Текст книги "Комната по имени Земля"

Автор книги: Маделин Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

51

Он взял и приснился мне. Опять вечеринка. Мы снова сидим и разговариваем, все то же самое, как было, за исключением того, что все происходит на берегу океана и мы сидим на каком-то огромном утесе. Ярко-голубое небо, волны разбиваются о камни, я даже чувствую их брызги на лице. Но он этого не замечает. Мы говорим и говорим. И вдруг он как будто отвлекся, резко дернулся, вскочил, повернулся, потерял равновесие и начал падать вниз; я протянула руку и поймала его, мне было легко его удержать. А он висел над пропастью и повторял: «Позволь мне упасть, позволь мне упасть». – «Ты уверен? – спросила я. – Я могу тебя держать». Но он ответил: «Мне нужно упасть. Нужно упасть». И я позволила ему упасть.

52

Он влетел в мою комнату подобно космическому кораблю. Нет, он не храпит, хотя спит довольно крепко. Может, из-за алкоголя. Я могу погладить его волосы посмотреть, пошевелится ли он. Нет. Не шевелится. Так и спит.

В нем есть какая-то непринужденность, и это меня немного волнует. Интересно, испытывал ли он какие-нибудь чувства, которые поглощали бы его целиком? Был ли в его жизни кто-то или что-то, из-за чего он мог забыть о себе? Кажется, будто он бессознательно дрейфует по жизни и встает на якорь только во сне.

И если вдруг заговорить с ним о чем-то неприятном, или произойдет какая-то трагедия в семье, или случится что-то на работе, он заснет, чтобы восстановиться. У меня все совершенно иначе. Я не могу уснуть, пока не почувствую себя в безопасности. Удивительно, как у меня получилось в этот раз.

Солнце уже встало, но дождь все еще идет. Мне нравятся его плечи. Они какие-то невероятные. Просто угроза для других мужчин. Наверняка его когда-то дразнили или даже буллили из-за таких плеч. У него огромное сердце, люди этого не понимают. Им кажется, что мужественность нужно воспитывать, заслужить ее, а те, у кого есть сила и кто несет любовь, опасны и ненадежны, им нельзя доверять. И тогда единственный способ заставить их показать свою силу – попытаться уничтожить ее.

Я читала историю о человеке, который отправился в деревню. Ему хотелось познакомиться там с людьми и с их образом жизни. Он работал в поле и вдруг услышал, как все деревенские жители начали кричать, а потом побежали. Он посмотрел вокруг и увидел, что все они бегут от арбуза.

Он подошел к нему, взял его в руки, пришел к ним и сказал: «Это же просто арбуз!» Все в ужасе смотрели на него. А он положил арбуз, разрезал его на части и сказал: «Смотрите, его можно есть. Это очень вкусно!» – и сунул себе один кусочек в рот. Каждый кусочек он смаковал и ел с удовольствием, и арбузный сок стекал у него по подбородку. «Смотрите», – повторял он.

И когда был съеден последний, жители деревни набросились на него, связали, а потом пригвоздили к распятию и пытали три дня, пока он не умер.

Другой мужчина приехал в эту же деревню и тоже захотел познакомиться с людьми и их жизнью. Он работал вместе с ними в поле, когда все вдруг начали кричать и побежали куда-то. Он обернулся и увидел, что все бегут от арбуза. Ему стало смешно. Это же был просто какой-то дурацкий арбуз. Но он заорал и побежал вместе со всеми.

Много лет бегал этот мужчина вместе с жителями деревни, потом начал кампанию против арбузов и даже объявил им войну. И все его обожали, заискивающе смотрели на него и были ему страшно благодарны за защиту и заботу.

53

У него немного засалились волосы. Он не должен их так часто мыть. Но пусть это будет его грязным секретиком, единственным разрешенным пороком. Еще от него немного пахнет. Такой дымно-сладкий аромат подмышек. Дождь льет как из ведра. Я скучаю по дождю, когда не танцую под ним.

Странно, что люди не выскакивают на улицу, чтобы насладиться дождем, увидеть радугу, когда она появляется, но у людей обычно целая куча забот. Типа, извините, у нас есть дела и поважнее. Но что может быть важнее дождя?! Что могут быть за неотложные дела, когда наяривает такой дождище?! Когда может вылезти радуга?! Да существа с других планет и из других измерений отдали бы все, только чтобы окунуться под этот хренов дождь, чтобы только увидеть его! Выбирайтесь на улицу, чертовы придурки!

– Хм.

– Хм?

– Привет.

– Дождь идет.

– Ага.

– Люблю этот звук.

– И я.

– Выспалась?

– Вроде да.

– Выглядишь отдохнувшей.

– Правда?

– Правда. Ты вообще легко засыпаешь.

– Наверно.

– Точно тебе говорю.

– Я хочу на улицу.

– На улицу?

– Ага.

– Под дождь?

– Ага.

– Серьезно?

– Пойдешь со мной?

– М-м-м. Не знаю. Не уверен. Что ты будешь там делать?

– Буду… под дождем.

– И правда. Да.

– А ты еще поспи. Я вернусь.

54

А дождь льет пуще прежнего, и я медленно спускаюсь по лестнице. Он не пошел со мной, понимаю его. Ни один парень никогда не выходил со мной под дождь. Все они смотрели баскетбол по телику или спали, потому что нафига им дождь, и вообще я веду себя как блаженная. Танцы под дождем не имеют смысла и ни к чему не ведут. То есть ведут, конечно. К тому, что я промокну, замерзну, потом мне нужно будет согреться, принять душ, может, выпить чашечку чая, и мне нравится все это в совокупности.

Свинтус уже ждет меня внизу и, едва заметив, как я иду, плюхается на спину и начинает кататься по мраморному полу.

Хорошо, что я оставила кухонную дверь открытой. Можно просто сбросить кимоно и выскочить под дождь. Вот оно! Большие холодные капли разбиваются о мою кожу. Такие тропические, такие бескомпромиссные. Даже мурашки побежали. Так, надо расслабиться – шея, лицо, руки.

Мне хочется спуститься на лужайку, но вдруг он меня не найдет, если я ему понадоблюсь зачем-то. Ну и ладно. Он может увидеть меня с веранды. Пойду лягу в траву и поваляюсь в грязи. Твою же мать. Каждый день я лежу на этой лужайке и каждый день чувствую себя по-новому. Дождь вбивает меня в землю все глубже и глубже, я вращаюсь вместе с нею, не знаю, как буду возвращаться, на мне столько грязи, я ее всю растащу по дому. Ну и ладно.

– Эй!

– Ой.

– Дать тебе полотенце?

– Не сейчас.

– А где они?

– Что?

– Где полотенца? Я принесу для тебя одно.

– Ладно. Полотенца в ванной! Внизу! За кухней!

– Хорошо!

Интересно, что он собирается делать, когда выполнит задачу, которую сам для себя придумал.

– Вот!

– Что?

– Я положил его сюда!

– Ладно.

– Какой ливень!

– Что?

– Ливень, говорю!

– Да!

– Да!

– Как из ведра!

– Я чувствую!

– А что ты делаешь?

– В каком смысле?

– Хм.

– Хочешь спуститься сюда?

– Не знаю.

– Ладно.

– А надо?

– Не знаю.

– Ладно, на хрен! Я иду!

– И правда! Блин!

– Точно! Черт возьми!

– И впрямь!

– Смотри! Я скидываю эту чертову одежду!

– Р-р-р-р-р-р!

– Р-р-р-р-р-р!

– Ого, как скользко! Вот черт! Да тут можно убиться нахрен!

– Осторожней!

– Тебе и впрямь это нравится.

– Это же потрясающе. И очень полезно для кожи.

– Это дико здорово. Черт, миллион лет прошло с тех пор, как я в последний раз валялся в грязи. Даже не валялся, а так, немного наступил. Даже в детстве.

– Что?

– А мне, блин, это нравится!

– Я вижу!

Его тело одно из самых красивых, какие я когда-либо видела. Он смотрит на меня, и что-то включается или выключается, или все вместе. Я знаю этот взгляд. Но это и какой-то новый взгляд, потому что – его. Дождь ему к лицу.

Он просто лег рядом со мной и прижал руку к моему животу. А теперь прижимает ее к моему сердцу, обвивает вокруг шеи. Убирает волосы с моего лица – и все превращается в грязь и воду. Его рука возвращается к моим бедрам, сжимает их. Его тело так близко, что я чувствую, какой он у него твердый, какой настойчивый. Я рада, что ничего не говорю. Тихонько смеюсь, а он, кажется, и не слышит. И это к лучшему.

Он держит мою грудь обеими руками, целует ее, впивается в мои соски. Причем не зубами. Ненавижу, когда зубы вступают в игру слишком рано и лишают меня безопасности, чувственности, мягкости. Только губы и язык. Я кладу ему руки на грудь, волоски на ней жесткие, вьющиеся, спутанные. Он весь сплошное сердце – большое, влажное, наполненное любовью. И бедра у него такие узкие! Я и представить не могла, какие они узкие. Я сжимаю ладонями его ягодицы. Они такие упругие. Такие упругие. Такие блестящие плечи, скользкие, твердые. Во рту у меня кусочки грязи, я чувствую, как она хрустит на зубах.

Я не хочу заниматься сексом и думаю, он знает это. Его ладонь на моем лице, и я беру его большой палец в рот. О, его тело, его член и этот чертов дождь! Я сосу его большой палец. Я хочу закрыть глаза. О, нет. Его рука на моей вагине. Я сомкнула бедра, и он понял этот намек и убрал ее. Этого хватит. Этого… так много.

Его глаза прищурены под тяжелыми дождевыми каплями. Волосы падают на лицо, я хочу поцеловать его. Хочу почувствовать все, что есть в этом человеке. Поцелуй показывает все, за ним не укрыться. В хорошем поцелуе нет борьбы за власть. Это как целоваться с вечностью. Это рай на земле. Это глаза, открытые и закрытые, это губы, дыхание, плоть, щетина. Надеюсь, этого пока недостаточно, чтобы вторгаться в запретное. Хотя да, у него на лице растут волосы, иногда он их бреет, наверняка в последний раз делал это примерно неделю или даже дней десять назад.

Мне нравится, когда поцелуи такие живые, такие подвижные. Ведь мы точно извилистые тропы, читаем мысли друг друга, следим за лицами друг друга. Ничто нас не сковывает, и мы погружаемся все глубже. Его руки ласкают мое лицо, шею, волосы, бегут по моим рукам, он приподнимает меня за талию от земли, мои половые губы наливаются всякий раз, когда он всем телом прижимается ко мне.

Не заниматься сексом так сексуально. Интересно, каково это – чувствовать его руки в моей вагине и сверху, на ней. Каково чувствовать вагиной его рот, его член, когда мы прижимаемся друг к другу животами, бедрами, каково чувствовать, как его руки сжимают мои ягодицы, мой живот, мои бедра, талию, скользят вверх и вниз, всюду, везде. Его губы такие полные, мягкие, удивительно просто. Хотя со стороны они не так роскошны.

Я вдруг вспоминаю одно занятие йогой. На нем инструктор ходил по комнате, мы стояли в позе собаки, и с сильным русским акцентом он то и дело повторял: «Это волшебно, волшебно».

Я ужасно рада, что мы не целовались ровно до тех пор, пока не настало время. Пока мы уже не могли терпеть, чтобы не поцеловаться. Мы как будто вошли в единый ритм, и это было таким блаженством.

Он засунул свой язык мне в рот, и я засунула свой ему. Он улыбнулся, и я поняла, что он улыбается, потому что почувствовала его зубы. Обхватила его член рукой и сжала его. Он немного раздвинул бедра, тогда я взяла его мошонку и потянула вверх. Они идеальны, и тяжесть его бедер так утешает. Но я не хочу продолжения. Я не хочу, чтобы его член проникал в меня. Уже и так происходит слишком много. Если бы его член вошел в мое влагалище, он сразу бы сник. Это бы только все испортило, а не улучшило. Я – процесс, а не объект этого процесса. Не надо ничего совать в меня. Мужская энергетика остается в теле женщины примерно год, так что… В смысле, это совсем не то, к чему следует относиться легкомысленно.

Моя рука сама по себе плавно обогнула его член. Я практически не задумывалась об этом. Немного странный угол получился. Хотя наверняка при этом нажимаются какие-то особо нежные и чувствительные точки, потому что он вдруг дрожит и перестает целовать меня. И я плачу, хотя из-за дождя этого не видно.

Я часто плачу во время секса. Один мой парень любил брать меня грубо, и мое тело сразу начинало плакать от этого. Я принималась рыдать раньше, чем понимала это.

Как-то ночью он трахал меня сзади, и это казалось мне таким чувственным и необычным, что мне было даже удивительно, но вдруг он вонзил свой член мне прямо в зад, я закричала, рванулась вперед и не могла успокоиться еще несколько часов после этого.

Ведь член – не пистолет. Не механизм. Это плоть. Она должна быть безопасной. Но вот это вторжение было слишком жестким. Моя задница болела несколько дней, и еще несколько лет я прокручивала в голове этот случай. Тот парень сказал мне, что все было ужасно, что я явно «не уверена» в сексе и «не так опытна», как он. Я расслабила руку, его лоб прижимается к моему. Может, он все-таки почувствовал, что я плачу? Вряд ли.

А другой парень просто ненавидел, когда я во время секса плакала от радости, потому что он сам никогда не мог заплакать. Из-за этого он не чувствовал себя божеством, так что, едва поняв, что я снова заплакала от своей любви к нему, он поднимался, вставал со вздохом, надевал футболку и выходил из комнаты.

Дождь успокаивается. Интересно, ждет ли он оргазма? Он все еще напряжен. Можно пощекотать его пенис кончиками пальцев, пока мы лежим. Можно потереться о него всем телом. В нем так много энергии и силы. На самом деле прикладывание эрегированного члена ко лбу – лучшее средство от головной боли.

Небо такое яркое и светлое, и так сияет. О, черт, дождь опять начинается! И все начинается снова. Его живот снова волнуется, мышцы на плечах напрягаются, глаза закрыты, голова повернута в сторону, вены на руках и шее набухают и становятся похожи на полноводные реки. Он выглядит так, будто вот-вот кончит.

– Прости.

– За что?

– Ты не кончишь.

– О, нет, не надо так!

– Я больше не могу.

– Ох.

– Наверняка уже полдень, как думаешь?

– Наверняка, да.

– Серьезно?

– Да.

– Хорошо.

– Хм.

– Мне… пора ехать к родителям.

– Чтобы помочь маме готовить рождественский ужин?

– Да.

– Ее знаменитое гуакамоле?

– Да.

– Хочешь принять душ перед уходом или что-то еще?

– Да, конечно, было бы здорово.

– Хорошо.

– Солнце выглядывает.

– Хм.

Я чувствую, как замедляется его сердцебиение. Грязь высыхает и прилипает к моему телу. Чувствую, как она стягивает кожу. Он вынес на веранду всего одно полотенце, и вдруг у меня случается дежавю. Черт. Я оглядываюсь и вижу Свинтуса возле двери. И это тоже не впервые. Не первый раз, не единственный и не последний. Так уже было много, много раз и повторится снова, опять и опять, до бесконечности.

У нас одно полотенце на двоих. Я могу забежать внутрь и взять там полотенце для себя. Почему-то он захватил с собой только одно, когда вышел сюда, причем небольшое, так что мы не сможем укрыться им вдвоем. Хотя, кажется, он немного дистанцировался от меня. Наверняка ему нужно чуть больше пространства, и я понимаю это. Эякуляция отнимает у мужчин много сил. И сейчас я почти чувствую себя виноватой. Ведь когда они думают о ней, она представляется им поистине приятным освобождением, но когда она случается, они теряют почти все жизненные силы.

И теперь его тело пытается восстановиться и вновь набраться энергии. Интересно, как регулярно он эякулирует и давно ли делал это в последний раз. Некоторые мужчины кончают постоянно, другие же выглядят так, будто у них это происходит слишком часто или настолько регулярно, что это их убивает и они почти лишены сил.

– Я пойду возьму еще одно полотенце.

– Да, хорошо, прости.

– Все нормально. Я быстро.

– Я с тобой.

– Ладно.

– Эй, а что это там?

– Ох. Спальня моих родителей.

– Просто дверь была открыта, я не специально.

– Должно быть, сквозняк открыл.

– Ох.

– Ты…

– Нет-нет, что ты.

– Я могу показать тебе ее, если хочешь.

– Нет. Правда.

– Все нормально. Входи.

– Тут… все так, как они оставили?

– Да, так.

– Черт.

– Прямо за тобой стоит стул.

– Спасибо, да. Ох, блин, прости, я его испачкаю.

– Да ерунда.

– Иди за полотенцем, или что ты хотела.

– Ладно. С тобой точно все в порядке будет, если я тебя здесь оставлю ненадолго?

– Да-да.

– Хорошо.

55

О, нет. Это нехорошо. Он же сидит в спальне моих родителей, голый, весь покрытый грязью. Надеюсь, я не рухну в обморок. Однажды после третьего свидания я была так поглощена удовольствием от полученного внимания, что потеряла сознание прямо посреди ночи в ванной. Зашла туда, взглянула в зеркало и очнулась уже на полу с огромными кровоточащими ссадинами по всей спине оттого, что зацепилась за шкаф, когда падала.

– Почему… почему здесь все так? Почему их спальня осталась такой?

– Знаешь, я убрала почти весь дом, когда они погибли. Какие-то вещи сожгла, много всего отдала на благотворительность, что-то – в архив. Но две комнаты не тронула. Их спальню и папин кабинет. Все остальные стоят пустыми, или я постепенно превращаю их в то, что имеет для меня совершенно новое значение. Рождественские подарки, которые я дарю сама себе каждый год, заполняют пустоту новыми вещами. Обычно эта дверь закрыта. В общем, вот так.

– Черт.

– Угу.

– Эти часы сломаны?

– Да.

– Смерть – это нечто… фатальное.

– Угу.

– То есть люди просто исчезают и… оставляют после себя все, что у них было. Жутко.

– Да. Я часто думаю о том, как на это посмотрели бы какие-нибудь инопланетяне. Типа, мы появляемся на этой планете, а потом просто… исчезаем. Раз – и нету. Это необъяснимо. Странно, мы вот задаемся вопросом о том, существуют ли инопланетяне. Но все, что нам нужно, – это посмотреть в зеркало. Привет, а вот и мы.

– Одуреть.

– Да уж.

– Можно мне посмотреть другие комнаты?

– А тебе это надо?

– Да.

– Уверен?

– Уверен.

– Прямо сейчас?

– Если можно.

– Ладно.

– Не все, может быть. Может, только одну. Не знаю. Я хочу оставить другое впечатление. Не такое… жуткое.

– Хорошо.

– Правда?

– Да. Я знаю, что тебе показать. Идем.

56

Я хочу показать ему комнату, которая находится за гостиной. Вход в нее закрыт елкой. Дверь на самом деле никто не замечал, поэтому ни у кого не было чувства, будто они что-то упустили. Обычно прогулка по розарию, алтарь и фонтан утомляют, так что люди готовы уйти. Или включить телевизор, или полежать у бассейна, или заказать доставку еды.

Правда, спальню моих родителей тоже никто не видел. Никто не валялся со мной в грязи под дождем. Так что, мне кажется, учитывая это, я должна показать ему ту комнату, раз уж он хочет. Я соорудила ее к первому Рождеству после смерти мамы и папы. Ухаживать за ней не составляет большого труда, именно поэтому я ее и сделала. Это меня хоть как-то отвлекло.

Комната хорошо изолирована и имитирует тропический климат Северного Квинсленда. Я захожу туда каждое утро. Поливаю растения, проверяю температуру и при необходимости корректирую ее. Она всегда должна быть около тридцати градусов. Летом ее легче поддерживать, потому что на улице жарко. Ночью я позволяю ей немного упасть. Влажность тут всегда примерно шестьдесят – семьдесят процентов.

Все стены, пол, дверь здесь желтые, потолок – из толстого стекла. Комната заполнена ярко-розовыми пентасами, оранжевыми иксорами, пушистыми меликопами и эводиями. Еще тут растут несколько бобовых деревьев с пышными кронами, и пагоды метельчатые, и омела сейчас цветет как сумасшедшая. Инжир. Надо сорвать несколько штучек. Инжир очень сексуален. Начала появляться белая шелковица. А у листьев липы сейчас самый темный оттенок. Лучшее время, чтобы он увидел эту комнату.

– Я даже не заметил тут дверь!

– Конечно, не заметил.

– А Свинтусу сюда можно?

– О, нет. Иди отсюда. Послушай, наверняка поначалу ты будешь в шоке. Но! В этой комнате нет ничего, что могло бы навредить тебе. Понимаешь?

– Понимаю.

– Я побуду с тобой немного, а потом, наверное, уйду. Ты ненадолго останешься там сам с собой. Войдем вместе, чтобы ты понял, что там безопасно. Представь, будто мы с тобой в средневековой Англии, пьем вино из одного кувшина и понимаем, что оно не отравлено. Ну или что-то вроде.

– Хорошо.

– Ладно.

– А что мне делать с полотенцем?

– Оставь его на себе. Ну или сними. Не важно.

– Ладно. Понял.

– Ну, идем.

57

Когда я впервые пошла с родителями в зоопарк, они отвели меня в Дом бабочек, и я поняла, что нам скоро конец. Их непредсказуемость, резкость, стремительность, хрупкость, верткость, изворотливость и что-то еще такое же мерзопакостное – все это было слишком для меня.

Я замерла совершенно потрясенная, особенно потому, что мать моя была абсолютно спокойна. А ведь она все время просила папу убивать пауков и повсюду распыляла инсектициды.

Я выскочила наружу, чтобы подождать родителей. Перспектива того, что хоть одно из этих омерзительных существ сядет на меня, дотронется до меня своими крыльями или лапками, меня совершенно не радовала. Не то я хотела увидеть, отправляясь в зоопарк.

Я хотела посмотреть на львов, отделенных от меня клеткой. Думала, буду стоять за плексигласовыми стенами аквариумов и наблюдать за рыбами и тюленями. И совсем не ожидала оказаться в самой гуще опасных тварей, находясь при этом в окружении людей и животных.

Ведь чтобы находиться среди бабочек, тело должно быть совершенно неподвижным, а разум – открытым. Тогда я была не готова к этому. Боялась убить хоть кого-то из них или так испугаться, что кто-то сядет на меня и я ненароком прихлопну его. Я не могла вынести их хрупкости. Не могла доверять самой себе.