Текст книги "Зелимхан"

Автор книги: Магомет Мамакаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Тогда защищайся, – сказал Зелимхан.

Одноглазый испуганно попятился, фонарь заплясал

в его руке, и тени вокруг покачнулись.

Глухой выстрел нарушил сонную тишину аула.

Одноглазый упал мешком на землю. Зелимхан спешился,

но не повернул убитого лицом к Кабе, не стал читать

над ним отходную молитву. Он сунул ему в рот медный

пятак и сказал:

– Вот тебе взамен восемнадцати тысяч рублей!

Уже на окраине аула абрек столкнулся с человеком,

который, услышав выстрел, вышел на улицу.

– Что там случилось? – спросил человек,

разглядев в темноте силуэт всадника.

– Говорят, кто-то застрелил бешеную собаку, —

ответил Зелимхан.

– А почему орут женщины?

– Собака, говорят, была не простая, породистая

овчарка, да и привыкают люди к собакам, как к членам

своей семьи... – донесся до него голос из мрака.

* * *

ГалаШкинокие горы остались далеко позади.

Дорога Зелимхана лежала по нехоженым горным тропам,

сквозь дремучие леса, по узким ущельям, но мысли

были далеки от всего этого. Он думал об одном: «Ну

хорошо, после убийства Багала одним предателем стало

меньше. Но их же тьма, и на место одного ушедшего

приходят трое, и ©се они, как ящерицы, вьются вокруг

потому, что чиновникам нужны предатели и провокато-

ры. Разве всех перестреляешь? Ведь скольких один я

убрал, а конца нет. Как же быть?»

' Вопрос этот уже давно мучил харачоевца. К тому

же силы медленно, но верно покидали его. Он тяжело

болел, старые раны все чаще давали себя знать, а тут

еще прибавились мучительные боли в суставах.

Сейчас, слушая цокот копыт своего коня, Зелимхан

мечтал взять пастуший посох вместо винтовки и

спокойно походить за медлительной отарой. «Там, на

стойбище, увижу Зоку и Аюба, узнаю, что они сделали к

курбан-байраму», – думал он, подъезжая к речке Шалажи.

У самого брода на перекладинах старой арбы сидел

крестьянин, обхватав руками голову.

– Да будет добрым твой день, – приветствовал его

Зелимхан.

– Да полюбит тебя бог, – встал тот, тревожно

поглядывая по сторонам.

– Чем могу помочь? Что-то случилось? —

поинтересовался харачоевец.

– Да вот ехал с похорон, – объяснил

крестьянин. – Встретил меня здесь харачоевокий Зелимхан,

отобрал волов и ушел, – он недоуменно развел руками.

– Что!? Харачоев'окий Зелимхан? – изумился

абрек.

– Да, он, – крестьянин растерянно смотрел на

незнакомого всадника. – Это-то и обидно, что Зелимхан.

Простые люди так любят его.

– Куда он ушел? – спросил абрек, поднимая коня

на дыбы.

– Вон туда, – показал крестьянин на дорогу,

ведущую в Рошничу.

– Жди меня здесь! – крикнул харачоевец, пуская

коня вскачь.

За мостом через Мартанку Зелимхан нагнал

всадника с берданкой, гнавшего двух волов.

– Стой! – грозно приказал абрек. – Ты кто

такой? Зачем обидел человека? – и он схватил за узду

его коня.

– Не подходи ко мне! – заорал тот, поднимая

ружье. – Я абрек Зелимхан.

– Кто? Кто, ты сказал? – не поверил своим ушам

харачоевец и даже расхохотался при виде долговязой

фигуры своего двойника.

– Говорю же, я Зелимхан из Харачоя, – повторил

растерявшийся вор.

– Опусти ружье, подлец... – тихо сказал харачо-

евец и замахнулся плеткой. – Я – абрек Зелимхан!

А ты откуда такой взялся? Говори!

Поняв, в какое опасное положение он попал, вор

опустил берданку, лихорадочно соображая, как бы ему

благополучно унести ноги.

– Говори, самозванец, откуда ты взялся? —

потребовал Зелимхан, хлестнув его плетеой.

– Какой тебе толк от моей смерти? Возьми волов

и отпусти меня с миром, – взмолился вор. – Вот и

коня моего отдам... – он проворно спешился.

– Нет, – ответил Зелимхан, – сперва извинись

перед хозяином волов. Расскажешь нам, почему решил

воровать и грабить под чужим именем. А там уж

посмотрим.

– Пощади меня, – умолял вор. – Клянусь перед

аллахом и тобой, что не позволю себе ничего

такого.

– Нет, не верю я клятвам грабителя, – резко

сказал абрек. – Иди вперед и гони волов, а не то

пристрелю как собаку, – и он толкнул долговязую фигуру

стволом винтовки.

Неожиданное и ошеломляющее зрелище вскоре

предстало перед глазами крестьянина. По-прежнему

одиноко сидел он на своей арбе, когда из-за поворота

дороги показались его волы, которых покорно вел тот

самый человек, что незадолго до этого отнял их у него.

А за ним верхом следовал давешний всадник с

винтовкой в руках.

– Ошибся я, прости, – выдавил из себя

самозванец и протянул крестьянину свою берданку.

– А теперь скажи нам, кто здесь Зелимхан из

Харачоя? – спросил абрек.

– Ты, – ответил вор, виновато опустив голову.

Крестьянин стоял, разинув рот, не веря своим

глазам и не зная, что делать.

– А теперь окажи, кто ты такой и откуда родом? —

грозно спросил харачоевец, положив свою тяжелую

руку на плечо самозванца.

– Прошу тебя, не заставляй меня делать это, —

взмолился тот.

– Говори сейчас же, грязный ишак, иначе мигом

выпущу тебе кишки, – Зелимхан схватился за рукоять

кинжала.

– Хорошо, хорошо, – забормотал вор. – Я из

Шали, зовут меня Цёмалг, а винтовку мне дал Веденский

пристав, и еще он велел называть себя Зелимханом...

Вдруг абрек приложил руку ко лбу, словно пытаясь

вспомнить что-то очень далекое.

– Постой, постой... – промолвил он. – Я же тебя

знаю... Ты сидел в грозненской тюрьме? Ну да, десять

лет назад... Ты «конокрад?

– Да, конокрад. И в тюрьме сидел.

– Теперь все вспомнил, – сказал Зелимхан, смеясь.

Но тут вдруг произошло неожиданное: крестьянин

будто пробудился ото сна.

– Да будет проклят отец, породивший тебя, —

заорал он и, схватив дубину, лежавшую на арбе, бросился

на конокрада.

– Подожди, – удержал его Зелимхан и,

обернувшись к конокраду, сказал:

– Вот что, если я еще раз услышу о твоих

проделках, то повешу на первом попавшемся суку. Понял?

Вор стоял молча, всем своим видом выражая

полную покорность.

– А теперь прочь отсюда! И на глаза мне больше

не попадайся. А коня своего можешь забрать...

Кодца вор уехал, Зелимхан сказал крестьянину:

– Прости мою горячность. Ты сказал, что едешь с

похорон. Да благословит аллах покой умершего, да

сделает он всю твою последующую дорогу счастливой, —

это было обычное соболезнование.

– Да будет доволен тобою бог, – отвечал тот.

– Случилось большое горе, много наших погибло...

– Где это случилось? – спросил абрек, садясь на

коня.

– В Грозном убили их. Говорят, это сделали пьяные

казачьи офицеры ради забавы. Всего убитых тринадцать

человек, большинство из аула Гойты и Урус-Мартана.

– Офицеры? Ради забавы?.. Тринадцать человек, —

пробормотал харачоевец тихо, будто разговаривай с

ообой. – Аллах заступится за них. Ну, счастливой тебе

дороги, – абрек подал крестьянину руку и тронулся

в путь.

– Спасибо тебе, Зелимхан! Стой, ты забыл

винтовку этого вора, – окликнул его крестьянин, только

сейчас увидев берданку.

Придержав коня, абрек обернулся и сказал:

– Как тебя зовут?

– Я Шаби из Катар-Юрта.

– Другой раз, Шаби, не принимай каждого

встречного за Зелимхана, а винтовку оставь себе, – и хара-

чоевец тронул коня.

* * *

Отдохнуть у Зоки Зелимхану не пришлось, да и

Аюба он не увидел здесь.

В тот самый вечер, когда харачоевец в Нилхое

беседовал с Эльбердом, в ауле Новые Атаги казаки

окружили дом, в котором спал его молодой друг. Зока поведал

Зелимхану о трагической гибели Аюба.

– Сто пятьдесят вооруженных солдат против

одного сонного... – рассказывал пастух. – Проснулся Аюб,

но стрелять не мог: в доме, за спиной у него, были

женщины и дети. Аюб выпрыгнул в окно и, отстреливаясь,

побежал через сад, но уйти ему не удалось... – старик

глубоко вздохнул и добавил: – Говорят, предатель

получил за его голову сто рублей серебром...

И вот опять те же мысли: только что он убил

предателя Багала, а тут другой предатель уходит, получив за

голову Аюба сто рублей царских денег! Там офицеры

ради забавы убили тринадцать человек... Нет, нельзя

все это прощать, нельзя!

– Зока, мы должны отомстить им, – произнес

Зелимхан, будто очнувшись от сна. – Кто донес?

– Определенно не знаю, – ответил Зока. —

Говорят, какой-то шалинец.

– Если из Шали, я быстро найду его.

– Как?

– Шах-ид разыщет мне его, – ответил харачоевец,

не задумываясь.

– Какой Шахид?

– Шахид Борщиков. Помнишь, тот, что ходил с

нами на Кизляр!

Зока промолчал. Хотя Зелимхан очень доверял Бор-

щикову, как доверял бы любому своему родичу по ма-

теринской линии, у старого пастуха эти связи его друга

не вызывали доверия, и ничего доброго от них он не

ждал.

Вообще за последнее время положение Зелимхана

вызывало у Зоки все большую тревогу. После

обращения Веденского кадия и шалинского муллы к верующим

для многих фанатически искренних мусульман харачо-

евский абрек оказался как бы вне закона. В сочетании

с наградой, назначенной генералом Михеевым за его

голову, это создавало основу для предательства, и пастух

теперь еще более подозрительно, чем сам Зелимхан,

относился к каждому новому человеку. А фактов,

вызывающих тревогу, было достаточно.

– Ты знаешь, Зелимхан, внизу в аулах в последнее

время стали поговаривать о том, что ты скрываешься

здесь, на пастбищах.

– Это нехорошо, – сдержанно сказал абрек, и

лицо его еще более помрачнело. Затем Зелимхан

приступил к обеденной молитве, но вдруг прервал ее.

– Зока, – обернулся он к старику, – завтра какой

день?

– Пятница. А что?

– Пошли, пожалуйста, своего сына к Дуде, да и

сам оседлай коня. Всех верных нам и способных храбро

драться нужно созвать в субботу утром в Чиллан-ирзе.

Будет большое дело. – Какое дело, Зелимхан не

сказал, только добавил: – За овцами я сам присмотрю.

Весна все выше поднималась в горы. Снег таял и

там, а журчащие ручьи стремительно неслись вниз, на'

зеленеющие луга. Именно в эти дни, наполненные

ароматом, Зелимхан отправился пасти овец.

Абрек медленно шагал за отарой, опираясь на

длинный посох, по-хозяйски приглядывая за каждой

отбившейся овцой. Он поднялся на невысокий бугор и

присел, повернувшись спиной к холодному ветру.

За зиму отощавшие овцы паслись впервые и не

пропускали ни одной травинки. Разглядывая их, Зелимхан

вопомнил, что Аюбу так и не довелось справить курбан-

байрам: все овцы харачоевца были в отаре. Ни одной не

взял Аюб. И опять грустные мысли нахлынули на него.

Ни первые цветы, весело покачивающиеся над молодой

травой, ни по-весеннему шумное пение птиц не могли

развеять печаль в душе харачоевца. Неподалеку от

него лежала овчарка, удобно пристроив острую свою

морду на передних лапах. Она косила умными глазами на

хозяина, как бы спрашивая: «А не пора ли нам

двигаться домой, на ночлег?» Но харачоевец все сидел в

задумчивости. Его нынешнее мирное занятие приносило ему

светлую и тихую радость, но грустно было сознавать,

что даже сюда, на пастбище, он не мог позволить себе

пойти безоружным.

Неожиданно из отары до него донеслись жалобные

стоны. Это стонала ягнившаяся овца.

«Какая же из них?.. Вон та, крайняя, – решил

Зелимхан и быстрыми шагами подошел к черной овце.

– Вот, бедняжка, сразу двоих принесла... За два дня

пять овец объягнилось у Зоки, и у всех пятерых по два

ягненка. Правду в народе говорят, что в хорошее

хозяйство прибыток сам идет».

Абрек искренне обрадовался этому событию. Хотя

кровное родство и не связывало его со старым

пастухом, но совместная борьба спаяла их дружбу. Здесь, у

Зоки, гонимый и отверженный властью Зелимхан нашел

себе приют, но и он теперь, кажется, становится не

слишком надежным.

Зелимхан осторожно завернул новорожденны ягнят

в полу бурки, принес на бугор и положил около себя.

Их мать тут же приплелась следом и встала

неподалеку. «А меня лишили детей... Замерзшие, где-то они

сейчас? Что с ними?..» – подумал абрек, и по щеке этого

сурового человека, который стойко сопротивлялся

жизненным бедам, скатилась крупная слеза. Зелимхан

почувствовал ее только тогда, когда она соскользнула на

губы, оставив ощущение солоноватой горечи.

Зелимхан взял на руки маленьких ягнят и погнал

овец к кошарам.

Когда Зелимхан с овцами пришел в кошары,

старика еще не было дома. Младший сын Зоки Уматгирей

готовил жижиг-галныш из сушеной говядины. Местные

врачеватели болезней предписали это блюдо абреку

против ревматизма. Большие глаза Уматгирея, смотрев-

шие из-под белой папахи, оразу светлели при встрече с

Зелимханом. Вот и сейчас юноша выбежал ему

навстречу, снял с его плеч бурку, встряхнул ее и повесил возле

Дверей.

– Отец не возвращался? – спросил Зелимхан.

– Нет еще, – ответил Уматгирей и, преодолевая

смущение, спросил абрека:

– А вы скоро вернетесь на этот раз?

– Нет, Уматгирей, теперь я вернусь не скоро. Жить

у вас мне больше нельзя. Боюсь, что мое пребывание

здесь и так приведет на эти мирные луга свору солдат.

– А где же вы теперь будете жить? – с тревогой

опросил юноша.

– Где бы я ни жил, я всегда в конце концов

приводил беду в дом своих хозяев. Место мне теперь в каких-

нибудь горнььх пещерах...

Зелимхан, грустно опустив голову, направился к

овцам.

– Я все сделаю, а вы идите отдыхать, – сказал

Уматгирей, но харачоевец не послушался: он выделил

из отары овец, которые могли объягниться за ночь, и

запер их отдельно, проверил, как чувствуют себя

ягнята, накормил овчарку и только тогда вернулся в дом.

** *

В субботу на рассвете абреки, собравшиеся по

призыву Зелимхана, миновав густые леса мескар-юртовцев,

остановились на опушке леса у полотна железной

дороги.

– Сколько нас? – приподнявшись на стременах,

оглядел Зелимхан своих товарищей.

– Пятнадцать, – ответил Зока.

– Эльберд, поезжай сейчас на ближайшую станцию

и узнай, когда сегодня пройдет поезд на Грозный. И

сразу возвращайся сюда. Понял?

– Понял, – ответил Эльберд и поскакал в сторону

Гудермеса. Минут через сорок он вернулся. Конь под

ним был весь в мыле. С трудом переводя дыхание, ниль-

хоец сообщил, что поезд идет за ним следом. Как бы в

подтверждение его слов до них донесся протяжный

гудок. Зелимхан подозвал Зоку и оказал:

– Вели товарищам, пусть завалят путь, – и он

показал на штабеля шпал, лежащих у полотна дороги.

– Только давайте побыстрее.

Действительно, нужно было торопиться, так как до

них уже явственно доносился нарастающий грохот

приближающегося поезда.

Поняв, чего хочет Зелимхан, Дуда предложил:

– Я знаю, как его остановить. Разрешите?

Зелимхан /кивнул головой. Тогда Дуда, вынув из

кармана красный носовой платок, нацепил его на

кончик обнаженного кинжала и, размахивая им, пошел

навстречу поезду. Остальные абреки спрятались в лесу, у

самой опушки. Едва успели они опрятаться, как поезд

вынырнул из-за поворота. Дав подряд несколько

тревожных гудков и выпустив струю густого пара из

трубы, машинист затормозил, и длинный состав тяжело

остановился.

Тут же абреки вихрем вынеслись из лесу и

мгновенно окружили паровоз. Видя направленные на них со

всех сторон винтовки, машинист с кочегаром подняли

руки.

– Дуда, вы двое не отходите от них! —

распорядился Зелимхан. – Зока, Эльберд! Вы каждый

возьмите по три человека и стерегите состав с той стороны,

чтобы ни одна душа носа оттуда не показала.

Остальные – за мной! – И, держа в руке браунинг, ха-

рачоевец быстро взобрался по ступенькам в первый

вагон.

В сопровождении четырех абреков Зелимхан,

переходя из вагона в вагон, прошел весь состав. Всех

офицеров они обезоруживали. Обошлось без

кровопролития, хотя многие военные пытались оказать

сопротивление. Отобрав пятнадцать офицеров, Зелимхан

приказал вывести их из вагонов. Потом он подошел к

машинисту и вежливо сказал:

– Езжайте теперь с миром. А если генерал Михеев

поинтересуется причиной задержки поезда, передайте

ему, что харачоевакий Зелимхан отомстил за кровь

невинных крестьян, пролитую ради забавы пьяными

офицерами на грозненском базаре, а также за смерть

славного абрека Аюба.

Поезд медленно тронулся. Офицеров, снятых с

поезда, погнали в степь.

– Зелимхан, – окликнул харачоевца кто-то из

пленных, – я ведь мусульманин, кази-кумык, – и он

умолк на минуту, словно проверяя, какое впечатление

произвели его слова на главаря абреков, а затем

залпом выпалил:

– Ашхаду аллаха иллалаха ва-ашхаду анна Мо-

хаммадан расуллах...1

– Мусульманин, говоришь? – перебил его харачо-

евец, хмуря брови.

– Да. У меня мать чеченка.

– Значит, ты, возможно, племянник мне?

– Возможно.

– Вот это здорово. А офицером стал не за то ли,

что дед твой предал царю нашего Бей-Булата?

Офицер молчал.

– Так это или нет? – повысил голос харачоевец,

Кази-кумык опустил голову.

– Тьфу, подлец, – сплюнул абрек, – иди к своим.

До сих пор делил с ними удовольствия, теперь раздели

и смерть!..

Весть о том, что Зелимхан отомстил за смерть

крестьян, убитых черносотенцами на грозненском базаре,

с быстротою молнии облетела всю Чечню.

Взбешенный этим сообщением, штаб-ротмистр Ки-

биров срочно вызвал из Шали Шахида Борщикова.

– Читайте, господин Борщиков, читайте вот! —

кричал Кибирев, швыряя ему в лицо газету «Русское

слово». – Где Зелимхан? Я вас спрашиваю, где этот

разбойник?

Борщиков стоял растерянный, осторожно складывая

газету и не зная, что ему с ней делать и что этим хочет

сказать штаб-ротмистр.

– Я не знаю грамоты... А что случилось? —

вымолвил наконец Шахид, протягивая газету Кибирову.

– Не знаете? Неуч! – зло крикнул штаб-ротмистр,

вырывая у него из рук газету. – Вот послушайте: «Бе-

_______________________________________________________

I Я свидетельствую, что нет бога, кроме единого аллаха, и

пророка, кроме Магомета.

зумными зверствами прославился безграмотный

полудикий чеченец Зелимхан, – читал Кибиров, запинаясь

от ярости. – Два дня тому назад он со своими

сподвижниками в районе станции Гудермес остановил

пассажирский поезд, снял с'него группу офицеров и тут же учинил

над ними расправу, якобы в отместку за убитых горцев-

крестьян...» Вот что делает этот подлец у нас под

носом, а вы продолжаете кормить меня обещаниями!

– Ваше высокоблагородие, я делаю все, что в моих

силах, – взмолился Борщиков.

– Ничего вы не делаете, только разговариваете! —

бесновался Кибиров. – В Сибирь вас надо, в Сибирь!

– Как же это ничего не делаю? – Борщиков

поднял полные страха глаза на офицера. – Ведь я же

помог вам изловить его друга Аюба...

– Что мне Аюб! – заорал штаб-ротмистр. – Вы

мне дайте Зелимхана. Вы что, забыли о чем последний

раз с вами говорил генерал Шатилов? Он потребовал

от вас поддерживать личные контакты с этим

разбойником.

– А я за это время имел встречу с Зелимханом,

ваше высокоблагородие, – робко сказал Борщиков, —

короткую, но все же встречу.

Кибиров сразу насторожился и сбавил той.

– Что же вы молчали? Докладывайте, – небрежно

бросил он с остатками раздражения в голосе.

– Третьего дня Зелимхан заехал ко мне, но пробыл

всего полчаса, не больше. Просил узнать, кто донес о

пребывании в ауле Новые Атаги Аюба. Я обещал

узнать, но не могу же я, ваше высокоблагородие,

назвать своего человека.

Кибиров насмешливо фыркнул.

– Ну а как он, Зелимхан? Каковы его планы?

– Болен он. Мучается от ревматизма, а недавно,

как началась весна, его стала бить еще лихорадка.

Борщиков постепенно приходил в себя, страх его

улетучивался. Он рассказывал охотно, вспоминая или

досочиняя подробности, так как видел, что начальство

внимает ему уже вполне благосклонно. Кибиров

действительно слушал его внимательно, только мсрщил

брови, словно обдумывая что-то.

– Вот что надо сделать, – вдруг прервал он Бор-

щикова. – Поезжайте в Ведено и получите в гарнизон-

ной аптеке большую порцию хинина. Окажете, что я

приказал... Вы запомнили – хинин? Такое есть

лекарство.

Шахид понимающе кивал головой.

– Вы будете лечить этим лекарством Зелимхана.

Пусть он убедится, что вы ему настоящий друг...

Только не давайте ему все лекарство на руки, говорите, что

вам его очень трудно доставать, чтобы он был вашим

частым гостем... Вы меня поняли?

Борщиков хитро улыбнулся.

Встреча закончилась полным взаимопониманием.

А Бици вместе с Зезаг и детьми жила в маленьком

селе Врмаковском Енисейской губернии без права

выезда за пределы этого села.

Бици знала, что Зелимхан сильно тоскует по ним, и

потому часто писала домой. Письма она посылала в аул

Нилхой на имя Эльберда, уверенная, что тот их

обязательно прочтет Зелимхану.

«Хорошие люди есть и здесь, – писала она. – Мы

ни в чем не нуждаемся. Вот только что тебя не видим».

А о смерти единственного племянника Зелимхана —

Лом-Али и о том, как трудно им приходится из-за

сильных морозов, Бици не обмолвилась ни единым словом.

– Мой муж очень беспокойный человек,

Валентина Михайловна, – говорила она овоей подруге, тоже

ссыльной. – Если узнает, что нам здесь плохо, он и

сюда может приехать. Пожалуйста, пишите, что у нас все

хорошо.

– Вот и прекрасно, пусть приезжает. Мы

надежно спрячем его здесь, – уверяла та, дружески

улыбаясь.

– Нет, нельзя ему сюда, – качала головой Бици.

– Здесь все нам чужое.

– А я?

– Вы хороший человек, но вас тоже не любят эти

царские начальники, – вздыхала Бици. – Нет, не надо

сюда Зелимхану.

* * *

Как-то утром к Веденскому приставу Бек Сараеву

явился лазутчик и, призывая в свидетели старшину

аула Адода, затараторил:

– Валлайга-биллайга, это точно, что Зелимхан

находится сейчас в Цонтароевской пещере. Он очень

больной, его трясет лихорадка так, что он почти не

может двигаться.

Обрадованный этой вестью, пристав тут же помчался

к начальнику округа и настоял на том, чтобы его

разбудили. Полковник Моргания одобрил план Бек Сараева

и обещал к обеду быть в Харачое с большим отрядом.

В полдень, подъезжая к аулу, Моргания увидел

большую толпу. Впереди стояли старшины, муллы и

наиболее почетные старики из окрестных аулов, еще с

утра собранные Бек Сараевым. За ними испуганно

жались харачоевские крестьяне.

Приблизившись к этой толпе, полковник обратился

к ней с речью:

– Ваши леса и горы – разбойничьи гнезда. Вы

поддерживаете воров и убийц, значит, вы тоже воры и

убийцы. Разговор с нами у меня будет короткий: вы

должны собрать с каждого подворяо и внести в казну

государства семьдесят тысяч рублей – убытки,

нанесенные Зелимханом казне города Кизляра.

Услышав фантастическую цифру, харачоевцы

онемели. Каждый из них думал про себя: «Такую сумму

нам не собрать, даже если весь аул продадим дважды».

Один из стариков попытался что-то возразить, но

начальство не стало его и слушать. Люди начали

расходиться, точно с поминок после похорон. Сначала ушли

люди почтенные, те, что побогаче, но когда стали

разбредаться крестьяне попроще, старшина Адод

остановил их.

– Эй, вы! – крикнул он. – Сейчас же

становитесь в ряды, пойдете впереди солдат вон к той горе, —

Элсанов показал пальцем на вершину Цонтарой-лам.

День выдался пасмурный, с туманом. Хмуры были и

харачоевцы, чувствующие, как голодная смерть

костлявыми руками уже тянется к их горлу.

К Цонтароевской горе потянулись толпы крестьян,

подгоняемые стражниками. За ними следовал отряд

милиционеров, которым командовал Бек Сараев, и еще

около трехсот солдат и казаков. Солдат вел

штаб-ротмистр Кибирав, который примчался сюда злой, как

черт, по тому поводу, что Зелимхана, видимо, удастся

схватить не ему, ставленнику генерала Шатилова, а

полковнику Моргании с этим жалким Веденским

приставом.

Судя по всему, на этот раз дело было верное. «Не

станет же он стрелять в своих, – рассуждал Моргания,

посылая вперед крестьян. – И тогда я захвачу этого

разбойника в его берлоге, как лисицу в норе».

Подошедшее из Грозного подкрепление полковник разбил

на три отряда, чтобы, продвигаясь к пещере с разных

сторон, они отрезали абреку все пути к бегству.

К входу в пещеру он приказал подвести орудия,

специально доставленные из крепости на случай

длительной осады.

Крестьяне шли в гору, уныло понурив головы,

скрежеща зубами от бессильной злости. Некоторые

молились, чтобы Зелимхану удалось благополучно

вырваться из окружения. А были и такие, что посмеивались над

всей этой шумихой, уверяя, что царским солдатам

никогда не поймать абрека, так как он в дружбе с

джинами.

Непривычные к этим «местам и наслышанные о

Зелимхане солдаты и казаки поднимались по крутым

склонам настороженно, выставив вперед винтовки. Каждую

минуту они ждали, что сейчас грянут выстрелы и,

выкрикивая мусульманские проклятья, на них бросится

сам страшный абрек.

Пройдя этак с километр, процессия попала в

плотный туман. Вокруг стояла жуткая тишина. Впереди из

тумана выступали то полуразрушенные башни, то

–старые могилы...

Подойдя к пещере, люди остановились, отдельные

смельчаки из крестьян вошли туда и вскоре вышли,

разводя руками: мол, пусто там. Среди чеченцев шепотом

пошел разговор, что абрека унесли горные духи.

Солдаты и казаки входить в пещеру воздержались.

Тогда здесь же, у входа, начальники собрались для

короткого совещания: надо было решить, что предпринять

дальше. И вдруг гулко прозвучал вы.трел, и старшина

Адод, охнув, ничком упал у ног пристава Сараева.

Сразу возникла паника, началась беспорядочная

стрельба. Все стреляли в пещеру, а Зелимхан сделал

еще четыре выстрела и умолк.

К вечеру Моргания послал донесение генералу Ми-

хееву: «Зелимхан окружен моими войсками в Харачоев-

ских горах. Перестрелка продолжается. С нашей

стороны убито двое, ранено трое». Однако, увидев

бесполезность такой стрельбы, полковник распорядился:

оцепить берлогу абрека тремя рядами солдат, на

выход из пещеры навести орудие и взять «злодея» из-

мором.

Отдав это распоряжение, начальник округа уже

поздно ночью вернулся в Ведено и по телефону

похвастался генералу. «Зелимхан у меня в кармане», —

заявил он.

Утром на рассвете стрельбу возобновил уже сам

Зелимхан. В бурке и папахе, высунувшись из пещеры,

он открыл частую и меткую стрельбу по солдатской

цепи. В ответ на него посыпался град пуль, а он все

стоял, как заговоренный. Но вот все увидели, как,

сорвавшись с утеса, Зелимхан в развевающейся бурке

полетел вниз.

– Убили! Уби-ли!.. Ура-а, ура-а!.. – закричали

солдаты, устремляясь в ущелье, куда упал абрек. С минуту

все стояли в отдалении, не осмеливаясь подойти к

убитому. На всякий случай дали по нему несколько залпов,

но когда первый смельчак подошел поближе и носком

сапога откинул бурку, под ней оказалось обыкновенное

бревно, на которое были аккуратно натянуты черкеска

и папаха из овчины.

Некоторое время все стояли, с недоумением

разглядывая бревно. Наконец один из офицеров, выйдя из

оцепенения, крикнул:

– Всем разойтись! По местам!.. Окружайте пещеру!

Но было уже поздно. Спустившись по другую

сторожу горы, Зелимхан ушел, перейдя через узкую речку,

мимо двух солдат, которые не двинулись с места то ли

от страха, то ли не желая ввязываться в это опасное

дело.

Когда в аул Харачой, где с утра находился

Моргания, прибыл растерянный пристав Сараев, полковник

встретил его нетерпеливым взглядом, по после первых

же слов заорал:

– Сволочь! Изменники!.. В Сибирь всех загоню!..

Бек Сараев стоял, хлопая глазами и не находя слов

для объяснения.

– Где К'Ибиров? – спросил полтсошик, топнув

ногой.

– Там, наверху, ваше высокоблагородие.

– Я надеюсь, он снарядил за этим разбойником

погоню?

– Куда? – уныло спросил Сараев.

– Куда хотите, но найдите его сейчас же! Он не мог

далеко уйти! – кричал Моргания. Полковника мучил

вопрос: «Что скажет он генералу Моисееву? Скандал

какой! Ведь поднимет на смех, загонит еще дальше

Чечни после такого провала!»

Возвращаясь в Ведено, Моргания увел из Харачоя

большую группу заложников для отправки в Сибирь.

Гром загремел совсем близко, и эхо прокатилось над

аулом. Женщина подошла к окну и тревожно покачала

головой.

– О аллах, смилуйся над нами, не пошли нам

града. И без того плохие всходы. Если упадет град,

ничего не соберем.

Будто вняв молитве, блеснула молния, и по молодым

листьям деревьев зашуршали крупные капли дождя.

Небо насупилось, в комнате потемнело, воздух стал

влажным и сырым.

Со двора донеслись чьи-то шаги. Женщина с

тревогой взглянула на мужа, сидевшего за молитвой, и

вышла из комнаты. Хозяин, окончив молиться, словно

умываясь, провел руками по лицу и встал.

Вошел Зелимхан. Хозяин обрадованно обнял его и

быстро провел в тайник, специально оборудованный для

абрека под домом, с выходом в глухой сад. Там

Зелимхан разделся, насухо выжал мокрый бешмет,

рубашку и тут же снова надел их, чтобы быстрее высохли на

теле.

– Дуда, я отдохну немного, а ты последи за тем, что

делается в ауле, – сказал он хозяину, укладываясь на

войлок, лежащий на глиняном полу.

Проснулся абрек уже ночью, но не мог двинуться из-

за адских болей в суставах. Он вьшвал Дуду и оказал:

– Увези меня отсюда немедленно, я не хочу, чтобы

из-за меня разорили твой дом, а сам я сейчас не могу

сделать ни шагу...

– Куда?.. – растерялся хозяин. – Тебе больше

нельзя жить по пещерам...

– Куда хочешь. В лес, в горы, но подальше от

людского жилья, – настаивал на своем харачоевец, и

Дуда, попросив у соседа арбу, якобы для поездки в лес за

дровами, в ту же ночь увез абрека из Эгиш-аула.

* * *

С той ночи Зелимхан исчез, словно канул в воду.

Никто из многочисленных шпиков, которые рыскали

за ним, не мог установить его местонахождение.

Харачоевец не появлялся все лето и зиму 1912 года. Прошла

молва, будто абрек уехал в Сибирь к семье; потом вдруг

разнесся слух: Зелимхан уехал в Персию.

Директор департамента полиции при наместнике

Кавказа разослал предписание всем губернаторам,

имеющим возможность наблюдать за русско-персидской

границей. «Разбойник Зелимхан, – писал он, —

обратился с письмом к бывшему советнику персидской

миссии в Петербурге Али-Хану, прося исходатайствовать

ему разрешение укрыться в Персии, откуда он намерен

просить для себя помилования. Признавая совершенно

недопустимым укрывательство Зелимхана, наместник

Кавказа поручил мне просить вас установить самое

бдительное наблюдение за всеми подозрительными

личностями, направляющимися тем или иным путем к

персидской границе».

...А Зелимхан тяжело болел. Его постоянно бил

жуткий озноб, он никак не мог согреться и мечтал хоть на

какое-то время оказаться под знойным солнцем. Там,

казалось ему, он обязательно поправится.

Иной раз болезнь доводила его до безумия. «Чем

дожить до этого, пусть бы меня лучше сразила молния, —

мучительно думал он, до крови искусав руки, чтобы не

стонать. – Я отомстил за отца, братьев, товарищей, но

кому и что я доказал?.. Я пытался, помочь сиротам и

бедным, но развел еще больше сирот». Эти тяжелые

мысли еще сильнее ухудшали его состояние. И вот по

совету людей, сведущих в знахарских делах, Зока увез

Зелимхана в Ногайские степи к своему знакомому.

Здесь абрека поселили в юрте у ногайца-скотовода,

выдав его за крестьянина-охотника, приехавшего на

лечение. Тяжелые и тоскливые дни тянулись невыносимо

медленно. Иной раз боль усиливалась настолько, что

Зелимхану казалось: кончается жизнь. В изнеможении

он закрывал глаза и не отвечал на вопросы хозяина.

Ногаец Нури делал все, чтобы облегчить боли своему