Текст книги "Комната по имени Земля"

Автор книги: Маделин Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

47

Я не знаю, как познакомить его с домом. Хочется много говорить и рассказывать, как экскурсовод. Заскочить в свою комнату и убрать все шмотки, убедиться, что в туалете порядок, кровать заправлена, горят самые лучшие ароматические свечи, люстры приглушены, двери во все комнаты, в которые он не должен заглядывать, закрыты. Но все равно я не могу контролировать его ощущения. И не важно, сколько раковин я вычищу, где выключу свет и другое электричество, история, которую мне хочется показать ему, останется в его переживаниях.

Однажды я была в Музее старого и нового искусства, MONA, в Хобарте на Тасмании. На этот остров когда-то отправили сорок процентов всех заключенных Австралии, и, клянусь, его густые зеленые леса все еще хранят их темную энергетику. Куда бы я ни пошла, кого бы ни встретила и с кем бы ни познакомилась, казалось, все они хранят какую-то страшную тайну. Я рассматривала их дома – и там резко закрывались ставни или выключался свет. Каждую ночь я видела во сне людей в капюшонах, которые бродят по подземным переходам, отстукивают какой-то код и покрывают друг друга кровавыми татуировками. До недавнего времени ошибочно считалось, что все тасманийские аборигены, известные как народ палава, вымерли.

В тот день, когда я собиралась в музей, шел сильный дождь, и я попросила зонтик на стойке регистрации моего отеля. Женщина с акриловыми ногтями не моргнув глазом ответила мне: «Я извиняюсь, милочка, мы такого не держим. Да ты и так добежишь». Я вышла на улицу и, стоя под ливнем, оглянулась. Женщина внимательно смотрела на меня через окно.

Промокнув до нитки, я на специальном катере отправилась в музей. Служащие, одетые в черное с головы до пят, вручили мне виртуальный гид, который рассказывал об экспонатах и инсталляциях, расположенных на нескольких уровнях. Мои родители были здесь за много лет до меня и, вернувшись, взахлеб восхищались, насколько удивителен этот самый гид. Точно он и был главным экспонатом музея. «Каждый его рассказ – это просто невероятная история», – утверждали они.

Я смотрела на публику, толпящуюся в фойе и бродящую по залам. Все внимали этим устройствам в ушах и, нахмурившись, перебегали от одного экспоната к другому. Семьи, дружеские компании, влюбленные парочки. Я ни разу в жизни не видела такое количество посетителей в музее с утра в середине недели. Только потом узнала, что благодаря Дэвиду Уолшу, владельцу, для жителей Тасмании вход в музей бесплатный. Я купила билет, сделала несколько осторожных шагов с гидом в руке, а потом резко развернулась и подошла к дежурному смотрителю. «Хочу пройтись здесь голой», – сказала я и, стараясь не встречаться с ним взглядом, пошла в зал. И это стало одним из лучших решений, когда-либо принятых мною в жизни.

– Предлагаю тебе снять обувь и носки у порога. Скорее по соображениям тактильным, не гигиеническим. Хотя с гигиеной у тебя все в порядке.

– Что ты имеешь в виду под тактильными соображениями?

– Мне нравится чувствовать мрамор. Он заземляет и дарит прохладу. Говорят, в Японии к дому относятся, как к постели. Именно поэтому там снимают обувь у порога. Не полезешь же ты в кровать в ботинках! Но совсем не потому, что боятся втащить грязь. Грязь меня как раз не волнует. Но если ты против, не снимай. В общем, делай, как тебе удобно.

– О, дьявол!

– Что такое?

– Я просто положил тут свой джемпер – и он вдруг задвигался.

– Это Свинтус.

– Он же возник ниоткуда!

– Телепортация.

– Какой он огромный!

– Правда?

– Такой упитанный.

– Иди ко мне, милый. Хм. Кажется, он в тебе не уверен.

– Ну что ж, я уважаю его мнение.

– Может, он обиделся, что ты обозвал его упитанным?

– Может быть. Но, похоже, ему нравится мой джемпер.

– Я бы на твоем месте так не радовалась. Он просто утверждает на нем свой статус альфа-самца.

– И за это тоже уважаю.

– Нам сюда.

– Твоя елка такая красная.

– Ага.

– Сверкает вся.

– Да.

– И тут так много подарков!

– Я их коплю целый год.

– Заметно. Типа, подарочки самой себе?

– Да.

– Круто.

– Спасибо.

– И ты открываешь их каждое рождественское утро?

– Конечно, а как же.

– Это твои родители?

– Да, люблю это фото. Они здесь на фестивале роз в Марокко.

– Ого!

– Мама очень любила розы.

– Ты на нее совсем не похожа.

– Я знаю.

– В тебе есть что-то от твоего отца.

– Наверно.

– Он так изысканно выглядит в этом льняном костюме, с сигаретой в руке.

– М-да.

– А как ты время проводила, когда их не было дома?

– Была все время с бабушкой. Или со школьными подружками. Да по-всякому.

– Понятно.

– Можно я сниму юбку?

– Мне кажется, ты тут можешь в любом углу оставлять по одному предмету своей одежды.

– О, так намного лучше.

– Смотри-ка, Свинтус тоже с нами.

– А мы сейчас идем на кухню.

– Хорошо.

– Да уж.

– У тебя часто тут бывают гости? Званые ужины, вечеринки?

– Крайне редко.

– Кажется, тут все устроено для этого.

– Мои родители так развлекались. Папа обычно составлял меню, покупал закуски на лучшем фермерском рынке Мельбурна. Оливки, хлебные палочки, баклажановый соус, печеную картошку, долму. Они вместе с мамой тщательно выбирали, кого пригласить. Все обычно чувствовали себя не в своей тарелке, причем неизбежно начинал лить дождь ровно в тот момент, когда собирались делать барбекю. Все сидели вначале вон там, потом переходили в столовую, потом в гостиную, куда подавали десерт и коньяк. Вся эта социализация – просто цирк.

– Но при этом у тебя везде порядок! Я видел такую чистоту в домах, только когда их выставляли на продажу или когда хозяева ждут, что в любую минуту к ним может кто-то прийти в гости.

– Ну нет, все эти свихнувшиеся на чистоте меня просто бесят. На самом деле уборка – это священный акт. Вот ты делаешь уборку?

– Ну, как сказать. Делаю.

– Ну-ну.

– Вот именно.

– Можно тебя попросить?

– Конечно.

– Можешь порезать хлеб? Я не очень люблю это делать.

– С радостью!

– Я, конечно, режу его для себя. Но сейчас просто… в общем, было бы здорово, если бы это сделал ты.

– Разумеется.

О, только что был такой момент. На самом деле их было много. Просто сейчас меня словно молния ударила, когда я дала ему хлебный нож. Удивительно, какую силу имеет простая просьба о помощи. Я ничего не делала специально. Оно само так – бабац!

Вот всегда так: в такие моменты у меня обязательно руки чем-то заняты. Как будто я сосредоточена на происходящем или на том, что вот-вот произойдет, и упорно пытаюсь это подогнать или судорожно призываю, хотя ничто не предвещает. Я обязательно должна быть занята чем-то еще, чтобы чувствовать себя немного отстраненной, когда что-то внезапно случается.

На мгновение я даже перестала дышать, хотя пишут, что такое нарушение дыхания мешает потоку сексуальной энергии. Надо продолжать дышать. Ведь сексуальная энергия – все равно что волны в океане, и мы качаемся на них. Не надо суетиться, надо только дышать. Дышать.

Его ремень скользнул по моему бедру, и теперь мне страшно хочется потереться о него всем своим телом. Я собираюсь тихонько зажечь менору по всем правилам. Мы с ним не целовались и не обнимались, кроме того момента, когда он нес меня на руках. Я сказала что-то? Нет, нет, конечно. Конечно, я помалкиваю в тряпочку. Нелепость какая.

Наше общее энергетическое поле переполняет близость. Люди должны зацикливаться на физическом акте секса, ведь чем бы он ни был, его всегда мало. Секс может стать своеобразной отдушиной, если нет ничего другого – ни эмоций, ни энергетики.

Я прекрасно представляю, как люди зацикливаются на сексе, когда целыми днями сидят на работе, которая им даже не нравится, или находятся в отношениях, которые их не устраивают. И тогда секс становится способом удовлетворения потребности в комфорте и близости. Да одна только мысль о нем может устранить все проблемы, хотя бы на миг, точно наркотик.

И сейчас мое тело жаждет секса. Соски и клитор пульсируют от возбуждения, мне хочется облизать или покусать губы, чтобы хоть как-то успокоиться.

– Ты разрешаешь ему тут сидеть?

– Конечно. Это его место.

– Он смотрит на меня.

– Просто ты тут новенький.

– Ладно.

– Но он кажется вполне спокойным. Даже перестал ходить туда-сюда, просто сидит и наблюдает. Держит свое место и нас заодно охраняет.

– Тебя.

– Может, и меня.

– А ты не поджариваешь это вместе с авокадо?

– Нет, я авокадо кладу потом, вместе с листьями салата.

– Отличная идея.

– Да. Капельку веджимайта?

– Давай. Какой клевый пресс для сэндвичей!

– Еще бабулин.

– Мне нравится, что он в форме морской раковины.

– Ага. Французский. В нем можно вафли печь.

– И ручки не нагреваются?

– Не-а.

– Я нормально порезал?

– Ага.

– Помочь еще?

– Не надо. Просто посиди. Сейчас все поджарится. Хочешь сока?

– Да, спасибо. Тут?

– Нет, в другой дверце.

– А стаканы? Прости.

– Все нормально. Стаканы тут.

– Хочешь, я смешаю с алкоголем?

– Нет-нет, просто сок.

– Ты как, живой?

– Угу.

– А я вот… не совсем, кажется.

– О.

– Ага.

– Горе вообще некоторым образом забирает.

– Точно.

– Да.

– А бабушка у тебя еще жива?

– Нет. Умерла четыре года назад. Отошла в мир иной.

– Ох.

– Дома так… тихо.

– Верно.

– Тебя это раздражает?

– Ну так, немного.

– Какой аромат пошел! А, Свинтус? Мне кажется, я начинаю ему нравиться. Что думаешь? Он подсел поближе ко мне.

– Все может быть. О, смотри-ка на него. Так прикольно. Я иногда в самый разгар какого-нибудь напряженного разговора или вся такая погруженная в мысли или ощущения смотрю вокруг – и вдруг вижу кота. Сидит и наблюдает за мной. Не осуждая, не обвиняя. Просто смотрит. И мне это так нравится!

– Ого.

– А у тебя есть домашние животные?

– У меня нет. Но мои родители всегда держали собак. Теперь у них два пуделя. Джинджер и Фред.

– О, мне нравятся пудели.

– И мне.

– Большие?

– Огромные, темные, кудрявые.

– Как и ты.

– Ну, может.

– Они наверняка скучают по тебе.

– Кто, родители?

– С тех пор, как ты от них отдалился.

– Ну да, я же на другом краю города.

– Да я сейчас не о физическом расстоянии.

– Я понял.

– Может, съедим наши сэндвичи в библиотеке?

– В библиотеке? Почему бы и нет.

– Прямо по коридору, вторая дверь налево. Я буду там.

– Договорились.

48

Мне всегда несколько неловко готовить еду специально для кого-то еще. Собирать продукты, выкладывать их в блюдо. В процессе готовки я не думаю об этом, но вдруг спохватываюсь в полнейшем недоумении и сомнениях, пытаясь разгадать, что это я наворотила, как все это готовила и что именно хотела получить в итоге.

Я никогда не следую рецептам и рассматриваю их только как некие предложения, но вовсе не правила. Мои парни от этого приходили в бешенство. Особенно когда еда, приготовленная мной, получалась не такая, как хотелось бы. Точнее, блюдо не соответствовало их ожиданиям. Я-то обычно ничего не жду, только чтобы еда была питательной и наполняла меня жизненной силой ци.

Мне необходимо чувствовать разные текстуры. Салат айсберг, арахисовое масло, холодный, хрустящий темный шоколад, пористый тофу, жирный авокадо. Вкус у меня на втором месте. Однако большинство моих парней, и даже отец считали иначе. Вкус для них был символом статуса. Один мой парень напихивал полный рот еды, а потом выплевывал ее, если ему казалось, будто в ней слишком много куркумы, перца, чили или паприки или она несоленая.

Папа всегда заглядывал мне через плечо, когда я что-то готовила, и комментировал увиденное или предлагал улучшить его, что-то добавить. Кухня оставалась его владением. Почти всегда готовил именно он, как и закупал продукты на рынке. Мама лишь изредка ездила в супермаркет и раз в две недели готовила свое знаменитое вьетнамское карри. Это было единственное блюдо, которое она вообще умела готовить и которое каждый раз получалось точно таким же, как и в предыдущий.

Если же она решала поэкспериментировать с новыми рецептами или вкусами, то начинала волноваться, нервничать, лицо ее краснело. Но тут на помощь приходил папа и быстренько все «исправлял», а потом бежал в аптеку, покупал ей рецептурные лекарства, которые она обычно принимала перед сном, потому что «дико болела голова». Однажды она решила приготовить греческий пирог с фетой и шпинатом, так после этого целую неделю пролежала в постели.

Отец же воспринимал готовку как отдых от работы, хотя все равно выглядел не слишком отдохнувшим. Ведь ставки слишком высоки. Нужно было удовлетворить вкусовые рецепторы других людей, при этом все необходимое обязательно должно было быть в кладовой, холодильнике и в шкафчике со специями, причем обязательно свежее и непросроченное.

Кухня напоминала скорее поле боя, чем место для отдыха. «Не трать попусту, нужды не будет», – повторял он свою любимую поговорку. «Если я не хочу это есть, внутри меня оно растратится так же попусту», – отвечала я ему. Он считал такое отношение к еде огромной привилегией, так оно и было. Хотя мое несъеденное картофельное пюре не имело никакого отношения к тому, что в мире есть люди, умирающие от голода и жажды, и есть другие, отказывающиеся распределять ресурсы с любовью и вниманием ко всем живущим на земле.

Короче. Каждое утро папа поджаривал мне рогалик с черникой и упаковывал в коробочку остатки пасты с соусом песто и какой-нибудь фруктовый салат, чтобы я съела это во время ланча. Он считал себя королем остатков, планировал все наши трапезы и то, что можно будет сделать с остатками. Ни один кусочек никуда у него не пропадал. А когда я решила готовить себе завтраки и упаковывать ланчи, он все равно пытался мне помочь. Вставал спозаранку, сидел на кухне с газетой, пил чай, пока я готовила еду. Спрашивал, что купить для меня на рынке, чем я планирую сегодня заняться и как спала, пытался обнять меня на прощание. А потом совершенно забывал купить то, что я просила, твердил, что не смог унести такую тяжесть, и мне стоило бы это добавить в список покупок, а не просто сказать, и вообще, он больше не будет покупать мне вишни, в последний раз они пролежали в холодильнике у стенки, пока не испортились, как я должна была помнить.

Я же отжигала в школе своими ланчами типа сэндвича с арахисовым маслом и бананом, на что мои друзья говорили: «Блин, пусть лучше папа тебе готовит ланчи, а то у тебя жуть какая-то получается! Это же так мило с его стороны! Вот бы мне мой собирал ланчи! А то он даже не заглядывает на кухню!»

Мой же папа буквально жил на кухне. Кухня нас объединяла. Я буду всегда помнить о том, что он не любит растительный сыр и кориандр и что кинза «перебивает вкус любого блюда». А мою гималайскую соль, которую я насыпаю на поджаренный с маслом хлеб, он бы счел дико вредной и не стал бы даже пробовать. Беспорядок на кухонном столе ему тоже бы не понравился. Оставленные на ночь грязные тарелки приводили его в бешенство, но он всегда добирался до них раньше меня, а потом жаловался маме.

Зато ей бы очень понравились мои сэндвичи. Хотя она никогда их не готовила для себя. И даже если бы я сама каждый день их готовила для нее, она бы их не ела, потому что всегда предпочитала папины, причем из тех продуктов, которые выбирал именно он.

49

– Я по-быстрому схожу за кориандром и вернусь.

– А я пойду в библиотеку?

– Хорошо.

– Мне было интересно, что там за окном. Я в него только свое отражение видел, а там… бассейн. Точно, бассейн. И алтарь тоже видно. Блестит.

– Да, его видно почти отовсюду, и именно поэтому он там. На энергетическом меридиане.

– Снова гремит.

– Угу.

– А Свинтус при этом такой спокойный.

– Да, он всегда спокоен в грозу.

– Интересно, сколько времени?

– Ага.

– У тебя так много всяких трав.

– Да, много. А еще есть огород и фруктовый сад. Хватает дел, особенно в жару. Сейчас там все закрыто специальными экранами, и салат еще не вырос. Латук вообще летом почти не растет, поэтому пока я покупаю в супермаркете айсберг. Прости.

– А помидоры свои?

– Да. И еще, наверно, буду делать свой сыр. Сейчас как раз думаю об этом.

– Ясно.

– А садом ты сама занимаешься?

– Сама, конечно.

– Понюхай.

– Да, приятно пахнет.

– Удивительно, как точно они знают, как следует расти. Просто тянутся к жизни, и неважно, сколько камней и всяких неприятностей у них встает на пути. Ничто их не останавливает. Они просто отдают себя этому миру. Это ведь так легко на самом деле.

– Соглашусь.

– Хорошо.

– Хочешь, я закрою дверь?

– Нет, не нужно, пусть будет открытой.

– Можно кое в чем признаться тебе?

– Конечно.

– Мне кажется, это очень печальное место. Можно ведь так сказать? Я пока не видел весь дом, все комнаты и все, что тут есть, но мне почему-то так кажется. И ты здесь делаешь столько всего прекрасного. Просто…

– А если бы я тебе не рассказала, что случилось с моей семьей, тебе тоже так казалось бы?

– Не знаю.

– Хм.

– Наверно.

– Хорошо.

– Свинтус идет за мной.

– Держи друзей близко, а врагов еще ближе.

50

– Все готово. Дать тебе сэндвич?

– Ага, аппетитный.

– М-м-м.

– Ты прочитала все эти книги?

– Почти.

– Серьезно?

– Да. Они мне тоже как родители.

– Точно.

– Хочешь сесть в большое кресло?

– Это кресло твоего отца?

– Ой, нет, оно ему не понравилось бы. Его кресло в другой комнате, а это я купила пару лет назад себе в подарок на Рождество.

– Прекрасно.

– Спасибо.

– Никогда не сидел в круглых креслах, как и на круглых диванах.

– Это очень удобно.

– И впрямь.

– Ага.

– Боже, мне же вставать отсюда не захочется!

– Согласна.

– Не хочу только испачкать его.

– Да ерунда.

– О, смотри-ка, Свинтус меня опередил!

– Хозяин в доме. Но ты можешь сесть вместе с ним, если хочешь.

– Страшновато что-то. А чем занимался твой отец?

– Он был ученым.

– И книги писал?

– Да. И теперь мне приходят гонорары за них. Видимо, его работы какие-то очень ценные в академических кругах. Могу показать тебе, если хочешь, только они в другой комнате. Я их никогда не читала, поэтому мне совсем нечего о них рассказать.

– Ясно. А почему не читала?

– Подростком я думала, что прочитаю их, когда мамы и папы не станет. Я представляла, как они умрут, понимаешь. Не тогда, потом. Представляла себя гораздо старше, уже прожившей свою жизнь и имеющей собственные представления о ней, чтобы нас с родителями разделяло очень многое. В общем, пока мне читать эти книги слишком рано. Еще не так много времени прошло.

– А я мог слышать о них?

– Вряд ли.

– Ладно. Можно я сейчас замолчу и откушу кусочек? Выглядит, конечно, потрясно. Я, правда, не привык есть вегетарианские сэндвичи, но этот меня впечатляет.

– Ешь, конечно.

– М-м-м-м!

– Нравится?

– Не то слово! Просто язык можно проглотить.

– Ура.

Еда – самый разоблачительный процесс, когда человек становится уязвимым. По ней сразу можно понять, как он взаимодействует сам с собой и со своей жизнью.

Парень, который сидит вместе со мной в библиотеке, откусывает большие куски и смакует каждый. Старается при этом откусить так, чтобы как можно больше ингредиентов сэндвича попало в рот одновременно. Затем он закрывает глаза и жует со всей страстью, а потом откусывает снова, и все повторяется. Он не обкусывает края, чтобы оставить на потом заполненную серединку, не ловит кусочки авокадо, когда они падают обратно в тарелку. Он позволяет им упасть, а потом хватает своими замаслившимися пальцами и отправляет в полный рот.

Мои одноклассницы в средней школе утверждали, что нельзя есть в присутствии мальчиков. Даже если мы все вместе шли куда-то в кафе, девочки брали сок, или молочный коктейль, или кофе и изящно потягивали их, пока мальчики жевали с открытыми ртами курицу с пармезаном, бургеры, чипсы, запивали все это газировкой, разговаривали и смеялись.

Одна моя знакомая девушка встречалась с парнем восемь месяцев и гордилась тем, что он ни разу, никогда-никогда не видел, как она ест. Я у нее как-то спросила, а что, ты и погадить в туалет у него не ходила? Она взглянула на меня так, будто я злобная мегера, которая хочет ее мучений. Ну да, ну да.

Я же всегда ела в присутствии мальчиков и мужчин и даже ходила у них дома в туалет по-большому. И то, и другое, кстати, составляют основные права человека. Если ты хочешь есть – ты должен поесть, а если хочешь посрать – иди и посри. Корсеты давно вышли из моды, и я не собираюсь себя хоть как-то ограничивать.

Тем не менее я ем очень медленно и вдумчиво. Не люблю, когда все валится из сэндвича, меня это прямо раздражает. Люблю откусывать и смаковать маленькие кусочки, контролировать и полностью осознавать себя во время еды. А всякие пляски вокруг еды меня иногда просто вымораживают, и тогда я либо начинаю есть бездумно, либо вовсе отказываюсь от еды.

– Как-то быстро я со всем справился.

– Надо было сделать тебе еще один.

– Нет-нет, этого было достаточно, и он был прямо то, что надо.

– Ладно. А мне как раз многовато. Хочешь, возьми мой.

– Точно?

– Точно. Я уже спать хочу так, что с ног валюсь. А ты?

– И я.

– Тогда идем? Могу предложить тебе гостевую комнату, или, если хочешь, можешь спать со мной. Только, знаешь… если я говорю «спать» – это значит именно спать. А не заниматься сексом или чем-то еще. Я очень устала. Понимаешь?

– Понимаю.

– Прости, ты же еще не закончил.

– Да нет, все нормально. Было ужасно вкусно, правда. Спасибо.

– На здоровье. Ты нормально к темноте относишься? А то мне неохота идти свет включать.

– Нормально. Ой! Это та самая лестница?

– Да, мы идем наверх.

– Понял.

– Нам сюда.

Его руки такие изящные и в то же время неожиданно мозолистые и прохладные. Я прочитала у Луизы Хей, будто мозоли означают, что человек накрепко привязан к своим идеям и страхам. А другой экстрасенс сказал, что у меня они появились потому, что я слишком крепко цепляюсь за мир. То есть мозоли как воплощение желания выжить любой ценой.

Мы уже почти подошли к моей комнате, и я изо всех сил стараюсь идти медленно, потому что мне нравится держаться с ним за руки. Всего только один парень за всю мою жизнь держал меня за руку. Мы тогда переходили дорогу, и я вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, а он – как будто мой папа. Все же остальные обнимали меня за плечи, и мне это казалось слишком неуклюжим, я чувствовала тяжесть их рук. Но в то же время это иногда успокаивало. Мой последний парень признался, что когда обнимает меня вот так, то делает это не для меня, а для себя самого – чтобы избавиться от страха и неуверенности.

– Вот это да!

– Да.

– Никогда в жизни не спал на кровати с балдахином!

– Я хочу открыть балкон, чтобы слышать шум дождя, я под него хорошо засыпаю. Чувствуешь запах? Он скоро начнется. М-м-м. Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо, ничего.

– Отлично.

– Я только что понял, насколько устал.

– Отдыхай.

– Да.

– Ох.

– Доброй ночи.

– Доброй ночи.