Текст книги "Зелимхан"

Автор книги: Магомет Мамакаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

пояснил Саламбек, – по этой реке из города и слепой

сумеет выйти.

– Иди, иди. Нечего глазеть по сторонам! – грубо

подтолкнул надзиратель отставшего Зелимхана.

Харачоевец круто обернулся, но Саламбек вовремя

удержал его от неверного взрыва:

– Оставь этого дурака, ведь ты ему все равно ниче

го не докажешь, – и он почти силком повел Зелимхана

в камеру.

Саламбек был человеком храбрым и вспыльчивым,

но новый товарищ вызывал у него безотчетное

уважение, хотя тот ничего не делал для этого. Просто в нем

угадывалась сила души. Сагопшинец испытывал

желание во всем открыться этому молчаливому человеку.

– Я рано остался без родителей, воспитывался у

дяди, – рассказывал он Зелимхану, – а когда

исполнилось двадцать лет, дядя женил меня на девушке из

нашего аула, с ведома общины наделил нас землей на

окраине аула... Можно было жить, но только очень уж

лют был старшина нашего аула. Я послал на него

жалобу самому атаману Терской области.

– Ну и чем же кончилось? – спросил Зелимхан,

задумчиво теребя войлок, на котором они сидели.

– А тем, что меня водворили сюда, – ответил

Саламбек. – Ведь не зря в народе говорят: «Кто ссорится

с хозяином замка, тот всегда проигрывает». Старшина

дал взятку приставу, послал подарок начальнику

округа. Ведь ему это ничего не стоит: собрал с народа и

послал. Вот и повернулось все это против меня.

– Видно, старшины все на один лад сделаны, —

заметил Зелимхан. – Похож на нашего Адода.

* * *

Молчаливость Зелимхана в этот период его жизни

имела глубокие причины. Воспитанный в горном ауле

в нормах наивной, но возвышенной горской морали, он

вдруг столкнулся с подлостью окружающей его жизни.

Он не мог принять эту жизнь такой, какой она

предстала перед ним, и внутренне созревал для того, чтобы

объявить ей войну. Бегство, отказ от шариатского суда

были первыми шагами на этом пути, и он долго не

решался заговорить о своем решении с отцом. Тем не

менее однажды ночью этот разговор состоялся.

– Гуша, – прошептал Зелимхан отцу, лежавшему

рядом, – ты спишь? – Старик поднял голову с черной

бурки, служившей ему изголовьем. – Послушай, Гуша,

если удастся, я убегу отсюда.

– Ты что, с ума сошел? – удивился отец и сел,

нервно гладя седеющую бороду. – Как ты это

сделаешь?

– Сделаю подкоп, – и, как бы шутя, Зелимхан

постучал пальцем о грубый камень, торчавший в стене

над его головой.

Гушмазуко не поверил, он с тревогой посмотрел на

массивную каменную стену и, решив, что сын его в

самом деле бредит, с горечью покачал головой.

– Нет, Гуша, это уже решено, – горячо заговорил

Зелимхан. – Я больше не могу здесь. – Он сделал

небольшую паузу и настороженно посмотрел на дверь

камеры. Из коридора доносились глухие шаги

надзирателя. – Если надеешься выдержать удел абрека, давай

уйдем вместе.

Старик на минуту задумался, собираясь с мыслями.

– Не смогу я быть абреком, сын мой, – тяжело

вздохнул Гушмазуко. – Лета не те, да и со здоровьем

неважно...

Хотя и не совсем ясно было, кто будет в числе

беглецов, но вот уже пятые сутки все чеченцы, заключенные

в камере, поочередно забирались под нары и, как

кроты, рыли землю и долбили камень. Вся щебенка и пыль,

накапливавшаяся от этой работы, ежедневно за

пазухой и в карманах относилась в туалет. Все

металлическое, что было в камере, – ложки, чашки и прочая

тюремная утварь – искусно переделывалось в «лопатки».

И все же работа двигалась очень медленно, даже

трудно было подумать, что таким способом отсюда можно

выйти на свободу...

Только теперь Гушмазуко понял суть тайных

разговоров и настороженной возни, которые велись вот уже

более недели группой молодых заключенных, во главе

которых стоял его сын Зелимхан. Секрета, правда, они

из этого не делали, «тайной группе» помогали почти все

арестованные: одни садились перед нарами и тихо пели,

чтобы стук работающих не слышали часовые, другие

следили за волчком в дверях камеры, третьи брались

выносить вынутый грунт. Все они хотели, чтобы хоть

кто-нибудь из них вышел на волю. И вот Зелимхан

наконец рассказал обо всем этом отцу.

– Если мне удастся выйти на волю, каковы будут

твои поручения, Гуша? – спросил Зелимхан,

обрадованный тем, что старик не протестует против его плана.

– Прежде всего отбери у этих собак нашу невестку

Зезаг, – сурово произнес Гушмазуко. – Если шариат-

ский суд освободит меня, я не смогу явиться в аул,

пока этот позор не будет смыт с нас. Лучше уж умереть

здесь... – Подавленный мрачными мыслями старик с

минуту помолчал. – Смотри там уж сам, но если

удастся, обязательно убей и Чернова, – продолжал он,

понизив голос. – Не забудь и чванливых сыновей Адода.

Оба они умолкли, и в мертвой тишине камеры теперь

слышно было лишь жужжание голодных мух.

– Ты понял меня? – спросил наконец Гушмазуко.

Его губы-почти касались уха сына.

– Понял, Гуша, понял. Я все сделаю, – ответил

Зелимхан, не поворачивая головы и продолжая

задумчиво глядеть в низкий тюремный потолок.

Утомленный этим важным разговором, Гушмазуко

только что вздремнул, когда в камеру вошел солдат из

конвоя и велел ему собираться. Гушмазуко увели

неизвестно куда.

* * *

Время было далеко за полночь, когда арестант,

лежавший на полу около нар, слегка тронул Зелимхана за

ногу. Оставив на постели бугром приподнятую бурку

так, чтобы надзиратель, если он заглянет в волчок,

подумал, что это спит человек, молодой харачоевец

осторожно полез под нары.

В глухой тишине камеры он отчетливо слышал, как

стучит его сердце. Мерные шаги надзирателя в

коридоре и те уже давно заглохли.

В этот темный, предрассветный час, когда молодой

месяц уже сошел с неба, а сама природа замерла, как

бы притаившись, когда даже в тюрьмах спали усталые

палачи и их жертвы, Зелимхан столкнул последний

камень в проеме под тюремной стеной, и в лицо ему

ударил свежий ветер свободы...

Дремавшему у себя в канцелярии дежурному

офицеру почудилось, что он слышит какой-то глухой шум

на тюремном дворе. Он слегка отодвинул полотняную

занавеску и выглянул в окно, но ничего не увидел:

тусклый керосиновый фонарь выхватывал из мрака

лишь бледное пятно света. Опыт, с годами

превратившийся в инстинкт, подсказал тюремщику, что нужно

все-таки проверить, что и как. Он вышел во двор и

некоторое время постоял на крыльце, чтобы привыкнуть

к темноте, но к ней нельзя было привыкнуть.

Мартовский ветер нес над городом тяжелые тучи, их тоже не

было видно, но казалось, что они шуршат, обгоняя и

задевая одна другую жесткой шерстью.

Сойдя с крыльца, дежурный обошел вокруг здания

тюрьмы, но и тут ничего не обнаружив, вернулся в

канцелярию, прилег на жесткий деревянный диван и заснул.

Утром, заглянув в камеру, надзиратель посчитал

заключенных и недосчитал четверых. Опять пересчитал.

Нет, и вправду не хватает четырех человек. И вмиг

напряженная тишина, которая стояла в тюрьме всю ночь,

сразу загрохотала шагами по коридорам, щелканьем

ключей в замках, хлопаньем дверей и злобными

окриками.

Закончив очередные поборы по округу, полковник

Дубов возвратился в Грозный.

Оттягивая момент, когда на него навалятся

привычные служебные хлопоты с обязательными

неприятностями, начальник Чеченского округа в то утро не

слишком торопился к себе в управление. Проснувшись, он

долго нежился в мягкой постели на высокой своей

кровати. Чтобы продлить ленивую истому, он закурил и

лежал в раздумье, изредка поглядывая в большое окно

на оголенные деревья, покачиваемые все еще холодным

весенним ветром.

Большой двухэтажный дом полковника – полная

чаша: персидские ковры, старинная дубовая мебель,

серебряная посуда, изящное оружие местной чеканки

на стенах и заморский сервиз. Иной раз, оставаясь

наедине, хозяин любил вспоминать, как попала к нему та

или иная красивая вещь. Огромный, от пола до потолка,

текинский ковер, висевший над кроватью, полковнику

преподнес старшина из Старых Атагов, такой же ковер,

лежащий на полу, – подарок одного грозненского

купца. Из подобного же источника были получены большое

трюмо в бронзовой оправе и концертный рояль. Чув-

ство, что все это нажито им нечестным путем, не было

знакомо Дубоьу. Наоборот, для него было вполне

естественно, что верная служба царю и отечеству находила

достойное признание этих диких горцев. Вещи были как

бы реальным воплощением его власти. Впрочем, и

служба не очень занимала Дубова, былое рвение давно

поубавилось. Все стало здесь слишком привычным. В

сущности, он не думал не только о Зелимхане, но и о

покое пристава Чернова, который так щедро принял его

в своем доме. Нет! Полковника занимало совсем

другое: мир и богатство в своем доме, вот, пожалуй, и все.

Ну и, разумеется, некоторые мужские удовольствия!..

Вчера, вернувшись из поездки, он твердил жене о

сладостном отдыхе на берегу Черного моря, а думал

больше о ближайшем свидании с прелестной вдовой

полицейского пристава. Тощая, будто изголодавшаяся на

скудных харчах ворчливой мачехи, жена давно не

волновала его, хотя в свое время он женился на ней по

любви. Она все же старалась задобрить придирчивого

и вечно раздраженного мужа: сама, не доверяя

прислуге, делала все лучшие покупки, следила за тем, чтобы

стол был обилен и изыскан. Вот и сейчас ее нет – ушла

с кухаркой на базар.

Раздался телефонный звонок. Дубов выдвинул из-

под кровати шлепанцы и, подойдя к маленькому

столику, взял трубку.

– Я слушаю... Кто-о?.. Плохо слышу, – он подул

в трубку. – А-а, Анечка, это ты? – полковник

настороженно оглянулся на дверь. – Дольше меня поживешь

на свете, милая! Да, да. Приехал... Собирался

позвонить тебе, а ты взяла и опередила меня... Нет, не говори

так, я никогда не забываю тебя... Подожди минуточку,

кто-то стучится ко мне. Да, да, буду на службе, зайди

обязательно, есть разговор, – он бросил трубку и, взяв

со стола свежие газеты, крикнул: – Кто там?

Никто не отозвался.

– Ну, кто там? – крикнул он опять и, открыв

двери, выглянул в коридор.

– Это я, Антон Никанорович. Вы кому это

кричали? – во мраке коридора маячила горничная, занятая

утренней уборкой.

– Тьфу, глухая дура. Не можешь отозваться, что

ли? – сплюнул полковник. Однако обрадованный тем,

что это не жена, которая непременно стала бы

допытываться, кто и по какому поводу звонил, он вернулся

обратно в спальню.

За окном на площади офицеры по отделениям

муштровали молодых солдат.

– Шире шаг, шире шаг! – кричал коренастый

черноусый офицер, вытянувшись, как на смотру.

Второй обучал своих солдат штыковой атаке, третий

под самым окном полковника гаркал:

– Винтовки на-а пле-е-чо!.. Отставить!

Один из солдат проделывал воинские манипуляции

медленно и неумело. Офицер неоднократно брал у него

винтовку и показывал, как это делать.

– Тьфу, мерзавцы, до чего дожили, – выругался

Дубов. – Дать бы разочек по морде этой скотине, вот

и получилось бы! Нашел с кем нянчиться.

Жена вернулась с базара. В этот момент опять

зазвонил телефон, и полковник снова подошел к столику.

Оказалось, что адъютант хочет выяснить, как отвечать

офицерам штаба, ожидающим появления начальника.

Настроение Дубова сразу испортилось. Заметившая это

жена спросила:

– Кто это, Антоша? Что-нибудь случилось?

Но муж не ответил, он бросил трубку и пошел в

другую комнату одеваться.

За завтраком Дубов был хмур и молчалив.

Выпил черного кофе с коньяком и молча ушел на

службу.

Озабоченные неприятностями сотрудники встретили

своего начальника довольно прохладно. А он, как

обычно, ответив на их приветствия кивком головы,

прошел к себе в кабинет. Адъютант почтительно

последовал за ним. Строгим глазом Дубов оглядел свою

служебную обитель и привычно уселся в мягкое кресло,

обитое желтой кожей.

– Ну, докладывайте, что здесь у вас нового? —

спросил он адъютанта, подвигая к себе большую папку

с бумагами, лежавшую на краю большого письменного

стола.

– Антон Никанорович, смею доложить вам, вчера

петропавловские казаки в драке убили своего атамана,

а из тюрьмы...

– Что-о?.. Казаки убили своего атамана? —

взорвался полковник, вскакивая с места. – Это что ж

такое?!

Адъютант стоял с таким виноватым видом,

будто убийство совершено не петропавловцами, а им

самим.

– Так уж случилось, – робко произнес он. —

Причина еще не установлена. Сегодня только выехали туда.

– Кто выехал на место? – полковник опять

опустился в кресло и принялся теребить карандаш, пока

не сломал грифель.

– Судебный пристав и следователь, —

отрапортовал адъютант. – В сообщениях оттуда пишут, что

скандал возник из-за земли.

– Земля? – полковник поднял глаза. – Только

и слышишь здесь о ней, о земле! Разве мало ее у

казаков? – Дубов вышел из-за стола и прошелся по

кабинету. – Генералу сообщили об этом?

– Нет, не сообщили, ваше благородие, ждали

вашего приезда.

– Ведь еще месяц назад я просил судебного

пристава поехать туда и выяснить, в чем там дело, —

вспомнил полковник, заметно успокаиваясь. – Оттуда

поступали жалобы, что атаман лучшими землями

наделяет своих родственников. А теперь чего ж ехать! —

вздохнул полковник и, вернувшись к столу, опустился

в кресло.

– Кто ж мог подумать такое? – вставил адъютант.

– Думать надо, всегда надо думать, господин

капитан, – снова повысил Дубов голос, не поднимая глаз

от бумаг в уже раскрытой им папке.

Капитан молча ждал распоряжений, с тревогой

косясь на бумаги.

– А это что такое? – взревел полковник, потрясая

бумажкой перед самым носом капитана.

– Ваше высокоблагородие, это тоже случилось

вчера, на рассвете, – еле вымолвил адъютант, не слыша

своего голоса и зачем-то пытаясь заглянуть в донесение

из тюрьмы, которое видел уже десять раз. – Ночью

звонили к вам на квартиру, трубку взяла ваша

супруга...

– Супруга! – взвился Дубов. – Кто здесь

начальник округа, я или моя жена?!

– Вы, ваше высокоблагородие, – козырнул

капитан, – но супруга ваша изволила сказать, что вы

устали с дороги...

– Дура, – тихо, но внятно произнес полковник. Он

задумался, морща лоб. – Как они ушли – со взломом

пли перебив охрану?

– Никого не тронули, Антон Никанорович, —

отвечал уже немного оправившийся капитан. – Сделали

под стеной камеры подкоп и ушли целой группой.

– Сколько?

– Четверо, ваше высокоблагородие. Саламбек из

Сагопши, Бисолт из Шаман-Юрта, Дика из Шали и ха-

рачоевский Зелимхан, которого вернули с Илецкой

каторги.

– Так Зелимхан из Харачоя ушел? – медленно,

словно раздумывая, спросил Дубов.

– Да. Ушел.

Это последнее известие как-то странно

подействовало на начальника чеченского округа: он вдруг

почувствовал, что по спине его пробежал холодок.

– Да, все это он, – будто разговаривая сам с собой,

пробормотал полковник. – И надо же, за восемьдесят

лет существования этой тюрьмы ни один арестант не

бежал из нее! Видно, Чернов был прав в своих

опасениях, – он почему-то взялся рукой за грудь, помолчал,

потом, повернувшись к адъютанту, спросил: – В

Ведено сообщили об этом?

– Тут же, ваше высокоблагородие.

– А в Шали?

– И туда сообщили.

С минуту Дубов молчал, видно, обдумывая, какие

действия предпринять.

– Эти бандиты наверняка будут стараться

пробиться в горы, – сказал он наконец. – Еще раз позвоните

в Шали и в Ведено, узнайте, слышно ли там что-нибудь

новое о них.

– Ваше высокоблагородие, разрешите...

– Говорите, капитан.

– Услышав, что беглецы задержались в ауле

Старая Сунжа, наши собираются туда, – сообщил

адъютант.

Дубов уперся в него строгим и требовательным

взглядом.

– Кто едет?

– Начальник гарнизона с отрядом солдат.

– Передайте начальнику гарнизона, что отряд

поведу я сам. Да солдат надо взять побольше. Необходимо

самым тщательным образом прочесать аул и отрезать

беглецов от лесистых районов.

Старосунженцы были крайне удивлены появлением

такого большого количества солдат в своем ауле. По

этому поводу ходили разные слухи: одни говорили, что

они прибыли для охраны начальства, приехавшего

погулять у старшины, а другие уверяли, что их привел в аул

след воров, ушедших с крупной кражей. Ведь солдаты

окружили не только базар, но заняли все выезды из

аула.

– Ну, отсюда они у меня не уйдут. Обыскать все

дворы и дома, задержать каждого подозрительного! —

распорядился Дубов.

Однако самые тщательные поиски в домах крестьян

и на базаре ничего не дали. И кого только не было на

этом шумном базаре: мелкие торговцы в разнос из

персов и казы-кумыков, горские евреи с обувью из

самодельной кожи, от которой на весь базар несло

приторной кислятиной, аварцы и цумадинцы, приехавшие

издалека на своих ишаках для покупки зерна, бойкие

приказчики грозненских и урус-мартановских купцов с

мануфактурой, торговцы скотом, зерном и луком, среди

которых воровато сновали цыгане с назойливой

просьбой «позолотить» руку. Самое же трудное для солдат

заключалось в том, что все эти люди, толкавшиеся

на базаре, уж больно походили на

крестьян-чеченцев.

Солдаты, получившие приказ никого из

подозрительных с базара не выпускать, стояли, разинув рты,

пожирая глазами жирные говяжьи и бараньи туши,

висевшие в мясном ряду, заглядываясь на пестрые шелка

и ситец, которые бойко отмеривали приказчики. «Эх,

кабы послать отрезик хозяйке на платье!» – явно

мечтали они.

Дубов издали наблюдал за офицером, который с

пристрастием докрашивал показавшегося ему

подозрительным горца на отличном породистом коне. В это

время из соседнего двора вышел нищий, длинной палкой

отмахиваясь от стаи злых собак. Нищий смело подошел

к полковнику и нагло попросил милостыню. Едва он

отошел, к Дубову протискался второй нищий, еще более

бесцеремонно заклянчивший у него копейку.

Эти наглые приставания переполнили терпение

начальника округа.

– Старшина, это что за безобразие? Уберите этого

оборванца, – заорал Дубов. – Что у вас все село из

нищих, что ли?

– Господин полковник, простите. Живем рядом с

городом, все они оттуда идут, разве их удержишь, —

отвечал старшина, отгоняя нищего от почтенного

гостя.

– Откуда бы они ни шли, нечего подпускать их ко

мне! – полковник брезгливо разглядывал свой рукав,

за который только что хватался нищий.

Дубов еще долго раздумывал над тем, какую заразу

можно заполучить на этом проклятом южном базаре,

пока к нему не подошел офицер, весьма

многозначительно зашептавший что-то ему на ухо.

– Что-о? – у начальства бешено забегали глаза.

– Под видом нищих?! Ушли?..

– Так он говорит, ваше высокоблагородие, —

офицер показал на тучного чеченца, стоявшего рядом

с ним.

– Сейчас же организовать погоню. А ну,

побыстрее!

– Солдаты, за мной! – скомандовал офицер,

вскочив на коня. Дробно застучали подковы, и отряд

всадников в карьер вынесся за пределы аула.

Через час-полтора на взмыленных конях солдаты

с виноватыми лицами стали возвращаться на базарную

площадь, где в своем фаэтоне восседал разъяренный

начальник Чеченского округа.

А в это время Зелимхан с Саламбеком из Сагопши,

счастливые обретенной свободой, шли по лесу,

который начинался за Старой Сунжей. Густые эти леса вели

в горы.

Весть о том, что Зелимхан бежал из грозненской

тюрьмы и находится на воле, больше всех испугала

сына махкетинского старшины Успу.

Так и не добившись от Зезаг реального

подтверждения своих супружеских прав, он решил, пока не поздно,

выйти из игры, а именно снова жениться. С этой целью

он поспешно отправился в Ведено свататься к дочери

тамошнего купца. Здесь ему порассказали много

подробностей о побеге опасного харачоевца, и он, полный

ужаса, поспешил к Чернову.

– А-а, это ты, Успа. Заходи. Ну, рассказывай, ты,

видно, не в духе. Случилось что-нибудь? – с

наигранной любезностью встретил его пристав, делая вид, что

ничего не знает.

– Да будет счастливым ваше пребывание на земле,

Иван Степанович. Я по серьезному делу, – Успа низко

поклонился Чернову, но вид у него был испуганный, он

все время опасливо оглядывался на дверь, словно за

ним гнались.

– Ну, что же произошло? Подойди поближе, сядь

сюда, – Чернов показал на стул, стоявший перед

мрачным письменным столом.

– А вы разве ничего не знаете, Иван Степанович? —

Успа с обреченной миной покорно присел на стул

и, сияв папаху черного каракуля, пристроил ее на

колене.

– Нет, не знаю. Расскажи, – с внешним

спокойствием поинтересовался Чернов.

– Нас никто не слышит здесь? – гость опасливо

огляделся.

– Ну, ну, давай выкладывай!

Успа, выкатывая глаза, наклонился к приставу и

сказал:

– Вы знаете, что этот разбойник Зелимхан на

свободе?

– Ну и что же? – пристав сделал вид, что это для

него совершенно безразлично. Эх, если бы недалекий

сын махкетинского старшины мог заглянуть в душу

чиновника, он обнаружил бы там страх и смятение. Но

видел он лишь улыбку Чернова.

– Он обязательно натворит что-нибудь, – прогове-

рил растерявшийся Успа.

– Возможно, – согласился пристав. – Но мне

кажется, что опасность грозит именно тебе, – он вспомнил

совет Дубова. – Ведь это ты присвоил себе его невесту

Зезаг. Зелимхан не забудет этого. Тебе нужно

опередить его... – Чернов не договорил, с вопросительной

улыбкой глядя на своего посетителя.

Не слишком понимая пристава, Успа наивно

спросил: . ·

– Как его опередить? За этим я и пришел, – си

принялся нервно мять свою шапку, лежавшую на

колене.

– Очень просто... Уже вчера его видели на

вечеринке в Харачое, – соврал пристав. – Он уверял своих

друзей, что не успокоится, пока не отомстит Говде за

оскорбление потомков Бахо.

– А вы не боитесь, господин пристав, что Зелимхан

попытается совершить покушение на вас? – Успе

ужасно хотелось спрятаться за могучую спину высокого

начальства.

– Нет, – с улыбкой ответил Чернов. – Зачем

Зелимхану покушаться на меня? Что я ему такого

сделал? Во всех его бедах виноваты Адод и Говда, – он

откинулся в кресле, поглядел в потолок и добавил:

– Да вот еще и тебе не следовало жениться на

Зезаг.

Подавленный Успа молчал, глаза его бессмысленно

блуждали по кабинету.

– Не знаю, – произнес он еле слышно. – Что же

делать?

– А я знаю, – отчеканил Чернов.

Глаза сына старшины с надеждой уставились на

пристава. Тот молчал, словно обдумывая что-то, потом

медленно произнес:

– Зелимхан овсе равно будет частым гостем харачо-

евцев потому, что здесь его семья.

– Ну и что?

– Подкараулить его надо и пристрелить.

– Но он и сам хорошо умеет стрелять! – горестно

воскликнул Успа.

– Я дам тебе винтовку, она стреляет гораздо

дальше, чем ваши курковые ружья, – пообещал пристав.

– Яо боже упаси, – погрозил он пальцем, – никому

ни звука! Это я только для тебя делаю.

Успа рассеянно молчал. В это время кто-то

приоткрыл дверь кабинета, и из-за нее высунулась голова

в большой папахе из рыжей овчины.

– Господин пристав, я по .вашему вызову, —

хриплым голосом проговорила голова.

Чернов встал и, подойдя к двери, сказал:

– Подожди немного, – и, плотно прикрыв дверь,

повернулся к Успе: – Ну, как ты решил?

Успа молча стоял возле стола, продолжая мять

шапку. «Как мог так смело добираться до покоев

пристава этот человек? Ведь это же Одноглазый – мелкий

жулик! Его никто из порядочных людей близко к себе

не подпустит, – мысли эти смутно роились в

непривычной к размышлениям голове сына старшины. – И зачем

Чернов мог его вызывать?»

– Я тебя спрашиваю, – пристав ткнул пальцем в

грудь молодого чеченца, – ты решился?

– Посоветуюсь с отцом и приеду к вам, – ответил

Успа, будто разбуженный ото сна, и, не сказав больше

ни слова, вышел из кабинета.

Не успела закрыться дверь за Успой, как к приставу

вошел Одноглазый. Чувствуя себя как дома, он

развязно развалился в кресле рядом с письменным столом.

Чернов внимательно вглядывался в единственный глаз

посетителя, зорко смотревший из-под папахи.

– Что, забыл свое имя? – спросил хозяин.

– Нет.

– А ну, какое же оно?

– Вор, – ответил Одноглазый и дураковато

улыбнулся.

Пристав засмеялся и со всеми удобствами устроился

за письменным столом.

– Ну и как, доволен ты своим именем?

– Очень даже доволен, – отвечал Одноглазый, по

всей вероятности, действительно не видя" ничего дурного

в своей профессии.

Пристав выпрямился в своем кресле и вдруг сделал

серьезное лицо:

– Но запомни, если ты не прекратишь свои кражи,

я посажу тебя в тюрьму. Вчера только жаловалась мне

жена купца, что ты обчистил ее курятник.

– А зачем купчихе куры, когда на базаре так

много мяса, а у мужа сундук золота? – вполне серьезно

осведомился Одноглазый.

Чернов расхохотался.

– Вот уж этого я не знаю. Спроси-ка об этом у нее

сам, – пристав снова посерьезнел. – А вдруг купец

пожалуется начальнику округа? Тогда нам обоим влетит.

Придется мне для оправдания посадить тебя... Куда?

– В тюрьму.

– Верно говоришь. Всякая собака знает свое место.

Ну и молодец же ты, Багал, – пристав сделал паузу,

будто что-то вспоминая, и добавил: – Да, ты,

случайно, не видел Зелимхана Гушмазукаева?

– Нет. А зачем он мне?

– Как же, он ведь твой друг.

– Что вы, какой же он мне друг? – вор с

искренним удивлением уставился на хозяина единственным

глазом.

Пристав подумал немного.

– Пусть не друг, – сказал он серьезно, – но ты

должен увидеть его и передать от меня несколько слов.

– – Что же мне сказать ему?

– Скажи, что я хочу жить с ним в дружбе, что

готов ему всегда и во всем помочь. Скажи еще, что я

лично не сделал никакого зла его семье и не собираюсь

этого делать, что все его беды произошли по вине

старшины Адода Элсанова и его сына. А честь их семьи

опозорили Говда из Махкеты и его сын Успа. Понял?

– Очень даже понял.

– Кроме того, пусти среди людей слух, что власти,

дескать, не имеют никаких притязаний к Гушмазуко

и его сыновьям, что во всем этом деле повинны Адод

и Говда. Понял?

– Понял.

– Но учти, если хоть звуком одним обмолвишься

об этом нашем 'разговоре, знаешь, где тогда

будешь?

– Знаю.

– Где?

– На каторге.

– Вот молодец! Вор хорошо знает свое дело, —

Чернов покровительственно кивнул Одноглазому и, вы-

проводив его за дверь, тотчас сел писать рапорт на имя

начальника округа с просьбой помочь ему перевестись

из Веденского участка.

Когда пристав Чернов давал свои поручения

Одноглазому, Зелимхана еще не было в Ведено.

Двое из совершивших тогда побег – Муса и

Дика – отправились прямо в Шали, к родственникам. А

Зелимхан с третьим товарищем, задержавшиеся, как

нам уже известно, в ауле Старая Сунжа, скрылись

в Сунженских лесах. Отсюда, проводив Саламбека

в Сагопши, Зелимхан также прибыл в Шали.

Встреча трех оказавшихся вне закона людей

произошла в доме родных Дики. За стаканом вина стали

обсуждать ближайшие жизненные тропы.

– Если мы не будем держаться вместе, нас быстро

перебьют поодиночке, – высказал свою точку зрения

Муса, сделав хороший глоток вина.

Его поддержал Дика, добавив, что обстоятельства

вынуждают их прежде всего совершить какое-нибудь

дело.

– Не знаю как у вас, а у меня в доме пусто, —

заявил он и вопросительно поглядел на Зелимхана.

– Меня, друзья, извините, – коротко сказал он, —

но я сначала должен добраться до Ведено и выполнить

поручение отца.

Возразить ему никто не посмел, и он тут же

отправился в дорогу.

Идя окольными тропами, Зелимхан к вечеру

добрался до того самого родника, где их два года назад,

по пути в грозненскую тюрьму, остановили конвоиры,

чтобы они могли утолить жажду.

Здесь Зелимхан немного постоял, прислушиваясь

к шуму леса. Сейчас грозненские судьи и грозненские

тюремщики не узнали бы в этом человеке своего узника.

Он был в родной стихии: благородный могучий зверь,

вырвавшийся из клетки в родные леса. Его тонкие

ноздри трепетали, впитывая родные знакомые запахи,

чуткое ухо улавливало каждый звук, глаза отмечали

детали, о которых не имеет представления ни один

горожанин. Каждый мускул его тела, как сжатая

пружина, был готов к мгновенному действию – внезапному

прыжку, стремительному бегу, разящему удару.

В этих местах ему был знаком каждый кустик.

Какой из безлюдных тропинок ему идти? Но что это?

Хрустнула ветка. Зелимхан мгновенно повернул голову,

и ему показалось, что это сон: в десяти шагах от него

стоял его родной брат.

– Солтамурад, ты?

– Конечно, я!..

Братья обнялись и с минуту стояли молча, не зная,

с чего начать разговор.

– Как это случилось, почему ты здесь? – спросил

наконец Зелимхан, осторожно трогая брата рукой,

будто не веря своим глазам.

– Я уже вторые сутки сижу здесь в засаде, —

отвечал Солтамурад, снимая с плеча свое курковое ружье.

– Что-нибудь серьезное?

– А как же! Услышав, что ты бежал из грозненской

тюрьмы, все Веденские чиновники всполошились и,

вооружившись, рыщут по этой дороге.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Слава аллаху! – облегченно вздохнул

Зелимхан. – А я уж подумал, что какая-нибудь новая беда

выгнала тебя из дому.

Солтамурад сразу помрачнел. Фраза Зелимхана

невольно напомнила ему, каким беспомощным оказался

он, младший из братьев Гушмазукаевых, когда все

беды обрушились на семью Бахо. А ведь все началось с

того, что невесту-то отняли именно у него.

– Когда ты появился, – сказал Зелимхан, – я как

раз раздумывал над вопросом: куда мне

направиться – прямо в Ведено или сначала заглянуть в Харачой.

– Конечно, сначала окажи почтение своему

дому, – обрадовался Солтамурад. – Идем скорее!

Братья двинулись лесом, вдоль дороги.

– Ну, рассказывай, как там у нас дома? – спросил

Зелимхан.

– Ничего особенного, все по-старому, – вяло

ответил Солтамурад.

– Все живы, здоровы?

– Здоровы.

– А как поживает дед? – спросил Зелимхан о

дедушке Бахо. Солтамурад, более всего боявшийся этого

вопроса, глядя в сторону, ответил:

– И он тоже ничего, – ему хотелось всячески

оттянуть печальный разговор о смерти деда, хотя он

прекрасно понимал, что через какой-нибудь час брат

узнает правду.

Недовольный его ответами, Зелимхан на минуту

умолк, а Солтамурад, желая переменить тему, спросил

об отце.

– А где остался Туша?

– За несколько часов до моего побега из тюрьмы

его с вещами увели из камеры, – ответил Зелимхан.

– А куда?

– Точно не знаю. Предполагаю, что его увез тш во

владикавказскую тюрьму.

– А Иса и Али где?

Услышав имена двоюродных братьев, Зелимхан

снова взволновался, к горлу подступил ком. и он не сразу

ответил.

– Их тоже перевели куда-нибудь? – спросил

Солтамурад.

– Да вознаградит тебя аллах миром, их нет в

живых, – с трудом вымолвил Зелимхан.

– Ой! – только и произнес младший брат.

После долгого молчания Солтамурад спросил:

– Как же это случилось? Где они умерли?

– На каторге нам пришлось испытать много

тяжелого, – печально сказал Зелимхан, – там умер Али,

а Ису мы привезли в Грозный больным, здесь, в

тюрьме, и он скончался.

Некоторое время они шли молча, оба, видно, думая

об одном.

– Что. это ты хромаешь? – прервал молчание

Зелимхан.

– Да так, ушибся немного, – Солтамураду

мучительно стыдно было рассказать старшему брату о

неудачной своей попытке отбить у врагов невесту. Рана,

полученная им тогда, с его точки зрения, нисколько не

спасала его чести.

– Это ничего, пройдет, – спокойно заметил

Зелимхан и вдруг остановился, прислушиваясь. Мгновенно

оба замерли: совсем недалеко, со стороны дороги,