Текст книги "В небе великой империи"

Автор книги: Людвиг Гибельгаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

ЛЮДВИГ ГИБЕЛЬГАУС
В НЕБЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ

Понедельник, 06.05.9… аэродром ПВО РФ, г. Волхов, московское время 11:10

Солнечное майское утро неторопливо переходило в ясный весенний день, но его чуть более мягкое дыхание не ощущалось пока на этой северной широте, где тепло всегда было лишь мимолетным гостем. Лёгкий ветер с близлежащего Ладожского озера нес дополнительную прохладу, бодрящую и освежающую. В окружении безмятежной погоды, на аэродроме н-ской дивизии ПВО царила привычная рутина. Даже самый привередливый взгляд, знакомый с устройством здешнего быта, не смог бы найти нечто, выбивающееся из привычного, ежедневного течения событий. Сегодня это радовало и успокаивало майора Хорева, хотя обычно навевало скуку и ощущение некоей безысходности. Но наступивший день был совершенно особым. Через несколько часов он должен был включить в себя столько событий, чье безупречное течение зависило от заранее предусмотренного графика, что любая необычность могла стоить слишком дорого. Не говоря уже о нервах, чье натянутое подрагивание майор Хорев ощущал почти физически. Когда час назад в столовой офицерского состава из чьей-то неловкой руки выпал стакан и разбился вдребезги о бетонный пол, он с такой силой непроизвольно сжал зубы, что затем не без усилия открыл рот. Собственно, майор не совершил ещё никакого преступления или даже проступка, так что в данный момент ожидать неприятностей не приходилось. Но он абсолютно отчетливо знал, что не станет, хоть это и в его власти, останавливать давно заведенный механизм принятого решения, невидимый внутренний Рубикон давно перейден. Хорев был уже полностью там, в своем предстоящем полете и это несколько отстраняло его от всего, происходящего вокруг. Нервозность не была следствием страха, она являлась частью рефлекса самосохранения, дающего невероятную четкость мысли и быстроту реакции. Талантливому боевому летчику он был хорошо знаком и даже приятен, сигнализируя, что всё в порядке, всё идет как надо… То, что предстоящие события, вне зависимости от их исхода, навсегда и полностью изменят его судьбу, мало волновало майора. В конце-концов, такие последствия для судьбы может иметь самый заурядный полет, такова уж жизнь военного пилота. Вышколенный профессионализм четко управлял рефлексами и степень своей готовности к полету Хорев оценивал безупречно высоко. А то, что события последующих часов вполне могут оставить свой маленький след в современной истории, даже забавляло. „Вот и мне, маленькому человеку, выпал шанс бросить миру в лицо несколько собственных слов“ – пробормотал он с иронией себе под нос.

Да, он действительно талантливый боевой летчик. Талант несомненен. Не так уж часто простых служак привлекают к выполнению испытательных полетов, но дело даже не в том. В отличии от многих других, он не рассматривал свой истребитель как орудие труда, на котором приходилось отрабатывать рабочую смену. Хорев даже редко думал о нем как о современном и смертоносном оружии. Для него это было олицетворением собственной индивидуальности, кисть в руке мастера, которой он мог выписывать самые невероятные и вдохновляющие мазки. И каждая имитация воздушного боя являлась для него собственноручным произведением искусства на холсте всегда безоблачного в стратосфере неба. Конечно, как и великим маэстро приходится зарабатывать на жизнь размалевыванием балаганов, так и Хорев выполнял неизбежные патрульные полеты. Но корни своих профессиональных успехов он видел именно в этом священном отношении к своему ремеслу. Да, он талантливый летчик. Приставка же „боевой“ всегда вызывало в нем усмешку. Желание испытать себя в настоящем деле было в нем столь же неистребимым, сколь же и нереализованным. Он неизменно писал заявления об отправки во все горячие точки планеты, куда только совала свой нос советская военная машина. Эти рапорты приносили ему расположение и милость командования, но оставались без удовлетворения. Некоторые сослуживцы даже считали их хитрым тактическим ходом для продвижения по службе. Но это было не так. Хорев совершенно не был ожесточенным человеком или фанатиком войны. Но его профессионализм несколько стеснялся себя самого в отсутствие реального противника и боя. Своим, имевшим богатый опыт после войны в Заливе, американским коллегам он искренне завидовал. Впрочем, вышеупомянутые рапорты как-то дали совершенно неожиданный эффект. В 1987 г. афганские повстанцы получили ПЗРК и советская авиация начала нести чудовищные потери. Ещё более печальным был факт, что изрядная часть летчиков, спасшихся из подбитых машин, погибала впоследствии не от рук партизан, а от неумения выживать в горах и пустыне. Хорев в Афганистан не попал, но соответствующую подготовку прошел и иногда, в хорошем подпитии, делился с сослуживцами приобретенным опытом, повергая всех в уважительное оцепенение. Навыки выживания также могли оказаться небесполезными через считаные часы и майор уверенно улыбнулся. Всё складывалось совсем неплохо.

Вылет должен состояться через три четверти часа, в 12:00. Так оно и будет, никаких неожиданностей нет. Хорев с удовлетворением отметил, что зависящая от него часть тонкого и сложного плана соблюдается безупречно и через несколько минут он отправит оговоренный сигнал. Майор уже прошел медицинский контроль и, надев летный комбинезон, тщательно осмотрел себя в зеркале. Широкий и плоский пояс совершенно не выделялся под объемным противоперегрузочным костюмом ППК-15, как впрочем ранее он не выделялся и под летным кителем, когда Хорев через КПП проходил на аэродром. Содержимое пояса, если всё пойдет как запланированно, могло ему пригодиться в самом недалеком будущем. Неторопливо и тщательно отмечая вокруг себя все детали, майор вышел к ангару. Его СУ-27, в особой комплектации, как и полагалось, стоял уже под открытым небом. Хорев приблизился к механику.

– Всё в порядке, Юра?

Механик неторопливо повернулся к Хореву и, с учетом скорее не своего младшего звания, но старшего возраста, лениво откозырял.

– Да, шеф, аппарат в норме. Оружейники, правда, немного задержали, ну да я ещё вчера подсуетился. Они тут всё выверяли, как бы новые подвесные баки не создавали помех при пуске ракет.

– Утрясли? – невольно вырвалось у Хорева, за что он выругал себя, хотя вопрос был весьма невинный.

– Дают гарантию – Юра улыбнулся – так что надевайте шлем, через 20 минут старт.

– Успеется – спокойно ответил Хорев, – надо ещё в туалет сходить, там – он показал пальцем на небо – негде будет.

Юра рассмеялся и снова откозыряв, вошел в ангар. Хорев развернулся и почти бегом вернулся в здание диспетчерской. В душе он очень желал, чтобы никто не встретился ему на пути и к счастью так оно и получилось. Он быстро заперся в мужском туалете и, ругнувшись про себя, достал из внутреннего кармана новомодную игрушку – спутниковый телефон и записку с номером. „Представляю, как психанул бы Матвеев увидев эту бумажку!“– усмехнулся он. Номер Хореву строго-настрого велели заранее выучить наизусть, а записку сжечь, чтобы в случае провала какой-нибудь Интерпол не смог через него выйти на тех, с кем майор должен был сейчас связаться. Но не особенно доверяя собственной памяти, Хорев листочек сохранил. На секунду он задумался. Ведь именно сейчас, да-да, сейчас, а не изменив через полчаса курс своего истребителя, он, майор Хорев, переходит свой Рубикон, рвет со своим прошлым. Но мысль о том, чтобы остановиться даже не пришла ему в голову. Слишком убого в этом прошлом, слишком безотрадно в настоящем. Конечно, отдел радиоперехвата из части охраны аэродрома засечет этот разговор, но столь короткую связь они не смогут точно запеленговать, содержание её кодированное, самое невинное, а пока особисты доложат о столь странном инциденте своему начальству да додумаются какие меры принять, пройдут драгоценные минуты, в течении которых мощная машина вознесет его на высоту в тысячи метров и сблизит с другим самолетом, что сделает его, Хорева, неуязвимым. „Только бы у тех, на той стороне, всё было хорошо“ – бормотал он про себя, набирая на предательски попискивающем при каждом нажатии кнопки телефоне длинную комбинацию цифр.

Запланированный на сегодня учебно-испытательный полет истребителя-перехватчика СУ-27, пилот майор Хорев, был и сам по себе необычным, не говоря уж о намерениях майора. Распад СССР и экономический кризис не обошли стороной и армию, которая страдала ныне не только от отсутствия военной доктрины и мотивации, но и материальных средств. В связи с этим конструкторская и исследовательская работа в авиации почти прекратилась, что лишь делало сегодняшний полет ещё более примечательным. За счет модернизированных двигателей АЛ-31Ф-2 и увеличенных топливных баков на наружной подвеске, истребитель-перехватчик СУ-27 получал возможность находиться в воздухе до девяти часов, поддерживая скорость несколько меньше 1М. Всё это повышало дальность полёта машины с 3900 до почти 8500 километров. Сегодняшний полет должен был проходить через Северо-Запад и Юг России, затем вернуться к Волхову, где Хореву предписывалось атаковать две учебные (опять учебные!) цели, проверив тем самым, не окажут ли новые подвесные баки отрицательного влияния на запуск ракет AA-15 (по классификации НАТО) класса воздух-воздух. В случае удачных испытаний ВВС России получали истребитель, который мог выполнять боевые задачи на значительном удалении от государственных границ. В свете новой военно-политической ситуации, складывающейся в мире, подобная машина могла оказаться весьма небесполезной.

После первого же гудка на том конце сняли трубку.

– У нас хорошая погода – сказал Хорев, стараясь, непонятно зачем изменить голос.

– У нас тоже – невыразительным тоном ответила трубка и связь тотчас прервалась.

Сердце в груди майора дрогнуло, но уже без особого напряжения. Всё. Пеленгаторы аэродрома засекли этот разговор и обратный отсчет времени начался. Хорев опустил в карман исполнивший первую часть своей миссии радиотелефон и, стараясь не торопиться, вышел из диспетчерской. Руководитель полетов уже стоял возле самолета вместе с механиком.

– Давай, давай, пора – буркнул он, помогая майору надеть гермошлем и взобраться в кабину. Хорев осторожно покрутил головой: на шлеме была размещена система целеуказания НСЦ-1, что делало пилота чем-то похожим на средневекового рыцаря. Юра задвинул фонарь и на секунду наступила тишина, полностью отгородившая Хорева от остального мира. Сейчас тишина исчезнет, но вместо неё мир будет скрыт огромными пространствами пустоты вокруг. Заговорила рация, ещё умеренно-громко взревели на холостом ходу двигатели. Юра, стоя в наушниках на почтительном удалении прослушал оба агрегата, в то время как руководитель полетов занял своё место в стеклянном возвышении диспетчерской.

– Я Волга, к старту готов – спокойно доложил Хорев.

– Волга, следуйте к точке старта – раздался в шлемофоне голос диспетчера, искаженный переговорным устройством.

Изящный и элегантный несмотря на свой тридцатитонный вес, с высокими шасси, бело-серебристый как разряженная невеста, истребитель выкатился на рулежную дорожку и взял курс к стартовой позиции в начале необъятной взлетной полосы. Яркое солнце приближалось к зениту и в его непобедимом свете сама мысль о ночи и тьме казалась святотатством. Редкие строения аэродрома и бескрайние поля вокруг, изредка украшенные разбросанными поодиночке березами, были пронизаны его всепроникающими лучами. Ощущение умиротворения и блаженства явственно висело над миром. Хорев любил эту природу, но, сознавая, что скорее всего видит её в последний раз, не испытывал большого сожаления. Она принадлежала к его былой жизни, которую он покидал сейчас тоже без сожаления. Всё это оставалось позади. Впереди было безграничное небо, наполненное риском и неизвестностью. Но то, что он ожидал получить взамен, стоило этого риска. Да и подготовка была первоклассной. Новые документы, деньги, грим, масса важных мелочей – всё было уложено в тщательно сработанном поясе. „ПМ“ и без того являлся легальной частью пилотского снаряжения, а если придется приземлиться в пустынной местности, то тёплая летняя погода и навыки выживания здорово повышают его шансы на жизнь.

Майор взглянул на часы. 11:59

– Волга, к старту готов – спокойно, как и сотни раз в прошлом, произнес он в микрофон.

– Волга, старт разрешаю – последовал незамедлительный ответ и как реакция на это разрешение, двигатели истребителя взревели на полную мощность.

Понедельник, 06.07.9… международный аэропорт г. Стокгольма, местное время 10:45

Это северное утро в шведской столице было не менее прозрачным и безмятежным, чем в лежащем на тысячу километров восточнее и мало кому известном городе Волхове. В залах международного аэровокзала господствовали типичные для таких мест беспорядочное движение и суета. Последние пассажиры, зарегистрированные на рейс „САС 3314“ Стокгольм – Токио проходили на посадку. Среди довольно разношерстной публики преобладали японцы, всем своим видом олицетворяющие очередной процент населения этой страны, удовлетворивший неистребимую страсть к познанию Запада. Среди немногочисленных европейских лиц выделялся статью и благородной сединой американский сенатор Джон Ф. Робертс. Обычно он весьма гордился и даже наслаждался своей внешностью, особенно припоминая ещё не столь отдаленные молодые годы и впечатление, производимое им на вашингтонских и провинциальных дам. Однако сейчас сенатор дорого бы дал за возможность нацепить фальшивую бороду или даже чулок с прорезями для глаз. Его лицо слишком часто мелькало в газетах, что при определенных условиях могло сорвать всю порученную миссию. К счастью, иные соотечественники, садящиеся на этот рейс ему не встретились, но какое-то смутное беспокойство сенатора не покидало. Более всего ему хотелось побыстрее пройти в первый класс авиалайнера, отвернуться к окну и сосредоточенно подумать о предстоящих переговорах. Сенатор чрезвычайно не любил таких кульбитов судьбы, но карьера государственного мужа иногда делала их неизбежными. Секретные переговоры с китайцами действительно должны были проходить в Токио, но отправиться туда должен был сенатор Райт, который, однако, уже второй день балансировал на грани жизни и смерти в столичном военном госпитале после позавчерашней автокатастрофы. Сенатор Райт был известен широкой общественности как убежденный демократ и борец за права человека, поэтому его переговоры с китайцами могли рассматриваться как угодно, но только не в качестве пролога к заключению широкомасштабного договора о военном сотрудничестве. В последнее время слухи об этом просачивались в вашингтонскую прессу и достаточно было одного смышленого журналиста, увидевшего инкогнито летящего в Токио известного сторонника сближения с Китаем сенатора Робертса, как утечка информации может стать решающей, что совершенно излишне при нынешнем раскладе политических сил. Поэтому о его отъезде знал в Вашингтоне строго ограниченный круг лиц, да и маршрут сенатор выбрал не самый ближний. Официально сей почтенный законодатель находился на кратковременном отдыхе на своем ранчо в Нью-Мексико.

Втайне радуясь тому, что он не встретил никого из своих болтливых и приставучих соотечественников, уже в третий раз избравших сенатора в Капитолий, мистер Робертс протянул свой паспорт шведскому пограничнику и тотчас невольно вздрогнул. Два мужских голоса, внезапно прозвучавших позади, не могли принадлежать никому иному, как только уроженцам Среднего Запада США. Сенатор быстрым движением схватил протянутый ему обратно паспорт и, втянув голову в плечи, почти бегом направился в зал ожидания.

Впрочем, два человека, стоящих позади не обратили на сенатора ни малейшего внимания. Им не угрожала опасность быть узнанными, но и они всячески старались избегать любых посторонних контактов, ибо сама специфика их работы подразумевала необходимость оставаться неизвестными широкой общественности. Сотрудники ЦРУ США Майкл Траст и Филип Браун с шифрованными инструкциями и 500000 долларов наличных денег летели в Токио для встречи с представителями китайских политических эмигрантов, чьи некоторые коллеги-диссиденты выполняли для США разведывательную работу на континенте.

По сути предстоящей деятельности два джентельмена и сенатор являлись антиподами, но они ничего не знали ни об этом, ни друг о друге вообще, восходя на борт полностью готового к вылету авиалайнера „Боинг-747-400“ скандинавских авиалиний.

На неприметного таможенного чиновника, схватившегося при его появлении за телефонную трубку, сенатор не обратил ни малейшего внимания.

г. Мадрид, вечером накануне

Ресторан „Мистраль“ был далеко не самым скверным местом этого древнего города, но высоким представлениям о комфорте Василия Петровича Моргунова явно не соответствовал. Отметил он это с некоторой иронией, порожденной ожиданием предстоящих и желанных перемен. Нельзя сказать, что прошлая жизнь Василия Петровича слишком баловала его роскошью, чаще наоборот, но все предыдущие взлеты и падения уже изрядно утомили его к нынешним тридцати четырем годам. Хотелось спокойствия и стабильности. Впрочем то, что сейчас полностью заполняло жизнь Моргунова являлось самой полной противоположностью и спокойствию и комфорту. Идя на задуманный шаг он полностью отдавал себе отсчет в степени риска, но так же и в степени самоокупаемости оного риска. К риску как таковому Моргунов был давно приучен, а в случае успеха начинаемой операции можно полностью избавить себя от риска на все оставшиеся земные годы. Если рассудить здраво и непредвзято, то и сам факт нахождения его в этом ресторане, в этом городе, в этой стране, был следствием того постоянного риска, что сопутствовал Василию Петровичу все последние десять лет. Поздним европейским вечером, накануне самого безумного в жизни поступка, воспоминания о прошлом как-то особенно легко текли через голову широким и плавным потоком…

В бурных российских реалиях минувшего времени ему удался если и не взлет, то восхождение в когорту заметных предпринимателей его родного Новосибирска. Это требовало определенной ловкости, которая в избытке имелась у всю жизнь готовившего себя к работе в идеологических структурах коммунистической партии выпускника ГФ НГУ. Недаром же большинство первых российских банкиров имели филологическое образование. Заглядывая в прошлое, Моргунов непроизвольно улыбался себе, наивному и циничному продукту незаметно издыхающей коммунистической системы. Идеология уже давно не воспринималась как святыня, но лишь средство продвижения по службе, вся громадная страна нетерпеливо подрагивала в ожидании чего-то нового, неизвестного, пьянящего. Для него, как и для многих его сверстников, уже не существовало понятий добро и зло, хорошо или плохо. В оное время все они подминались революционной необходимостью, ныне – необходимостью и выгодой личной. Это считалось нормальным, потому что не с чем было сравнивать, не было иной альтернативы. Парадокс, но первый слой самых жадных и цепких дельцов, беспринципных и жестоких, как владельцы средневековых мануфактур, являлся последним ублюдочным эмбрионом, выброшенным из чрева издыхающего коммунизма. Теория эвоюции блестяще подтвердилась; последним поступком уходящего биологического вида было вскармливание собственного могильщика. Так несостоявшийся советский идеолог стал вполне удачливым российским бизнесменом. Детство в нищей Каменке, неистребимое желание выбраться из этой грязи наверх, умение вкалывать и беспощадно работать над собой сослужили хорошую службу на новом поприще. Политика же интересовала его лишь в свете собственных импортно-экспортных операций с сырьем и продуктами питания. Но однажды эта самая политика здорово вмешалась в его жизнь и полностью её перевернула. Фирма „Глок“ (символически названная именно так во славу одноименного 17-зарядного австрийского армейского пистолета), творение и любимое чадо Моргунова, помимо цветных металлов не гнушалась поставлять на Запад заинтересованным клиентам радиоактивные материалы, достать которые на обломках советской военной индустрии труда не составляло. Дальнейшая судьба этой продукции Василия Петровича не интересовала, но вот личный счет в люксембургском банке пополнялся, да и обороты новосибирской фирмы росли. Правоохранительные органы, от которых активность подобного рода скрыть было невозможно, шума не поднимали, довольствуясь своей скромной долей в доходах. Моргунов даже подозревал иногда, что таможенными и прочими чиновниками двигают патриотические соображения, дабы побольше всякой радиоактивной дряни покинуло Россию. Но вот однажды эта милая идиллия была безвозвратно нарушена. На очередной встрече „большой семерки“, куда наконец был допущен в качестве гостя так стремившийся туда российский президент, оному была высказана обеспокоенность ряда западных держав участившимися случаями контрабанды из России радиоактивных веществ. Западные партнеры тут же получили заверения, что соответствующие меры будут незамедлительно приняты. И – редкий случай! – действительно были. Моргунова спас случай и предчувствие. Десять месяцев назад, весенним утром, внимание Василия Петровича по пути на работу привлек свернувший к офису милицейский фургон. Он попросил шофера остановиться, прошел сотню метров пешком и сердце его дрогнуло от открывшейся картины. Свежевыстроенное двухэтажное здание фирмы было оцеплено милицией, повсюду царила непривычая суета. Моргунов повернулся и быстро направился к машине. Что ж, и такой поворот событий был предусмотрен, без подобной предусмотрительности любая приносящая доход деятельность бессмысленна в этой стране. Садиться в тюрьму – об подобном Моргунов не мог и помыслить. Он не был трусом, но он не был и блатным, вором или убийцей. Тюрьма являлась тем местом, где любитель маслин и классической музыки не мог существовать или даже просто выжить. Тюрьма не принадлежала к его миру и чтобы избежать встречи с ней, можно было применить и последнее средство – Моргунов невольно коснулся пальцами воронёной стали под пиджаком. Отношение к смерти было у него философским. Василий Петрович хорошо знал историю своей страны и прекрасно отдавал себе отчет, что иная жизнь может быть много хуже любой смерти. Но пока вопрос ещё так не стоял. Домой возвращаться нельзя, это ясно, его там ждут. И через полчаса Моргунов был в снятой через подставное лицо квартире, о которой не знал никто и в которую он не водил даже своих подружек. Там в сейфе лежали деньги, грим, фальшивые российские паспорта и основной его отныне документ – немецкий загранпаспорт, неотличимо от настоящего сварганенный ушлыми соотечественниками, проживающими в Берлине и принимавшими деятельное участие в импортно-экспортных операциях Василия Петровича. Через четыре дня именно с этим паспортом невыбритый и немытый, но спасенный и счастливый Моргунов прописался в мадридском отеле „Эль Парадизо“. Заработанных прежде и помещенных на Западе средств вполне хватило бы не на один десяток лет скромной жизни в Испании в личине господина Вальтера Регенсдорфа, гражданина ФРГ, но деятельная натура Моргунова не могла довольствоваться столь примитивным времяпрепровождением, да и прививать своей жизни скромность он не собирался. Но не это даже являлось главным. Василий Петрович не был патологическим везунчиком, не раз ему приходилось в жизни много терять и проигрывать. Однако он никогда не забывал своих поражений, он преследовал их годами с настойчивостью одержимого, ища сатисфакции, и мстил им не разбираясь в средствах. Оказавшись сейчас выброшенным на шикарные субтропические задворки жизни, он не получал ни малейшего удовольствия от созерцания теплого моря, вечнозеленых пальм и голубого неба. Правда, взглянув на Европу ему не слишком хотелось возвращаться в вечно простуженный Новосибирск, однако вывернуть с обочины в гущу движения, вновь почувствовать себя человеком, с мнением которого должен считаться окружающий мир, было просто необходимо. Иначе не стоило и жить. Попытки наладить бизнес с бывшими партнерами оказались неудачными. Со своим российским менталитетом Моргунов плохо вписывался в местные рамки. Грязным криминалом типа наркотиков и оружия он никогда не занимался, считая это ниже своего достоинства, а легальный бизнес на Западе был слишком медлителен, скучен и зажат в рамки фискуса. Да и средств было недостаточно, чтобы развернуться по-настоящему. Ну а главным являлось иное. У Василия Петровича имелась ныне ахиллесова пята, его фальшивый немецкий паспорт, который серьезной проверки, конечно, не выдержал бы. А то, что в случае конфликта интересов бывшие партнеры тут же его заложат, Моргунов не сомневался. Таковы правила игры, он и сам поступил бы так же. Итак, жизнь нужно было начинать по-новому и мысль сия многие месяцы терзала голову новоявленному герру Регенсдорфу, отбивая охоту наслаждаться главными радостями курортной жизни – вином и женщинами. Жил он достаточно одиноко, понимая, что в его положении любой лишний контакт с окружающим миром может представлять смертельную угрозу. К такому образу жизни Моргунов не привык и он злил его, ещё твёрже убеждая во мнении, что перемены назрели. Ко всё чаще встречающемся в Испании соотечественникам, а более к русской речи его тянуло и он нередко заводил с кем-нибудь ничего не значащий разговор, выдавая себя за такого же курортника. Беглец приобрел себе подержанный „Фольксваген-Пассат“, при покупке которого лишний раз убедился, что резервы его средств отнюдь не неисчерпаемы. Сделать более солидные накопления помешала в своё время неотягощенная экономией жизнь и скоропалительное бегство. По той же причине он поменял свой отель на небольшую квартирку, где многим далекоидущим планам и мыслям, временами возникавшим в голове, было как-то уютнее.

И однажды, как ни банально (но от этого лишь более правдоподобно) звучит, в дело вмешался случай, которому и принадлежала заслуга принятия окончательного решения.

Туманным февральским утром Василий Петрович, удобно сложив ноги на перила своего маленького балкончика, пил кофе и просматривал первую на сегодняшний день газету. Его познания в испанском ещё оставляли желать много лучшего, но это беспокойства не доставляло. Больше проблем было с немецким, который он вроде бы обязан был знать в качестве гражданина ФРГ. На уровне новосибирского предпринимателя эти, полученные в университете, знания были хороши, но не более того. Почти сразу по прибытии в Испанию он попал в неприятную историю, когда какой-то немец, завидев знакомые красные корочки, обратился к нему с вопросом на родном языке. Моргунов сконфуженно пробормотал: „Я переселенец из России“ и чуть не бросился бежать. С тех пор, благодаря значительным усилиям, Василий Петрович весьма продвинулся в изучении немецкого и налегал на испанский. Благо, свободного времени имелось много больше, чем того хотелось бы.

Пробежав вялым взглядом заголовки на обложке, он перелистнул страницу и его внимание привлекло объявление следующего содержания: „Русские сезоны в Испании. Выставки живописи и скульптуры из лучших российских музеев. Первая из шести преполагаемых выставок открывается через неделю в Севилье коллекцией французской живописи 18 века из собрания Эрмитажа.“ Моргунов отложил газету и лениво подумал, что подобное культурное событие пропускать грех. Кое-какие мысли касающиеся искусства давно уже тревожили его лишенную покоя душу. Неделя, не отмеченная ничем примечательным, пролетела быстро и в первый день открытия выставки красный „Пассат“ Василия Петровича уже стоял запаркованный недалеко от исторического центра древнего города. Экспозиция открылась всего несколько часов назад и Моргунов сначала походил по центру, не испытывая желания толкаться в неизбежной первоначальной суете. Некоторая сентиментальность не была ему чужда и хорошая камера сопутствовала Моргунову издавна во всех путешествиях. Он сделал несколько снимков, но не почувствовал прежней радости от созерцания и запечатления прекрасного. Столь убого дальше жить невозможно. Абсолютно невозможно. А раз так, то в самом скором времени очень многое должно измениться. Подсознательно Моргунов чувствовал, что его затянувшиеся европейские каникулы подходят к концу. Вот и прекрасно. Просидев ещё полчаса в небольшом кафе со стаканом вина, он наконец вошел в выставочный зал и тотчас был заворожен почти физически осязаемым запахом и духом искусства. Моргунов был человеком жестким, но свою коммерцию в прошлом совершенно не считал преступной, для России она являлась нормальным предпринимательством. Однако ему пришлось бежать, бросив всё и это было несправедливо. А каждая несправедливость в свой адрес порождала в нем неистребимую жажду отстоять собственные позиции и отомстить. Но сейчас Василий Петрович гнал эти мысли прочь. Он пришел сюда смотреть издавна знакомые картины и с удовольствием предавался одному из любимейших занятий. Русской речи вокруг было много, это воспринималось как нечто совершенно привычное и приятное, на что можно даже не обращать внимания. Он подолгу останавливался перед каждым полотном, ибо в последнее время научился ценить действительно редкие удовольствия, да и спешить было некуда. Настолько абсолютно некуда, что сначала это чуждое для Моргунова состояние доводило его едва ли не до истерик. Сейчас он к нему попривык, но решимость кардинально изменить свою жизнь крепла с каждым днем.

– Василий… Ты?! – эта оброненная кем-то с немалыми нотками удивления, безобидная фраза мгновенно повергла Моргунова в панику. Голос был отдаленно знаком и шел откуда-то сбоку, но за то время, что Моргунов поворачивал голову, он уже не думал о безысходности своей нынешней жизни, зато те чувства, которые он испытывал, скрываясь из России, вернулись к нему полностью. Всё. Нашли. Тюрьма. Рука его непроизвольно потянулась за пазуху, к вороненому стволу, но лицо, попавшее в поле зрения, лицо, которое должно было получить первую пулю, оказалось настолько знакомым, что он замер.

– Иван?! – его вмиг охрипший голос произнес это имя с удивлением, облегчением, но без особой радости. Каждый знакомый человек мог, сам не желая того, оказаться губительным для него. На такой случай существовала давно разработанная, надежная легенда, но волна напряжения ещё не прошла, покрывая лицо мельчайшими блестками пота.

– Узнал! – узкое и смуглокожее лицо Ивана отражало лишь безмятежную радость от встречи со старым приятелем. Моргунов сначала протянул ему руку, но завороженный искренним удивлением в глазах Ивана, позволил ему обнять себя. Теперь следовало определить, что этот человек знает о нем, а значит насколько он может быть опасен. Или полезен.