг. А когда ей передали просьбу отца, учитывая его

слабое здоровье .и старость, не нарушать свое первое

замужество, она твердо сказала, что трижды бросится

в огонь, но не вернется к мужу.

Главное, что хотела Зезаг, покидая ненавистный

дом, – это предупредить родственников Солтамурада,

что Успа готовится подло убить его. Но услышав, что

Зелимхан сбежал из тюрьмы и находится на свободе,

а жених не только не в крепости, но действует вместе

с братом, она и вовсе расхрабрилась. Хотя больше

всего на свете Зезаг любила Солтамурада, она хорошо

знала, что в час опасности можно смело положиться

только на Зелимхана.

Солтамурад, посланный Зелимханом в Махкеты,

неожиданно для себя узнал из разговоров, что Зезаг

сбежала из дома Успы. Он тут лее решил вернуться в

Харачой и разыскать ее там.

Высокий каменный дом Хушуллы стоял на крутом

берегу Хулхулау. Из окна этого дома хорошо

просматривалось все село и зеленый полуостров у реки, где

паслись телята и гуси. Окна, выходившие к реке, Зезаг

все время держала открытыми, чтобы видеть

подходивших к дому и в случае тревоги немедленно бежать

в лес. Смелая женщина опасалась своих

преследователей, но какова же была ее радость, когда под окном

ее внезапно появился Солтамурад. Он сказал всего

несколько слов:

– Жди нашей помощи. Ты еще войдешь в мой

дом, Зезаг, – и тут же скрылся в вечерних

сумерках.

Весть о том, что Зезаг скрылась в доме своих

родителей, как и нужно было ожидать, очень скоро

докатилась до аула Махкеты, а следовательно, и его

старшины. Тот немедленно приказал Успе вернуть

беглянку. Надо честно признаться, что сын, и без того

испуганный опасным поворотом, который приняла его

женитьба, не слишком торопился выполнить волю отца.

Поэтому он еще только готовился к тягостной для него

экспедиции, когда грянула новая весть. Все заговорили

о том, что Зелимхан, который скрывается в лесу

поблизости от Харачоя, держит дом Хушуллы под

неусыпным наблюдением и заявил, что не позволит увезти

Зезаг без боя. Эта перспектива настолько не устраивала

Успу, что он, несмотря на весь свой страх перед отцом,

наотрез отказался ехать за непокорной женой. Тут его

поддержали старики.

Вновь был собран совет старейших аула Махкеты.

После недолгих разговоров он решил рассматривать

возвращение Зезаг под родительский кров как

официальное возвращение ее Оолтамураду, что, собственно,

и требовал Зелимхан. Было решено также отправить

к абреку посольство с просьбой кончить ссору с Говдой

миром.

На этот раз совещание старейшин происходило

в отсутствие Говды. Узнав о принятых ими решениях,

он прямо-таки взбесился. Все домочадцы в страхе

попрятались от него по углам, и только жена пыталась

умиротворить разбушевавшегося главу семейства.

– Где это слыхано, – потрясал кулаками

старшина, – чтобы чеченец отдавал жену, которую привели

в его дом!

– Ну зачем нам в доме эта змея, два года

издевавшаяся над нашим сыном, – возражала жена. —

Ты посмотри на него, он за это время даже с лица

сошел.

– Любая змея может стать покорной в руках

мужчины. Ну как мне теперь появляться на людях? – охал

Говда.

– Успокойся. Люди, что – пошушукаются и

забудут. А мы женим Успу на красавице, – не сдавалась

жена. – Кто не согласится .выдать свою дочь за сына

старшины?

– Что ты мелешь? Разве ты понимаешь в этом хоть

что-нибудь?

– Понимаю, очень хорошо понимаю.

– Дура. Ну как я. могу забыть, что меня ссадили

с коня? И за кого? За Зезаг! Тьфу, нет, это просто

немыслимо. Надо было вернуть им ее труп.

– О аллах, ведь не стоит она, чтобы ты так

переживал, не стоит она и твоего коня, – урезонивала Гов-

ду жена. – А этим собакам Гушмазукаевьш всегда

успеешь отомстить, остаться бы только старшиной.

Это был веский довод.

Сознательная жизнь Говды началась со скамьи

в медресе, где он заучивал непонятные ему стихи из

Корана. Но сыну сельского купца не понравились

сказки о загробной жизни, и он решил любой ценой

счастливо прожить жизнь земную. А аллах, он далеко! И вот,

когда тихие молитвы крестьян стали сменяться

проклятиями в адрес царя, Говда с помощью мелких доносов

сблизился с приставом. Так Говда стал старшиной аула

Махкеты, и этим положением очень дорожил. Жена

попала в самую точку, напомнив ему то, о чем он сам

последнее время не раз задумывался: не поведет ли

какая-нибудь новая неудача в борьбе с Зелимханом к

тому, что начальство разуверится в силах махкетинского

старшины? Конечно, оставался щекотливый вопрос о

чести. «Да что там, теперь честь у того, у кого

власть» – подумал Говда, и вдруг в голову ему

пришла мысль, что решение совета старейшин, тем более

принятое без него, по сути, его даже очень

устраивает.

Но мысл.и эти старшина оставил при себе, а внешне

еще некоторое время продолжал возмущаться и слать

проклятия всем, кто виноват в его позоре.

Когда пришел вечер, Говда мрачно удалился в свою

комнату и лег спать один. Но сон не приходил. Лежа

на спине с открытыми глазами, закинув руки за голову,

он думал о том, как бы все-таки отомстить Зелимхану

за оскорбление чести его семьи и рода, но так, чтобы

он и его сыновья ничем особенно не рисковали. Из

соседней комнаты доносились мягкие шаги: видно,

хозяйка хлопотала по дому, не смея войти к мужу. Во дворе

нудно лаяла собака, да время от времени откуда-то

издалека доносился печальный крик выпи..-.

Вдруг Говда поднялся и присел на край тахты. «Но

ведь есть еще и другой вопрос: посчитает ля еще

Зелимхан свои счеты с ним поконченными?..» – подумал

старшина и почувствовал легкий холодок на спине.

В комнату вошла жена.

– Ты все еще не спишь?

– Я очень устал.

– Зачем ты все это так близко принимаешь к

сердцу? Кто они такие, эти Бахоевы, чтобы ты так много

думал о них?

Говда долго молчал, потом ответил:

– Жена моя, ты плохо знаешь их. Они ведь

потомки Бахо, который никогда и никому не прощал обиды.

* * *

А на следующий день в ауле Харачой свершилось

торжественное событие: мулла своими молитвами

скрепил брак Солтамурада из рода Бахоевых и Зезаг,

дочери Хушуллы. Зелимхан праздновал свою первую

победу. Слава о нем облетела ущелья Хулхулау и с

горных вершин покатилась по чеченской равнине с

быстротой лесного пожара, раздуваемого шальным ветром.

В один из воскресных летних дней начальник вновь

созданного Веденского округа полковник Дубов давал

званый обед.

Дубова перевели в Ведено из Грозного «для

усиления борьбы с непокорными», так и было оказано в

указе его императорского величества. И прибыл полковник

сюда с твердым обещанием: одним ударом покончить

с Зелимханом и его помощниками. Однако карательный

отряд, в первые же дни отправленный им для поимки

абрека, вернулся из Харачоя ни с чем. Это несколько

испортило настроение нового начальника.

Людей здешних Дубов знал достаточно хорошо,

поскольку места эти раньше составляли часть возглав-

ляемого им Грозненского округа. Тем не менее

полковник считал полезным поближе познакомиться со

своими подчиненными.

На званом обеде были все Веденские офицеры .и

чиновники, за исключением.пристава Чернова. Еще

весной, взяв под стражу семью Зелимхана, Чернов исчез

из крепости Ведено. Это было совершено с ведома

полковника Дубова, и именно он, Дубов, устроил тогда

перевод Чернова на другую должность за пределами

Чечни.

Теперь новый начальник делал вид, что не имел

к этому ни малейшего касательства, и потому

воспринял как вопиющую бестактность фразу, сказанную за

столом поручиком Грибовым.

– Господин Чернов заверил нас, что арест семьи

Зелимхана делается с вашего согласия, – как бы

между прочим заметил этот молодой офицер.

Полковник грозно воззрился на него. Он вспомнил,

что Чернов в свое время упоминал о Грибове как об

играющем в либерализм петербургском интеллигенте.

Дубов посчитал, что пришло время дать урок этому

молокососу.

– Считаю нужным дать вам совет, господин

поручик. Поменьше разговаривайте о том, что вас не

касается, – сказал он резко и добавил: – И вообще поменьше

рассуждайте!

Грибов густо покраснел, но промолчал. II тут

совершенно неожиданно вмешался и усугубил

скандальность момента Адод Элсанов, приглашенный на обед

вместе с другими чеченскими старшинами. Это

вмешательство в разговор начальства было событием

чрезвычайным, так как обычно старшины аулов держались

на таких сборищах очень скромно и больше молчали,

поэтому сейчас все сидящие за столом сразу

насторожились и замолчали.

– Молодой господин офицер хочет помогать

Зелимхану, – сказал Адод, сверкнув маленькими

мышиными глазками. – Не зря люди говорят, господин

офицер хвалил Зелимхана.

Грибов поднял голову и с вызовом оглядел

окружающих:

– Я сказал, что Зелимхан смелый человек, и не

собираюсь отказываться от своих слов.

– Фраза, достойная какого-нибудь пи-са-те-ля, —

пророкотал Дубов, вкладывая в это последнее слово

все возможное презрение, – а вы, господин Грибов,

русский офицер и должны думать о чести.

– Я как раз и думаю о чести, господин полковник,

когда выражаю несогласие с таким недостойным

действием, как похищение женщин и детей.

Молодой человек сказал это со смелостью

отчаяния, и голос его дрожал от волнения. Наступила

зловещая тишина. Полковник даже побагровел от

гнева.

– Распустились! – грозно крикнул он, ударив

кулаком по столу так, что посуда загремела. – Видно, мне

придется учить вас настоящей службе!

– Просто я считаю, господин полковник, что нужно

обходиться с людьми по-человечески, – тихо произнес

Грибов.

– С какими людьми?

– Со всеми верноподданными его императорского

величества.

– Это вам не Петербург, господин поручик, а

Чечня.

– Но мы же находимся в России и имеем дело

с российскими подданными, – попытался объяснить

свою позицию офицер.

– Нет, – отрезал полковник. – Здесь мы имеем

дело с ворами и разбойниками, – он отдышался

немного, осушил бокал с вином и саркастически добавил:

– Вы же у нас образованный человек.

Грибов встал из-за стола и подошел к окну. Он

чувствовал себя несправедливо наказанным школьником

и стоял, уставившись глазами в ручку оконной рамы.

Непонятно было, может ли он себе позволить

возразить полковнику. Да и что можно было ответить? Его

поразил такой откровенный цинизм представителя

высокой власти.

Пауза несколько затянулась.

– Не все же здесь воры и разбойники, господии

полковник, – выдавил из себя поручик.

– Все, все! – заорал уже пьяный Дубов, забыв

о присутствующих чеченских старшинах, а те кивали

головами, будто довольные тем, что их окрестили

разбойниками.

Этот неприятный эпизод, естественно, не мог не

сказаться на атмосфере зааного обеда. Начальство с

этого момента сидело хмурое, и подчиненные чувствовали

себя скованно. Уйти тоже никто не решался, поэтому

сидели довольно долго, но веселья, на которое

рассчитывал хозяин, собирая гостей, явно не получилось.

* * *

Дурное расположение духа не покидало

полковника и вечером, когда гости разошлись.

Высокий каменный дом Дубова стоял на берегу

Хулхулау. Фасадом он выходил к реке, а с трех сторон

его скрывала густая листва большого парка. В эти, как

он сам говорил, дикие места полковник переселился

пока только с сыном. Жена осталась в Грозном.

Поэтому быт Дубова был по-холостяцки неустроенным.

Высокая лампа под розовым абажуром горела над

большим обеденным столом, на котором стояли пустые

бутылки и грязная посуда. Воздух в комнате отдавал

застоявшимся табачным дымом. Дубов полулежал на

тахте и без особой охоты листал бумаги, подшитые

в папке. Это занятие, как видно, еще усугубляло его

плохое настроение: растущие неувяз-ки в делах

управления округом обступали его со всех сторон.

Полковнику становилось страшно. Он перебирал в уме тех

горцев, которые находятся в бегах, на положении абреков,

тщетно пытался найти какой-нибудь способ разом

покончить с ними. Устав от этих размышлений, Дубов

задремал.

А в это время какой-то человек, поглядывая на

светящиеся окна, осторожно пробирался в темноте со

стороны обрыва к дому полковника. Вот он скрылся в

саду и остановился в густой тени старых чинар, никем

не замеченный, невидимый никому.

Над его головой тихо шелестела черная листва,

словно кто-то ласково гладил ее. Человек поднял

голову. Глубокое черное небо. Яркие звезды. В отдалении

слышен смех, неразборчивый гул голосов. Неизвестный

быстро поднялся на крыльцо, и там его остановил

часовой. Посетитель объяснил ему, что несколько часов

назад он был в гостях на званом обеде у начальника

округа и забыл на столе важный для него документ.

Он не хочет будить полковника и просит разрешения

буквально на три минуты войти в столовую и взять со

стола нужную бумагу. Дорогой горский костюм,

по-видимому, подтверждал слова гостя. Часовой немного

поколебался, но, ощутив в руке рубль, вложенный в нее

посетителем, пропустил его.

Разбуженный звуком открывающейся двери, Дубов

вытаращил сонные глаза и увидел перед собой

молодого человека в изящной черкеске с офицерскими

погонами на плечах.

– В чем дело? – спросил полковник, разглядывая

незнакомого человека.

– Зачем так плохо встречаете гостя? – упрекнул

его тот.

– Я где-то видел вас... – Дубов настороженно

всматривался в горца, чувствуя неладное.

– Не вспомните. А вы все же меня знаете.

– Не припомню что-то, – ответил полковник и

потянулся к письменному столу, в ящике которого лежал

револьвер.

– А вот я вас знаю, – горец положил правую руку

на рукоять кинжала в черных сафьяновых ножнах.

– Вы, случайно, не из Дагестанского полка?

– Нет. Я Зелимхан из Харачоя.

– Зелимхан?.. – Дубов уже открыл рот, чтобы

крикнуть часовому, но харачоевец, на половину

вытянув из ножен кинжал, грозно предупредил:

– Один звук, и ваша голова долой будет. Поняли?

– Что вы хотите от меня? – спросил Дубов,

невольно опускаясь на тахту.

– Дело есть, господин полковник.

– Какое?

– Освободите мою семью, господин полковник.

Иначе будет плохо.

Дубов почувствовал, как тело его прошиб

мгновенный озноб, кровь ударила в голову, перед глазами

закружились предметы. Он судорожно дернулся, и

папка с бумагами, лежащая на краю тахты, упала

на пол.

– Освободите моих родных, – повторил Зелимхан,

сделав шаг к Дубову. – Слышите? Чтобы завтра до

полудня они были на свободе.

– Да, да... Сейчас, пожалуйста, – бормотал

полковник, сам не зная о чем.

Незваный гость, приирьгв за собой двери, исчез.

* * *

С раннего утра полковник был мрачнее тучи. И

ночной визит харачоевца, и распущенность офицеров

крепости, и доклад начальника гарнизона, что все,

дескать, в порядке – все это било по его расстроенным

нервам. Дубов никому ничего не сказал о «очном

визите Зелимхана, но, не зная, на ком сорвать зло,

приказал: «Накрепко запереть семью разбойника Гушмазу-

каева, утроить охрану в тюрьме и у ворот крепости».

Это распоряжение создало у него ощущение

деятельности, и так примерно к часу дня настроение его стало

улучшаться.

И тут грянул гром, и небо обрушилось на

всемогущего начальника округа. Бму доложили, что только что

на глазах у растерявшихся обывателей и нескольких

невооруженных солдат Зелимхан похитил из

городского парка сына полковника, посадил его к себе в седло

и умчался на быстром своем коне. Пока офицер,

первым узнавший об этом событии, собирал по тревоге

отряд для погони, прошло добрых дееять-пятнадцать

минут, и всадник был уже далеко. Теперь с полсотни

казаков скачут за ним по всем дорогам, но шансов

поймать дерзкого абрека, если смотреть правде в глаза,

очень мало.

Когда Дубов только услышал страшную новость, он

судорожно глотнул воздух, и папироса вывалилась

у него изо рта. Этот не знавший жалости к другим

человек схватился за грудь и упал на диван. В кабинет

к нему постепенно набиралось все больше народу, здесь

собрались почти все чиновники и офицеры крепости.

Все они в растерянности уставились на своего

начальника, беззвучно шевелившего губами. Вдруг сквозь

толпу предста.вителей местной власти пр'обрался солдат.

Он тупо вытянулся перед полковником, козырнул по

всей форме и протянул ему какую-то записку.

Дрожащими руками Дубов взял ее, поднес к

глазам, но не смог читать и, не глядя, передал близстоя-

щему офицеру. Случайно это оказался Грибов. Тот

прочитал записку и хмуро произнес:

– Этот Зелимхан просит освободить его жену и

детей из тюрьмы.

– Освободите их! Отпустите их всех домой! —

закричал полковник. – Где судебный приставе?

Освободить немедленно, слышите!..

Пристав опрометью бросился выполнять

приказание.

Так Зелимхан выиграл свой второй бой, одержав

на этот раз победу над могущественным

представителем императорской власти, отчего фигура молодого

абрека мгновенно выросла до поистине исполинских

размеров. Отныне и на несколько лет его имя уже не

сходило с уст на всем Северном Кавказе, вызывая

ужас угнетателей и надежду угнетенных.

Гушмазуко подходил к аулу Харачой, когда на во-

стоке вдоль горизонта только-только протянулась

розовая полоска и звезды начали гаснуть.

Освободившись из тюрьмы, он шел, делая короткие привалы, —

спешил скорее попасть домой; ему не терпелось узнать,

как там обстоят дела и какие его поручения успел

выполнить Зелимхан. Старик шел ночами, так как не

совсем безопасно было подойти к родному аулу днем.

Грозил же ему в свое время пристав Чернов, что не

даст Бахоевым житья в Харачоевских горах. Вот и

старался Гушмазуко не попасть на глаза какому-нибудь

начальству.

Бици уже проснулась и, отправив Зезаг по воду,

хлопотала во дворе. Увидев вошедшего во двор свекра,

она тут же бросила веник и быстро пошла ему

навстречу:

– Дада, это как же? Ой, слава аллаху, что вы

вернулись, – взволнованно говорила она, обнимая

старика.

Улыбаясь, Гушмазуко сдержанно обнял невестку,

затем взял на руки внука, выбежавшего из дома, и,

поглаживая его белый круглый подбородок, забормотал

что-то свое. На глазах этого старого сурового человека

показались слезы. Он молча ласковым взглядом

встретил свою жену. Мужчине недостойно проявлять

суетливость. Потом спросил у нее:

– Что нового в доме?

– Да все то же, – ответила жена, немного

помолчав. Но по ее голосу Гушмазуко понял, что далеко не

все здесь так, как было до его ухода.

_____________________________________________________________

1 Дада – почтительное обращение к отцу.

Войдя в комнату, Гушмазуко аккуратно откинул

полы своего грязного, пропахшего потом, залатанного

рыжего бешмета, присел на низенький стульчик и нежно

привлек к себе внука. Густые порыжевшие брови

старика и узкий лоб были в пыли, маленькие темно-карие

глаза блестели как-то неестественно. Смуглое,

утомленное невзгодами лицо его было даже красивым. На нем

лежала сейчас печать умиротворенности, хотя чеченец

хмурился. Видно, мысли бродили в его голове

невеселые, и от обретенной свободы он ждал больше забот,

чем радостей.

Гушмазуко взял длинные железные щипцы и

поправил огонь в товхе, затем, довольный, вгляделся в лицо

внука. Слушая его детский лепет, дед заметно

повеселел.

– Где Зелимхан? – спросил он, обернувшись к

своей старухе.

– Уехал еще вчера, – ответила та. – Просил не

тревожиться. Обещал вернуться сегодня или завтра.

– А Солтамурад?

– Они вместе поехали.

«Значит, по делу, – решил старик, – Зелимхан не

станет тратить время впустую».

На улице под окном хлопотала возле плиты Бици,

ей помогала младшая невестка. Гушмазуко не узнал

ее, но смутно припоминал, что где-то видел эту

молодую женщину. Но где?..

Гушмазуко ушел отсюда два с лишним года назад.

С тех пор, хотя и мало, но кое-что изменилось в доме.

Старику казалось даже, что все здесь стало чужим.

В этом старом родовом доме не стало его отца – Бахо.

Теперь сам он, Гушмазуко, – старое дерево,

оставившее здесь лишь немногие побеги. За узким окном, там,

внизу, лежали холодные камни, по которым

по-прежнему бежала хлопотливая река Хулхулау, а за ней все

так же величественно поднимались молчаливые горы.

Да и комната была та же, побеленная

голубовато-серой глиной. Вдоль передней стены стояли деревянные

нары, покрытые войлоком, на котором лежали подушки

из пестрого ситца, набитые шерстью. Над нарами во

всю стену висел такой же пестрый, вышитый

старательными руками Бици ковер, а над ковром были прибиты

ветвистые оленьи рога. Слева у входа вдоль стены —

полки, на которых выставлена разная глиняная и

деревянная посуда. На нижних полках – чугунные и

медные котлы. А у самого потолка на гвозде одиноко

висело большое сито, сплетенное из конских волос, а чуть

ниже его – скалка для скатывания лапши да половник.

– А что с Зезаг? -г-, вдруг спросил старик

озабоченно.

– Она в нашем доме, – радостно сообщила

старуха. – Я ведь забыла порадовать тебя этой новостью.

– А давно это случилось?

– Второй месяц.

«Молодец Зелимхан, – обрадовался Гушмазуко, —

главное сделал, а там мы уж с ним как-нибудь

вместе...»

– А пристав Чернов где сейчас? – спросил он,

доставая из кармана широких черных шаровар кисет с

табаком.

– Говорят, уехал отсюда совсем, – ответила

старуха, сняв с гвоздя большое сито и высыпав в него

черпак кукурузной муки.

– Давно?

– Порядком, – ответила жена, пытаясь вспомнить

время отъезда пристава. – Тут же вскоре после

возвращения Зелимхана.

«Сбежал, трус», – подумал старик, встал и заходил

по комнате, узловатыми пальцами скручивая цигарку

из самосада.

Узнав о возвращении Гушмазуко, пришли соседи.

Они выражали соболезнование по поводу смерти его

отца, восхищались делами Зелимхана, который

заставил махкетинского старшину вернуть Зезаг и вырвал

семью из рук самого начальника округа. Хозяин

благодарил гостей за сочувствие, но разговаривал сухо,

без особой охоты. Он мало кому верил после того, как

обманом отняли у них невестку, убили племянника, а

его с сыном и двумя другими племянниками посадили

в тюрьму. Люди чувствовали, что Гушмазуко не

склонен к длинным разговорам, и потому не слишком

задерживались в гостях у него.

Проводив односельчан, Гушмазуко сел перед

горячей товхой. На сухощавом лице его играли отблески

пламени. Он сидел неподвижно, как древний пень

давно срубленного дерева. В складках его сжатых тонких

губ и в тяжелом подбородке было что-то упрямое,

мужественное, не тронутое старостью. Суд и тюрьма не

сломили его, а, казалось, наоборот, наполнили его

какими-то новыми силами. У него на многое впервые

открылись глаза, только сейчас он понял, что горе

приносят в чеченские аулы царские чиновники.

Гушмазуко родился и прожил всю жизнь среди этих

хмурых гор, его представление о мире ограничивалось

новостями сельского схода и всем тем, что происходило

на виду этих горных вершин, даже облака, что кочуют

над этими горами, были для него недоступной тайной.

Он верил законам предков. В его представлении только

он – закон предков – может обеспечить порядок

п восстановить справедливость. Махкетинский

старшина Говда с помощью другого царского ставленника —

Адода – увел невесту его сына и опозорил дом

старого Бахо. Ну что ж. В отместку – опозорить его за это

дважды. Пристав Чернов несправедливо посадил в

тюрьму его и его детей. Убить за это Чернова, и делу

конец.

Так рассуждал Гушмазуко. Правда, убить

человека – дело нелегкое и грех немалый, но зато другие не

посмеют оскорбить твое мужское достоинство.

Нелегкие дела свалились на плечи Гушмазуко и его

семьи. Всю жизнь его преследовал страх оказаться

трусом. Этот страх был сильнее, чем страх перед самим

аллахом, которому старик так усердно молился всю

жизнь. Еще в детстве он возмущался людской

слабостью; он не раз видел, как их унижали и оскорбляли

богатые и сильные; видел, как наглость торжествовала

чад простодушием, и с тех пор возненавидел душевную

мягкость.

Вошла Зезаг, молча поставила перед ним на

низенький столик чашку калмыцкого чая, горячий чурек, сыр

с маслом и, густо покраснев, отошла к двери.

Гушмазуко посмотрел на столик, затем молча

поднял взгляд на невестку. Отложив в сторону уже

скрученную'цигарку, он взял со стола чашку с чаем, бросил

з него щепотку соли и тут же поставил ее обратно.

– Зезаг, – сказал он, обернувшись к невестке, —

меня одолевает жажда, разреши мне выпить этот чай.

Зезаг молчала, опустив голову. Гушмазуко повторил

езою просьбу. Невестка продолжала упорно молчать.

– Что же делать, – сокрушенно вздохнул

старик. – Буду сидеть голодным, коль ты не разрешаешь

пить чай. Ну как, можно? – спросил он в

третий раз.

– Можно, пейте, – сказала наконец Зезаг тихим

голосом.

– Баркалла тебе. Да продлит аллах твою

счастливую жизнь, – произнес старик и, отпив из чашки

глоток чая, поставил ее на столик. – Расскажи, как твои

дела, довольна ли ты жизнью, не обижают здесь

тебя?

– Довольна я, дада, баркалла. Как ваше

здоровье? – спросила в свою очередь Зезаг, все более

смелея.

– Слава аллаху. Как видишь, пока чувствую себя

неплохо. Только вот не знаю, что ждет нас завтра.

– Аллах вознаградит вас добром, слава ему, все

будет хорошо, – сказала невестка, не поднимая

головы.

– Дай аллах. Как ты сама, здорова?

– Я-то ничего.

– Хорошо, очень хорошо. Ну а как мой приятель

Хушулла поживает?

– Пока хорошо, только вот эти беды, что были со

мной, сильно потрясли его, – ответила Зезаг.

– Это ничего, лишь бы был здоров. А все остальное

пройдет со временем.

– Да вознаградит вас аллах всем добрым.

– Баркалла тебе, Зезаг. Иди, будь свободна, —

величественно и просто сказал старик и отвернулся от

невестки.

Пятясь спиной к двери, Зезаг вышла.

Гушмазуко посмотрел вокруг себя и, не найдя

щипцы, ловко выхватил пальцами из огня горячий

уголек, прикурил от него цигарку из крепкого самосада.

Раза два глубоко затянувшись дымом, задержал его

в груди, как бы смакуя, и только потом начал

выпускать дым через нос. Лицо старика словно застыло,

и только густые, выгоревшие на солнце рыжие брови

его зашевелились, то смыкаясь на переносице, то

удивленно поднимаясь и тревожа морщины на лбу. И как

бы старик ни старался выглядеть спокойным, брови

выдавали его. Да и как пребывать в благодушии, хоть

он и дома теперь, если род Бахоевых не расплатился

сполна за бесчисленные оскорбления. Есть, есть еще

о чем тревожиться сердцу старика.

Совершив ночную молитву, Гушмазуко давно уже

спал. Только жена его сидела у горящей слабым

пламенем, затопленной на ночь печи, томимая тревогой за

сыновей. Никогда ведь еще не бывало, чтобы Зелимхан

не возвращался в тот день, когда обещал. А теперь вот

уже четвертые сутки, а его все нет. И сегодня впервые

старая женщина ощутила свою слабость. Слезы тихо

катились по ее изможденным морщинистым щекам.