Текст книги "Король-ворон(ЛП)"

Автор книги: Maggie Stiefvater

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Эй, твое говнейшество, – обратился Ронан к Гэнси. – Ты что, ревешь, что ли? – он ткнул ногой в ботинок Гэнси. – Жопа. Спишь?

Гэнси отнял руки от лица и поднял глаза на Адама и Ронана. На подбородке у него виднелось небольшое пятнышко крови. Выражение его лица было гораздо жестче, чем ожидал Адам, и стало только суровее, когда он увидел грязную одежду Ронана: – Где вы были?

– В Кэйбсуотере, – ответил Ронан.

– Кэйбсуо… что? А она что здесь забыла? – Гэнси только что заметил Сиротку, ввалившуюся в дверь следом за Адамом. Она ступала неуклюже – на ногах у нее красовалась пара резиновых сапог, которые Ронан нашел в багажнике своей машины. Они были слишком велики для ее тоненьких ножек и, разумеется, совсем не подходили по форме под ее копытца, но такого эффекта ребята и добивались. – Какой был смысл тратить полдня на то, чтобы отвезти ее туда, если вы приволокли ее назад?

– Как угодно, чувак, – бросил Ронан, и бровью не поведший в ответ на возмущение Гэнси. – Мы потратили всего-то два часа.

– Может, для тебя два часа – это ничто, – рассердился Гэнси, – но некоторые из нас ходят в школу, и эти два часа мы могли бы потратить на себя.

– Как угодно, папуля.

– Знаешь что? – Гэнси поднялся на ноги. В его голосе прозвучали нетипичные, незнакомые им нотки – будто натянутая тетива. – Если ты еще раз назовешь меня так…

– Как там Блу? – перебил его Адам. Он уже догадался, что она не умерла, иначе у Гэнси не было бы ни сил, ни настроения ссориться с Ронаном. Вообще-то, он предположил, что на вид все, наверное, было хуже, чем на самом деле, иначе Гэнси уже доложил бы им полную обстановку.

Лицо Гэнси все еще было напряженным и мокрым:

– Ей удалось сохранить глаз.

– Сохранить глаз, – эхом отозвался Адам.

– Сейчас ей накладывают швы.

– Швы, – повторил Ронан.

– Вы что, решили, что я паникую просто так? – возмутился Гэнси. – Я же вам сказал: что-то вселилось в Ноа.

Вселилось, как дьявол. Одержание, как было с рукой Адама. С момента, как они увидели истекавшее чернью дерево в Кэйбсуотере, и до этого зверского одержания Ноа Адам уже успел прочувствовать, на что была бы способна его рука, если бы Кэйбсуотер не смог защитить его. Какая-то часть его хотела рассказать об этом Гэнси, а другая часть никак не могла забыть исполненный агонии вопль Гэнси в тот день, когда Адам заключил сделку с Кэйбсуотером. Вряд ли Гэнси скажет ему «а я предупреждал», но Адам знал, что тот имеет на это полное право, и это было куда хуже. Адам всегда был самым пессимистичным из их компании; по крайней мере, он так считал.

Невероятно, но Ронан и Гэнси до сих пор ругались. Отвлекшись от своих мыслей, Адам услышал, как Ронан сказал:

– Ой, да ладно! Да мне вообще плевать на приглашения Генри Ченга.

– Проблема в том, что это я тебя пригласил, – возразил Гэнси. – Генри не звал тебя. Ему было все равно. А мне – нет.

– Ути-боже-мой, – буркнул Ронан, но вежливостью в его голосе и не пахло.

– Ронан, – позвал Адам.

Гэнси отряхнул брюки, будто пытался стряхнуть с них кровь: – Вместо этого ты отправился в Кэйбсуотер. Ты мог там погибнуть, а я даже не знал бы, где ты, потому что ты не снисходишь до того, чтобы ответить на звонок. Помнишь тот гобелен, о котором мы говорили с Мэлори, когда он был здесь? Тот, на котором нарисовано лицо Блу? Конечно, ты помнишь, Адам, это ведь ты выудил из своей памяти тот кошмар, когда в Кэйбсуотере появились три Блу. Когда вся эта заваруха с Ноа закончилась, Блу выглядела совсем как на том гобелене, – он поднял руки ладонями к ним. – Ее руки были красными. В ее собственной крови. Это ведь ты сказал мне, Ронан, что что-то началось, еще несколько месяцев назад. Сейчас не время проявлять свой гонор. Кто-то может погибнуть. Больше никакого баловства. Времени больше нет ни на что, кроме правды. Мы же должны пройти все это вместе, что бы это ни было.

Ни один из них не протестовал; он, несомненно, говорил правильные вещи. Адам мог бы сказать, что он ездил в Кэйбсуотер много раз, чтобы поработать с силовой линией, и поэтому в этот раз решил, что это тоже совершенно рядовая поездка. Но ведь он уже знал на тот момент, что с лесом было что-то не так, и все равно поехал.

Сиротка опрокинула вешалку у двери и отпрянула, когда та с грохотом рухнула на пол.

– Хватит дуреть! – гаркнул Ронан. Как бы парадоксально это ни звучало, но раз он разозлился, значит, их спор окончен. – Положи руки в карманы.

Девочка прошипела что-то ему в ответ на языке, не похожем ни на английский, ни на латынь. Здесь, в этом банальном земном помещении, было особенно заметно, что она была создана по правилам какого-то другого мира. Этот старый свитер, эти гигантские черные глаза, тоненькие ножки и копытца, скрытые внутри сапог. Было невозможно поверить, что Ронан извлек ее из своих снов, но все прочие его сновиденные предметы были столь же нереальными. Теперь стало очевидно, что все они уже долгое время приближались к миру, в котором мог существовать и демон.

Они разом подняли головы, когда открылась дверь в дальнем конце комнаты. Из двери вышли Блу и Мора. За стойкой засуетилась медсестра. Все внимание тут же переключилось на Блу.

Над правым глазом у нее были два заметных шва, стягивавших промытые края глубокой рваной царапины, тянувшейся вниз, на щеку. Мелкие отметины по обеим сторонам этой раны говорили о когтях, рвавших кожу. Правый глаз заплыл и был почти полностью закрыт, но, по крайней мере, он был цел. Адам видел, что ей больно.

Он знал, что она небезразлична ему, потому что один только взгляд на ее рану вызывал у него неприятное покалывание в животе, а желание избить кого-нибудь в ответ буквально разрывало его изнутри. Это сделал Ноа. Адам непроизвольно сжал руку в кулак, вспоминая, каково это – когда она двигалась самостоятельно, вопреки его желаниям.

Гэнси был прав: любой из них мог погибнуть сегодня. Пора прекращать баловство.

Какое-то время ни один из них не произносил ни слова.

Наконец, Ронан сказал:

– Господи-ты-Боже-мой, Сарджент. Это у тебя чо, швы на лице? Ну крута-а-ая. Дай пять, ты, задница.

С некоторым облегчением Блу подняла руку и легонько ударила кулаком о его кулак.

– Эрозия роговицы, – пояснила всем Мора. Деловой и нерадостный тон выдавал ее озабоченность больше, чем выдала бы истерика. – Надо покапать антибиотики. Все будет в порядке.

Она покосилась на Сиротку. Сиротка покосилась в ответ. Как и Ронан, она смотрела внимательно, не сказать чтоб совсем угрюмо или агрессивно, но такой взгляд, исходивший от девочки-беспризорницы в резиновых сапогах, выглядел жутковато. Мора, казалось, хотела что-то спросить, но не стала; вместо этого она отошла к стойке, чтобы заплатить за лечение.

– Послушайте, – негромко произнес Гэнси, – я хочу кое-что сказать. Понимаю, не слишком подходящее время для этого, но я… Я ждал подходящего момента и теперь не могу не думать о том, что этот момент мог и не наступить, если бы сегодня все окончилось куда хуже. Так что я скажу: я не могу требовать от вас правды, если сам обманываю вас.

Он собирался с духом. Адам заметил, как он смотрит на Блу. Вероятно, оценивает, знает ли она, о чем он собирается сейчас говорить, и стоит ли ему вообще говорить это. Он бессознательно потер нижнюю губу большим пальцем, поймал себя на этом и опустил руку.

– Мы с Блу встречаемся, – заявил он. – Мне не хотелось бы ранить чьи-либо чувства, но я хочу и дальше с ней встречаться. Я больше не могу это скрывать. Это гложет меня изнутри, и в такие ночи вот так стоять и смотреть на Блу после того, что произошло, и притворяться, будто…

Он умолк. Воцарилось молчание, такое плотное, что сквозь него не прорвался бы ни единый звук. Наконец, Гэнси закончил:

– Я не могу требовать от вас того, чего не делаю сам. Простите меня, я был лицемером.

Адам никогда не верил, что Гэнси мог бы признаться в каких-то своих чувствах настолько прямолинейно, и теперь, когда его признание повисло в воздухе, оно почему-то было ему неприятно. Он не мог радоваться, когда Гэнси выглядел таким несчастным, и уж тем более не мог радоваться тому, что Гэнси и Блу пришлось фактически просить у них разрешения встречаться. Как бы Адаму хотелось, чтобы они просто сказали ему правду сразу! Может, тогда до этого бы не дошло.

Ронан задрал бровь.

Блу сжала руки в кулаки.

Гэнси не стал продолжать, он просто ждал осуждения, неуверенно глядя на Адама. По сравнению с тем Гэнси, с которым когда-то познакомился Адам, он выглядел побитым и подавленным, и Пэрриш не мог понять, действительно ли Гэнси становится другим или же просто возвращается к тому, каким он был раньше. Адам копался в себе, пытаясь найти хоть какие-то слова, которые он бы хотел сейчас услышать от Гэнси, но ничего не мог придумать. Все это время он жаждал уважения, и именно сейчас ему это уважение продемонстрировали, хоть и с опозданием.

– Спасибо, – произнес Адам, – за то, что наконец-то сказали нам.

Он явно имел в виду «сказали мне». Гэнси знал это. Он едва заметно кивнул. Блу и Адам уставились друг на друга. Она прикусила нижнюю губу; он слегка поднял плечо. Обоим было бесконечно жаль.

– Хорошо. Я рад, что мы это прояснили, – легко добавил Гэнси. Когда-то давно Адам счел бы такой беззаботный ответ невыносимым; он бы решил, что это легкомыслие. Но сейчас он знал, что все как раз наоборот. Когда речь шла о чем-то слишком важном и личном, Гэнси прибегал к жизнерадостной вежливости – ускользал в нее, как в укрытие. Здесь, в этой клинике неотложной помощи, в эту беспокойную ночь, такое поведение было настолько не к месту, что вызывало лишь дискомфорт, в особенности вкупе со смятением на его лице.

Блу взяла Гэнси за руку.

Адам был рад, что она это сделала.

– Капец, – подытожил Ронан, и это было самой дурацкой репликой, возможной в данной ситуации. Но Гэнси отреагировал: «Спасибо за ценное мнение, Ронан» – и быстро привел лицо в порядок. Адам осознал, как искусно Ронан разрядил обстановку. Они снова могли вздохнуть свободно.

Мора вернулась к ним от медсестринской стойки. У Адама сложилось впечатление, что она нарочно так долго возилась там, чтобы дать им возможность обсудить свои дела. Она вытащила ключи от машины:

– Пойдемте-ка все отсюда. В больницах мне всегда не по себе.

Адам склонился к Гэнси, чтобы легонько ткнуть кулаком в его кулак.

Больше никакого баловства. Времени оставалось только на правду.

Глава 28

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Деклане Линче.

В это непросто было поверить, но он не был параноиком от рождения.

Впрочем, можно ли называть это паранойей, если ты оказывался прав в своих предположениях?

Осторожность. Вот как называется твое поведение, когда кто-то задумал тебя убить. Он научился осторожности. Не паранойе.

Он родился покладистым и доверчивым, но с тех пор хлебнул сполна. Он научился подозревать людей, спрашивавших его домашний адрес. Он научился говорить с отцом только по одноразовым мобильникам, купленным на заправке. Он научился не доверять никому, кто говорил, что он недостоин уважения, если мечтает жить в старом особняке в порочном городе, держать в спальне шкуру тигра на полу, заполнить бар сверкающими бутылками с марочным виски и водить машину немецкого производства, знавшую о мире куда больше, чем он сам. Он понял, что ложь опасна лишь тогда, когда порой ты все-таки говоришь правду.

Самый старший и самый родной сын Ниалла Линча стоял в своей квартире в Александрии, штат Вирджиния, прижавшись лбом к оконному стеклу, и рассматривал тихую утреннюю улицу снаружи. Движение в городе только начиналось, и этот район еще не стряхнул с себя оковы сна.

В руке у Деклана был телефон. Звонящий телефон.

Этот мобильник был массивнее, чем рабочий телефон, которым он пользовался для связи со своим куратором Марком Рэндаллом, натурализированным политиком и восхитительным игроком в гольф. Он специально выбрал модель такой необычной формы для переговоров по работе отца. Ему не хотелось шарить в сумке в поисках звонящего телефона и случайно схватить не тот мобильник. Не хотелось шарить по тумбочке у кровати посреди ночи и случайно заговорить не с тем, с кем надо. Не хотелось ошибиться и протянуть Эшли не ту трубку, чтобы она подержала ее у него под ухом во время разговора. Любая уловка, которая помогала ему оставаться параноиком – осторожным – при ведении бизнеса, оставленного ему Ниаллом Линчем, была очень кстати.

Этот телефон не звонил уже много недель. Деклан уж было решил, что наконец-то сможет выйти из этого бизнеса.

И вот он «проснулся».

Деклан долгое время раздумывал, что опаснее – ответить на звонок или проигнорировать его.

Он настроился и собрался. Он уже не был Декланом Линчем, обворожительным, самонадеянным молодым политиком. Он стал Декланом Линчем, сыном Ниалла Линча, обладателем стальной челюсти.

Телефон звонил.

Деклан ответил:

– Линч.

– Можешь считать это звонком вежливости, – произнес человек в трубке. Где-то на заднем фоне играла музыка – рыдающий напев струнного инструмента.

Нервы Деклана разом натянулись как вязкие, тягучие струны.

– Вряд ли ты ждешь, что я поверю в это, – сказал он.

– Разумеется, я ничего подобного не жду, – возразил голос на другом конце – резкий акцент с ноткой веселости под аккомпанемент странной музыки. Деклан знал, что эту женщину зовут Сондок, и больше ничего. Она покупала мало, но если покупала, то без всяких сантиментов и соплей. Между ними была четкая договоренность: Деклан показывал ей магический артефакт, Сондок предлагала цену, Деклан передавал ей покупку, и они расходились в разные стороны до следующего раза. С ней Деклан не боялся, что его могут запихнуть в багажник отцовской машины, где он будет лежать и слушать, как его отца избивают снаружи; или наденут на него наручники и заставят смотреть, как один из амбаров возле их фамильного дома переворачивают вверх дном; или изобьют его до потери пульса и бросят полумертвого в комнате студенческого общежития.

Деклан ценил подобные мелочи.

Но никому из них нельзя было верить.

Осторожность, не паранойя.

– Как непостоянна нынче ситуация в Генриетте, – отметила Сондок. – Я слышала, что Гринмантл больше не заправляет там.

Непостоянна, да. Всего лишь слово. Когда-то давно Ниалл Линч продавал свои «артефакты» дилерам по всему миру. Каким-то образом список покупателей сократился до Колина Гринмантла, Ломоньера и Сондок. Деклан предполагал, что отец пошел на это из соображений безопасности, но мог ошибаться, думая, что Ниалл Линч принял это решение сам. Возможно, все остальные просто отвернулись от него.

– Что еще ты слышала? – поинтересовался Деклан, не подтверждая и не опровергая ее слова.

– Я рада слышать, что ты не доверяешь мне, – похвалила Сондок. – Твой отец слишком много болтал.

– Мне не нравится этот тон, – отозвался Деклан. Его отец и впрямь болтал слишком много. Но судить его мог лишь член семьи Линчей, а не какая-то корейская торговка незаконными магическими артефактами.

Музыка на заднем плане проскулила извинения.

– Да, это было невежливо с моей стороны. Ходят слухи, что в Генриетте кто-то предлагает на продажу что-то очень особенное, – уточнила Сондок.

И без того натянутые нервы Деклана натянулись еще больше.

– Не я.

– Я и не думала, что это ты. Как я уже сказала – это звонок вежливости. Я решила, что ты захочешь знать, не идут ли к твоей двери волки.

– И много волков?

Музыка споткнулась. Зазвучала вновь.

– Возможно, целая стая, и не одна.

Наверное, они узнали о Ронане. Деклан крепче сжал телефон в пальцах:

– Ты знаешь, за кем они охотятся, seonsaengnim[16]16
  «учитель» по-корейски. – прим. пер.


[Закрыть]?

– Мм, – протянула Сондок. Этот звук подтверждал, что она поняла его попытку подлизаться к ней и не возражала против лести. – Этот секрет пока мало кому известен. Я позвонила в надежде, что дам тебе достаточно времени для действий.

– И как, по-твоему, я должен действовать?

– Не мне тебе говорить. Я тебе не мать и не отец.

– Ты знаешь, что у меня нет родителей, – напомнил ей Деклан.

На заднем плане музыка перешла на шепот и вздохи. Наконец, Сондок ответила:

– Я тебе не мать и не отец. Я – еще один волк. Не забывай об этом.

Он резко отодвинулся от окна:

– Извини. Это было грубо с моей стороны. Я благодарен тебе за звонок.

Мысленно он уже перебирал самые худшие варианты. Нужно вывезти Ронана и Мэтью из Генриетты – только это сейчас имело значение.

– Мне недостает находок твоего отца, – сказала Сондок, – они были так красивы. Он был очень беспокойным человеком, но разум его был прекрасен, прекрасен.

Она, вероятно, представляла, как Ниалл Линч осматривал свои шкафчики и сундуки в подвалах, тщательно каталогизируя найденные им предметы. Деклан же представил нечто более близкое к правде: как его отец сновидел в Барнсе, в гостиничных номерах, на диванах и даже на заднем сиденье машины, ныне принадлежавшей Ронану.

– Да, – произнес Деклан. – Да, я тоже так думаю.

Глава 29

Сон – всего пару часов. Завтрак – пропущен. На занятиях – отметились.

Гэнси не мог представить себе, насколько близок должен быть конец света – ну, или конец его мира – чтобы он мог оправдать прогул уроков и вместо этого отправиться на поиски Глендауэра, поэтому он не стал пропускать школу. Адам пошел, поскольку ни за что не бросил бы свои мечты о Лиге плюща[17]17
  Ассоциация восьми частных престижных американских университетов. – прим. пер.


[Закрыть], даже если бы они уносились от него прочь в зубах Годзиллы. К изумлению Гэнси, Ронан тоже отправился на занятия; они едва не опоздали из-за него, пока он искал свою форму среди бедлама, царившего в его комнате. Гэнси подозревал, что Ронан пошел на уроки только в качестве извинения за ночную ссору в неотложке. Впрочем, ему было все равно. Он просто хотел, чтобы Ронан немного примелькался в классах.

Генри догнал Гэнси в коридоре Борден-хауса, когда тот выходил из класса после урока (французского, поставленного взамен почившей латыни – Гэнси предпочитал латынь, но французский знал довольно сносно, так что ничего страшного не произошло). Генри пришлось бежать вприпрыжку, пока он не поравнялся с Гэнси: – Эй, младший. Все ли безоблачно в твоем мире после вчерашнего?

– Не слишком, но где-то рядом. Мы прекрасно провели время вчера в Литчфилде. С нашей стороны было невежливо так быстро уйти.

– После вашего ухода мы только смотрели клипы с телефонов. Настроение было уже не то. Я уложил детишек по кроваткам и почитал им сказку на ночь, но они все равно спрашивали о тебе.

Это вызвало у Гэнси смех:

– У нас вчера были приключения.

– Я так и подумал. И так им и сказал.

Гэнси осторожно добавил:

– Один старый друг чувствовал себя неважно.

Это не было ложью. Просто – не всей правдой. Самым краешком правды.

Генри поднял бровь, давая понять, что заметил этот краешек, но не стал требовать подробностей:

– С ним все в порядке?

Лицо Ноа, ставшее чернильно-черным. Сестра Ноа на сцене в академии. Кости, желтеющие под форменным свитером Эгленби.

– Есть повод быть оптимистами, – ответил Гэнси.

Ему показалось, что он произнес это совершенно обыденным тоном, но Генри быстро окинул его оценивающим взглядом. И снова задрал бровь:

– Оптимистами. Ага. Да, мальчик Гэнси, ты очень оптимистичный человек. Хочешь увидеть кое-что очень интересное, пока мы не пошли на обед?

Гэнси глянул на часы и понял, что Адам скоро начнет искать его в столовой. Генри быстро разгадал причину его беспокойства:

– Это здесь, в Борден-хаусе. Классная штука. Очень в твоем духе.

Это показалось Гэнси откровенной ерундой. Никто не знал, что будет в его духе, а что нет, даже сам Гэнси. Учителя и друзья семьи вечно собирали статьи и истории, которые, по их мнению, могли привлечь его внимание. Вещи, которые, как они думали, были очень в его духе. То, что ему предлагали с самыми добрыми намерениями, всегда касалось его очевидных интересов. Валлийские короли, старые «камаро» или другие молодые люди, путешествовавшие по миру из всяких эксцентричных соображений, непонятных больше никому. Никто не пытался копать глубже, и Гэнси думал, что он не очень-то вдохновляет людей на такое копание. В его прошлом было слишком много темных дней, и он предпочитал обращать лицо к солнцу. Очень в его духе. Что вообще было в его духе?

– Эта улыбка означает согласие? Да? Отлично, иди за мной, – Генри резко свернул налево и нырнул в узкую дверь с табличкой «Только для персонала». Борден-хаус изначально был жилым домом, а не учебным корпусом, и дверь вела на узкую лестницу. Дорогу освещал один-единственный причудливый канделябр. Испещренные узорами обои поглощали свет. Ребята направились вниз по лестнице.

– Это очень старое здание, Дик-третий. Тысяча семьсот пятьдесят первый год. Только представь, сколько всего повидал этот дом. Или услышал, поскольку у домов нету глаз.

– Закон о золотом стандарте, – произнес Гэнси.

– Что?

– Был принят в 1751 году. Запрет на выпуск валюты Новой Англией. Георг-третий стал принцем Уэльским в 1751 году, если я правильно помню.

– А еще… – Генри потянулся к выключателю. Лампочка едва освещала подвал с низким потолком и земляным полом. Славное подполье, где стояли лишь несколько поставленных друг на друга картонных ящиков, привалившихся к одной из стен. – А еще в этот год в Штатах впервые появились развлекательные шоу.

Генри пришлось нагнуть голову, чтобы не задеть прической деревянные опорные балки этажа над ними. В воздухе пахло концентрированной версией верхних этажей Борден-хауса – то есть, плесенью и темно-синим ковролином, но с дополнительной ноткой кишащей жизнью сырости, присущей пещерам и очень старым подвалам.

– Что, правда? – переспросил Гэнси.

– Возможно, – пожал плечами Генри. – Я пытался найти первоисточники, но ты же знаешь, как все устроено в Интернете. Мы пришли.

Они забрались в дальний угол подвала, и единственная тусклая лампочка у основания лестницы не могла осветить то, на что показывал Генри. Гэнси не сразу понял, что это за темный прямоугольник, зиявший в и без того темном земляном полу.

– Это что, тоннель?

– Не-а.

– Какое-то укрытие? – Гэнси нагнулся посмотреть поближе. Похоже на то. Яма была не больше метра в ширину, края сглажены временем. Гэнси тронул небольшую рытвину в одном из краев. – Похоже, здесь когда-то была дверь. В Британии такие ямы называли ямами священника[18]18
  Убежища, вырытые в домах католических священников во времена, когда католичество было под запретом. – прим. пер.


[Закрыть]. Возможно, эту вырыли для рабов или… может, чтобы прятать спиртное во время сухого закона?

– Что-то в этом роде. Интересно, да?

– М-м-м, – протянул Гэнси. Это имело отношение к истории. А это точно в его духе, подумалось ему. Однако он ощутил легкое разочарование, а это значило, что он надеялся на нечто большее, хоть и не знал, что именно ожидал здесь увидеть.

– Нет, самая гэнсийская часть там, внутри, – сказал Генри и, к удивлению Гэнси, спрыгнул в яму, глухо ударившись о дно при приземлении. – Смотри сюда.

– Я так понимаю, у тебя есть план, как выбраться обратно, если я спрыгну следом.

– Тут есть выемки. – Когда Гэнси не пошевелился, Генри пояснил: – А еще – это испытание.

– Испытание чего?

– Достоинства. Нет. До... Нет. Есть какое-то слово на «д», означающее храбрость, но я сейчас не могу вспомнить. Мой мозг все еще пьян после вчерашнего.

– Доблесть.

– Да, оно. Это испытание доблести. И это как раз в твоем духе.

Гэнси знал, что Генри был прав, потому что его сердце вдруг защемило. Очень похоже по ощущениям на то, что он испытал на вечеринке вчера. Это чувство, когда тебя знают. Не просто поверхностно, а гораздо глубже. И искренне.

– И какова будет награда, если я выдержу испытание?

– А какой может быть награда за доблесть? Наградой будет ваша честь, мистер Гэнси.

Познанный вдвойне. Втройне.

Гэнси не знал, как справиться с тем, что человек, с которым он познакомился лишь недавно, настолько точно прочувствовал его.

Ему ничего не оставалось, кроме как спуститься в эту яму.

Внутри царил почти кромешный мрак и ощущение сдвигающихся стен. Гэнси стоял достаточно близко к Генри, чтобы чувствовать легкий запах средства для укладки на его волосах и слышать его чуть ускоренное дыхание.

– История такая сложная штука, мать ее, – констатировал Генри. – У тебя клаустрофобия?

– Нет, у меня другие недостатки.

Если бы они были в Кэйбсуотере, лес уже отреагировал бы на страх Гэнси и создал бы жалящих насекомых. Гэнси был благодарен судьбе за то, что его мысли не имели той же силы за пределами Кэйбсуотера. Эта яма в земле могла остаться просто ямой в земле. В этом мире ему приходилось волноваться только о том, как обуздать свой внешний вид, а не тайные способности.

– Можешь себе представить, каково было тут прятаться? Я прошел тест?

Генри поскреб стенку ямы или что-то еще; земля посыпалась на пол с сухим шелестом.

– Тебя когда-нибудь похищали, Ричард Гэнси?

– Нет. Меня что, сейчас похищают?

– Ни в коем случае, ведь завтра опять в школу. Меня как-то похитили, – поведал Генри совершенно обыденным тоном, и Гэнси не был уверен, не шутит ли он. – Требовали выкуп. Моих родителей не было в стране, поэтому связь была так себе. Меня посадили в такую яму. Ну, может, чуть поменьше.

Он не шутил.

– Господи, – выдохнул Гэнси. Он не видел лица Генри в темноте и не мог сказать, что тот чувствует, делясь с ним такой историей. Его голос по-прежнему был спокойным.

– Увы, Господа там не было, – констатировал Генри. – Или, вероятно, к счастью. В той яме едва хватало места для меня одного.

Гэнси слышал, как Генри потирает кончиками пальцев друг о друга, или же сжимает и разжимает кулаки. В этой пыльной комнатушке отчетливо слышался каждый звук. Вдобавок, он почуял тот самый своеобразный запах, сопровождавший страх: так пахнет тело, когда вырабатывает химические вещества, источавшие тревогу. Однако он не мог сказать, чей это был страх – его или Генри. Умом Гэнси понимал, что эта яма не сотворит рой пчел из ниоткуда, чтобы убить его. Но сердце помнило, как он висел в пещере Кэйбсуотера и слушал гул роя, формировавшегося у него под ногами.

– Это тоже в твоем духе, правда? – уточнил Генри.

– Что именно?

– Секреты.

– Довольно точно сказано, – признал Гэнси, поскольку признание о наличии секретов не означало, что он должен ими поделиться. – Так что произошло?

– Он еще спрашивает, что произошло. Моя мать знала, что заплатить выкуп сразу – все равно что поощрить дальнейшие похищения, так что она начала торговаться с похитителями. Им это не понравилось, естественно, и они заставили меня рассказать ей по телефону, что они собирались делать со мной каждый день до тех пор, пока она не заплатит.

– Они заставили тебя говорить ей это?

– Да, да. Видишь ли, это часть торга. Если родитель знает, что ребенок боится, он заплатит быстрее и больше. Это очень мудро.

– Я понятия не имел.

– Да и кто бы имел? Но теперь ты знаешь.

Стены, казалось, сдвинулись еще ближе. Издав негромкий смешок – смешок! – Генри продолжил: – Она сказала, что не станет платить за поврежденный товар. А они ответили, что именно такой товар она получит, и так далее, и тому подобное. Но моя мать – мастер по заключению выгодных сделок. Так что через пять дней меня вернули обратно, и все мои пальцы и глаза были на месте. За очень хорошую цену, как они говорили. Правда, я слегка охрип, но это была только моя вина.

Гэнси не знал, что и думать. Ему поведали секрет, но он не знал, для чего. Он не понимал, чего Генри хочет от него. Наготове у него было множество подходящих реакций – сочувствие, совет, участие, поддержка, негодование, грусть – но он не знал, какой именно комбинации от него ждали. Он привык к тому, что всегда все знает. Непохоже, что Генри что-то нужно от него. Для него это была незнакомая территория, к которой у него не было карты.

Наконец, он выдавил:

– И сейчас мы стоим в такой же яме, и ты так спокойно об этом говоришь.

– Да. В этом все дело. Я потратил… потратил много лет, пытаясь достичь такого состояния, – пояснил Генри. Он сделал быстрый легкий вдох, и Гэнси был уверен, что его лицо рассказывает совсем другую историю, чем его все еще беззаботный голос. – Вместо того чтобы прятаться – я должен встретиться со своим страхом.

– Сколько времени прошло? Сколько тебе было?

– Десять, – Гэнси услышал, как шуршит свитер Генри; видимо, он сменил позу. Голос его тоже слегка изменился. – Сколько тебе было, о великолепный мальчик Гэнси, когда тебя зажалили те пчелы?

Гэнси знал ответ, но не был уверен, что именно этот ответ хотел услышать Генри. Он все еще не понимал, к чему весь этот разговор.

– Мне тоже было десять.

– И как ты справлялся все эти годы?

Гэнси замялся:

– Когда-то лучше, когда-то не очень. Думаю, ты видел.

– Ты доверяешь мне? – внезапно спросил Генри.

Очень неоднозначный вопрос здесь, в этой темноте, где царила еще более глубокая темнота. Здесь, во время испытания доблести. Доверял ли он? Доверие Гэнси всегда основывалось на инстинктах. Его подсознание быстро собирало все признаки в целостную картину, которая была ему понятна, хоть он и не знал, каким образом понимал ее. Почему он стоял сейчас в этой яме? Он уже знал ответ на этот вопрос.

– Да.

– Дай мне руку, – попросил Генри. Одной рукой он нащупал ладонь Гэнси в темноте. А другой положил в эту ладонь насекомое.

Глава 30

Гэнси не дышал.

Поначалу он решил, что это не может быть насекомое. Вполне возможно, что в темном и замкнутом пространстве у него просто разыгралось воображение. Но затем он ощутил, как насекомое шевельнулось у него на ладони. Знакомое движение. Тоненькие лапки, поддерживающие крупное тельце.

– Ричардмэн.

Гэнси не дышал.

Он не мог отдернуть руку: когда-то он уже играл в эту игру и не выиграл. Насекомое издало жуткий жужжащий звук, не улетая с его ладони. Гэнси давно уже перестал воспринимать такой звук как нечто обыденное. Это было оружие. Критическая ситуация, в которой тот, кто дернется первым, первым и погибнет.

– Дик.

Гэнси не дышал.

Вообще-то, вероятность быть ужаленным была ничтожно мала. «Ты только подумай, – сказал как-то Гэнси взволнованному другу семьи, когда они стояли на улице в окружении насекомых, мельтешивших в сумерках. – Когда тебя жалили последний раз?» Он не мог понять, почему Генри это сделал. Он не знал, что и думать. Должен ли он сейчас вспомнить все, что с ним уже произошло? Все хорошее и плохое? Если да, то его персональный проектор воспоминаний заклинило, и он показывал только этот момент.

– Гэнси, – произнес Генри. – Дыши.

Краем глаза Гэнси уже начинал видеть мерцающие огоньки. Он дышал, но едва-едва. Он не мог рискнуть и шевельнуться.

Генри тронул руку Гэнси, а затем накрыл его ладонь своей ладонью. Теперь насекомое оказалось в плену их сжатых пальцев и ладоней.

– Вот чему я научился, – сказал Генри. – Если ты не можешь совладать со страхом…

В любой страшной ситуации всегда наступал момент, когда ужас отступал и обращался в ничто. Но сегодня, в этой яме, с насекомым в руке и предсказанием, что вскоре он должен умереть, это ничто все никак не возникало.