Текст книги "Зелимхан"

Автор книги: Магомет Мамакаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

С тоской смотрела она на угасающий огонь, и сердце

ее сжималось в мучительном предчувствии.

Материнским чутьем знала она, что сыновья пошли на опасное

дело.

Таково сердце любящей матери. Матери, которая

в великом страдании рожает детей и первая учит их

мудрым законам предков, чтобы потом, когда они

станут взрослыми, жить в постоянном страхе за «их. Она

добывает огонь и поддерживает его всю ночь;

выделывая шкуры и сукна из шерсти, она обшивает семью,

варит пищу и ест сама то, что остается от детей. Она

ложится спать последней и встает первой. Это она —

женщина – дает начало жизни и сама умирает, не оставив

на земле даже своего имени...

А вдруг кого-нибудь из сыновей привезут раненым

или, еще хуже, мертвым? А может быть, сегодня другая

мать будет в приступе горя рвать на себе волосы? О

ты, беспокойное сердце матери, одному тебе известно,

как тяжки эти минуты!..

Долго сидела мать абрека у очага, пока

последние голубые огоньки в нем не погасли и

сгоревшие головешки не покрылись серым пеплом., Потом

железной лопаточкой сгребла жар поближе к тому

месту, где лежал Гушмазуко, прикрутила лампу к

прилегла на войлок, расстеленный на тахте у ног

мужа.

Она еще долго слышала, как ворочался, кряхтел

и покашливал муж. Но ни одним звуком не дала знать

ему о своей бессонной тревоге.

Зелимхан то вставал, превозмогая сон, то снова

садился, утомившись от мыслей. Для его действенной

натуры самым трудным делом было терпеливое

ожидание, но умение ждать – одно из необходимых свойств

абрека. Они с братом расположились на обрыве,

у поворота узкой дороги, под нависшими листьями

орешника. Солтамурад спал, положив голову на

низкий замшелый пень, а рядом с ним покоилось

его старое курковое ружье. Зелимхан закурил, синий

дымок расплывался и таял между листьями

орешника.

Вот уже четвертые сутки братья Гушмазукаевы не

появляются в родном ауле потому, что дали обет не

возвращаться туда, пока не отомстят еще одному из

своих врагов. Нет, возвращая невесту брату и вырывая

свою жену и детей из тюрьмы, Зелимхан не забыл

о том, что первопричиной несчастий и позора,

обрушившихся на его дом, является старшина Адод из Харачоя.

На нем же лежит кровь двоюродного брата Ушурмы,

убитого в схватке, когда люди старшины отбивали Зе-

заг. Теперь своей кровью должен ответить сын Адода.

Так велит закон, жестокий закон отцов, который гласит:

«Око за око, ухо за ухо».

Ничто не нарушало тишину прохладного горного

утра. Только изредка перекликались дрозды и певучие

иволги.

Зелимхан оглянулся на брата и увидел, что тот не

спит. Глаза Солтамурада блуждали, было видно: он

напряженно раздумывает над чем-то.

– Ты о чем? – спросил его абрек.

– Что-то слишком долго он не показывается.

Может быть, пошел другой дорогой?

– Просто задержался в Ведено, – ответил

Зелимхан, – не беспокойся. Многие люди говорили, что он

пойдет в крепость на один-два дня. Говорили, что

возвращаться будет этой дорогой.

– Вот об этом я как раз и думаю. Многие

говорили... Так можно было готовить для нас засаду,

используя его как приманку. Ведь начальникам в крепости

хорошо известно, что на семье Адода наша кровь...

– Я и сам думал об этом, – спокойно ответил

Зелимхан, – но чем мы рискуем? Есл.и солдаты нападут

на нас, мы будем защищаться. Если солдаты

покажутся без него, мы тихо уйдем. Но вернее всего, что они

будут вместе с ним, тогда мы будем сражаться, и сын

Адода будет убит этой рукой.

Сын Гушмазуко выполнял клятву, данную отцу,

и, точно ища доказательства уверенности,

прозвучавшей в его последних словах, взглянул на свою сильную

руку.

Но вот на дороге показался человек. Зелимхан

с братом застыли, устремив взоры на дорогу.

– Нет, это не он, – почти шепотом сказал

Зелимхан и глубоко вздохнул.

Помахивая палкой, по дороге неторопливо прошел

старик. Солтамурад узнал его. Это был тот самый

мулла, который благословил его брак с Зезаг.

Из-за гор выглянуло солнце. Засветились яркими

красками вершины Харачой-Лама. В роще громче

запели птицы.

– Мулла, видно, пошел в Ведено, чтобы

благословить какое-нибудь очередное злодеяние начальства, —

отозвался Зелимхан, поглядев ему вслед.

– Может быть, – нехотя ответил Солтамурад, не

испытывавший никакой вражды к этому человеку.

Прошло еще около часа, пока из-за поворота

показался человек.

– Он... – прошептал Зелимхан, махнув рукой

брату. – Идет один. Сиди спокойно.

Братьев охватило волнение. Особенно сильно

волновался Солтамурад, которому казалось кошмарным

сном все происходящее. Ведь с сыном Адода он дружил

з детстве, играл с ним в альчики и прятки. Вспомнил

Солтамурад, как однажды «сын старшины вытащил его

из проруби, куда он провалился, катаясь на санках.

А теперь они враги, кому-то из них троих надо уйти из

жизни. Странно, очень странно и страшно.

Зелимхан ждал, пока идущий подойдет поближе,

пока не выйдет он вон из-за того камня.

А человек шел спокойно, изредка вглядываясь в

примыкающий к дороге лес. В левой руке он нес

черную папку, справа на боку из-под кобуры поблескивала

рукоять револьвера, на поясе у него висел кинжал

в позолоченных ножнах..

– Эй, ты, сын Адода! – крикнул Зелимхан. —

Защищайся! Пришел час, когда надо доказывать свою

храбрость. Это говорю я, Зелимхан...

Идущий отпрянул назад и выхватил пистолет.

Зелимхан быстро положил на землю винтовку и тоже

вытащил револьвер, но держал его опущенным. Он

медленно двинулся навстречу врагу.

– Стреляй первым! – крякнул он.

Грянул выстрел, и тут же за ним – второй. Сын

Адода как-то неестественно подскочил и свалился на

землю. Папка упала в нескольких шагах от него.

Зелимхан спрятал револьвер, вернулся за винтовкой

и быстро спустился на дорогу. Вслед за ним шел и Сол-

тамурад.

Юноша лежал неподвижно, раскинув ноги, обутые

в изящные сафьяновые мяхси *, отороченные золотой

нитью. Пуля разбила на его груди газыря из слоновой

кости и прошла навылет.

«Из трех клятв, данных отцу, я выполнил две, —

подумал Зелимхан. – Может быть, теперь установится

мир' между «нами, вмешаются добрые люди и предложат

нам всем покончить с кровными делами?.. Но есть еще

Чернов. Где искать его?»

Абрек заглянул »в лицо убитого, и вдруг его

пронзила жалость. Ярко сияло солнце, зеленела трава, в

которой, переливаясь яркими красками, покачивали

головками первые весенние цветы. Вновь запели

приумолкшие было птицы. Вся эта красота окружающей

природы восставала против нелепости совершенного

злодеяния. В душе грозного Зелимхана промелькнула

тень сожаления, но было уже поздно.

Зелимхан взял папку убитого, положил ее рядом

с телом и быстро начал читать над ним отходную

молитву.

– Жалко его все-таки, – дрожащим голосом

сказал Солтамурад.

___________________________________________________________

1 Мяхси – легкие и мягкие сапоги.

Зелимхан молча взглянул на брата и сурово

сдвинул брови.

– Конечно, жалко, – просто и серьезно ответил

он. – Ведь человек же был.

Потом, как бы прогоняя временную душевную

слабость, Зелимхан поднял голову и сказал:

– Идем быстрее.

Но едва братья сделали шаг по направлению к

лесу, где стояли их стреноженные кони, как из

кустарника, метрах в ста от них, раздался грозный окрик:

– Ни с места! Вы арестованы за совершение

убийства.

Зелимхан мгновенно обернулся и взял винтовку

наизготовку. Солтамурад тоже поднял свое ружье. Но из

кустов уже выезжали трое всадников – офицер и два

солдата. Солдаты держали братьев на прицеле.

– Немедленно бросайте оружие и следуйте за

нами, – распорядился офицер.

– Не трогайте нас, – спокойно сказал Зелимхан.

– Мы сделали свое дело, и вас оно не касается.

– Я помощник пристава, и меня касается все! —

крикнул офицер. – Ни шагу, или прикажу

стрелять!

Зелимхан узнал в говорившем рыжего помощника

пристава Чернова. Даже вспомнил, как этот человек

увез однажды войлочные подстилки и медный кувшин

у их соседа за неуплату налога.

– Ваши солдаты плохо стреляют, господин

помощник пристава! – крикнул абрек. – И я буду вынужден

застрелить вас.

– Огонь! – приказал рыжий офицер.

Грянули выстрелы. Одна пуля, ударившись о

камень, разбила его, и осколок слегка царапнул лицо

Солтамурада, который нагнулся.

Зелимхан даже не пошевелился, хотя вторая пуля

прожужжала совсем близко от него. Младший брат

поднял ружье, чтобы снять с коня помощника приста-

за, но старший остановил его.

– Оволочи! – выругался офицер. – Цельтесь

лучше!.. – он выхватил револьвер.

Тогда только выстрелил Зелимхан. Помощник

пристава откинулся в седле, и револьвер выпал из его рук.

Конь его дико шарахнулся в сторону и, сбросив седо-

ка, понесся прочь. Солдаты тотчас повернули лошадей

и ускакали.

– Солтамурад, ты ничего не видел, ничего не

знаешь. Понял меня? – предупредил Зелимхан брата,

когда они вошли в лес. А позже, уже подъезжая к

Харачою, сокрушенно покачал головой и зло заметил:

– Действительно сволочи! Ведь и правда, они

использовали этого юношу как обыкновенную приманку...

Июньская ночь была темна.

«Точно волки крадемся, – подумал Зелимхан.

– И такая ночная волчья жизнь предстоит мне теперь

до конца дней». Пробираясь к дому, братья старались

держаться около плетня. Приоткрыв легкую калитку из

прутьев, они вошли во двор. Кол, торчащий из

покосившегося забора, был украшен конским черепом.

Зелимхан заметил его, лишь когда почти ткнулся в него

носом.

– Тьфу, шайтан тебя возьми! – тихо ругнулся он

и зачем-то погладил череп рукой.

Братья бесшумно вошли в дом. Глаза Гушмазуко

засияли от радости, когда он увидел сыновей. Но'он

даже не встал им навстречу, а встретил их по-мужски

сдержанно, без лишних слов.

– Ну, рассказывайте, – просто сказал он,

приглашая сыновей сесть возле него у камина.

Братья продолжали почтительно стоять у дверей.

Весть об убийстве сына старшины Адода и тяжелом

ранении помощника пристава дошла до Харачоя еще

днем. Ходили слухи, что и то и другое – дело рук

сыновей Гушмазуко. Старик уже знал эту новость,

поэтому Зелимхан коротко рассказал отцу, как было дело.

– Что ж, дети мои, – глухо заговорил

Гушмазуко. – Теперь никто не посмеет упрекнуть нас в

трусости, – старик встал и неторопливо прошелся по

комнате. Как он ни ждал этой вести, все же где-то в глубине

души Гушмазуко был против убийства и относился

к нему как к тяжелой необходимости, освященной

многовековым обычаем. Помолчав, старик добавил:

– Главное сделали. Ну, а с Черновым как-нибудь

позже...

– И его найдем, отец, – бросил Зелимхан, —

только вы, пожалуйста, успокойтесь.

Гушмазуко вздрогнул и остановился перед

сыновьями:

– Нет, нет, торопиться не будем, но и не забудем

ничего, – сказал он. – Только вот что, не сегодня —

завтра к нам могут нагрянуть власти...

– Еще раньше придут от Адода Элсанова, —

высказал предположение Зелимхан.

– Им-то можно прямо сказать, что дело это мы

совершили по адату, и предложить им покончить дело

миром. Хватит кровь лить.

– Они не согласятся, отец.

– Почему ты так думаешь?

– Адод злой человек, мстительный, а главное —

богатый. Он не захочет считаться с нашей честью! Но

для борьбы с ним у нас есть оружие. Главная

опасность нас ждет все-таки от Веденских властей.

Воцарилось молчание.

– Отец, хоть я и молодой, но разрешите мне

сказать, – подал голос Солтамурад, до сих пор молча

стоявший у дверей.

– Говори.

– Кровь сына старшины я возьму на себя, —

предложил юноша. – Пускай судят меня, пусть

сошлют в Сибирь...

– Какой ты быстрый, – перебил его отец, – тебя

в Сибирь, а этот в бегах. Куда же мне податься? —

старик осуждающе посмотрел на младшего сына. —

Ты лучше слушай, что старшие тебе скажут! —

отрезал он.

Солтамураду почудился в голосе отца

невысказанный упрек. В самом деле, ведь вся эта история

началась из-за его любви к Зезаг. Потому юноша был

искренне готов идти на любые жертвы, только бы не

путать других в это дело. Он даже скрыл, что

похитители Зезаг ранили его в махкетинском лесу.

Зелимхан, словно поняв состояние брата,

взглянул ему в глаза и мягко улыбнулся. Казалось, эта

улыбка говорила: «Не волнуйся, все обойдется

хорошо».

Гушмазуко о чем-то напряженно думал. Его

мохнатые брови хмурились. Сыновья почтительно ждали его

слов. Наконец он заговорил:

– Конечно, лучше всего было бы на этом кончить

кровавые счеты. Надо, чтобы Веденские начальники

поняли, что мы действовали справедливо. Семья Адода

первой пролила кровь и нанесла нам тяжелое оскробле-

ние. То, что мы сделали, определено нашим древним

законом. Что касается помощника пристава, то он сам

напал на вас... Пожалуй, я посоветуюсь по этому

поводу с Веденским кадием.

– Отец, все, что вы сегодня скажете кадию, завтра

станет известно старшине, – с горькой улыбкой

заметил Зелимхан. – Только в худшем для нас виде. Ведь

вы же должны знать, что оба они – ягоды с одного

куста – царские слуги.

– Что ты предлагаешь? – нахмурил брови отец.

– Вам, отец, и Солтамураду ничего не может

грозить. В обоих случаях стрелял я. А я уйду в леса...

– Нет, – оборвал его Гушмазуко. – Все же

я посоветуюсь с кадием. Он не позволит себе

оглашать доверенное лично ему. Он в ответе перед

аллахом.

Наивность старого Гушмазуко, надеявшегося, что

веденское начальство признает справедливость

действий его сына и откажется от преследования его,

была очевидна для Зелимхана, но он не посмел возражать

отцу.

** *

Начальник Веденского округа, как мы знаем, имел

свои счеты с харачоевским абреком. (То, что он в свое

время дал благословение Чернову, Дубов отнюдь не

считал делом несправедливым!) Полковник не

собирался оставлять Зелимхана в покое. Теперь, когда сын его

для безопасности был отправлен в Грозный, он перешел

к действиям, но действиям хитрым. Это он, Дубов,

придумал коварную засаду для Зелимхана, зная, что сын

Гушмазуко не удержится от искушения свести кровные

счеты с семьей Адода. При этом полковника не

смущало, что он подводит под удар сына харачоевского стар-

шины, который дал ему солидную взятку за то, чтобы

он уничтожил весь род Бахоевых.

Зелимхана, к сожалению, захватить не удалось, но

начальник округа все равно получил в свои руки

важный козырь. Убив сына харачоевского старшины,

Зелимхан, бесспорно, совершил тяжкое преступление,

и у Дубова были сейчас вполне законные основания

для самого безжалостного преследования его.

Сопротивление, которое абрек оказал представителям закона,

намеревавшимся арестовать его, еще усугубляло его

вину.

Дубов давно принял решение, и теперь у него был

веский повод. Узнав, что раненый помощник пристава

скончался в лазарете, полковник вызвал к себе

начальника крепостного гарнизона и приказал:

– С завтрашнего дня подготовьте солдат для

воинского постоя в ауле Харачой.

– Там же не у кого! Ведь в Харачое живет одна

голытьба, – удивился начальник гарнизона.

– Пусть режут скот, пусть шкуру с людей снимут,

а надо проучить этих дикарей. Понятно вам? —

закричал Дубов.

– Понятно, господин полковник, есть снять шкуру

с этих дикарей, – отчеканил начальник гарнизона.

На следующий же день Гушмазуко отправился к

кадию. Несмотря на то, что нагрянувшие беды

значительно расширили его кругозор и научили осторожности, он

просто никак не связывал всего этого с религией.

Кадий был в его глазах представителем высшей правды

для мусульманина.

Оба-Хаджи встретил Гушмазуко довольно

радушно.

– Да благословит всевышний ваш очаг и ваше

спокойствие. Как поживаете? – приветствовал старый

горец святого отца.

– Благодарим аллаха, жив и здоров. Как вы

поживаете? – спросил в ответ кадий.

Дальше разговор вязался плохо. Гушмазуко не знал>

с чего ему начать, а кадий ждал, что скажет ему

посетитель.

– Как семья? Какие виды на урожай? – прервал

наконец неловкое молчание кадий.

– Слава аллаху,, всходы хороши. Если дожди

будут, думаю, сумеем собрать кукурузу на прокорм

семьи.

– Если ниспошлет аллах, – важно заметил кадий,

молитвенно воздев очи.

– Вот с семьей у меня, кадий, большие неполадки...

– Да, да, знаю, очень нехорошо получилось, —

перебил его Оба-Хаджи.

«Наверное, уже знает об убийстве сына

старшины», – подумал старик и с минуту сидел молча.

– Вот я и пришел к вам за помощью, – сказал он

наконец.

– Чем только могу... Все мы во власти аллаха,

Гушмазуко.

– Знаю. Я доволен его волей, – начал старик, —

но вот Элсановы силой забрали нашу невесту и

первыми затеяли с нами ссору. Затем в драке убили нашего

Ушурму. По их доносу всех нас пристав Чернов в

тюрьму загнал... – Гушмазуко не смотрел на кадия.

– Все это я знаю, – махнул рукой Оба-Хаджи.

– Так вот... – старик помрачнел. – Еще двое из

наших погибли в тюрьме...

– Царство им небесное, – спокойно проговорил

кадий и, прошептав какую-то молитву, провозгласил:

– Аминь!

– Аминь! – повторил за ним и Гушмазуко. – Да

будет вами доволен аллах, – продолжал он. – Ну вот,

от всех этих притеснений мой старший сын Зелимхан

встал на путь абрека, и для него, и для нас это

несчастье... – Гушмазуко низко опустил голову. —

Хотелось бы покончить дело миром... Надеемся на вашу

священную помощь...

Об убийстве Зелимханом сына Адода старик

смолчал.

– А я слыхал, что Зелимхан убил помощника

пристава, да говорят еще, что он же покончил и с сыном

Адода, – хитро сощурив глаза, как бы между прочим,

сказал кадий. – Это осложняет ваше положение.

– Почему? – выпрямился Гушмазуко. – Наших

трое погибло, а их всего двое. Помощник же пристава,

по нашим законам, – не в счет. Он же казенный

человек.

– В том-то и грех. Самый большой грех! Главное

дело – убийство помощника пристава, – сказал

кадий, глядя в окно.

Наступило продолжительное молчание. Старику

хотелось верить, что кадий поможет его семье. И все же

ему казалось, что Оба-Хаджи что-то таит от него. Из

головы не выходили слова сына: «Ведь они оба царские

слуги».

– А что если Зелимхан явится с повинной к новому

начальнику округа? – неожиданно произнес кадий,

стараясь не смотреть на гостя. – Ведь все говорят, что

господин Дубов хороший человек. Может, начальник

помилует его и отпустит домой?

– Кого? – не понял Гушмазуко.

~ Как кого? Зелимхана, конечно, – ответил

кадий. Его пальцы, перебиравшие четки, замедлили свои

движения. Он повернулся к старику.

Что-то в тоне святого отца насторожило Гушмазуко.

Подумав немного, он спросил:

– Ну, а вы, кадий, можете ручаться за это?

– За что?

– Что Зелимхана отпустят домой.

– Я только совет даю и призываю всевышнего к

справедливости, – ответил Оба-Хаджи.

– Ваш совет – голос божий, кадий, – с чувством

произнес Гушмазуко. – Мой сын убил царского

чиновника, который приносил людям горе и беды.

– Но сын твой мог и не убивать его...

Кровь отхлынула от лица старика, но он сдержался,

– Если бы вы и другие уважаемые люди нашего

народа защитили бедных, – сказал он спокойно, хотя

в душе его закипал гнев.

– Терпение, Гушмазуко, терпение. Аллах всегда на

стороне кротких...

– Сколько же можно терпеть?

– Столько, сколько аллах велел... Ведь всякая

власть от бога, Гушмазуко, это надо помнить, – кадий

молитвенно сложил ладони и с благочестивым

умилением уставился в потолок.

Гордый и справедливый характер Гушмазуко и

строгое соблюдение им горского этикета и закона

предков снискали ему уважение многих людей. Суровый

старик не терпел лжи, от кого бы она ни исходила.

– Но разве бог не велит, чтобы с людьми

обходились по-божески? – спросил он вдруг у кадия.

– Да, но бог не дал всем одинаковых благ на

земле, – возразил святоша уже с некоторым

раздражением.

– Выходит, слабых молено обижать?..

– Ну, раз вы так много знаете, – перебил его

кадий, – обходитесь и в этом деле без меня.

Гушмазуко удивленно -воззрился на кадия,

словно собираясь сказать: «Вот, оказывается, ты какой!»

– Ну чего, скажите, добились вы, убив двух

человек? Ради чего пролили кровь невинных людей? —

возгласил кадий.

«Невинных людей?» – возмутился Гушмазуко, но

спорить не стал. И опять он вспомнил предостережения

сына и понял бессмысленность своего прихода в дом

кадия.

В этот момент со двора донесся топот копыт и

голоса. А вскоре в комнату вошел пристав Бек Сараев.

– Да будет добрым ваш вечер, отец наш, —

поздоровался пристав с кадием. – Как поживаете, как

здоровье?

– Здравствуйте, господин пристав, слава аллаху,

живем по его воле. Какими судьбами вы к нам?

– Да вот все дела да дела у меня в Харачое.

Хотел посоветоваться с вами... А-а, у вас, оказывается,

гость, – сказал пристав, только сейчас заметивший

Гушмазуко. – Я, кажется, где-то встречался с вами, —

он всматривался в лицо старика, прикидываясь, что не

знает его.

– Да, да, господин пристав, конечно, вы его

видели. Это же известный Гушмазуко, отец Зелимхана, —

вмешался кадий.

– Ах вот как! – еще более оживился пристав.

– Здравствуйте, будем знакомы. Что у вас нового?

– Здравствуйте, – сухо ответил Гушмазуко, —

живем вашей добротой.

Сараев косо посмотрел на старика, но ничего не

сказал. С минуту все трое молчали..

– Кадий, – нарушил тишину Гушмазуко, – я,

кажется, порядком засиделся. Извините, что

побеспокоил вас...

– Ничего, Гушмазуко, аллах нам все простит...

– Значит, больше ничем не можете мне помочь? —

спросил старик, вставая.

– Выходит, нет, – развел руками кадий.

– Вы о чем это? – повернулся пристав к Оба-Хад-

жи. – Может, я вам помешал?

– О нет, что вы! Тут Гушмазуко советовался по

своему делу.

– Ну что ж, это очень хорошо. Кадия слышит

аллах, кадий плохо не посоветует, – пристав

внушительно глянул на старика, а затем повернулся к кадию,

словно ожидая, что тот скажет свое слово.

Гушмазуко стоял, сгорбившись, понуро опустив

голову, и упорно молчал. Вид у него был настороженный.

– Да вот я советую ему, а он не слушается...

– Какой же совет вы ему даете? —

поинтересовался пристав с добродушной улыбкой.

– Чтобы Зелимхан явился к полковнику Дубову

с повинной.

– Извините, кадий, но я спросил у вас, можете ли

вы после этого обещать, что мой сын будет свободен.

Вы мне не ответили, – старик направился к выходу.

Оба-Хаджи с приставом переглянулись.

– А почему бы нет? Полковник может помиловать

его. Ведь наш новый начальник хороший человек, —

промолвил Бек Сараев.

Гушмазуко заметил, как пристав подмигнул кадию,

и содрогнулся от возмущения.

– Зелимхан не придет с покаянием, – сказал он

тихо, но твердо. – Прощайте, кадий, и вы, господин

пристав.

– Прощай, Гушмазуко.

– Что за люди? На что они надеются? – развел

руками Бек Сараев, когда старик закрыл за собой

дверь.

Кадий и пристав долго еще говорили об упрямстве

«дикарей» и с аппетитом поедали кур, приготовленных

по-чеченски. Хозяйка кадия старательно тушила их

в молоке, обильно приправив репчатым луком,

душистой богородской травой и черным перцем.

Старый Гушмазуко в эту ночь встретился с

Зелимханом, скрывавшимся в лесу у Харачоя, и сказал ему:

– Сын мой, делай то, что подсказывает тебе твое

сердце.

Рано утром, когда харачоевцы собирались на

полевые работы, их неожиданно собрали на площади, где

уже стоял взвод солдат. Люди шли в одиночку и

толпами, приглушенным говором заполняя тесную

площадку перед старинной мечетью аула. Время тянулось

медленно для притихших в ожидании собравшихся.

И вдруг тишину нарушила тревожная дробь военного

барабана. Она продолжалась несколько минут, то

ослабевая, то усиливаясь. Ряды солдат в тяжелых

сапогах, сверкая на солнце стальными штыками, застыли,

словно в ожидании какого-то приказа.

Убедившись, что барабанный бой ошеломил хара-

чоевцев, офицер поднял руку и замер, скосив глаза на

дом старшины. Когда оттуда вышел полковник,

прозвучала команда:

– Смирно! Равнение направо!

Дубов, небрежно махнув рукой, крикнул:

– Вольно!

Вслед за полковником из дома вышли важные люди:

начальник Веденского гарнизона, Оба-Хаджи и Адод

Элсанов. Старшина, здороваясь с офицерами,

приветствовал их улыбкой как давних друзей, хотя иных из

них видел сегодня впервые. Кадий здоровался

сдержанно, коротким поклоном, подчеркивая этим свою

близость к аллаху и бесконечное расстояние, отделяющее

его от людей мирских.

Гушмазуко стоял молча позади толпы, среди

крестьян, довольный тем, что нет сегодня в ауле Зелимхана.

Неожиданно старик протиснулся вперед и, смущенно

улыбаясь, попытался разговориться с молодым

офицером.

– Господин офицер, теперь зачем ваш пришел

к нам? – спросил он на ломаном русском

языке.

– Я не знаю. А вам зачем это? – ответил молодой

человек, не глядя в его сторону.

– А я знал вас. Вы нас тюрьма вели.

Поручик Грибов обернулся к старику и, пытаясь

что-то вспомнить, спросил:

– Узнал, говоришь?

– Да, вы хорош человек, – сказал Гушмазуко,

широко улыбнувшись.

В этот момент, волоча длинные ноги, рядом с ними

появился Одноглазый, которому до всего было дело. Он

кружил здесь в своей неизменной рыжей папахе, вроде

и сам не зная для чего, щурил на солнце охмелевший

единственный глаз и глупо улыбался, всячески стараясь

привлечь к себе внимание начальства.

– Смотри-ка, наш Гушмазуко знакомого нашел, —

заметил Одноглазый, заискивающе глядя на поручика.

– Уходи отсюда, подонок, – сквозь зубы процедил

поручик.

Гушмазуко с немым укором посмотрел на

Одноглазого и, сплюнув в его сторону, прекратил разговор.

Так никто и не сказал старику, зачем пришли в аул

солдаты, но сердце его щемило от тяжелых

предчувствий. Он оглянулся на своих соседей, стоявших молча,

и ему показалось, что и в их сердцах поселилась

тревога; их взоры полны были тем же мучительным

беспокойством и страхом, что и у него.

Да, сегодня многие харачоевцы были угрюмы. Но

держались они с достоинством.

Полковник со своей свитой подошел к толпе,

оглядел ее высокомерно и начал громко, угрожающе:

– Люди Харачоя! Я собрал вас сегодня для

последнего предупреждения. Некоторые жители вашего

аула – преступники и разбойники! Они совершают

грабежи и насилия, лишают покоя мирных граждан края.

Из-за них с сегодняшнего дня я вынужден держать

здесь воинское подразделение. И если вы не будете

оказывать активную помощь нашим солдатам в борьбе

с абреками, я вынужден буду принять еще более

жестокие меры против вас.

В ответ раздались покашливания, недовольные

голоса. Гушмазуко вздрогнул. Он узнал голос Зелимхана

я обернулся. Сын стоял в задних рядах, одетый в

латаный крестьянский бешмет, в надвинутой на лоб папа-

хе черного каракуля. Гушмазуко поймал на себе

быстрый взгляд Зелимхана, казалось, предупреждающий

его: «Молчи, не будь безрассудным, ничего не говори

и не поднимай руку. Пусть говорит полковник. Пока

это – его час».

Старый Гушмазуко ждал, что сейчас выйдет из

толпы кто-нибудь из уважаемых аульчан и выкрикнет

проклятие тому, кто собрался карать невинных женщин

и детей. Но этого не произошло. Люди молчали. Вдруг

кто-то из стариков нерешительно произнес:

– Мы слабые, беззащитные люди, повинуемся

вашей воле...

Быть может, многие думали иначе, но и те кивали

молча головами.

Гушмазуко, забыв осторожность, уже хотел было

высказать свое возмущение таким оборотом дела, но

какой-то молодой чеченец, стоявший позади него,

дернул его за рукав и тихо зашептал:

– Старик, не сходи с ума! Нас всех из-аа тебя

могут перебить.

– ...Вы думаете, что я намерен и дальше терпеть

ваши преступления! – прохаживаясь вдоль толпы,

продолжал между тем полковник. – Любого, кто посмеет

ослушаться воли старшины, я в бараний рог скручу!

Гушмазуко еще раз огляделся вокруг. Люди на

площади смиренно склонили головы. Забыты были и

гордость и честь горцев...

«Отцы и деды их, чтобы сохранить свое достоинство,

отвергли даже посланника самого аллаха – имама

Шамиля, – подумал Гушмазуко, – неужели никто не

заткнет землей рот этому жестокому прислужнику

белого царя? Что же тут происходит? Куда девалось

чеченское мужество?..»

– Вы еще и не то увидите, – оказал ему тот же

юноша, заметив недоумевающий взгляд Гушмазуко.

Старик не ответил ему. Только еще раз зло

вгляделся в окружающие его лица, надеясь заметить хотя бы

раненую гордость во взглядах своих односельчан. Но

они стояли по-прежнему с опущенными головами,

избегая смотреть друг другу в глаза.

– Эти солдаты будут жить у вас, – раздавался

над площадью голос Дубова. – И вы обязаны уступить

им лучшие комнаты, класть их в чистые постели, ре-

зать для н<их кур, баранов и другой скот... Вы будете

исполнять все их желания, а им я даю право делать

с вами все, что им вздумается...

Вдруг в первом ряду толпы, словно из-под земли,

возник Зелимхан. Даже отец не сразу понял, что это он.

Люди оцепенели. Всеми сразу овладело предчувствие,

что сейчас произойдет что-то невероятное.

Зелимхан остановился перед онемевшим

полковником, будто собираясь сообщить ему важную весть.

«Вы будете исполнять все их желания... Резать для

них кур, баранов и другой скот...» – все еще

звучали в ушах у всех последние слова полковника,

когда Зелимхан поднял сверкнувший на солнце

револьвер.

Раздался выстрел...

Голова полковника внезапно упала на грудь, из

раны на лбу хлестнула кровь. Несколько мгновений он

еще стоял перед замершей толпой, потом медленно

осел на землю, цепляясь руками за плечи адъютанта

и подскочившего старшины.

Зелимхан -исчез так же внезапно, как и появился.

И только тогда солдаты пришли в себя, зашумели и,

взяв винтовки наперевес, стали теснить толпу.

Но тут произошло нечто совсем дикое. Вместо того

чтобы кинуться вслед за убийцей и попытаться

схватить его, начальник Веденского гарнизона, прибывший

вместе с Дубовым, набросился на старшину с грубой

бранью.

– Что стоишь, болван! – орал он. – Прикажи им

немедленно поймать этого подлеца! – и тыкал плетью

в сторону крестьян.

Адод стоял перед офицерами растерянный и глупо

моргал редкими ресницами. Потом, словно очнувшись

от оцепенения, он округлил глаза и яростно закричал

на толпу:

– Держите его! Если он уйдет, вам не будет

пощады!

Толпа загалдела, задвигалась, но солдаты держали

крестьян в плотном кольце.

Воспользовавшись суматохой, вслед за Зелимханом

покинули Харачой все его родственники во главе

с Гупшазуко. Бици и Зезаг с детьми, спустившись вдоль

реки Хулхулау, тоже скрылись в Дышни-Веденском лесу.

Оставив в Харачое взвод солдат под командой

поручика Грибова, начальник Веденского гарнизона забрал

с собой труп полковника Дубова «и вернулся в крепость.

На следующий день в аул прибыл пристав —

капитан Бек Сараев. Он клятвенно заверил начальника

Терской области, что живым или мертвым добудет

этого «важного государственного преступника

Зелимхана».

Для поимки харачоевского абрека был

сформирован специальный отряд из солдат и нескольких

добровольцев, в основном «из богатых чеченских семей. Этот

отряд некоторое время буквально свирепствовал в

долине реки Хулхулау.

Ворвавшись в Харачой, всадники прежде всего

подожгли дома родственников Зелимхана. Особенно

усердствовали при этом Адод Элсанов и сын махкетинского

старшины Успа. В гудении пламени, грохоте падающих

балок, блеянии овец .и причитании женщин без конца

можно было слышать свирепые приказания: